Текст книги "Политика"

Автор книги: Том Клэнси

Соавторы: Мартин Гринберг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 31

Бруклин, Нью-Йорк, 26 января 2000 года

Антон Захаров, по кличке «Захар» среди сообщников, твердо верил в раз и навсегда заведенный порядок, в дисциплину и режим. Без них, считал он, часы и минуты тянутся без смысла и пользы, значение действий бледнеет, прилежание превращается в лень, все теряет свой смысл и рассыпается в прах. Жизнь без твердо очерченных границ сливалась для него в бесцельную неопределенную массу незначительных событий.

Захар не всегда придерживался такой точки зрения; она развивалась и оформлялась на протяжении ряда лет, и была более или менее связана с его профессиональными обязанностями. Он был занятым человеком; Ник Рома часто обращался к нему с просьбой выполнить невозможное в неосуществимые сроки. Рома поступал так не потому, что не уважал Захара, вовсе нет, просто ему, как и большинству повелителей, не хватало понимания всех тонкостей сложной работы Захара, и потому он не мог постичь, насколько трудна эта работа, сколько дисциплины и внимания к мельчайшим деталям требует создание совершенной подделки, успешной лжи, фальшивого паспорта, визы, свидетельства о рождении или браке, способных обмануть самый пристальный взгляд. Для Ника Ромы Захар был всего лишь специалистом по поддельным документам, умеющим создавать их дубликаты, чем-то вроде живого резинового штампа, ксерокса из крови и плоти, ремесленника, выполняющего работу, которую способен сделать каждый, будь у него свободное время. Для Ромы искусство мастера имело значение только в тех случаях, когда оно приносило немедленные результаты. Стоило не выполнить его требования, и тебя называли неумелым дураком, не способным решить столь простую задачу, которую можно доверить любому дилетанту, даже пьянице, вытащенному за ворот из канавы.

Захар знал это и относился к подобным взглядам своего повелителя со стойкостью мастера знающего себе цену. Под каким невероятным давлением со стороны своих патронов работал, например, Микеланджело? Или Шекспир? Немедленно разрисуй этот потолок! Заверши пьесу к сегодняшнему вечеру, и чтобы она была чертовски интересной! Заставь нас смеяться, плакать, вздыхать от ужаса и волнения, но главное – быстро, быстро, быстро! Какое отчаяние вызывали у них подобные требования. Но что бы они делали без финансовой поддержки своих покровителей? Как бы зарабатывали на жизнь? Напряженность, существующая между искусством и коммерцией, – жизненно важная, хотя и приводящая в отчаяние составляющая, она питает творчество. Это инь и янь китайской натурфилософии, мужское и женское начала, две противоположности творческого процесса.

Если бы только это не приводило к бессоннице, сердечным приступам, язве и преждевременному облысению.

Сейчас он шел по дощатому тротуару Двенадцатой улицы на Брайтон-Бич, старые доски которого под его ногами по какому-то капризу океанских ветров были свободны от снега, над головой кружили, ныряли и взмывали вверх чайки, слева волновался серый океан. Брайтон-Бич-авеню протянулась справа, позади дом, где его квартира, в двух кварталах впереди киоск, где он покупает газету на русском языке, еще в двух кварталах за ним – булочная, там он купит себе булочки на завтрак, бюро путешествий еще в квартале по другую сторону надземной железной дороги. Так он шел на работу по маршруту, которым ходил каждое утро точно в шесть часов, ни секундой позже; Захар напомнил себе, что нужно выкинуть из головы эти бесполезные эгоцентричные размышления, эти капризные всплески неудовлетворенности и заняться мыслями о предстоящем сегодня важном деле.

Рома заказал ему полдюжины студенческих въездных виз для женщин, которых привезет из Москвы местный сутенер, хозяин ночного стриптиз-клуба. По какой-то причине Роме нужно доставить эти поддельные документы торговцу женской плотью в час дня. Рома передал Захару этот заказ вчера поздно вечером; он был в таком настроении, что убеждать его в чем-то было бессмысленно. Вообще-то Рома уже несколько недель казался необычно раздраженным, а за последние дни его настроение ухудшилось еще больше. Ходили слухи, что на него сильно повлияло чье-то проникновение в клуб, происшедшее пару ночей назад, хотя ни один из его ближайших помощников не говорил о случившемся и они Даже отказывались подтвердить, что в клубе произошло что-то необычное.

Ну ладно, подумал Захар, сходя с деревянного Тротуара, у Ромы свои беспокойства и заботы, а У меня свои. Его ничуть не интересовали подробности операций Ромы, у него не было для Этого времени, его едва хватало на то, чтобы выполнять заказы. Шесть въездных виз и шесть часов до того момента, когда ему нужно представить их Роме. Это все, что...

– Извините меня...

Захар остановился и посмотрел на мужчину стоявшего перед ним, который словно вырос из-под земли. Откуда он взялся?

– В чем дело? – спросил потрясенный Захар. Мужчина был тонким и жилистым, подстриженным едва ли не наголо. Его правая рука многозначительно скрывалась в кармане длиннополого пальто.

– Я хотел бы поговорить с вами, мистер Захар, – сказал он и едва заметно кивнул налево. – Вон там.

Захар посмотрел в указанном направлении и увидел стоящий у обочины автомобиль с приоткрытой задней дверцей. За рулем сидел кто-то еще.

– Не понимаю... – произнес он, затем перевел взгляд на мужчину и увидел, что его правая рука сжимает что-то в кармане. Неужели пистолет?

– Что вы хотите от...

– Садитесь в машину, – сказал мужчина. Он заметил взгляд Захара и ткнул предметом, находившимся в кармане, ему в живот. Предмет был цилиндрическим и твердым. – Это не займет много времени. И никто не причинит вам вреда, если вы не будете упрямиться и согласитесь ответить на несколько вопросов.

– Но у меня нет времени...

– Я сказал – в машину! – рявкнул мужчина и снова ткнул Захара в живот твердым предметом. – Идите вперед!

Внезапно задрожав, Захар кивнул и направился к приоткрытой дверце автомобиля. Мужчина в длиннополом пальто последовал за ним. Предмет в его руке упирался Захару в спину.

Разместившись на заднем сиденье рядом с Захаром, Нимец сделал знак Норико, чтобы она трогалась.

Он сунул обратно в карман цилиндрическую упаковку леденцов и подумал, что она вполне может относиться к категории «несмертельного» оружия.

* * *

Пройдя через металлодетектор службы безопасности, Садов сразу понял, что это парни из правоохранительных органов. Наверно, ФБР, подумал он, хотя они вполне могут принадлежать и к одной из специальных служб. Садов был всегда настороже и мгновенно узнал в них агентов.

Первое подозрение появилось у него, когда он увидел, как они расположились. Один стоял у газетного киоска в коридоре, другой у зала ожидания, третий рядом со входом. Все стало ясно по тому, где они стояли и как: поднятые подбородки, настороженные позы, глаза, внимательно оглядывающие всех и все замечающие, несмотря на то, что они не поворачивали голов. Верным признаком были их темные костюмы и плащи, пастельно-голубые галстуки, едва заметные выпуклости в нескольких дюймах выше отворотов брюк – это говорило о кобуре с пистолетом на лодыжке. Однако самым характерным был их общий вид – стандартный, аккуратный и безликий.

Садов опустился в пластиковое кресло, отвечающее формам тела, и посмотрел на ряд мониторов, где высвечивалось предполагаемое время вылета. Его рейс на Стокгольм через полчаса, и он надеялся, что скоро объявят о начале посадки.

При обычных обстоятельствах подобная слежка не вызвала бы у него никакого беспокойства. Уже многие годы Садов умело скрывал свои следы, проезжая через самые разные страны, и знал как ускользнуть от преследования. И хотя сейчас раскинутая правоохранительными органами сеть была шире обычной, места, где можно проскользнуть сквозь нее, оставались такими же доступными, даже доступнее, чем раньше. Национальная принадлежность участников террористического акта на Таймс-сквер была по-прежнему неизвестна. Более того, американцам не удалось опознать их патрона, и у них не было весомых доказательств, связывающих Россию со взрывами в новогоднюю ночь. Садову следовало чувствовать себя в безопасности – безликая неприметная личность, скрытая от посторонних под маской самого обычного человека. У него не было бы никаких оснований для беспокойства, если бы не фотография.

Она появилась в газете «Нью-Йорк дейли ньюс» на другой же день после взрывов и затем была перепечатана всеми органами массовой информации зернистое изображение человека на любительской видеопленке, причем съемка велась откуда-то сверху над площадью, между Седьмой авеню и Пятьдесят третьей улицей. Фигура мужчины, который, как гласил заголовок, оставил одно из взрывных устройств, была обведена кружком. На фотографии было видно, как он опускает на тротуар рядом с полицейским заграждением одиноко стоящим поперек улицы, спортивную нейлоновую сумку. Хотя было ясно, что у него темные волосы и он одет в кожаную куртку, лицо его было в тени, а потому черты оказались расплывчатыми и смутными. И все-таки Садов узнал себя. Он боялся, что правоохранительные органы, разыскивающие его, с помощью компьютерной обработки смогут улучшить изображение, сделают фотографию более четкой, и потому не решился войти в наполненный людьми аэропорт в то время, когда его лицо смотрит с газетных страниц в каждом киоске. Это означало, что ему пришлось остаться в Нью-Йорке почти на неделю дольше Джилеи и всех остальных, скрываясь в одном из убежищ Ромы. За эту неделю он покрасил волосы в более светлый цвет, короче постригся, приобрел очки с обычными стеклами, а вместо джинсов и кожаной куртки надел дорогой костюм преуспевающего бизнесмена. Такая маскировка была достаточно убедительной, и Садов не сомневался, что сумеет пройти через аэропорт, несмотря на повышенные меры безопасности. Тем не менее, он будет рад, когда минует коридор, соединяющий аэропорт с самолетом.

Да, только внутри авиалайнера он почувствует себя спокойно. Люди Ромы ожидали усиления тайного наблюдения за ключевыми пунктами выезда из страны и приняли это во внимание еще на этапе планирования пути его возвращения в Россию. В соответствии с планом маршрут Садова вел в Швецию, оттуда поездом в Финляндию и Далее через пограничный пункт в окрестности Санкт-Петербурга. И хотя такой маршрут был кружным, а потому потребовал изготовления дополнительных документов, они сочли его самым безопасным. Финские и русские пограничники были известны своей небрежностью и только делали вид, что осматривают автомобили.

Затем последует несложный таможенный досмотр его багаж просветят рентгеновскими лучами, два шага через металлодетектор – и все. На знакомой земле он будет в безопасности.

Садов перелистывал журнал, не обращая внимания на его содержание. Глядя поверх страниц, он следил за агентами, которые не сводили глаз с отъезжающих.

Как-то подозрительно посмотрел на него рыжеволосый мужчина, стоявший у выхода из зала ожидания, он отвел взгляд в тот самый момент, когда Садов поднял голову. Садов перевернул еще одну страницу. Нельзя давать волю воображению. Все это из-за фотографии и продолжительного пребывания в Нью-Йорке.

Садов ждал.

Через десять минут была объявлена посадка на рейс 206 в Стокгольм.

Инвалидов и тех, кто занимает ряды от А до Л, попросили приготовить билеты и пройти в самолет.

Садов медленно закрыл журнал и сунул его в наружный карман сумки, на которой висел ярлык, что это ручной багаж. Рыжеволосый мужчина скрестил руки на груди и, казалось, не сводил взгляда с пассажиров в зале ожидания. Когда Садов поднялся с кресла, мужчина привстал на носках и снова опустился. Один раз. Это что, признак скуки и нетерпения, рефлекторная попытка размять мышцы? Или указание на то, что он готовится приступить к операции? На мгновение Садову показалось, что на его лице остановился внимательный взгляд.

Он перекинул ремень сумки через плечо, направился к концу очереди и заметил, что агент, стоявший у входа в зал ожидания, покинул свой пост и направился в его сторону. У него были короткие ежиком волосы и острое лицо с подозрительным, как у лисы, выражением.

Садов скрипнул зубами. Он вспомнил, как чудом спасся после одной операции в Лондоне. Это было чуть больше года назад. Два английских полицейских узнали его и следили за ним на протяжении нескольких кварталов. Тогда он оставил обоих «бобби» в переулке с пулями в головах. Но теперь, здесь, он был безоружен. А в зале, переполненном людьми, находился, как в ловушке.

Очередь двинулась вперед. Он шел вместе со всеми, держа в руке билет.

Рыжеволосый агент стоял почти прямо перед ним, справа от входа, внимательно осматривая пассажиров, проходивших мимо. Садов пытался понять, до какой степени могли улучшить его изображение на той фотографии. В распоряжении американских правоохранительных органов самая современная технология. Не исключено и то, что кто-то выдал его. За поимку виновных во взрывах на Таймс-сквер обещано вознаграждение. Власти одного Нью-Йорка предложили пятьдесят тысяч долларов. К тому же Садов не очень доверял Роме и его людям. А вдруг они не смогут устоять перед соблазном? В конце концов, сам он тоже готов сделать что угодно за деньги.

Садов продолжал продвигаться к входу. Теперь перед ним было всего три пассажира пожилая пара и элегантная женщина лет сорока. Пожилая пара по-видимому, муж и жена – обменялись любезностями со стюардессой, затем взяли билеты и исчезли в коридоре, ведущем к самолету. Следующей была женщина.

Рыжеволосый мужчина бегло посмотрел на нее и перевел взгляд на уменьшающуюся очередь.

Усилием воли Садов взял себя в руки. У него не было выхода, кроме как продолжать двигаться вперед в надежде, что ему удастся пройти дальше.

Он протянул билет стюардессе. Девушка улыбалась. Садов кивнул: и заставил себя раздвинуть губы, вторя ее улыбке. Рыжеволосый стоял сейчас рядом с ним.

– Извините, сэр, – внезапно произнес агент. – Вы не могли бы выйти на несколько минут из очереди?

Садов продолжал смотреть на стюардессу и уголком глаза заметил, что второй агент – тот, что походил на лису, – приближается справа и уже почти подошел к рыжеволосому. Садов еще не видел третьего агента, того, что стоял у газетного киоска, но не сомневался, что и он тоже где-то рядом.

– Сэр, вы слышите меня? – Нам нужно задать вам несколько вопросов.

У Садова зашумело в ушах. Ему придется подчиниться, другого выхода нет.

Он перевел взгляд на рыжеволосого. И сразу понял, что агент обращается совсем не к нему, а к кому-то, кто стоит в очереди позади.

Садов облегченно вздохнул и мельком оглянулся. На расстоянии трех человек сзади стоял мужчина примерно такого же роста и возраста, как И Садов, в джинсах и пуховой лыжной куртке. У него были темно-каштановые волосы, как у Садова до того, как он покрасил их. Агенты взяли мужчину под руки, отвели в сторону и попросили предъявить документы. Тот казался смущенным и взволнованным. Пожал плечами и сунул руку в сумку, висящую на плече.

Садов повернулся к стюардессе. Он почувствовал, что его улыбка выглядит теперь почти естественной, как у внезапно ожившей каменной скульптуры.

Агенты были рядом, но теперь занимались другим мужчиной. Задержали овцу в волчьей шкуре, весело подумал он.

– Счастливого полета, сэр, – произнесла стюардесса.

Улыбка на лице Садова стала еще шире.

– Спасибо, – сказал он, направляясь ко входу в коридор. – Уверен, что все будет в порядке.

Глава 32

Вашингтон, округ Колумбия, 26 января 2000 года

– Куча дерьма, – рявкнул президент, обращаясь к членам Совета национальной безопасности. – Колоссальная гребаная куча дерьма.

Он грохнул кулаком по секретному докладу приготовленному совместно ФБР и ЦРУ, который лежал перед ним. Сидящие за длинным столом в конференц-зале, который находился рядом с Овальным кабинетом, невольно вздрогнули. Две мощные организации – Федеральное бюро расследований и Центральное разведывательное управление – пошли на беспрецедентный шаг. Они объединили усилия и направили их на расследование террористического акта на Таймс-сквер. Результатом стало предположение, что в дело замешана Россия. Это означало вероятный крах усилий президента, направленных на улучшение отношений с бывшей супердержавой и одновременно подрывало его престиж. Гнев и смятение президента были вызваны тем, что, если предположение окажется верным, ему придется пересмотреть свое отношение к Старинову и его ближайшим союзникам, а это предвещало конец американским попыткам поддержать российское правительство. Он всегда быстро распознавал перемены в общественном мнении, сразу понимал, насколько они серьезны для его репутации и был готов покинуть корабль, если речь шла о его политической карьере. Критические замечания скатывались с него, как с гуся вода, если только не сопровождались подтверждающими их результатами опроса общественного мнения, но особенно президент не любил, когда в его толстую и знаменитую своей скользкостью шкуру впивались упреки в недостаточно высоких моральных качествах.

Именно это и произошло, когда он прочитал доклад спецслужб, причем на этот раз уколы оказались особенно болезненными. Прочность шкуры президента ослабла из-за ударов изнутри, от членов его администрации. А последствия этого были неожиданными и крайне болезненными для самолюбия.

Если выводы, сделанные в этом документе, правильны – что сомнительно, – он будет потрясен, вне себя от ярости и придет в смятение. Самым худшим было то, понял президент, что ему придется принять меры на основании охвативших его чувств, иначе смятение никогда не оставит его. Разве таким должен быть глава страны? Президент, решения которого по основным политическим вопросам продиктованы душой и сердцем? Боже милостивый, да он станет посмешищем в Вашингтоне, мишенью для бесчисленных острот в средствах массовой информации!

– Насколько я понимаю, у нас есть еще возможность выпутаться из этого положения, – заметил вице-президент Хьюмз, – Мнение о связи Башкирова с заговорщиками основывается всего лишь на предположениях. Не приводится никаких прямых доказательств, одни косвенные умозаключения. Я считаю, что сделать бесспорный вывод о его виновности будет невозможно.

Президент оперся правым локтем о стол и большим и указательным пальцами взялся за переносицу. Одновременно он, словно полицейский поднял вверх левую руку, требуя, чтобы Хьюмз остановился.

– Выслушай меня, Стив. Выслушай внимательно, – сказал он. – Дело не в том, сможем мы доказать что-то или нет, а в том, готовы мы поверить в это или не готовы. В этом докладе убедительно говорится, что российский министр внутренних дел замешан в террористическом акте на американской территории, в результате которого погибли почти тысяча американских граждан и среди них мэр самого крупного города Америки. – Он сделал паузу, положив голову на руку в Позе кающегося грешника. – А это означает, что по своим последствиям взрыв на Таймс-сквер едва ли не равен нападению на Пирл-Харбор... Причем все произошло во время моей гребаной вахты.

– Я согласен с вами, господин президент, – произнес Кеннет Тейлор, советник по национальной безопасности. – Следует также иметь в виду, что японцы нанесли удар по военным целям, а не по гражданскому населению.

– Впрочем, есть еще одно, более важное соображение, – высказал свою точку зрения министр обороны Роджер Фарранд, поглаживая аккуратно подстриженную бородку. – Если Башкиров виновен в этом преступлении, он действовал, как предатель, а не как представитель своего правительства. Более того, если он действительно принимал участие в заговоре, это была преднамеренная попытка свергнуть главу российского правительства.

– Что делает его не только предателем по российским законам, но и международным преступником, – кивнул государственный секретарь Боумен. – Мне кажется, что я понимаю Роджера и склонен согласиться с его мнением.

То, что оба государственных деятеля любили поспорить, редко придерживаясь одинаковой точки зрения, стало еще одним источником внутренних сомнений для президента. Что дальше? Может быть, мир сменит ось своего вращения, солнце зайдет в поддень, небеса перевернутся вверх ногами? Он плыл в незнакомых водах, без карт и руля, а под килем его корабля скрывались чудовища.

– Я попросил бы одного из вас объяснить, что вы имеете в виду, – сказал президент. – Может быть, я слишком устал, но мне хочется, чтобы вы говорили четко и ясно.

Боумен снова кивнул.

– Старинов публично обвинит Башкирова в соучастии в террористическом акте и разоблачит его как предателя. Я не вижу причин, мешающих ему сделать это, принимая во внимание вероломство Башкирова. Если Старинов немедленно уволит его с занимаемой должности в кабинете министров, это поможет спасти репутацию Старинова и наши отношения с ним. После этого можно начать разговор о привлечении Башкирова к суду, больше того, предложить созвать трибунал ООН, который обвинит его в преступлениях против человечества. – Он помолчал. – Я знаю, что опережаю события, но, мне представляется, нам следует двигаться именно в этом направлении.

– Все, что ты сказал, звучит разумно, но ты упустил пару аспектов, имеющих важное отношение к создавшейся ситуации, – заметил президент Баллард. Доказательства, которыми мы располагали, могут быть истолкованы по-разному, и Старинов не захочет сделать столь же определенные выводы, как мы, если мы представим ему эти доказательства. Башкиров был его другом и союзником на протяжении десятилетий.

– На него можно оказать давление, – произнес вице-президент. – Старинов нуждается в нашей поддержке, чтобы продолжать оставаться у власти вместе с Корсиковым и Педаченко и, возможно, одержать победу на выборах, как только в России восстановится нормальная ситуация. Мы можем дать ему понять, что лишим его своей поддержки, если он не разоблачит Башкирова как преступника.

Президент Баллард посмотрел на Хьюмза, не скрывая удивления. Несколько минут назад Хьюмз говорил о том, что у его администрации есть возможность выпутаться из создавшегося положения, найти способ избежать обвинения Башкирова в террористическом акте, повлекшем за собой массовые жертвы, прибегнув к мерам политического характера. С помощью каких умозаключений он сумел так резко сменить позицию и сделать подобное предложение? Неужели он всегда был таким циничным? Баллард почувствовал себя, как человек, который внезапно обрел веру, или из курильщика, потребляющего три пачки сигарет в день, превратился в ярого борца с курением. Но разве может возродившийся идеалист занимать пост президента в этой стране? Ему нужно взять ход обсуждения под свой контроль.

– Я не стану возражать против давления на Старинова, если возникнет такая необходимость, – заметил он. – Однако мне кажется, что я немного разбираюсь в этом человеке и, поверьте, не следует недооценивать его лояльность по отношению к близким друзьям.

– И ты, Брут... – произнес Тейлор.

– Совершенно верно. – Президент выпрямился в своем кресле. – Я считаю, что сейчас нам нужно больше думать о реакции в Вашингтоне, чем в Москве. Сенатор Делакруа входит в состав комитетов по международным делам и по разведывательной деятельности. С самого начала он возражал против нашей помощи России, а благодаря этому докладу получит, наконец, доказательства своей правоты.

– Да, в этом не приходится сомневаться, – согласился Хьюмз. – Можно лишь гадать, что за шоу он устроит на этот раз.

Президент Баллард посмотрел на него.

– Этот доклад окажется у него в руках уже завтра, – сказал он. – Мне кажется, что ты скоро .получишь ответ на свой вопрос, Стив. Советую тебе сформулировать свой ответ, чтобы быть готовым еще до того, как сенатор появится на сцене.

Они встретились в полночь на площади у собора Василия Блаженного. Только вдвоем, как договорились, хотя каждого сопровождали телохранители, которые держались в тени на некотором расстоянии. Доверие – если оно вообще существовало между ними – было завоевано и поддерживалось с помощью силы.

– Привет, Аркадий, – кивнул Старинов. Педаченко, не вынимая рук из карманов своего пальто, изобразил приветливую, хотя и натянутую улыбку.

– Я рад, что ты согласился встретиться сегодня, – отозвался он.

Старинов промолчал. Было очень холодно, и он облачился в утепленное пальто с шарфом и меховую шапку. Педаченко, наоборот, стоял с непокрытой головой, его густые волосы развевались на ветру, а верхние пуговицы пальто были расстегнуты, словно бросая вызов стихиям.

Высокомерие этого человека не знает границ, подумал Старинов.

Педаченко повернулся и откинул назад голову, глядя на купола собора, возвышавшегося над ними. Прожекторы, освещающие собор для туристов, в столь поздний час были выключены, и в темноте причудливая архитектура собора обрела какой-то странный, угрожающий образ полузабытой легенды.

– Сегодня вечером я как раз подумал об этом самом Святом Василии, произнес он. – Надо же, юродивый, отказался от всяких мирских благ, ходил босиком по снегу, ел и пил лишь для того, чтобы поддерживать жизнь. Тем не менее, о нем известно, что он никогда не кривил душой, олицетворял собой дух русского народа. Он был так честен, набожен и благочестив, что даже Иван Грозный терпел его подковырки.

Старинов посмотрел на Педаченко.

– Надеюсь, ты не собираешься утверждать, что также отказываешься от всех мирских благ, – заметил он.

Педаченко усмехнулся.

– Нет, у меня нет добродетелей юродивого. -Он повернулся к Старинову. – Мы с тобой политики, Володя. Одно это обрекает нас, не так ли?

Старинов пожал плечами и посмотрел прямо в светло-голубые глаза Педаченко.

Ему хотелось поскорее приступить к делу.

– Если мы собираемся обсуждать государственные проблемы – а я полагаю, речь идет именно об этом, – разве здесь не должно быть также и Корсикова?

– Именно он виной тому, что мы встретились здесь, а не в кремлевских хоромах. Там, беседуя, мы могли бы держать в руках бокалы с бренди и задумчиво поглядывать на потрескивающие в камине поленья, – сказал Педаченко. Он по-прежнему улыбался, но сейчас его улыбка неуловимым образом приобрела насмешливое выражение. – Корсиков являет собой слабое звено в нашей тройке, если ты простишь мне это сравнение. Кроме того, он любит совать нос, куда не следует. Не стоит позволять ему вмешиваться в наши дела. Сегодня вечером мы примем решение, и он будет вынужден согласиться с ним.

Старинов продолжал смотреть на приятеля.

– Каким бы ни было твое мнение о Корсикове, его кабинет по-прежнему находится в Кремле.

– Возможно, этому скоро придет конец, – ответил Педаченко.

Воцарилось непродолжительное молчание. При Каждом выдохе изо рта Старинова вырывалось облачко пара.

– Через несколько часов после смерти Ельцина мы трое образовали переходное правительство и приняли совместное решение, что оно останется у власти до следующих выборов, – произнес он наконец. – Я не собираюсь принимать участие в каких-либо заговорах, направленных на...

Педаченко поднял руку.

– Прошу тебя, Володя. Ты не понял меня, – прервал – он Старинова. – Я собираюсь сделать откровенное и прямое предложение. Не будет никаких ударов кинжалами в ночи, как в буквальном, так и в фигуральном смысле.

Старинов внимательно посмотрел на Педаченко. – Тогда говори, – согласился он. – Мне хотелось бы вернуться домой до рассвета.

Педаченко кивнул.

– То, что казалось нам удачным решением проблемы, когда Ельцин утонул в ванне с водкой, оказалось неосуществимым, – начал он. – Ты обратил внимание на ГУМ? – Педаченко махнул рукой на здание, протянувшееся вдоль площади.

На лице Старинова появилась язвительная улыбка.

– В последние месяцы у меня не было времени ходить за покупками.

– Да, но даже со столь высокого поста ты не можешь не видеть, что очереди в универмагах и продовольственных магазинах исчезли. Товары пылятся на полках.

Мнимое процветание, о котором когда-то трубил наш скончавшийся президент, исчезло в черной дыре. – Педаченко распростер руки. – Наша страна погружается в хаос. Международная программа продовольственной помощи буксует, организованная преступность продолжает расцветать, моральная деградация...

– Боже мой, Педаченко, да посмотри по сторонам! Здесь нет телевизионных камер. Прошу, избавь меня от нравоучений и сбереги ханжеские проповеди для другой аудитории. Я уже просил тебя перейти к делу.

На лице Педаченко застыла притворная улыбка. Старинову казалось, что перед ним картонная маска.

– Стране нужен один руководитель, а не три, – произнес Педаченко. Различные точки зрения членов тройки привели к тому, что наш народ потерял веру в свое правительство и блуждает в потемках. – Он смотрел на Старинова немигающим взглядом. – Я пришел, чтобы предложить тебе отказаться от власти.

Уступи ее мне ради спасения родины.

Старинов посмотрел на него.

– Жаль, я не могу сказать, что ты удивил меня, Аркадий, – ответил он. – Я ожидал именно этого.

– И каким будет твой ответ?

– Что за альтернативу ты можешь предложить? Третью Великую отечественную войну, о которой мне говорят? – Старинов засмеялся. – Иконы, фанфары, этническое превосходство и прочее мракобесие? Это напоминает мне сборища в Нюрнберге.

Улыбка соскользнула с лица Педаченко.

– Прошу тебя более тщательно выбирать слова, – предостерег он.

Старинов изобразил притворное удивление.

– Неужели ты обиделся? Как это похоже на Милошевича!

– Которого ты обнимал.

– Только из политической необходимости, точно так же, как поступаю и сейчас, – заметил Старинов. – Какими чувствительными становятся люди вроде тебя, когда мы сравниваем их с нацистами. Почему, Педаченко? Ты боишься увидеть в зеркале демона?

– Я боюсь утраты нашей национальной чести и достоинства. Боюсь унижения, которое испытывает наш народ, когда ты обращаешься за подачками к Соединенным Штатам. Боюсь, что Россию продадут ее врагам. «Заграница нам поможет» – это та позиция, которую ты занимаешь при решении всех проблем, возникающих перед нашей страной.

Порыв ветра поднял воротник пальто, и Старинов почувствовал ледяные пальцы мороза, он едва удержался от дрожи.

– Послушай меня, – тихо произнес он. – Да, мир не такой, как нам хотелось бы – тебе и мне, – но мы живем во время, когда ни одна из стран не может стать неприступной крепостью. – Он сделал паузу. – Ты знаешь об американской станции спутниковой связи в Калининграде? Той, что строит Роджер Гордиан? После ввода этой станции в строй станет возможным установить телефонную будку на вершине Эвереста и говорить оттуда с людьми, находящимися на расстоянии в десятки тысяч километров. Безо всяких проводов, получая энергию только от солнечных батарей.

Подумай об этом, Аркадий. Разве это не чудо, не фантастическое достижение человеческого гения? Ты не можешь не понимать, что в будущем нации будут стремиться к единению, а не к одинокой независимости.