Текст книги "Оскорбление нравственности"

Автор книги: Том Шарп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Когда сержант Брейтенбах появился в здании полиции, все лицо у него было заклеено пластырем: накануне вечером он смотрел дома в окно как раз в тот момент, когда взорвалась газораспределительная станция. Он застал лейтенанта Веркрампа за расшифровкой донесений, полученных от его агентов: Веркрамп лихорадочно искал в них хоть какого-то объяснения причин новой череды взрывов. Но обнаружил он только предупреждение о том, что баки с горючим должен взорвать некто по имени Джек Джонс, живущий в гостинице «Аутспэн». Однако пока это предупреждение было доставлено адресату и расшифровано, сгинули и хранилище горючего, и сам Джек Джонс. Директор гостиницы сообщил, что постоялец с таким именем съехал два дня тому назад.

– Чем заняты? – спросил сержант Брейтенбах, входя в кабинет Веркрампа. Исполняющий обязанности комманданта поспешно спрятал донесения, расшифровкой которых занимался, в ящик стола.

– Ничем, – нервно ответил он. – Совершенно ничем.

Сержант Брейтенбах взглянул на раскрытый справочник по селекции сельскохозяйственных животных – ключ к шифру в тот день следовало брать из этой книги и подумал, не собирается ли Веркрамп заняться фермерством. Учитывая, что за недолгое время его пребывания на посту комманданта в городе разразилась уже не первая серия катастроф, Веркрампу, пожалуй, действительно стоило подумать об отставке.

– Ну? – спросил Веркрамп, раздраженный тем, что кто-то прервал его занятия. – В чем дело?

– Мне кажется, пора уже что-то предпринять в отношении этих саботажников. События явно выходят из-под контроля, – сказал сержант.

Веркрамп недовольно поерзал в кресле. У него возникло ощущение, что его авторитет ставится под сомнение.

– Похоже, ты сегодня встал не с той ноги, – отве тил Веркрамп.

– Я сегодня вообще не вставал, – сказал сержант. – Меня просто выбросило из дома. Когда взорвались очистные сооружения.

Веркрамп улыбнулся.

– А я подумал, что ты порезался во время бритья, – сказал он.

– Это когда взорвалась газораспределительная станция, – пояснил сержант Брейтенбах. – Я в этот момент как раз смотрел из окна.

– Не «из», а «в», – педантично заметил Веркрамп.

– Что «в»?

– В окно. Если бы ты смотрел из окна, тебя бы не порезало осколками стекла. Офицер полиции должен излагать факты точно.

Сержант Брейтенбах заметил, что ему вообще повезло, что он остался в живых.

– Недолет на милю, – ответил Веркрамп.

– На полмили, – уточнил сержант.

– На полмили?

– Я живу в полумиле от газораспределительной станции, если уж вам нужен точный доклад, – сказал сержант. – Могу себе представить, каково пришлось тем, кто живет рядом с ней.

Лейтенант Веркрамп встал, подошел к окну и уставился в него. Что-то в том, как он стоял, напомнило сержанту виденный им однажды фильм о генерале накануне сражения. Одна рука Веркрампа была заложена за спину, другая – за борт пиджака.

– Я подрублю это зло под самый корень, одним ударом, – напыщенно произнес лейтенант, а затем резко повернулся и пристально впился взглядом в сержанта. – Ты когда-нибудь смотрел злу прямо в лицо?

Вспомнив газораспределительную станцию, сержант Брейтенбах без колебаний ответил утвердительно.

– Тогда ты меня понимаешь, – сказал Веркрамп и сел.

– С чего мы начнем поиски? – спросил сержант.

– С сердца, – ответил Веркрамп.

– С чего? – изумился сержант.

– С сердца человека. С его души. С самых глубин его внутренней природы.

– И будем искать там террористов? – спросил се ржант.

– Будем искать там зло, – ответил Веркрамп. Он протянул сержанту длинный список имен, – этих людей немедленно собрать в спортзале. Там все подготовлено. Стулья поставлены, проводка проведена, проектор и экран установлены. Вот список сержантов, которые будут проводить лечение.

Сержант Брейтенбах уставился на начальника, не веря собственным ушам.

– Вы с ума сошли, – выговорил он наконец. – Вы просто сошли с ума. – В городе разгул терроризма, самый крупный за всю историю страны. Взорваны нефтехранилище, газораспределительная станция, не работает радио. Все взлетает на воздух, а вы думаете только о том, как бы кто не переспал с цветной девкой. Чокнулись вы на этом, что ли? – Сержант остановился, поразившись точности собственных слов, но проследить до конца глубину своей мысли ему не удалось. Разъяренный лейтенант Веркрамп вскочил из-за стола.

– Сержант Брейтенбах! – заорал он, и сержант поразился прозвучавшей в его голосе ярости. – Вы что, отказываетесь выполнять приказ? – Какой-то демонический оптимизм в голосе Веркрампа напугал сержанта еще больше.

– Нет, сэр. Приказ я не отказываюсь выполнять, – ответил сержант. Это священное слово сразу же за глушило в нем все проблески критической мысли. – Законность и порядок должны поддерживаться постоянно, несмотря ни на что. Привычные слова подействовали на лейтенанта Веркрампа успокоительно.

– Вот именно, – подчеркнул он. – Так вот, законность в городе – это я. И я отдаю тут приказы. Мой приказ таков: немедленно начать курс лечения по выработке отвращения. Чем быстрее у нас будет истинно христианская и неподкупная полиция, тем быстрее сможем мы искоренить то зло, симптомами которого являются эти взрывы. Симптомами, а не причинами, сержант. Бессмысленно пытаться искоренять отдельные проявления зла, если перед этим мы не про чистили всю политическую систему в целом. Именно это я и собираюсь сделать, с Божьей помощью. То, что произошло в Пьембурге, должно стать для всех нас уроком. Этот вот дым, который повис над городом, – он говорит о том, что небеса гневаются на нас. И мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы не прогневить их еще больше.

– Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Искренне надеюсь на это, сэр, – ответил сержант Брейтенбах. – Может быть, нам следует предпринять какие-нибудь дополнительные меры предосторожности, сэр? Например, выставить охрану на тех объектах, где могут произойти новые взрывы, сэр?

– В этом нет необходимости, сержант, – высоко мерно изрек Веркрамп. – Я держу все под контролем.

– Слушаюсь, сэр, – ответил сержант Брейтенбах и отправился выполнять полученные приказания. Но уже через двадцать минут он столкнулся в спортзале с настоящим бунтом. Собранные туда двести полицейских, и без того озабоченные тем, что творится в городе, отказывались садиться на стулья и давать подключать к себе провода, которые шли к какому-то большому трансформатору. Многие даже заявляли, что готовы скорее пойти под суд, рискуя получить десять ударов тростниковой палкой и семь лет каторги за то, что спали с кафирками, нежели сесть на этот электрический стул. В конце концов сержант был вы нужден позвонить лейтенанту Веркрампу и доложить ему о сложившемся положении. Веркрамп заявил, что через пять минут прибудет и сам во всем разберется.

Когда пришел Веркрамп, полицейские группами ходили по залу и возмущенно о чем-то переговаривались. То здесь, то там раздавались громкие выражения недовольства.

– Всем на улицу, – приказал он и повернулся к сержанту Брейтенбаху. – Построить всех повзводно: сержанты – со своими взводами.

Двести полицейских послушно выстроились на площадке перед спортзалом. Лейтенант Веркрамп обратился к ним с речью.

– Солдаты! – сказал он. – Полицейские Южной Африки! Вас собрали сюда, чтобы проверить меру вашей лояльности своей стране и своей расе. Враги Южной Африки используют чернокожих женщин, что бы отвратить вас от исполнения своего долга. Сегодня вам предоставляется возможность доказать, что вы достойны того огромного доверия, какое возлагают на вас все белые женщины Южной Африки. Ваши матери и жены, ваши сестры и дочери надеются и ждут, что в этот момент ответственного испытания все вы докажете, что вы надежные отцы и мужья. Так ли это, продемонстрирует тест, через который вы должны пройти. Сейчас вы по одному будете заходить в спортзал. Там вам покажут кое-какие картинки. Те, кто не станет реагировать на эти картинки, сразу же будут отпущены и вернутся на службу. Те, кто станет реагировать на изображение, выйдут назад, сюда, и будут ждать здесь дальнейших указаний. А пока сержант Брейтенбах займется с вами строевой подготовкой. Приступайте, сержант.

Маршируя взад-вперед по раскаленной от солнца площадке, полицейские наблюдали за тем, как их товарищей по одному вызывают в спортзал. Ни один из вызванных не вышел обратно. Было очевидно, что все они успешно справились с тестом. Когда вызвали последнего полицейского, сержант Брейтенбах из любопытства зашел за ним следом в спортзал. У него на глазах четыре сержанта схватили полицейского, мгновенно залепили ему рот пластырем и привязали к последнему стулу, который еще оставался, свободен. Двести полицейских, не в силах издать ни звука, с молчаливой яростью смотрели на временного комманданта. Свет в зале выключили, включили диапроектор. На огромном экране в противоположном конце зала возникло большое, исполненное в прекрасном цвете, изображение чернокожей. Она была в чем мать родила, но по размеру раз в сорок больше, чем в момент рождения. Лейтенант Веркрамп взобрался на сцену и встал перед экраном, причем так, что изображенные на экране волосы в паховой области окружили голову лейтенанта как бы ореолом. Когда же лейтенант открыл рот, представшая залу картина обрела поразительный реализм.

– Это делается для вашего же блага, – сказал лейтенант. – Когда вы выйдете отсюда, у вас навсегда исчезнет стремление спать с представительницами других рас. У вас исчезнут все плотские желания. Начинайте лечение. – Двести полицейских в зале дернулись на своих стульях с синхронностью, начисто отсутствовавшей у них во время занятий строевой подготовкой.

По дороге назад, в полицейское управление, сержант Брейтенбах выразил восхищение придуманным Веркрампом хитрым ходом.

– Надо знать психологию, – самодовольно ответил Веркрамп. – Ничего особенного: разделяй и властвуй.

Глава девятая

Доктор фон Блименстейн даже не догадывалась о том, чем обернулся для пьембургских полицейских ее совет насчет выработки отвращения к чему-либо. Она продолжала думать о Веркрампе и недоумевала, почему лейтенант не звонит. Потрясшая город серия взрывов подсказала ей возможное объяснение, польстившее ее самолюбию. «Он сейчас так занят, бедняжка», – думала она. Впрочем, некоторое разочарование, вызванное молчанием лейтенанта, с лихвой возместилось бурным притоком пациентов, у которых взрывы вызвали различные психические расстройства. Очень многие страдали особой разновидностью мании преследования. Они боялись, что однажды утром их прирежут чернокожие слуги, работающие у соседей. Сама доктор фон Блименстейн была тоже не чужда этих страхов, в той или иной форме присущих всему белому населению Южной Африки. Но она, как могла, старалась облегчить страдания новых пациентов и как-то успокоить их.

– Но почему слуги соседей? – спросила она пациентку, настолько потерявшую душевное равновесие, что та даже не пускала к себе в палату черную няньку и выносила свой ночной горшок сама. Для белой женщины подобное занятие свидетельствовало о неоспоримом психическом расстройстве.

– Так мне сказал мальчик, который прислуживает у меня на кухне, – сквозь слезы ответила женщина.

– Мальчик сказал вам, что работающие у соседей слуги придут и убьют вас? – продолжала терпеливо расспрашивать доктор фон Блименстейн. Женщина пыталась совладать с собой, но ей это плохо удавалось.

– Я его спросила: «Джозеф, ты ведь не убьешь свою хозяйку, правда?» А он ответил: «Нет, миссис. Вас убьет мальчик, который работает у соседей. А я убью его хозяйку.» – Вот видите, у них уже все продумано. Нас перережут прямо в постелях, в семь часов утра, когда принесут нам утренний чай.

– Может быть, стоит отказаться от утреннего чая? – спросила врачиха, но женщина и слышать об этом не хотела. – Если я не выпью с утра чашку чая, я весь день буду чувствовать себя разбитой, – утверждала она. Доктор фон Блименстейн удержалась и не стала указывать пациентке на явное противоречие между последними ее словами и тем, что она говорила за минуту до этого о перспективе оказаться зарезанной. Не тратя времени, она дала рецепт, который всегда прописывала в таких случаях: направила больную к инструктору по стрельбе.

– Это – разновидность трудотерапии, – объяснила докторша. В дальнейшем ее пациентка с удовольствием стреляла из револьвера по мишеням, на которых были изображены чернокожие слуги, державшие в одной руке чайный поднос, а в другой – здоровенный нож.

Следующая пациентка страдала от еще более распространенного типа мании преследования – она боялась быть изнасилованной негром, потому что у всех негров огромные члены. Во всяком случае, она так считала.

– Они у них такие большие, – пыталась сбивчиво объяснить она врачихе в ответ на вопрос, что ее беспокоит.

– Большие что? – переспросила доктор фон Блименстейн, хотя мгновенно распознала симптомы заболевания.

– Вы знаете что. Эти самые, – пробормотала женщина.

– Эти самые?

– Ну как они называются?

– Что как называется? – гнула свое врачиха, полагая, что лечение заключается отчасти и в том, чтобы заставить больного вразумительно и прямо сказать о мучающих его страхах. Сидевшая перед ней женщина сильно покраснела.

– Ну, то, что у них там болтается. Эти палки, – отчаянно пыталась объяснить женщина.

– Пожалуйста, выражайтесь точнее, – потребовала доктор фон Блименстейн. – Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

Женщина собрала все свое мужество.

– У них очень длинные шпаги, которыми закалывают свиней, – произнесла она наконец.

Доктор фон Блименстейн записала это на бумажку, медленно повторяя каждое слово: «У них… длинные… шпаги… для свиней». Она подняла голову от стола и оживленно спросила:

– А что такое шпаги, которыми закалывают свиней?

Пациентка смотрела на нее как на сумасшедшую.

– Вы что, не знаете? – спросила она.

Доктор фон Блименстейн отрицательно помотала головой.

– Понятия не имею, – солгала она.

– Вы не замужем? – спросила женщина. Докторша снова помотала головой. – Ну, тогда я вам не скажу. Узнаете в первую брачную ночь. – И она с упрямым выражением на лице смолкла.

– Давайте попробуем сначала, – предложила доктор фон Блименстейн. – Шпага для закалывания свиней – это то же самое, что болтающаяся палка, что как-оно-там-называется и что я-сама-знаю-что. Верно?

– О Господи, – не выдержала женщина. – Я говорю об их набалдашниках. Палка с набалдашником на конце, знаете?

– И то же самое, что набалдашник, – сказала докторша и записала и это слово тоже. Сидевшая перед нею женщина не находила себе места от смущения.

– Ну что мне, по буквам вам продиктовать? – воскликнула она.

– Сделайте одолжение, – ответила докторша, – должны же мы в этом наконец разобраться.

Пациентка передернула плечами.

– Че, эль, е, эн, – продиктовала она. – Читается «член». – Она была явно уверена, что это-то и есть настоящее, верное название.

– Так вы хотите сказать – пенис, милочка? – спросила доктор фон Блименстейн.

– Да! Да! – истерично закричала пациентка. – Пенис, член, палка, набалдашник… Какая разница, как его называть? Они у них огромные, понимаете?!

– У кого у них?

– У кафров. Они у них восемнадцать дюймов в длину, три дюйма толщиной, а впереди еще широкие, как зонтик, и они…

– Погодите минутку,[42]42
  Игра слов: фразу «Hold it a moment» «Погодите минутку» – можно понять и дословно: «Подержите его немного».


[Закрыть] – сказала доктор фон Блименстейн, стараясь не дать женщине снова впасть в истерику. Однако после только что испытанного смущения пациентка поняла ее буквально.

– Подержать? – воскликнула она. – Подержать?! Да я смотреть на такую гадость не смогла бы, не то что подержать ее!

Доктор фон Блименстейн наклонилась над столом.

– Я не это имела в виду, – сказала она. – Вы слишком близко принимаете это к сердцу.[43]43
  Аналогичная игра слов: «You're taking this thing too far» здесь: «…принимаете слишком близко к сердцу» – можно понять и как «Вы слишком глубоко принимаете эту вещь».


[Закрыть]

Пациентка, однако, опять восприняла ее слова буквально.

– Глубоко?! – воскликнула женщина. – Еще бы не глубоко! Куда глубже, чем я могу выдержать! Он же мне просто матку проткнет. Он…

– Послушайте, надо же видеть…

– Не хочу я его видеть. В этом-то все и дело. Я на него даже взглянуть боюсь!

– …Видеть соразмерно! – властно прикрикнула докторша.

– Соразмерно чему? – закричала в ответ женщина. – Моей дырке? Так вот, он туда не влезет! Я его не смогу вместить!

– Никто вас и не просит, – сказала врачиха. – Во-первых…

– Во-первых? – пациентка вскочила на ноги. – Во-первых?! Вы что, хотите сказать, что мне это не один раз придется выдерживать?

Доктор фон Блименстейн вышла из-за стола и силой усадила пациентку назад в кресло.

– Нельзя позволять своему воображению так командовать собой, – примирительным тоном сказала она. – Вам здесь ничего не грозит. Ну так вот, – продолжила она, когда женщина немного успокоилась, – если мы хотим добиться результата, то надо понимать, что пенисы – всего лишь симптомы. Важно видеть то, что за ними.

Пациентка в ужасе оглядела комнату.

– Ну, это видеть нетрудно, – проговорила она. – Их повсюду полным-полно.

Доктор фон Блименстейн поспешила объяснить смысл только что сказанных ею слов.

– Во всех нас сидит глубоко… Ну а теперь в чем дело? – воскликнула она, видя, что женщина без чувств сползает на пол. Когда пациентка пришла в себя, врачиха решила использовать другой подход.

– Больше я ничего говорить не буду, – предложила она. – Давайте вы мне сами расскажете, о чем вы думаете.

Женщина успокоилась и призадумалась.

– Они подвешивают к ним что-нибудь тяжелое, чтобы сделать их подлиннее, – проговорила она, помолчав какое-то время.

– Правда? – удивилась докторша. – Как интересно!

– Ничего интересного. Это отвратительно.

Доктор фон Блименстейн согласилась, что действительно в этом есть и что-то отвратительное.

– Они подвешивают к ним на веревочке по полкирпича, на самый кончик, и так и ходят, – продолжала женщина. – Конечно, это все у них в штанах.

– Я думаю, – ответила доктор фон Блименстейн.

– И еще они смазывают их маслом. Они считают, что от масла он лучше растет.

– Но тогда как же там держится кирпич? – практично возразила доктор фон Блименстейн. – Ведь веревка должна по маслу соскальзывать, верно?

Пациентка задумалась.

– Они вначале привязывают веревку, а потом уже смазывают, – наконец пояснила она.

– Логично, – согласилась психиатриня. – А что еще вас тревожит? Вы замужем? Отношения с мужем нормальные?

– Как вам сказать, – задумчиво проговорила женщина, – могли бы быть и хуже. Вы меня понимаете? – Доктор фон Блименстейн сочувственно закивала головой.

– Думаю, мы вас вылечим, – сказала она, что-то записывая. – Лечение, которое я вам прописываю, на первый взгляд немного необычное, но вы к нему скоро привыкнете, и оно вам понравится. Прежде всего мы сделаем вот что. Постараемся сделать так, чтобы вы привыкли держать в руках небольшой пенис – очень маленький, беленький, а потом…

– Вы хотите, чтобы я привыкла к чему?! – изу мленно переспросила женщина. Взгляд ее ясно показывал, что она считает ненормальной саму врачиху.

– Держать в руке маленькие беленькие пенисы.

– Да вы с ума сошли! – закричала женщина. – И думать об этом не хочу! Я – уважаемая замужняя женщина, и если вы думаете, что я буду… – она истерически зарыдала.

Доктор фон Блименстейн склонилась над ней, стараясь успокоить.

– Ну хорошо, – проговорила она, – пенисами мы заниматься не будем.[44]44
  Игра слов: «We'll cut out the peruses…» может быть понято как «пенисы мы отрежем».


[Закрыть]

Но пациентка опять поняла ее слишком буквально.

– О Боже, – закричала она, – а я-то считала, что лечить надо меня!

Доктор фон Блименстейн успокоила ее.

– Я имела в виду, что пенисы мы трогать не будем, – сказать она. – Начнем с карандашей. Если вам предложат подержать карандаш, у вас не будет возражений?

– Конечно, нет, – ответила женщина. – С чего бы я должна была возражать?

– А шариковую ручку? – Доктор фон Блименстейн внимательно наблюдала за выражением лица пациентки: не появится ли на нем хотя бы секундное колебание.

– Ничего не имею против шариковых ручек, – ответила пациентка. – И авторучек тоже.

– А если банан?

– Подержать его или съесть? – уточнила пациентка.

– Только подержать.

– Нет проблем.

– А банан и две сливы?

Женщина с сомнением посмотрела на врачиху.

– Я готова подержать хоть фруктовый салат, если вы считаете, что это мне поможет. Но я совершенно не понимаю, чего вы рассчитываете этим добиться.

В конце концов доктор фон Блименстейн начала курс лечения с того, что стала приучать пациентку держать в руках кабачок, повторяя это упражнение до тех пор, пока вид кабачка не перестал вызывать у больной признаки беспокойства.

В те дни, когда докторша боролась с психологическими проблемами своих пациентов, а Веркрамп был занят богоугодным делом, изгоняя дьявола из подчиненных, коммандант Ван Хеерден проводил время в Веезене мирно и спокойно. Он ловил в реке рыбу, читал романы Дорнфорда Йейтса и недоумевал, почему после того, как он нашел дом Хиткоут-Килкуунов и побывал там, оттуда нет ни слуху ни духу. Наконец на четвертый день он решил спрятать гордость и заговорить с Мальпурго. Поскольку тот был авторитетом во всех вопросах, то, казалось бы, у кого же, как не у него, можно разузнать о всех тонкостях британского этикета.

Коммандант нашел Мальпурго в саду. Он сидел в старой, обсаженной розами беседке и тихонько икал. Коммандант уселся на скамейку рядом со знатоком английской литературы.

– Не могли бы вы мне помочь? – начал он. Мальпурго заикал громче.

– А в чем дело? – нервно спросил он. – Я занят.

– Если вас пригласили погостить у кого-то в сельской местности, вы приехали и остановились в гостинице, а приглашавшие не кажут к вам носа, то что это значит? – спросил коммандант.

Мальпурго попытался вычислить, к чему клонит коммандант.

– Если бы меня пригласили погостить у кого-то, – ответил он, – не понимаю, зачем бы мне понадобилось останавливаться в гостинице. Если, конечно, пригласившие – не владельцы этой гостиницы.

– Нет, не владельцы, – подтвердил коммандант.

– Тогда что мне делать в гостинице?

– Они сказали, что их дом переполнен гостями.

– А это действительно так? – спросил Мальпурго.

– Нет, – ответил коммандант, – там вообще никого нет. – Он немного помолчал, а потом добавил: – Во всяком случае, когда я заезжал туда день тому назад, там никого не было.

По мнению Мальпурго, это было очень странно.

– А вы не перепутали даты? – спросил он.

– Нет, все правильно, я проверял, – ответил коммандант.

– Позвоните им.

– У них нет телефона.

Мальпурго снова взялся за свою книжку.

– Н-да, в странное положение вы попали, – заметил он. – Думаю, на вашем месте я бы еще разок туда съездил и, если там опять никого не окажется, то правился бы домой.

Коммандант неопределенно кивнул головой, как бы и соглашаясь, и не соглашаясь с этим советом одновременно.

– Пожалуй, – проговорил он. Мальпурго снова икнул. – Все еще пучит? – сочувственно спросил коммандант. Попробуйте задерживать дыхание. Иногда это помогает.

Мальпурго ответил, что он уже много раз пробовал так делать, но безуспешно.

– Я однажды вылечил одного человека от икоты, – продолжал коммандант, и было заметно, что он старается припомнить все подробности. – Я его здорово напугал. Это был угонщик машин.

– Интересно, – сказал Мальпурго. – И как же вы его вылечили?

– Сказал ему, что его выпорют.

– Это же ужасно, – Мальпурго передернуло.

– Ну, он тоже был хорош, – ответил коммандант. – Получил пятнадцать ударов… Однако икать перестал.

При воспоминании об этом коммандант улыбнулся. Сидевший рядом преподаватель литературы задумался: какие жуткие последствия могут скрываться за такой вот улыбкой. В присутствии комманданта ему уже не впервые казалось, что он видит перед собой какую-то примитивную силу, для которой не существуют понятия справедливости и произвола, моральных принципов, этических соображений – ничего, кроме голой силы. В простоте комманданта было не что чудовищное. В его выражении «человек человеку волк» не скрывалось и отдаленной метафоры. Для него это было не моральным убеждением, а фактом, на котором основывалось его существование. Перед реалиями подобного мира, основанного на грубой силе, все навеянные занятиями литературой идеи Мальпурго просто теряли право на существование.

– Полагаю, вы одобряете телесные наказания? – спросил он, заранее зная ответ.

– Это единственное, что дает результат, – сказал коммандант. – От тюрьмы нет никакого толку. Она слишком комфортабельна. А вот если человека выпороть, он об этом никогда не забудет. И если повесить – тоже.

– Только при условии, что есть загробная жизнь, – заметил Мальпурго. – В противном случае, полагаю, о повешении можно забыть так же легко, как и обо всем остальном.

– Есть загробная жизнь или ее нет, но если кого повесили, тот больше никаких преступлений не совершит, это уж точно, – сказал коммандант.

– И это – единственное, что для вас важно? – спросил Мальпурго. – Чтобы он больше никогда не совершал преступлений?

Коммандант Ван Хеерден утвердительно кивнул.

– Это моя работа, – ответил он, – за это мне платят зарплату.

Мальпурго попробовал подъехать с другой стороны.

– Но неужели чья-то жизнь для вас ничего не значит? Ее священность, красота, ее радости, откровения?

– Когда я ем баранину, то об овце не думаю, – ответил коммандант. Мальпурго живо представил себе эту картину и снова икнул.

– Мрачный у вас взгляд на жизнь, – сказал он. – Такое впечатление, что вы не видите впереди никакой надежды.

Коммандант улыбнулся.

– Надежда есть всегда, мой друг, – сказал он, похлопывая Мальпурго по плечу и одновременно поднимаясь со скамейки. – Надежда есть всегда.

Коммандант ушел. А через какое-то время и сам Мальпурго тоже покинул беседку и отправился прогуляться пешком до Веезена.

– В наши дни повсюду стало невероятное количество пьяных, – заметил на следующее утро за завтраком майор Блоксхэм. – Вчера вечером в баре познакомился с одним парнем. Преподает английский в университете. На вид ему не больше тридцати. Напился по-черному и все время орал что-то насчет того, что все в жизни должно быть относительно. Пришлось отвезти его в гостиницу. Живет в каком-то санатории или что-то в этом роде.

– Молодежь дошла бог знает до чего, – сказал полковник. Если не пьянство, так наркотики. Страна катится в пропасть. – С этими словами он встал из-за стола и отправился на псарню проверить, как Харбингер готовит собак.

– В санатории? – переспросила миссис Хиткоут-Килкуун, когда полковник вышел. – Ты сказал – в санатории, Малыш?

– Какая-то дыра. Но постояльцы там есть, – ответил майор.

– Вот там-то, наверное, и остановился коммандант, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун. Позавтракав, она распорядилась подать «роллс-ройс» и отправилась в Веезен, оставив полковника и майора Блоксхэма обсуждать рассадку гостей на торжественном обеде в клубе Дорнфорда Йейтса, который должен был состояться в тот день вечером. Торжественные обеды в клубе – такая тоска, нечто скучнейшее и со вершенно искусственное. Обществу в Зулулэнде не хватало того шика, который в Найроби делал жизнь по крайней мере терпимой. Все они тут какие-то слишком raffmes,[45]45
  «Рафинированные», но может быть понято и как «продувные» (франц.).


[Закрыть] думала миссис Хиткоут-Килкуун, прибегая к тому небольшому запасу французских слов, с которыми она была аu fait[46]46
  «В которых она чувствовала себя более или менее уверенно» (франц.)


[Закрыть] и которые были de rigueur[47]47
  «Совершенно обязательны» (франц.).


[Закрыть] среди ее друзей в Кении. Вот чем отличался здесь коммандант от всех остальных: уж его-то никак невозможно было обвинить в том, что он raffine.

– Он какой-то настолько приземленный, – проговорила она вслух, припарковывая машину около гостиницы и входя внутрь.

Встреча их тоже оказалась довольно-таки приземленной. Когда миссис Хиткоут-Килкуун в конце концов нашла комнату комманданта – что стоило ей определенных усилий – и постучала, коммандант открыл дверь, стоя в нижнем белье, он как раз переодевался, чтобы пойти на рыбалку, – и поспешно захлопнул дверь снова. Через некоторое время дверь открылась, и коммандант предстал, одетый уже должным образом. Но миссис Хиткоут-Килкуун успела изучить прибитую к двери эмалированную табличку и сделала из нее собственные выводы о причинах стоявшего здесь запаха.

– Входите, пожалуйста, – сказал коммандант, в очередной раз демонстрируя ту вульгарность, которая так привлекала в нем миссис Хиткоут-Килкуун. Она вошла и подозрительно огляделась по сторонам.

– Я бы не хотела вам мешать, – сказала она, вы разительно посмотрев на краны и трубы.

– О, вы мне нисколько не мешаете. Я как раз собирался…

– Ну, неважно, – поспешила перебить его миссис Хиткоут-Килкуун. – Незачем вдаваться в подробности. У каждого из нас есть какие-то болячки.

– Болячки? – удивился коммандант.

Миссис Хиткоут-Килкуун сморщила нос и открыла дверь.

– Хотя, если судить по запаху, у вас они гораздо серьезнее, чем у большинства других. – Она вышла в коридор, коммандант последовал за ней.

– Это сера, – объяснил он.

– Чепуха, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун, – это недостаток движений. Ну ничего, скоро мы все исправим. Что вам нужно, так это хорошая прогулка верхом перед завтраком. Сидеть можете?

Коммандант Ван Хеерден заметно смутился, но поспешил заверить, что тут у него все в порядке.

– Ну что ж, это уже хорошо, – заметила миссис Хиткоут-Килкуун.

Они вышли через вертящиеся двери наружу и теперь стояли на террасе, где воздух был заметно свежее. Некоторая резкость в манерах миссис Хиткоут-Килкуун здесь исчезла.

– Мне очень жаль, что вы сюда угодили, – сказала она. – Это наша вина. Мы искали вас в гостинице в городе. Я даже не подозревала о существовании этого места.

Она картинно облокотилась на перила и окинула критическим взглядом здание гостиницы с его выцветшей вывеской и обшарпанной террасой со следами от присосок вьющихся растений. Коммандант объяснил, что он пытался позвонить, но не мог найти номера телефона.

– Конечно, не могли, дорогуша, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун, беря его под руку и спускаясь вниз по ступенькам в сад. – У нас нет телефона. Генри, знаете ли, такой скрытный. Он играет на бирже, и ему становится просто не по себе от одной мысли, что кто-нибудь может подслушать его распоряжения брокеру и сорвать на этом большой куш.

– Ну что ж, это можно понять, – ответил коммандант, абсолютно не представлявший себе, о чем именно идет речь.

Они прошлись по дорожке, ведущей к реке. Миссис Хиткоут-Килкуун все время оживленно болтала о жизни в Кении и о том, как она тоскует по прекрасным временам, которые у них были в Томсон-Фоллс.

– У нас был там прекрасный дом, он назывался Литтлвудс-лодж, в честь… ну, неважно. Скажем, в честь первого большого coup[48]48
  Здесь: «дела» (франц.).


[Закрыть] Генри, и там было море азалий, просто целые акры азалий. Мне кажется, Генри поэтому и выбрал Кению. Он просто помешан на цветах, а в южной части Лондона азалии растут так плохо.

Коммандант заметил, что надо действительно очень сильно любить цветы, чтобы ради этого переехать жить в Африку.

– А кроме того, была еще и проблема налогов, – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун. – Я хочу сказать, что когда Генри выиграл… ну, словом, когда у него появились деньги, он просто не мог жить больше в Англии, при этом ужасном лейбористском правительстве, которое налогами отбирает все до последнего пенни.