Текст книги "Халтурщики"

Автор книги: Том Рэкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

1954
Корсо Витторио, Рим

Офис газеты расположился на Корсо Витторио Эммануэле II, широкой оживленной улице, на которой стоят и многочисленные церкви с грязно-белыми известковыми стенами, и кроваво-оранжевые дворцы эпохи Ренессанса. Многие здания в центре Рима вообще как будто раскрашены цветными карандашами: красные, как окровавленный кинжал, желтые, как медные трубы, синие, как грозовые тучи. Но строгое здание офиса газеты, построенное в XVII веке, раскрасили простым карандашом: заштриховали серым цветом, на фоне которого ярко выделялась громадная дубовая дверь – в такую могла бы зайти и шхуна, но люди пользовались вырезанной в ней крохотной дверцей.

Привратник, сидевший в стеклянной будке, мерил посетителей взглядом и указывал на узкий коридор; яркая бордовая дорожка вела прямо к лифту, его металлическая дверь была распахнута, и внутри на бархатном стуле сидел лифтер. «Che piano, signore? На какой вам этаж, сэр?»

Сайрусу Отту надо было на третий, где раньше располагалась штаб-квартира фашистского киножурнала, разорившегося после падения Муссолини. Отт выкинул пыльную мебель, снес все внутренние стены, в результате чего у него получился большой зал, в котором расположился отдел новостей, а по периметру шли аккуратные офисы, словно ложи в театре, выходящие на сцену. Он поставил там деревянные вращающиеся стулья, лакированные столы, медные настольные лампы, заказал стол в форме подковы для корректоров, блестящие черные телефоны для журналистов, привез из Нью-Йорка тридцать восемь пишущих машинок «Ундервуд», купил массивные хрустальные пепельницы и толстые белые ковры, а в восточной стене устроил потайной бар.

И через полгода каждый, кто выходил из лифта на третьем этаже, оказывался прямо в отделе новостей, в котором пульсировала жизнь: перед ним возникал стол секретаря, справа и слева стучали на машинках журналисты, с полдюжины корректоров вымарывали гранки, сидя в центре за «столом-подковой». В идущих вдоль стен кабинетах торговали рекламным пространством, стенографистка записывала объявления, бухгалтер заполнял чернильной ручкой гроссбух. Кабинет Отта располагался в северо-западном углу, надпись на матовом стекле двери гласила: ИЗДАТЕЛЬ;в северо-восточном углу находились кабинеты Леопольда Т. Марша, главного редактора, и Бетти Либ, редактора отдела новостей. Потом в порядке убывания значимости сидели сотрудники рангом чуть ниже: редакторы бизнес– и спортивного разделов, ответственные за покупку материалов у информационных агентств и фотографий, верстальщики. Мальчики-рассыльные сновали туда-сюда как пчелы.

Печаталась газета в подвале, но это было все равно, что на другом материке. На оглушительно грохочущих печатных станках работали итальянцы из профсоюза, но почти никто из них ни разу не видел тех, кто всего несколькими этажами выше писал статьи. По вечерам приезжал грузовик и привозил огромный рулон газетной бумаги, рабочие спускали его по наклонной поверхности с торца дома, и он с грохотом падал на погрузочную платформу, сотрясая здание до третьего этажа. И все бездельничавшие наверху журналисты, которые сидели, перешучиваясь, закинув ноги на стол и набросив на носки ботинок свои шляпы с полями, пока в пепельницах тлели сигареты, подскакивали в паническом ужасе и восклицали: «Бля, что, уже?»

Но каким-то чудесным образом к дедлайну, то есть к десяти вечера, каждая строчка каждой колонки была на своем месте, хотя в последнюю минуту у всех в редакции бешено колотилось сердце и со всех сторон летели матюки. Редакторы впервые за несколько часов могли встать из-за столов, расправить затекшие плечи и выдохнуть.

Журналистский коллектив состоял почти исключительно из мужчин, большинство из них были американцы, хотя имелось и несколько британцев, канадцев и австралийцев. Все они переехали в Италию еще до того, как их взяли в газету, так что владели итальянским. Но в отделе новостей звучала только английская речь. Кто-то даже повесил табличку на двери лифта: «Lasciate ogni speranza, voi ch’uscite [1]1
  Оставь надежду, всяк отсюда выходящий (ит.).


[Закрыть] – за окном Италия».

А когда кто-то из них отправлялся вниз за сандвичем, он говорил: «Я в Италию, кому-то что-то нужно?»

Первый год их работы, 1954-й, был богат на новости: тогда проходили слушания Маккарти, СССР тестировал ядерное оружие, индекс Доу-Джонса достиг рекордно высокого значения в 382 пункта. Вначале возникали подозрения, что газета будет служить лишь международным рупором бизнес-империи Отта, но они не оправдались. Содержание обусловливалось в первую очередь необходимостью: на каждой странице возникали пробелы, которые требовалось заполнять, и такие дыры затыкались любым мало-мальски информативным набором слов, за исключением брани – это приберегалось для общения в конторе.

Бетти с Лео вместе выполняли редакторские обязанности. Он любил повторять: «Я продумываю концепцию». Но именно Бетти писала – или переписывала – почти все тексты, ей это давалось легко. Отт решал финансовые вопросы и давал советы, когда его об этом просили, что случалось довольно часто. Бетти с Лео спешили в его кабинет, располагавшийся в другом конце отдела новостей, и каждый из них старался протиснуться в дверь первым. Отт с торжественным видом выслушивал их, глядя на ковер. Потом поднимал взгляд, переводя свои светло-голубые глаза с Бетти на Лео, и выносил вердикт.

Втроем им работалось прекрасно. Неловкость возникала, только когда Отт выходил из кабинета: тогда Бетти с Лео начинали общаться так, будто они только что познакомились, и непрестанно следили за дверью, ожидая, когда издатель вернется.

Вообще Отт не держал неприбыльного бизнеса. Но газета оказалась исключением: с финансовой точки зрения это был полный провал. Конкуренты из Штатов с подозрением смотрели на его итальянское предприятие. Они считали, что это какая-то махинация.

Но даже если они не ошибались, то ее назначение оставалось совершенно неочевидным.

Отт никогда не посвящал Бетти и Лео в свои деловые планы, и еще более скрытным он оказался в вопросах личной жизни. У него были жена, Джин, и маленький сын, Бойд, но он так и не объяснил никому, почему они остались в Атланте. Лео пытался разузнать какие-нибудь подробности, но ему это не удалось: Отт умел ставить точки в разговорах, когда ему того хотелось.

«Как показали исследования, европейцы очень ленивы»
Экономический обозреватель
Харди Бенджамин

Харди все утро разговаривает по телефону с Лондоном, Парижем и Франкфуртом, вытягивая информацию из раздражительных финансовых аналитиков.

– Повышение процентных ставок неизбежно? – спрашивает она. – В Брюсселе продлили пошлины на обувь? А что с дефицитом торгового баланса?

Она всегда предельно вежлива, даже если ее собеседники грубят.

– Харди, я занят. Чего тебе надо?

– Могу перезвонить попозже.

– Я занят сейчас, а потом буду занят еще больше.

– Прости, что все время надоедаю. Хотела узнать, получил ли ты мое голосовое сообщение.

– Да, я знаю, ты пишешь очередную статью о Китае.

– Я быстро, клянусь.

– Ты же знаешь, что я всегда говорю на этот счет одно и то же: пора учить китайский. Бла-бла-бла. Могу я быть свободен?

К обеду она написала уже тысячу слов, а это больше, чем число потребленных со вчерашнего дня калорий. Харди на диете – лет с двенадцати. Сейчас ей тридцать шесть и она до сих пор мечтает о песочном печенье.

Она решает сделать перерыв и отправляется в расположенный внизу эспрессо-бар, где встречается со своей подругой Анникой, у которой сейчас нет работы, а значит, всегда есть время попить кофе. Харди высыпает пакетик сахарозаменителя в чашку капучино.

– Вся тщетность мук человеческих сосредоточена в аспартаме, [2]2
  Аспартам– подсластитель, заменитель сахара.


[Закрыть]– говорит она и делает глоток. – М-м, но как вкусно.

А Анника, в свою очередь, сыплет в свой макиато неимоверное количество коричневого сахара.

Вместе подружки смотрятся странно: одна розовощекая, нелепая, низенькая (Харди); вторая грудастая, стильная, высокая (Анника). Розовощекая машет бармену, но тот не замечает; грудастая кивает, и он кидается к ней.

– Меня раздражает твоя поразительная способность привлекать мужское внимание, – говорит Харди. – Хотя они так пускают при виде тебя слюни, просто унизительно.

– Меня это не унижает.

– Зато меня унижает. Я хочу, чтобы официанты и ко мне относились как к человеку, – говорит она. – Кстати, я тебе сказала, мне приснился очередной кошмар про волосы?

Анника улыбается.

– Харди, ты больная.

– Во сне я посмотрела в зеркало, и мне оттуда подмигнуло нечто с оранжевыми кудрями. Просто ужас. – Она бросает взгляд на зеркало за барной стойкой и, увидев свое отражение, отворачивается. – Такой сюр.

– Мне, между прочим, – говорит Анника, – очень нравятся твои волосы. – Она слегка тянет Харди за кудрявую прядь. – Смотри, какая тугая. И каштановый цвет обожаю.

– Каштановый? – отвечает подруга, вскинув брови. – Они у меня такие же каштановые, как морковный суп. – У Харди звонит телефон, и она допивает капучино. – Наверняка это Кэтлин с расспросами насчет статьи. – Харди отвечает деловым тоном. Она какое-то время слушает, и голос ее становится тревожным. Она говорит по-итальянски, записывает адрес и кладет трубку.

– Мою квартиру ограбили, – сообщает она подруге. – Звонили из полиции. Кажется, они схватили парочку нариков, ну этих, панков помоечных, которые выходили из нее с вещами.

Дома ее ждут раскрытые шкафы и разбросанные по полу продукты. От мини-стереосистемы и крохотного телевизора с плоским экраном остались только провода. Слава богу, ноутбук был в офисе. Она живет на первом этаже, грабители разбили кухонное окно, выходящее на улицу. Полицейские говорят, что воры влезли через него. Видимо, двое подозреваемых сложили все что можно в пакеты и сбежали. Но пакеты, где уже лежало барахло, которое они сперли в другой квартире в Трастевере, не выдержали веса и порвались, так что все награбленное посыпалось прямо на дорогу. Преступники попытались запихнуть все обратно, но эта суета привлекла внимание стражей правопорядка.

Ее диски, мини-стереосистема, маленький телевизор с плоским экраном, дивиди-плеер, парфюмерия и бижутерия разбросаны на длинном столе в полицейском участке, вперемешку с вещами второго пострадавшего, который пока еще не явился: это синтетический галстук примерно 1961 года, несколько шпионских романов на английском языке, католический Катехизис и, как ни странно, стопка поношенных мужских трусов.

Для протокола Харди сообщает, что среди конфискованного находятся ее вещи, но ей не разрешают ничего забрать: для этого необходимо присутствие другого потерпевшего, чтобы избежать путаницы, что кому принадлежит, а найти его полицейские не могут.

Вечером Харди звонит Аннике и уговаривает ее зайти в гости.

– Мне как-то страшновато с разбитым окном, – объясняет Харди, – может, придешь покараулить меня. А я приготовлю поесть.

– Я бы с радостью, но я все еще жду, когда мой вернется, – отвечает Анника, она имеет в виду Крейга Мензиса, редактора отдела новостей. – Но ты в любой момент можешь приехать к нам.

– Это было бы слишком. Справлюсь сама.

Харди проверяет, закрыта ли дверь на засов, уютно устраивается с ногами на диване и укрывает их одеялом, недалеко от нее лежит разделочный нож. Она встает и снова проверяет замок. Проходя мимо зеркала, она поднимает руку, чтобы не видеть собственного отражения.

Потом Харди внимательно осматривает кухонное окно: дыру она загородила куском картона, но из-под него все равно поддувает. Она проверяет картонку – держится, но вряд ли это надежно. Она снова залезает под одеяло, открывает книгу. Спустя восемьдесят страниц – читает Харди быстро – она встает и отправляется на кухню в поисках чего-нибудь, что можно съесть на ужин. Она останавливается на рисовых крекерах и банке куриного бульона, обнаруженной на самой высокой полке, до которой ей так просто не достать. Она берет половник и придвигает банку к краю. Банка накреняется, падает, Харди ловит ее другой рукой. «Я просто гений», – хвалит она себя.

Проходят дни, а полицейские все никак не могут найти второго пострадавшего, а это значит, что Харди пока нельзя забрать свои вещи.

– Сначала, – жалуется она Аннике, – я думала, что он какой-нибудь милый невинный английский монах – судя по этим его шпионским романам, Катехизису и всему остальному. Но сейчас я уже начинаю его ненавидеть. Теперь я представляю его скорее священником-извращенцем во власянице, у которого изо рта непрестанно текут слюни, сам он из США и прячется в каком-нибудь папском учреждении, дабы избежать обвинений в совершенных на родине преступлениях. К сожалению, я видела его трусы.

Полицейские находят его почти через две недели. Когда Харди приходит в участок, он уже там – отбирает свои пожитки. Она недовольно обращается к полицейскому.

– Поверить не могу, что вы меня не дождались, – возмущается она по-итальянски. – Ведь суть как раз заключалась в том, чтобы мы оба пришли и поделили вещи.

Полицейский исчезает, и к ней радостно поворачивается этот самый второй потерпевший. Он все-таки оказывается не священником, а неряшливым светловолосым юношей с дредами лет за двадцать.

– Buongiorno! – говорит он, демонстрируя одним этим словом неспособность изъясняться на итальянском языке.

– Вроде бы вы должны были дождаться меня, – отвечает она по-английски.

– О, вы американка! – говорит он с ирландским акцентом. – Обожаю Америку!

– Ну, спасибо, хоть я и не из посольства. Ну, что будем делать? Разберем для начала диски?

– Начинайте. Эта задача потребует много терпения. А много терпения – это не для Рори.

– Вас зовут Рори?

– Да.

– И вы говорите о себе в третьем лице?

– Каком лице?

– Забудьте. Ладно, я выберу, что принадлежит мне. – Она набивает сумку, потом рассматривает оставшиеся вещи. – Погодите, тут не все, что у меня украли. – А на столе, кроме его дисков, галстука и трусов, больше ничего не осталось.

– Чего не хватает?

– Кое-каких личных вещей. Черт, – ругается Харди. – Эти безделушки ничего не стоили, они дороги мне как память. Кубик Рубика, если хотите знать. Мне его подарили. Ладно… – она вздыхает. – Вы будете подавать заявление, чтобы получить страховую выплату?

– Честно говоря, не собирался. – Он высовывается из двери и смотрит, нет ли кого в коридоре. Потом поворачивается к ней и шепчет: – Вообще-то я проживаю в этой квартире незаконно. Строго говоря, это нежилое помещение. Я могу там только работать, но не жить.

– А кем вы работаете?

– Преподаю.

– Что?

– Кошмар с этими копами из-за того, что я там официально не проживаю, не прописан, как положено. Я уж думал вообще за своим барахлом не приходить. Но без этого я не могу, – он с ухмылкой показывает на кучу трусов.

– Ясно, но я все равно хочу получить компенсацию по страховке, и ваши проблемы с жильем не имеют ко мне никакого отношения.

– Но они же могут начать разнюхивать, нет?

– Простите, Рори, вы не повторите, что именно вы преподаете?

– Импровизацию, – говорит он. – И жонглирование.

– Надеюсь, не одновременно.

– Что?

– Не важно. А из какой части Ирландии вы родом? Не из графства Корк, случаем? Чуть ли не все ирландцы, с которыми я сталкивалась, именно из Корка. Там, наверное, никого уже не осталось.

– Нет, нет, там много народу, – простодушно отвечает он. – Вам что, такое говорили? Что там никого не осталось?

– Я шучу. Ладно, давайте вернемся к делу. Вами моя страховая компания интересоваться не будет, так что я подам заявку. Грабители разбили окно в моей квартире, в Риме ремонт обойдется мне в целое состояние.

– Разбили окно? И все? Боже, я могу с этим помочь.

– Вы почините мне окно?

– Разумеется.

– Как?

– Вставлю стекло.

– Прямо сами?

– Конечно.

– Ладно, а когда?

– Да хоть сейчас, если хотите.

– Сейчас не могу – мне надо на работу. К тому же разве вам материалы какие-нибудь не потребуются?

– Какие?

– Ну, например, стекло.

– А, – говорит Рори и кивает головой. – Вы правы.

– Не хочу показаться занудой, но полицейские вас почти две недели не могли найти. Не могу же я за вами из-за окна полжизни бегать.

– Вы мне не доверяете?

– Ну, я не говорю о недоверии. Просто я вас не знаю.

– Вот, возьмите мою визитку. – Он дает ей карточку и снимает часы. – Вот еще в качестве залога, отдадите, когда я починю окно.

– Электронные часы?

– Если не хотите часы, выбирайте сами – возьмите что угодно из этого. – На столе валяется его барахло: диски, книги с загнутыми уголками страниц, католический Катехизис, трусы.

Харди улыбается, смотрит на него. Она сгребает трусы и кладет их в сумку со своими вещами.

– Пусть это будет залогом!

– Нет, оставьте! – восклицает он. – Что я буду носить?

– Что вы носили всю последнюю неделю?

Харди снова встречается с Анникой в эспрессо-баре и рассказывает о встрече с ирландцем.

– Вот, и я лишила его трусов.

– Зачем тебе было брать белье какого-то старого хрыча?

– Да он вообще-то довольно молодой парнишка. Из Ирландии. Блондин с дредами.

– Белый чувак с дредами? Жалкое, должно быть, зрелище.

– В целом да, но он высокий, так что вроде не так ужасно. Или не согласна? Но я такая дура, убежала, не оставила ему ни телефона, ни адреса, ничего.

– Ну, слушай, у тебя его белье, значит, он появится.

Но он не появляется. Харди звонит по телефону, указанному на визитке, и оставляет сообщение. Но Рори не перезванивает. Она оставляет еще одно сообщение. Снова нет ответа. Наконец она отправляется по указанному на визитке адресу и приходит к обшитому досками гаражу. Он открывает дверь, моргая от яркого солнечного света.

– Приветик! – он наклоняется к невысокой гостье и целует ее в щеку. Она удивленно отшатывается. Рори объясняет: – Начисто забыл. Понимаешь – начисто забыл про твое окно, черт меня дери. Просто козел! Прости. Сейчас же займусь.

– Вообще-то я решила все же подать заявление в страховую компанию.

Он крутит между пальцами косичку.

– Наверное, мне пора избавиться от этой фигни. Как думаешь?

– Не знаю.

– Хожу такой по традиции. Это одно из моих странствий.

– Странствий?

– Ну, типа, фирменных знаков.

– В смысле «странностей»?

– Хотя это тупо, да. Идем, отчекрыжишь их. Ага? – И он приглашает ее внутрь.

– Ты о чем?

– Дам тебе ножницы. И ты их отрежешь.

Да уж, это точно не жилое помещение. Окон в нем нет, единственный источник света – галогенная лампа в углу. К стене приставлен уже начавший желтеть матрас, рядом валяются потрепанный рюкзак, куча одежды, мячики и булавы для жонглирования, ящик с инструментами, шпионские романы и Катехизис. К стене крепятся раковина и унитаз, даже никакой перегородки нет. В комнате пахнет несвежей пиццей. Порывшись в ящике с инструментами, он достает хозяйственные ножницы.

– Ты что, серьезно? – удивляется Харди. – Они как мой торс.

– В каком смысле «торс»?

– Я имею в виду, что ножницы очень большие.

– Все будет нормально, Харди, не волнуйся.

Он садится на крышку унитаза. Теперь он почти сравнялся с Харди по высоте. Она встает на мыски и режет, потом отдает ему первую ампутированную косичку.

– Вообще-то довольно забавно, – говорит она и отрезает еще одну. У ног образуется куча отрезанных косичек, словно горка щепок. Оголились уши – они у него слегка загнуты, как у кролика. Он берет зеркало, в котором отражаются они оба: Рори рассматривает свою стриженую голову, Харди смотрит на него. Он ухмыляется, она тоже начинает смеяться, потом замечает собственное отражение в зеркале и с ужасом отшатывается, стряхивая с обуви волосы.

– Ну, как тебе?

– Прекрасно. Большое спасибо. Башка такая легкая стала. – И он трясет головой, как вылезшая из воды собака. – Знаешь, я уже начинаю думать, что не так уж плохо, что нас ограбили. В итоге я получил все обратно, плюс меня бесплатно постригли.

– Тебе, может, и повезло. А ко мне не все вещи вернулись.

На следующее утро Харди просыпается с мыслями о Рори. Днем она посылает ему эсэмэс. После чего когда у кого-то пищит мобильный, она проверяет свой. Но Рори все не пишет и не пишет. Харди уже кается, что послала ему это жалкое сообщение («Твое белье все еще у меня!») и надеется, что по каким-нибудь причинам он его вообще не получит. Через несколько часов ожидание становится невыносимым, и она набирает его номер. Рори подходит к телефону и обещает «заскочить» попозже.

Вот уже полночь, а он так и не появился. Харди звонит еще раз, но он не отвечает. Около часа ночи он с широкой улыбкой появляется у нее на пороге. Она с намеком смотрит на часы.

– Сейчас принесу, – говорит она. – С открытой дверью очень холодно.

– Так что, мне зайти?

– Ну, наверное. – Харди находит пакет с его бельем. – Надеюсь, у тебя было что-то на смену.

– Конечно, – он берет пакет. – Я все гадал, зачем ворам мои трусы. Но теперь я вижу, что они вообще пользуются популярностью.

– Ну, вот, пожалуй, и все. Или, м-м-м, может, ты хочешь выпить или еще чего?

– О да, отлично. Будет здорово.

– Могу и накормить. Если хочешь.

– Супер, – и он направляется за ней на кухню.

Харди открывает бутылку вальполичеллы и разогревает лазанью, которую собиралась отнести на работу. (Она много и хорошо готовит, но почти никогда ничего не ест сама: она же видела, сколько туда ушло масла, сахара и жирных сливок, и все это готово отложиться у нее на бедрах. Так что в итоге Харди приносит все свои творения – «Картофельную Пизанскую башню», «Сиэтлские печенья-завитушки», «Лосося в кунжуте под лимонным соусом с эстрагоновым уксусом» – в контору и угощает коллег. Все это великолепие понемногу рассеянно съедают редакторы, частично роняя на ковер, а Харди смотрит на них из-за своего стола, поглощая исключительно их похвалы.)

Рори жадно поедает лазанью, выпивает почти все вино, продолжая при этом непрестанно болтать. «Класс. Супер». Он рассказывает о своем отце, владельце водопроводной компании, расположенной неподалеку от Дублина, и матери – она работает секретаршей в фирме, торгующей медицинскими товарами. Сам он недолго учился в университете в Ирландии, но бросил, так и не получив диплома, и поехал в Австралию, Таиланд и Непал. Потом он попал в Нью-Йорк, где работал в ирландских пабах. Там он прошел курс по комедийной импровизации и выступал на любительских вечерах в Ист-Виллидж. Потом совершил пешее путешествие по Европе, доплыл от Марселя до Неаполя на корабле, провел несколько месяцев на юге Италии, а затем оказался в Риме.

Харди подливает ему вина.

– У меня бы ни за что не хватило смелости что-то преподавать. У меня и образования-то нужного нет. Уж не говоря про то, чтобы взяться за это в чужой стране. Это довольно смело.

– Или просто глупо.

– Смело, – настаивает Харди.

Рори спрашивает о ее работе.

– Страшно сказать, конечно, – признается он, – но я, наверное, за всю свою жизнь ни одной газеты не прочел. Но там все так мелко.

– Мелко?

– Тексты. Надо печатать покрупнее.

– Ну, – отвечает она, – возможно.

– Так о чем именно ты пишешь, Харди?

– О бизнесе, – она отпивает глоток вина. – Прости, тут я за тобой не поспеваю.

– За мной не угонишься, – добродушно отвечает он.

– Налить тебе еще? – спрашивает она и подливает. – Вообще меня брали писать о личных финансах и предметах роскоши. Но теперь я, похоже, одна олицетворяю весь бизнес-раздел. Раньше на нас работал еще старикан из Парижа, Ллойд Бурко, и он периодически присылал материалы о бизнесе в Европе. Но теперь пишу практически только я.

– Прикольно, Харди, – Рори замечает, что у нее поменялось выражение лица. – Что смешного?

– Ничего, мне просто нравится, как ты говоришь «Харди».

– Но тебя же так зовут, разве нет?

– Так. Я имела в виду, как ты это произносишь.

– В смысле?

– Скажи еще раз.

– Харди.

Она улыбается, а потом продолжает:

– В принципе, финансовая журналистика – это как сливное отверстие в раковине. Сначала ты плаваешь кругами, а потом, к собственному сожалению, понимаешь, что больше не в состоянии бороться с течением, тебя затягивает в канализацию и выносит в бизнес-раздел.

– И это ужасно, да?

– Ну, не особо. Я просто все драматизирую. Печальная правда заключается в том, что втайне мне все это нравится – я даже в отпуске читаю биржевые новости на «Морнингстаре». По мне, любая статья – так или иначе о бизнесе.

– А, ну ясно, – говорит Рори.

– В этом плане я странная.

Он ставит грязную тарелку в раковину. Харди вскакивает.

– Нет, нет, не надо, – она спотыкается. – Ой, я, кажется, малость напилась. – Кухня маленькая, и они оказываются очень близко друг к другу. – Меня раздражает твой рост. Он меня дискредитирует.

– Ты не такая уж и низкая.

– Кто сказал, что я низкая? Я просто минималистка.

Рори наклоняется и целует ее.

– Харди, у тебя нос холодный.

Она дотрагивается до носа. Она уже не старается блеснуть умом.

– Можешь повторить?

– Что?

– То, что только что сделал.

– Назвать тебя Харди?

– Нет, то, что ты сделал после этого. Только что.

– Что именно?

Она целует его.

– Вот что. Продолжай, прошу.

Они перемещаются в спальню.

Потом они лежат рядом на кровати в темноте.

– Тебе что-нибудь принести?

– Нет, Харди, не надо. Все прекрасно.

– Это точно. Может, допьешь вино?

– Ну, капля не повредит.

Она уходит босиком, наливает целый бокал и поспешно возвращается в спальню. Перед дверью она говорит:

– Мне не было холодно, я просто нервничала, – она подает ему бокал. – Я про нос.

Рори делает глоток.

– Вкусно.

– Ты, похоже, пьян. Но в лучшем смысле этого слова. Это выглядит очаровательно. – Она наклоняется к нему. – Кстати, что у тебя тут за татуировка?

– Это волк. Мне его набили в Сиднее. Тебе нравится?

– Волк? Мне показалось, что это морской котик. Воющий на луну. Но красиво. – Она целует его в плечо. – Так приятно быть не одной.

На следующий день в эспрессо-баре Анника выспрашивает подробности.

– Ну что, твой ирландец починил окно?

– Вообще-то мы слегка напились.

– Да? Продолжай.

– Да ничего не было.

– Нет, что-то было.

– Ну ладно, что-то было.

– А окно?

Харди вызывает мастера: она не хочет, чтобы это давило на Рори всякий раз, когда он заходит. Но вот прошла неделя, а он больше не появлялся, не звонил, не отвечал на ее сообщения. Тогда она идет к нему, готовясь к худшему. Но, открыв дверь, он целует ее в губы и спрашивает, где же она была все это время. И в итоге она забирает его к себе, кормит, поит и укладывает спать, как в прошлый раз.

– Мне нравится у тебя, – говорит он на следующее утро, лежа в ее постели и опершись на руку, пока Харди собирается на работу. – У тебя отличная ванна.

– Она тебя тоже во мне привлекает? А мой душ ты не заметил?

– Я предпочитаю ванны.

– Ты же больше не исчезнешь?

– В каком смысле?

– В смысле исчезновения. Отсутствия Рори. Нехватки Рори. Квартиры без Рори.

– Не глупи. Я тебе звякну.

– Когда.

– Может, завтра?

– Говоря «завтра», ты имеешь в виду через две недели?

– Я имею в виду завтра. Реальное завтра.

– То есть через два дня после вчера?

Он не звонит. Ей хочется кричать. Но таков Рори: он беззаботен, а это значит, что забот полно у всех остальных. Харди уже не удивляется. Она снова забирает его из хибары в Трастевере. Он словно щенок, которого она в очередной раз вытаскивает из пруда. Увидев ее, он виляет хвостом, но все равно опять убегает, стоит ей отойти. Насколько она может судить, пока они не вместе, он читает романы о ЦРУ и пьет дешевое пойло со своими итальянскими друзьями-хиппи. Его уроки импровизации оказываются скорее потенциальной возможностью, нежели реальностью. Но у каждого должно быть какое-то занятие, думает Харди, особенно если они этим не занимаются.

Деньги Рори получает только от отца, и довольно нерегулярно, так что неделю он богат, а неделю – беден. Распоряжается он деньгами весьма странно: например, купил будильник цвета лайма, хотя ему незачем вставать по утрам, а в доме совершенно нечего съесть. Когда он сидит без гроша, Харди подкладывает деньги в карманы его куртки. Время от времени она пытается уговорить его начать давать уроки импровизации или поискать другую работу – может, преподавателем английского. Но он мечтает стать комиком и убежден, что слава поджидает его за углом. Ей же вообще непонятно, как он добьется чего-либо в Италии. Более того, он хоть и веселый парень, шутки у него не очень. Харди отказывается слушать заготовки его выступлений. Вежливо, но твердо.

Однажды в обеденный перерыв Анника спрашивает:

– А что, если я организую Рори выступление?

– Как это?

– Тебя, похоже, мое предложение не особо вдохновляет.

– Нет, нет. Расскажи.

Аннике попался флаер с рекламой вечера по случаю сбора средств в пользу футбольной команды «Ватиканского радио». Вечер состоится в местном пабе. Музыкантов организаторы уже подобрали и теперь ищут людей, которые смогут выступить с чем-нибудь еще.

– Ему не заплатят, но хоть попробует свои силы, – говорит Анника, – к тому же атмосфера будет довольно расслабленная, народу придет немного, так, кучка мирных пьянчужек.

– Даже тебя его карьера интересует больше, чем его самого, – говорит Харди.

– Я обратила внимание.

Харди и Рори встречаются в пабе с Анникой и Мензисом. Народу собралось много, и в пабе весьма шумно, в глубине сцены стоит барабанная установка, а перед ней – микрофон. Ребята находят свободный столик.

– Чудесно, просто чудесно, – восклицает Рори и убегает считать посетителей.

Харди хватает Аннику за ногу под столом.

– Я так нервничаю.

– Ты нервничаешь? – отвечает подруга. – Не тебе же выступать.

– Знаю, но…

Возвращается Рори. Он весь сияет.

– Ты рад? – интересуется у него Мензис.

– Ужасно. Не так уж часто в Италии комикам представляется возможность выступить на английском.

– Да, думаю, почти никогда.

– Наверное, ты прав.

– А в каком именно жанре ты работаешь?

– В смысле?

– Ну, опиши как-нибудь, что нас ждет.

– Тебе понравится.

Харди наклоняется к Рори и шепчет:

– Наверное, твоя очередь платить, – и передает ему под столом бумажку в пятьдесят евро.

Он похлопывает Мензиса по плечу:

– Я угощаю, ребята. Девушки, вам то же самое?

На сцену вбегает ведущий, англичанин. Он обычно читает серьезные новости на «Ватиканском радио», но сегодня одет в костюм арлекина.

– Все собрались?

– Похоже, сейчас моя очередь, – говорит Рори своей компании. Он кивает Харди и направляется к сцене. Завсегдатаи расступаются перед ним, незнакомые люди хлопают по спине.

Анника пытается подбодрить Харди:

– Не волнуйся, будет весело.

Рори взбирается на сцену, толпа гудит. Он крепко вцепляется в микрофон, прикрывает глаза от света прожектора.

– Вот так, – говорит он.

– Че это за чувак? – раздается пьяный голос.

Рори представляется.

В ответ из зала звучат насмешливые приветствия.

Харди снова сжимает ногу Анники.

– Я этого не вынесу.

– Чего ты так разволновалась?

Рори начинает представление.

– Интернет – просто классная штука, да? – Он откашливается. – А вы знали, что его придумали американские военные? Да. Я читал. Они позаботились, чтобы всегда и везде можно было скачать порнуху, даже если начнется ядерная война. – Он делает паузу, чтобы слушатели посмеялись.