Текст книги "Ориенталист"

Автор книги: Том Риис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Мы с Фуадом, моим приятелем, сотрудником Интерпола, съездили в Гянджу и потратили немало времени, пытаясь найти нужный мост. Но после семидесяти лет советской власти никто из горожан уже не мог сказать нам, где именно он мог находиться, и нас целый день водили по городу, так что мы увидели полдюжины разных мостов. В итоге мы его все же нашли – полуразрушенный и бесполезный над покрытым грязью пересохшим руслом. На нем все еще были отметины от пуль, оставшихся со времен революции. На углу улицы рядом с этим мостом, на бывшей армянской стороне города, откуда наступали большевики, высилось здание психиатрической лечебницы.

Когда сражение закончилось, ЧК провела «расследование». «Судебная процедура отличалась невероятной простотой, – писал Лев. – Спрашивали имя, профессию и возраст, ответы наскоро записывали, а потом, в девяноста из ста случаев, приговор “Расстрелять!” исполнялся тут же, прямо на месте. Это была организованная резня, массовое убийство, для которого название “террор” было слишком мягким».

Лев так и не объяснил в деталях, как ему удалось бежать после поражения восстания. В 1929 году он опубликовал в Германии свои первые воспоминания, повествование о пережитом, о том, как он не раз был на волосок от гибели. Либеральными читателями они были в целом приняты на веру и вызвали глумливые отклики антисемитски настроенных правых, которые сочли его стремление скрыть свое еврейское происхождение доказательством того, что и все его россказни – фальшивка. В этих воспоминаниях двадцатичетырехлетнего автора действительно полным-полно сомнительных мест и похвальбы, однако впоследствии он доказал, что способен на неожиданные и отчаянно-смелые поступки.

Во всем развитии большевистской революции было что-то ирреальное, и особенно сильно это ощущалось в пограничных территориях бывшей империи, например в Туркестане или на Кавказе. Большинство тех, кто совершил этот революционный переворот, по-видимому, сами не могли поверить во все происходившее: ведь всего за несколько дней или недель кровопролития им удалось разорвать на части те общественные и политические отношения, что складывались в стране на протяжении веков.

В своих предсмертных записках Лев вспоминал: «Когда чекисты арестовали меня, я лишь засмеялся. Бог знает, почему так вышло. Но я засмеялся. Мне было четырнадцать лет. По всем стандартам Востока я был взрослым человеком. Однако все, вместе взятое, представлялось мне приключением, смешным, восхитительным приключением. Было очевидно, что всего через несколько недель или через несколько месяцев все следы революции бесследно исчезнут. И так думали все, даже сами красные».

И в самом деле, рассказ Льва о том, как ему удалось уйти от облавы в Гяндже, читается как веселое, увлекательное приключение. Спрятавшись на несколько дней в чьем-то погребе, он разработал план действий. Подойдя к проходившему мимо солдату, он спросил его, как добраться до ЧК. Солдат был донельзя удивлен – в самом деле, никто никогда не желал найти ЧК – и подробно объяснил ему, как туда пройти. Лев пришел прямо в ЧК и попросил встречи с ее начальником. «Товарищ, пожалуйста, выдайте мне разрешение на выезд из города», – обратился он к этому офицеру на чистом русском языке. Представитель ЧК потребовал сообщить, кто он такой. «Комсомолец из Астрахани, сын рабочего, – ответил Лев. – Я был в Гяндже по поручению комсомольской организации, на меня напали враги пролетариата, а теперь я хочу вернуться домой, чтобы продолжить борьбу в рядах вооруженных рабочих». Лев утверждал, что его хитрость удалась благодаря безукоризненному русскому, убедительности и юному возрасту, ведь он просто еще не мог быть белым офицером.

– Документы? – потребовал чекист.

– Уничтожил, согласно общим указаниям партийного съезда после белогвардейского мятежа.

Чекист пытливо посмотрел на меня, немного подумал и вдруг спросил:

– А что сказал товарищ Ленин насчет прав народов на самоопределение?

– Самоопределение вплоть до отделения! – отчеканил я.

– А куда ведет путь к коммунизму с экономической точки зрения?

– От временной экономической анархии капитализма к систематической организации промышленного производства, – отвечал я как по-писаному в полном соответствии с бухаринской «Азбукой коммунизма», которую успел выучить назубок еще во время первого большевистского вторжения в Азербайджан.

Экзамен был сдан. Чекист ухмыльнулся и оформил для него разрешение на отъезд. Однако на вокзале представитель железнодорожной ЧК отнюдь не пришел в восторг от предъявленного документа. «ЧК Гянджи имеет право выдавать разрешения только на выезд из города. А для проезда по железной дороге требуется получить разрешение железнодорожной ЧК», – гаркнул он. Когда Лев попытался уйти, чекист отказался вернуть ему только что предъявленный документ. Более того, он сказал, что Лев выглядит подозрительно и поэтому может либо отказаться от мысли получить назад эту бумагу, либо же «задержаться» в ЧК. Лев предпочел ретироваться без документов.

Ничего не зная про окрестные деревни, не понимая, как добраться до грузинской границы, чтобы встретиться с отцом, Лев ушел из города пешком. Идти ему пришлось целый день, и по дороге он так никого и не встретил. К вечеру ему стали попадаться сады и аккуратные посадки деревьев и кустарников. Вдруг в кустах сверкнуло ружейное дуло, и чей-то голос произнес: «Вон какой-то парень идет». Слова эти прозвучали тем более неожиданно, что произнесены были по-немецки. Лев поднял руки вверх и крикнул тоже по-немецки, что хотел бы знать, кто они и что им от него нужно. «Ополчение района Хеленендорф», – ответили ему на чистом немецком языке и приказали приблизиться к кустам.

Как узнал Лев, в этом селении, угнездившемся здесь, между азербайджанской пустыней и предгорьями Кавказского хребта, но выглядевшем точь-в-точь как деревня где-нибудь в Шварцвальде, жили несколько тысяч немцев[57]57
  Согласно переписи 1908 года, в Хеленендорфе проживало 3525 человек, но лишь две трети из них (2384 человека) были немцами.


[Закрыть] чьи хозяйства процветали. Основатели Хеленендорфа эмигрировали сюда из Германии за сто лет до этого – они покинули родную Швабию после Наполеоновских войн, спасаясь от голода 1816 года и от религиозных преследований. Александр I предложил им земельные участки на Кавказе, чтобы заселить этот регион и обеспечить его защиту от мусульман. Согласно одному немецкому исследованию, опубликованному в 1910 году, в 1816 и 1817 годах на Кавказ было отправлено пятнадцать вагонов со швабскими переселенцами, считавшими приграничные районы Российской империи «страной свободы и счастья». Они разбогатели за счет постоянного, тяжкого труда, начав создавать в Азербайджане производство коньяка и виноделие.

Германские колонисты не интересовались политической жизнью Азербайджана, они лишь платили налоги тому правительству, которое в данный момент находилось у власти. Правда, иноплеменные соседи нередко зарились на их винные погреба. А тут еще подавленное большевиками националистическое восстание в Гяндже – неудивительно, что жители Хеленендорфа выставили передовой охранный пост.

У Льва было такое чувство, будто он вдруг оказался в Германии. Желая сохранить родной язык, жители Хеленендорфа каждый год посылали кого-нибудь на родину, в Германию, – на своего рода стажировку и чтобы убедиться, что они ничем не хуже любой немецкой деревни. Они выписывали школьных учителей из Германии, нанимали германских врачей, а также следили за тем, чтобы у их пасторов было германское теологическое образование.

Когда охранники привели Льва в селение, его приветствовали все жители. Быть может, они не ко всякому проявили бы такое гостеприимство, но Лев расположил их к себе хорошим немецким. Лев вспоминал позже, что праздность его продолжалась неделями, он пил вино, которое производили члены этой колонии, ходил с ними в церковь, ухаживал за девушками. Он появлялся на концертах, которые устраивали по воскресеньям во второй половине дня, а также в кофеине, проводя целые часы за пересудами и общими разговорами. Хотя жители Хеленендорфа понимали, что Лев скрывается от большевиков, никто из них ни разу не заговорил с ним об этом. К нему относились как к дачнику, к путнику, который решил остановиться на некоторое время у них в поселке, пусть у него почти не было средств, чтобы оплачивать расходы: Льву удалось припрятать очень небольшую сумму денег, на которую он теперь и жил.

По прошествии многих лет, уже живя в Германии, где нарастала враждебность по отношению к национальным меньшинствам, Лев вспоминал обитателей Хеленендорфа, которые для него представляли не столько немецкую, сколько общекавказскую культуру. Это селение, где проживало крошечное меньшинство, противостоявшее посягательствам многих и одновременно проявлявшее гостеприимство по отношению к беженцам и чужестранцам, стало для Льва воплощением идеального Кавказа – Кавказа его воображения.

Азербайджанские крестьяне из окрестных поселений с большим уважением относились к предприимчивым германским «колонистам», которые самостоятельно обрабатывали свои наделы и в чьих домах имелись такие удобства, о каких местные крестьяне и не слыхивали. Жители Хеленендорфа строили двух-трехэтажные дома в традиционном швабском стиле – с островерхими крышами, с традиционной кирпичной кладкой, сооружали большие погреба, отделанные тесаным камнем. Хотя немцы жили в культурной изоляции от окружающих, Лев вскоре заметил у некоторых жителей Хеленендорфа черты соседей – черные волосы и смуглую кожу. Многих немцев Хеленендорфа вполне можно было спутать с азербайджанцами. И это притом, что уроженцы селения выступали против смешивания с туземцами. Лев осветил это обстоятельство с присущим ему юмором: «Германские колонисты, не желающие иметь ничего общего с “цветными туземцами”, вскоре, по-видимому, сами станут “цветными”. Все, кто знает жизнь немцев-колонистов, способны подтвердить, что расовые предрассудки отнюдь не имеют к этому отношения. Появление смешанных отпрысков местных жителей и колонистов весьма маловероятно, и, скорее всего, на цвет кожи влияет местный климат. Примечательно, однако, что среди новых поколений айсоров, проживающих в непосредственной близости от Хеленендорфа, отчего-то появились дети со светлыми волосами – это тем более невероятно, что ни один истый германец не способен настолько уронить себя, чтобы вступить в связь с женщиной-айсоркой».

Пассаж об отсутствии расовых предрассудков в отношениях немцев-колонистов и коренных жителей Кавказа приобретает особенно острое значение, если учесть, что Лев опубликовал свою автобиографию в Германии накануне нацистского переворота.

В 2000 году мы вместе с Фуадом добрались до селения Хеленендорф.

Мы заблудились, пытаясь найти его, и нас остановила группа вооруженных до зубов азербайджанских солдат. Деревня эта находится почти на границе с Арменией, в той зоне, где азербайджанские и армянские военные время от времени обмениваются выстрелами. Здесь кажется, что Первая мировая война все еще продолжается, или, вернее, что она таилась в латентном состоянии, подобно вирусу, все восемьдесят лет советского режима, чтобы вновь активизироваться после его падения.

В конце концов мы нашли Хеленендорф, и здесь все выглядело в точности так, как это описывал Лев, с одной лишь разницей: в селении не было немцев. Еще в 1941 году Сталин приказал депортировать их в Казахстан. Большинство там и умерли, а небольшая группа выживших вернулась в Германию в 1991 году. Этот факт уничтожил мои последние, совсем слабые надежды на то, что здесь можно найти кого-то, кто еще припомнил бы того подростка – беженца из Баку. Дома, по-прежнему крепкие, стояли, однако тех, кто их построил, давно не было на свете. Лишь одна женщина откликнулась, когда я приветствовал ее по-немецки. Эта древняя старуха поведала мне, с трудом выговаривая немецкие слова и без конца перемежая их азербайджанскими, что ее отец был немецким колонистом, а мать принадлежала к одному из местных племен, вот ей и удалось избежать депортации. Все прочие мои собеседники были потомками азербайджанских семей, привезенных сюда после насильственного переселения немцев. Эти семьи, как могли, пытались сохранить красивую деревню. И очень гордились подвалами из тесаного камня, ведь таких не было нигде в округе. Многие из них водили меня по шатким старым лестницам вниз, в прохладу этих каменных покоев, где по стенам были полки, уставленные бутылками с вином и коньяком и банками с фруктовыми компотами.

Я обнаружил и церковь, которую описал Лев, – здесь жители селения в свое время встречались постоянно: послушать проповедь пастора, посудачить о том о сем. Сложенная из прочного красного кирпича она на удивление хорошо сохранилась. Правда, когда я вошел внутрь, оказалось, что здание превращено в спортклуб. Именно здесь, в этой церкви, как повествует Лев, он однажды вечером услышал молитву еще одного беженца, армянина, который просил Всевышнего дать ему возможность уехать живым из этой страны. Он, как оказалось, занимался нефтедобычей, подобно Абраму Нусимбауму, и добрался сюда на старом грузовике прямо из Баку с единственным, что у него осталось, – самоваром. Правда, грузовик тоже принадлежал ему.

Вскоре они уже обсуждали, как лучше всего добраться до границы. У армянина был с собой документ, согласно которому ему якобы поручалось закупать рыболовные сети по всей стране и за границей – там, где он сочтет нужным. Этот документ оказался достаточно убедительным, чтобы «дорожная» ЧК разрешила ему выехать на грузовике из Баку, вот только теперь его грузовик уже дышал на ладан. Идти до границы пешком было слишком далеко, а свирепость железнодорожной ЧК его сильно беспокоила. Кроме того, этот предприниматель опасался путешествовать в одиночку: его, армянина, могли убить мусульмане или арестовать ЧК – как паразита и кровопийцу. Путешествуя вместе, размышляли они, легче было бы защищаться. Документ армянина, его «удостоверение рыболовецкой артели», должен был защитить их обоих от классового геноцида. Они репетировали свою «легенду»: армянин – пролетарий, специалист, командированный для закупки сетей; Лев – его доверенный секретарь и эксперт по плетению рыболовецких сетей. Армянин даже выправил какую-то поддельную бумагу на имя Льва, чтобы подкрепить эту версию. Они были готовы по проселочным дорогам добираться до границы.

Приступить к исполнению намеченного плана действий удалось не сразу: передвижения и в сельской местности стали довольно опасными. Укрепив свою власть в городах, большевики принялись прочесывать сельские районы. Повсюду в деревнях они приказывали «выдать аристократов», если жители не хотят подвергнуться артиллерийскому обстрелу, поджогу или же массовому расстрелу за «укрытие кровопийц-эксплуататоров». Лев вспоминает, что в тех деревнях, где не имелось ни аристократа, ни хана, ни какой-то другой «акулы капитализма», приходилось бросать жребий, и кто-то из несчастных крестьян, кому он выпадал, вынужден был изображать из себя землевладельца, жертвуя собой ради односельчан. В иных селениях, где на самом деле жили аристократы, местные князья, люди порой отказывались выдать их, и в таких случаях дома строптивых обычно сравнивали с землей. Лев писал, что многие князья из провинциальных городков и селений сами являлись в местную ЧК, не желая подвергать опасности своих сограждан и односельчан. Переодетые агенты явились и в Хеленендорф, выдавая себя за беженцев. В результате заводить какие-либо знакомства стало небезопасным, из-за этого Льву с его другом пришлось ускорить отъезд. Их новый знакомец был человеком весьма заметным, уроженцем мест, весьма далеких от Кавказа, – из Латвии. Он организовал вечеринку, которая началась с танцев. По ходу дела, однако, его подручные, рассыпавшиеся в толпе танцующих, принялись петь большевистские песни, а под конец вечера латыш вышел на сцену и обратился к собравшимся с речью. После того как он якобы «зажег толпу», всем пришлось подняться с мест и спеть «Интернационал».

Сразу после этой вечеринки солдаты арестовали Льва и привели его к латышу, который, разумеется, был офицером ЧК. Он обвинил Льва в том, что тот не встал с места, когда запели «Интернационал», и что он «контрреволюционный элемент». Лев бодро выдал ему свою легенду – что он приехал сюда для того, чтобы узнать, нельзя ли здесь закупить рыболовецкие сети для Азербайджанской ассоциации развития рыболовного промысла. Выражение лица латыша ясно говорило: он и представить не мог, что кто-либо способен придумать такую бредовую небылицу. Однако не мог он и на сто процентов отвергнуть вероятность, что Лев говорит правду, ведь экспорт черной икры был для Азербайджана вторым по значению после нефти. Он потребовал сообщить ему точное название и адрес этой ассоциации, и Лев тут же сделал это. Конечно, если бы в 1920 году в Азербайджане существовали телефоны и телефаксы, Льву бы не поздоровилось. А тут – хочешь не хочешь – латышский чекист лишь пообещал, что известит ассоциацию о ненадлежащем поведении ее сотрудника и, вообще, наведет там справки о Льве. Он также приказал Льву не отлучаться из деревни, пока не придет ответ из Баку. Это стало для Льва сигналом о том, что нужно немедленно уезжать. Он тут же отправился к армянину, разбудил его, и той же ночью они уехали, не забыв прихватить с собой и самовар. Но вот незадача: грузовик смог доехать лишь до ближайшей деревни и там окончательно сломался. Впрочем, беглецам удалось купить там лошадей, так что остаток пути до границы они проделали верхом. Они скакали всю ночь, как два сбившихся с пути ковбоя, молясь лишь о том, чтобы в случае нужды им удалось правдоподобно воспроизвести историю о закупке рыболовецких сетей.

В районах поблизости от границы между Азербайджаном и Грузией изумрудно-зеленые луга покрыты орхидеями, там пасутся дикие кони, а овечьи стада то и дело останавливают движение на дороге, переходя с одной ее стороны на другую. Я старался по возможности воспроизвести путь Льва той ночью, однако меня вез на своем старом «БМВ» дядя Фуада – прежде он заведовал отделением детской хирургии в Баку, а теперь подрабатывал извозом и продажей недвижимости. Этот доктор Рауф был счастлив, что ему довелось съездить в эти места, где можно отведать, пожалуй, самую изысканную пищу и самые лучшие напитки Кавказа.

Лев вспоминал, как они проезжали деревни, в которых старейшины приветствовали их как дорогих гостей, обращались к ним с речами, предлагали им золото, женщин или баранов – все, чем была богата деревня: ведь эти гости явно были аристократами. Когда они отказывались от даров, люди целовали им руки и устраивали празднество в честь «гостей, которые ничего не отобрали силой». План, который разработали Лев с армянином, удалось воплотить в жизнь куда лучше, чем они оба ожидали. В мусульманских деревнях Лев поручался за армянина, а в армянских – тот поручался за Льва. Надо ли говорить, что на самом деле эти два уроженца Баку имели куда больше общего друг с другом, нежели с жителями горных деревень?

Я бы усомнился в правдивости рассказов Льва о местном гостеприимстве, если бы сам не проехал по этим же местам на стареньком «БМВ», благодаря которому нас принимали, как князей. Люди предлагали нам все, что имелось у них в доме, хотя на тот момент имели они очень немногое. Ресторанов нигде не было, но в каждой деревушке нас ожидало очередное празднество; на любой улочке находились люди, готовые сорвать для тебя фрукты прямо с ветки, поймать форель из пруда или зарезать барашка или козленка. Как писал Лев в «Али и Нино»: «Если даже гость отрежет голову твоему сыну и явится с ней в твой дом, ты должен принять его, накормить, напоить и почитать, как гостя». Люди на Кавказе выказывают радушие, с каким, вероятно, столкнулись еще войска Александра Македонского, когда прошли маршем через эти самые места более двух тысяч лет назад. Легко понять, что Лев еще больше полюбил эту родную для него землю, пусть даже теперь он и пытался поскорее покинуть ее. Сидя у походного костра, Лев и армянин слушали песни про древних владык, про соловья, что умер от любви к прекрасной розе. Песни эти, сложенные на стихи персидских поэтов Хафиза и Саади, звучали в сопровождении саза, инструмента, похожего на скрипку, но с тремя струнами, который при игре держат как виолончель. Они видели и танец с кинжалами, когда мужчина, удерживая на весу десять кинжалов, кружит вокруг женщины, отгоняя прочь ее врагов и пытаясь обнять ее. Но женщина отстраняется от него, давая ему все новые поручения. Сначала мужчина должен положить один из кинжалов на землю и пригласить женщину наступить на него – в знак того, какой властью она над ним обладает. А затем она начинает бросать вверх монеты, которые он должен поймать, не уронив ни одного кинжала.

Хотя в ту пору, когда Лев жил на Кавказе, тамошние крестьяне не знали грамоты, они были полностью погружены в традиции собственной словесности. От деревни к деревне шествовали странствующие поэты-ашуги – точь-в-точь как в Персии, расплачивавшиеся стихами за приносимые им подарки, лакомства, за общую любовь и расположение. Лев узнал, что даже самые бедные крестьяне ценили хорошую поэзию, причем готовы были отдать все, что сами имели, за право слушать стихи. Он присутствовал на одном из последних «поэтических состязаний» ашугов. Такие состязания привлекали участников из окрестных деревень, при этом ни положение в обществе, ни богатство не играли роли – важен был лишь талант. Участники встречались на площади, прямо под открытым небом и сражались друг с другом в любом из поэтических жанров. Зачастую ашуги просили присутствующих предложить тему, а затем развивали ее. Описывая в «Али и Нино» такое состязание, автор стремился с его помощью показать, насколько древние горские традиции отличались от происходящего в современном мире, где размыто всякое понятие о чести.

Проезжая через горную местность, Лев впервые за все послереволюционные годы чувствовал себя свободным и счастливым. В то время склоны гор еще были усеяны высокими каменными башнями, на протяжении многих веков они служили прибежищами мирным жителям на случай войны. Большевики, когда им удалось окончательно закрепиться в этом регионе, приказали снести эти башни, как «пережитки феодализма».

Но и сегодня, в наши дни, то тут, то там, среди придорожных лугов все еще можно увидеть их основания.

Если переход с караваном через пустыни Туркестана вдохновил Льва на книги и статьи о местных обычаях и об исламе, то поездка верхом вдоль грузино-азербайджанской границы заложила основу для его книг о Кавказе. Пустыня и горы слились в его сознании, создав духовную альтернативу все сокрушающему гнету революции, тоталитаризма и мировой войны. Пока на просторах Кавказа полыхала гражданская война, шла борьба между большевиками и националистами, жители этой приграничной территории по-прежнему сражались в символических средневековых поединках, используя выкованное ими самими оружие, в окружении невероятной, сказочной тишины и спокойствия. И неважно, носили они кресты и кольчуги, как хевсуры, или же бились на конных турнирах, используя палицы и булавы, подобно пехлевийцам, все они казались Льву детьми, которые в своих заколдованных лесах не ведали ничего об окружающем их взрослом мире, увлеченно играя в свои смешные и бурные игры. Ему встречались также «дьяволопоклонники», или езиды, которые, хотя и вызывали страх у жителей окрестных деревень, оказались на поверку людьми вполне безобидными, мирными и даже робкими. Езиды вовсе не выступали против Бога, как европейские поклонники сатаны, они лишь придерживались дуалистской точки зрения на все сущее, согласно которой просить милости следует не только у Бога, но и у дьявола. Согласно их верованиям, Бог всемилостив, а потому умиротворению дьявола нужно уделять куда больше времени. Селение езидов добавило еще один, ключевой аргумент в сложившуюся у Льва концепцию, что Кавказ является своего рода охранной зоной, заповедником, куда не проникают догмы современного мира. В этническом отношении езиды родственны курдам. В религиозном представляют собой некий гибрид всех основных верований, существовавших на Кавказе, – ислама, иудаизма, христианства и зороастризма, причем влияние последнего было определяющим. Езиды боялись солнечного света, им была ближе темнота, однако они также поклонялись солнцу как глазу Бога и огню как источнику жизни во вселенной. Они практиковали обряд посвящения в свою веру и обрезание. Их ограничения в отношении пищи касались не только мяса, но и некоторых овощей[58]58
  Езидам запрещалось есть рыбу, мясо петуха, газели, тыкву, капусту, салат.


[Закрыть]. Их учение передавалось изустно, и в этом смысле представляло собой поэтические предания гор, которые слегка изменялись от одного рассказчика к другому.

В регионе, где древнее недоверие к чужаку было столь сильно, что армянину и азербайджанцу приходилось поручаться друг за друга в каждой деревне, куда они вступали, лишь езиды не задавали никаких вопросов ни Льву, ни его спутнику. Эта секта, подвергавшаяся многовековым преследованиям и презираемая представителями других религий, легко и охотно приняла в свою среду и армянина-христианина, и азербайджанца-мусульманина – ведь для них, поклонявшихся золотому павлину, все это не играло никакой роли.

Описывая в опубликованных уже после прихода Гитлера к власти книгах религиозные и этнические меньшинства Кавказа, Лев, по-видимому, желал высказать некоторые соображения относительно евреев. Езиды, которым никто не доверял, народ, оказавшийся мишенью для разнообразных иррациональных предрассудков, были для этого прекрасным примером. Христиане считали их поклонниками сатаны. Шииты обвиняли в том, что они – потомки калифа Язида, который убил имама Хусейна; этого было достаточно, чтобы считать езидов воплощением дьявола. Их сексуальные практики, о которых ходили ужасающие слухи, делали их объектом презрения со стороны верующих всех других религий, а турки даже обвиняли езидов в том, что они – племя гомосексуалистов, которые и размножаются каким-то неестественным способом, по наущению дьявола…

Когда в конце концов наши беглецы добрались до реки, разделявшей Азербайджан и Грузию, армянин хотел сразу же пересечь ее, чтобы оказаться на свободе – на грузинской стороне! Но вместо этого как верный товарищ последовал за Львом до того места, где была назначена встреча с Абрамом. Они ехали не по дороге, а прямо по берегу, чтобы при появлении большевиков иметь возможность быстро пересечь реку. Беда пришла, однако, вовсе не стороны большевистских отрядов. Совсем наоборот – всадников остановил отряд местных крестьян, созданный для противодействия большевикам. Эти люди обвинили Льва и его спутника в том, что они революционеры. Друзья попытались объяснить, что они как раз капиталисты, нефтяные магнаты из Баку, что они – враги революции, но увидели лишь недоверчивые взоры ополченцев. Ситуация усугубилась тем, что крестьяне обнаружили в их вещах документы, имевшие отношение к закупкам рыболовецких сетей. Правда, никто из них не умел читать, поэтому они решили обождать, пока не приведут единственного грамотного в их селе человека. Тот подтвердил: документы со всей очевидностью подтверждают, что арестованные – агенты большевиков. Тогда крестьяне стали предлагать различные, вполне средневековые способы установления истины. Их уже собирались куда-то вести, когда к ополченцам подошел один из старейшин этого села. Тут из Баку как раз приехал один благородный господин – сказал он, – этот бей там всех важных лиц знает, вот он и предлагает встретиться с арестованными, чтобы опознать их. Пленники просияли: уж кому-кому, а любому влиятельному бакинцу они сумеют доказать, что говорят правду! Однако они не представить себе не могли, какая картина их ожидает: в хижине, куда их доставили ополченцы, перед ними предстал одетый в национальную кавказскую одежду не кто иной, как сам Абрам Нусимбаум.

После бурных выражений радости отец с сыном, наконец, покинули Азербайджан, перейдя границу.

Куда бы я ни направлялся в Грузин, я постоянно оказывался на краю обрыва, ущелья или долины. Во время моей поездки туда в 2000 году меня поразило неимоверное количество статуй средневековых грузинских святых и рыцарей-крестоносцев с щитами и крестами, которые невозможно было отличить от кинжалов. Они, казалось, были неуместны в этих горах, где стоят шиитские храмы, где почитают суфиев – святых воинов за веру, но странным образом вместе с ними составляли часть некоего целого. На базаре в Тифлисе, столице Грузин, Лев обнаружил «разносчиков-армян, гадателей-курдов, поваров-персов, монахов-осетин, русских, арабов, ингушей, индийцев».

Грузины говорят на древнем языке, входящем в одну из мелких языковых групп[59]59
  Грузинский язык наряду с мегрельским, лазским и сванским входит в картвельскую (иберийскую) группу кавказских языков. – Прим. авт.


[Закрыть]. Обитатели этого небольшого царства в горах, возможно, умели так хорошо уживаться со своими могущественными соседями потому, что у них был огромный опыт межнациональных отношений в пределах собственных границ. Их уважают за благородство, независимость, любовь к жизни, а также за то, что они способны на спор перепить любого другого представителя этого региона. Грузия – это Шотландия Кавказа. «Здесь пьют вино, танцуют и веселятся, – пишет Лев в “Али и Нино”. -Неужели это врата в Европу? Нет, конечно, нет. Это наш край, просто он отличается от остальных азиатских стран. Да, здесь тоже ворота, только куда они ведут?»

Грузия – третья страна в мире, принявшая христианство, но, в отличие от другой христианской страны этого региона, Армении, у нее обычно были хорошие отношения с ее мусульманскими соседями. Когда, покинув Иерусалим, рыцари-крестоносцы пришли в XI веке на Кавказ, они были гостеприимно встречены грузинами, принявшими крещение за пятьсот лет до этого. Лев до конца жизни восторгался тем, что в Хевсурети, области на северо-востоке Грузии, можно было обнаружить остатки культуры крестоносцев. Он видел в этом символ рыцарского духа и гостеприимства, присущего стране, где смогли сохраниться исчезнувшие племена и благородные обычаи.

Османское вторжение в XVI и XVII веках поставило под угрозу само существование этого островка древнего христианства на Кавказе, и многие грузинские князья приняли ислам, чтобы умилостивить своего могущественного южного соседа. Грузины могли бы оказаться в рассеянии, как это случилось с армянами. Однако они частично поддались мусульманскому влиянию и сделали его частью своей культуры, так что получилась странная смесь Европы и Азии, христианства и ислама, однако в результате сумели сохранить независимость.

Абрам помнил Тифлис еще со времен собственного детства, а вот Лев никогда прежде не жил в христианской стране. По прошествии многих лет он вспоминал Грузию как последнее место, где еще теплилась героическая средневековая жизнь. Правда, реальный опыт столкновения с нею был у него куда менее приятным, чем может показаться по прочтении его текстов. Трудности, поджидавшие его здесь, не имели ничего общего с приключениями, пережитыми до сих пор: это было отсутствие денег и документов. Правда, Лев и его отец оказались в хорошей компании. В 1920 году, осажденная большевиками, однако все еще цепляющаяся за свою независимость, Грузинская республика стала транзитной остановкой для тысяч и тысяч бывших граждан царской империи. Как и Нусимбаумы, все они направлялись в Батум, главный глубоководный порт Грузин на Черном море. За прошедшие сорок лет нефтяного бума Батум стал основным портом для экспорта азербайджанской нефти в Европу и, соответственно, благодаря большевикам очагом напряженности, где без конца бастовали рабочие. До революции просторы Черного моря бороздили пароходы; большие суда под германскими, итальянскими, французскими, греческими и российскими флагами обязательно заходили в Батум на стоянку. Однако в 1921 году главные ворота для вывоза российской нефти превратились в пункт исхода русских эмигрантов.