Текст книги "Секрет покойника"

Автор книги: Том Харпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вы рассказывали об этом полиции? После того, как Майкла убили?

– Я показывал им эти останки, на тот случай, если это чем-то поможет расследованию. Как только я назвал им возраст скелета, как они тотчас утратили всякий интерес. И посоветовали мне отправить его к неопознанным трупам. Я не стал ничего говорить им о Санчесе. Побоялся, как бы у парня не возникли неприятности.

От больничного запаха, тем более в закрытом подвале, у Эбби начала кружиться голова. Ей отчаянно захотелось выйти на воздух.

– Спасибо за все, доктор Левин. Надеюсь, что не навлеку на вас неприятностей.

– Можете не волноваться. Главное, чтобы вам не попасть ко мне на стол. Особенно если учесть те вопросы, которые задавали полицейские, когда пришли сюда…

– Что вы хотите этим сказать?

– Не думаю, что вам будет приятно узнать ответы.

– Мне это нужно.

– Я знаю. – Левин вернул папку в шкаф и закрыл его на ключ. – У вас особый взгляд. Мне слишком часто приходится его видеть.

– Какой?

– Взгляд человека, гоняющегося за призраками.

Левин двумя руками затолкал лоток с костями обратно в стальную ячейку и захлопнул дверцу.

Глава 20

Константинополь, апрель 337 года

Я возвращаюсь домой. Там меня уже ждет записка.

Приходи сегодня вечером во дворец на обед.

Непонятно, что это – приглашение или приказ. Впрочем, отказываться я не намерен. Мои рабы потратили полдня на то, чтобы отыскать в чулане тогу, долго лежавшую без дела, а затем усердно начистить ее мелом, убирая пятна. После чего мы еще битый час, сыпля проклятиями, вспоминаем, как нужно собирать ее в складки, чтобы она сидела так, как следует.

Мой управляющий шепчет мне, что я выгляжу прекрасно – ну прямо как в старые добрые времена. В его голосе слышится задумчивость. Зал девятнадцати лож – это часть дворцового комплекса в тени ипподрома. Вход в него охраняет гигантская статуя императора Константина с тремя сыновьями: кажется, будто они зоркими очами обозревают весь зал. В нише на противоположном его конце Константин и его сводная сестра Констанциана возлежат на обеденном ложе, словно пара египетских богов. От них по обеим сторонам зала, напоминая два прямых отрезка беговой дистанции на ипподроме, двумя рядами тянутся восемнадцать лож.

Именно здесь и решается судьба забегов. Чем ближе вы к императорской чете, тем выше ваши шансы на победу. Константин никогда не был любителем давать обеды, потому что не любил рангов. Сентименталист в нем не мог смотреть на то, как кто-то из гостей расстроен тем, что ему досталась ложа у входа. Прагматик, он знал цену неопределенности. Когда не знаешь, кто друг, а кто враг, поневоле начинаешь действовать осмотрительно.

Я занимаю отведенное мне место – вторая ложа с конца левой стороны зала. Мои соседи по ложе – тощий чиновник канцелярии (он набрасывается на угощения с такой жадностью, будто не ел целую неделю), сенатор из Вифинии и торговец, который может вести разговор только о мерах зерна. Я в пол-уха слушаю, как он беспрестанно трещит о запустении Египта, о том, будет ли в этом году разлив Нила или нет, а сам тем временем рассматриваю гостей. Среди них Евсевий, он расположился ближе к верхней части зала и о чем-то увлеченно беседует с Флавием Урсом. Интересно, и о чем только могут разговаривать между собой епископ и воин?

– Начиная с прошлого месяца цена уже подскочила на пять денариев. – С этими словами торговец впивается зубами в жаренную на вертеле куропатку. По подбородку стекает жир вперемешку с кровью. – Странно, вы не находите? Обычно весной цены на зерно падают – моря вскрываются, и начинают прибывать корабли, – торговец усмехается, как будто разрешить эту загадку по силам одному лишь Дедалу. – Авгуры и шарлатаны читают будущее по внутренностям мертвых животных и полету птиц. Я же читаю его по ценам на пшеницу.

Я стараюсь ему подыграть – что еще мне остается?

– И что же ты видишь?

– А разве непонятно? – он смотрит на меня, как на неразумное дитя. – Смуту.

Наконец пир окончен. Рабы убирают кубки, тарелки и блюда. Гости встают. Начинается общение. Торговец зерном что-то бормочет и торопливо шмыгает на другую сторону зала. Мое общество наскучило ему так же, как и мне – его. Расталкивая гостей, я пробираюсь в центр зала, в надежде, что Константин заметит меня, но, увы, толпа плотно обступает меня со всех сторон. Вместо этого я подхожу к какому-то кружку, в котором идет оживленная беседа. Стоило мне встать рядом, как разговор тотчас смолкает.

– Гай Валерий Максим. – Это Евсевий, в расшитой золотом тоге, которая если и уступает в пышности чьему-то одеянию, то только императорскому. В том, как он произносит мое последнее имя, мне слышится насмешка. – Ну, так как, ты наконец нашел истину?

– Я жду, чтобы кто-нибудь меня просветил.

– Один из наших братьев во Христе был убит бюстом философа Иерокла, – поясняет Евсевий присутствующим. – Печально знаменитый гонитель сидел как раз позади него. Император поручил Гаю Валерию Максиму найти убийцу.

Те, кто стоит с ним рядом, серьезно кивают. Странное, однако, общество для епископа: префект Константинополя, префект провизий, который надзирает за раздачей хлеба, два полководца, чьи лица куда более знакомы публике, чем их имена, и Флавий Урс, командующий армией. Ничто в его лице не выдает разговора, который мы с ним вели вчера.

Затем Евсевий отходит, чтобы поговорить с парой подошедших к нему сенаторов. Похоже, здесь он знает всех и каждого из гостей. Я провожу еще несколько минут в обществе Урса и генералов – мы обсуждаем подготовку к персидскому походу, его перспективы: сможем ли мы к осени дойти до Ктесифона. Совсем как в старые времена.

И все-таки что-то не так. Эти люди находятся на вершине власти – по идее, уверенность в успехе должна бить в них ключом. Вместо этого они напряжены и уклончивы. Даже говоря со мной, они так и стреляют глазами по всему залу. Поначалу я принимаю это за скуку. Но нет, они не выискивают себе новых собеседников, они наблюдают и подмечают. Кто кого берет за руку. Кто улыбается. Кто хмурится. Кто кивает. Кто шутит, и кто этой шутке смеется.

Самые влиятельные люди империи, они скованы страхом. Император – колосс: если он рухнет, начнется кровопролитие, беспорядочное и страшное.

Толпа редеет. Гости, под тем или иным предлогом, постепенно расходятся. Раньше так никогда не было. Я приближаюсь к передней части зала, но, похоже, Константин уже ушел – один, ни с кем не прощаясь.

Наверно, я сделаю то же самое. Не знаю, зачем Константину понадобилось меня приглашать. Вечер потрачен впустую. Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Увы, дорогу мне преграждает евнух. Он ничего не говорит, лишь пальцем манит меня к боковой двери, которая искусно спрятана позади колонны. Я направляюсь к ней, чувствуя на себе два десятка ревнивых глаз.

После дыма, запахов и духоты обеденного зала свежий ночной воздух приятно бодрит. Евнух ведет меня через пустынный двор, в арку и вдоль аркады к какой-то двери. В скобах на стенах пылают факелы. Гвардейцы-схоларии застыли навытяжку. В своих белых одеждах они кажутся мне призраками. Евнух стучит в дверь и, услышав что-то, что не слышно мне, жестом приглашает меня войти.

Разумеется, я ожидаю увидеть Константина. Вместо этого, сидя в плетеном кресле, обернув, словно старуха, одеялом плечи, меня ждет его сестра, Констанциана. Наверно, это что-то вроде ее личных покоев, потому что повсюду разбросана одежда, а в углу валяется пара красных туфель. Над ней склонились две рабыни. Подобно рабочим, счищающим грязь со статуи, они слой за слоем соскребают с ее лица пудру и белила.

– Я слышала, что Август поручил тебе новое задание, – говорит она без всяких экивоков. Август. Вечно этот Август, а не «Константин» или «мой брат». – Вот уж не думала, что у него найдется для тебя применение!

Она устремила взгляд на серебряное зеркало, стоящее на туалетном столике, на меня она не смотрит. Собственно говоря, она лишь наполовину сестра Константина, хотя сходства между ними и того меньше. Лицо у нее длинное, овальное и плоское. Когда-то ее считали красавицей, по крайней мере, те, кому нравятся маловыразительные, незапоминающиеся лица. Заплетенные в замысловатые косички волосы уложены в высокую прическу, которую удерживает обруч из слоновой кости. Для женщины ее возраста прическа чересчур девичья.

Вряд ли она ждет ответа на свой вопрос. И я не отвечаю ей.

– Я слышала, что Август поручил тебе расследование убийств, – продолжает она. – Надеюсь, для тебя это приятное разнообразие. Раньше ты их совершал сам.

Я кланяюсь и пытаюсь сосредоточить взгляд на фреске у нее за спиной. Три грации. Великолепие, Счастье и Веселье. Боюсь, в этой комнате их нет.

– Я привык делать то, что прикажет мне Август. Всегда.

Убирая с лица Констанцианы косметику, одна из рабынь нажимает скребком слишком сильно. Констанциана морщится, а на покрытой белилами щеке выступает красное пятно. Даже не поворачиваясь, она умело протягивает руку и отвешивает девушке пощечину.

– Я вчера видел тебя в церкви вместе с Евсевием из Никомедии, – говорю я. Но Констанциана меня как будто не слышит. Да и с какой стати ей передо мной оправдываться? – У него есть немало причин желать смерти епископа Александра, – добавляю я. – Она ему только на руку.

– Ему многое на руку, независимо от того, что происходит. Евсевий выдающийся человек, и его ждет блестящее будущее.

– При условии, что его не обвинят в убийстве.

– Ты не посмеешь.

Я вспоминаю о страже, что стоит за дверью. Если я узнал что-то такое, что ей не нравится, уйду ли я отсюда живым?

– Константин поручил мне выяснить правду, какой бы та ни была.

Я вновь рассматриваю трех граций у нее за спиной. У художника, создавшего эту картину, были странные предпочтения. Великолепие он изобразил в образе пожилой женщины с длинными седыми космами и лицом, которое, похоже, вот-вот пойдет трещинами от ее улыбки. Счастье подозрительно напоминает ту, что сейчас сидит передо мной. И лишь Веселье соответствует своему имени, правда, ее лицо явно подрисовано, причем неумелой рукой, отчего кажется, что голова ее не соприкасается с телом. Как будто ей сломали шею.

Констанциана замечает, что я отвлекся.

– Ты меня слушаешь?

– Прости, – спешу извиниться я. – Мне просто вспомнилась твоя свадьба.

Милан, февраль 313 года, двадцать пять лет назад

Заявление, которое они тогда обнародовали, звучало так:

«Когда я, Константин Август, и я, Лициний Август, к обоюдной радости встретились в Милане, и обсудив все дела, касающиеся общественного блага…»

Константин и Лициний – последняя пара императоров. Лициний, солдат с крестьянским лицом и извращенным воображением, наследовал на Востоке Галерию, в то время как Константин единолично правил Западом. Они приехали в Милан спустя шесть месяцев после победы Константина у Мульвиева моста, чтобы поделить между собой мир. Для того чтобы скрепить это партнерство, Лициний женился на сестре Константина, Констанциане. Никто даже не вспоминает о том, что последний желающий заключить брачный союз с семейством Константина теперь не более чем обезглавленный труп, брошенный на дно Тибра. Какое, однако, счастливое событие!

Констанциана сияет счастьем. Ей двадцать четыре, и она наверняка уже начала опасаться, что засиделась в девах, и не знает, найдется ли желающий взять ее в жены. В какой-то момент поговаривали, будто Константин прочил ее мне. Теперь же она сестра одного Августа и супруга другого. Самая могущественная женщина на свете, подумает кто-то.

На самом же деле она даже не самая могущественная женщина в этой комнате. Рабыни, которые сейчас причесывают Констанциану, находятся в ведении Елены, убеленной сединами матери Константина, в то время как супруга Константина, Фауста, возлежит на ложе и отпускает колкие комплименты. Как, однако, Констанциане идет прическа с зачесанными вверх волосами! Как, однако, хорошо платье скрывает ее плоскую грудь, и как приятно смотреть на зрелую невесту! Похоже, присутствие в комнате мужчин их ничуть не смущает. Мы с Криспом терпеливо ждем, когда наконец сможем сопроводить невесту к месту брачной церемонии. Эти женщины привыкли разговаривать о своих делах в присутствии детей и прислуги.

Дверь с грохотом распахивается. Есть только один человек, который может себе это позволить, разумеется, это Константин. Он быстрым взглядом окидывает трех женщин, замечает меня и Криспа в углу и тотчас цепляется за нас взглядом.

– Гай, ты мне нужен.

Констанциана, не вставая со стула, оборачивается к нему.

– Что-то не так?

– Лициний мутит воду. Он по-прежнему согласен терпеть христиан, однако требует, чтобы я отправил Криспа в Нико-медию в качестве заложника.

– По-моему, его требования вполне приемлемы, – замечает Констанциана.

– Нет, – заявляет Елена тоном, не допускающим возражений.

Константин, привыкший, что последнее слово всегда остается за ним, пытается спорить с матерью.

– Где были твои принципы, когда ты отправила меня ко двору Галерия? – бросает он ей с упреком.

– То был необходимый риск, зато теперь весь мир – твой. Сейчас такой необходимости нет.

– Ты говоришь так, будто мой будущий муж – убийца, – жалуется Констанциана. – Почему бы моему племяннику не пожить с нами на востоке?

Лучше бы она промолчала. Елена подходит к Криспу и обнимает его за плечи, как будто пытается оградить его от возможных посягательств. Ему тринадцать, он быстро растет. Мальчика отличает легкий характер, у него всегда улыбка на лице. Неудивительно, что во дворце его все любят.

– Он твой единственный сын, – напоминает Елена Константину.

– Твой пока что единственный сын.

Фауста переворачивается на ложе и проводит рукой по животу. Тот уже заметен под складками платья. Мне по опыту известно: нет никого более довольного собой и более исполненного тревоги, нежели беременная императрица.

Но Елене это неинтересно. В ее глазах собственный развод никогда не был законным. Дети Констанция от второй жены – не ее дети, следовательно, дети Константина от второй жены ей не внуки, чья бы кровь ни текла в их жилах.

– Если это так нужно, я могу поехать в Никомедию, – говорит Крисп, но Константин не желает его слушать.

– Лициний просто пытается выторговать для себя выгодные условия, – говорит Константин и на минуту умолкает. – Может, предложить ему еще одну провинцию? Например, Мёзию?

– Если ты предложишь ему земли, он подумает, что ты намерен потом их у него отобрать, – говорю я. Мы с Константином обмениваемся взглядами за спиной его сестры.

– Неужели христиане для тебя так важны, что из-за них ты готов испортить мою свадьбу? – жалуется Констанциана. Рабыни тем временем продолжают делать свое дело, как будто спор их не касается. Они уже надели на невесту оранжевую фату и теперь потуже затягивают ей талию.

– Неужели так необходимо упоминать христиан? – спрашиваю я. – Почему бы не сделать заявление более расплывчатым? Объяви о религиозной свободе, не говоря ничего конкретного.

– Нет, – вновь возражает Елена. – Кто подарил тебе твои победы? Чей знак был начертан на груди твоих воинов, когда они победили Максенция?

Я перехожу через всю комнату и бросаю взгляд в окно.

– Лицинию нет дела до христиан. Ему нужны гарантии.

– Но как я их ему дам?

– Ничего ему не предлагай.

Констанциана испускает возмущенный вопль.

– Ничего сверх того, что ты уже ему дал, – продолжаю я. – Скажи ему, что это честное предложение и что просить больше – значит, вынашивать какие-то коварные замыслы.

Константин на миг задумался над моими словами.

– А если он ответит отказом?

– Сейчас он находится в твоем дворце, на твоей земле, его охраняет твоя армия. Если он сейчас откажется жениться на твоей сестре, то поставит тебя в неловкое положение.

Я не озвучиваю все возможные последствия этого шага. Не хочу оскорблять Констанциану накануне ее бракосочетания. Но она не глупа. Поскольку у нее нет армий, провинций и денег, она прибегает к единственному имеющемуся у нее оружию – слезам.

– Неужели ты один-единственный раз в жизни не можешь устроить свадьбу, не думая о том, какую выгоду ты от этого получишь? Дались тебе эти христиане! Такое впечатление, будто ты хотел бы видеть их вместе с нами на моем брачном ложе!

– Неправда, – Константин быстро подходит к сестре и заключает ее в объятия. – Это Лициний все усложняет. Но Валерий прав. Это честное предложение, и твой муж наверняка это поймет. – Он обнимает ее снова. – И не захочет тебя лишиться.

Императрицам не положено плакать. Слезы испортили Кон-станциане лицо. Полдесятка рабынь тотчас бросаются к ней, чтобы исправить изъяны – вытирают потеки, наносят новый слой белил. Наконец следы слез исчезают. К тому моменту, когда они опускают фату, ее обиженное лицо вновь лучится весенним светом.

Свадебная церемония продолжается, пышная и торжественная, как и подобает жениху и невесте столь высокого положения. А спустя две недели я уезжаю на восток. Мне поручено отыскать самое удобное место, где могла бы высадиться, стать лагерем и дать сражение императорская армия.

Константинополь, апрель 337 года

– Моя свадьба, – голос Констанцианы дрожит, и от этого с ее лица осыпаются остатки пудры. – Я уже почти позабыла о ней.

– Счастливый день.

– Он позволил моему брату выкроить время на подготовку к новой войне. Мы оба это знаем – теперь. – Констанциана с сочувствием смотрит в мою сторону. – Ты знал, что Август когда-то хотел сделать меня твоей женой?

Я пытаюсь возразить, но она перебивает меня.

– Поговаривали, будто он хотел возвысить тебя до Цезаря, но тут Фауста, словно свиноматка, начала производить на свет сыновей. Ты был хорош собой и опасен. Не одна женщина во дворце плакала по ночам в подушку, обиженная тем, что ты не смотришь в ее сторону.

– Я не знал, – говорю я, и это чистая правда.

Лицо Констанцианы вновь принимает вид холодной непроницаемой маски. Дверь в прошлое захлопывается.

– Тебе известно, что на следующей неделе Август выступает в новый поход? Когда он уедет, ты будешь докладывать мне обо всем, что сумеешь выяснить.

Я иду домой один, без сопровождения. Наверно, мне стоит быть осторожным. Подходя к дверям дома, я замечаю какое-то движение. Вероятно, я пробыл во дворце слишком долго, и теперь мне всюду мерещится опасность. Делаю шаг назад, застываю на месте и вглядываюсь в темноту. Там явно кто-то есть.

– Хочешь ограбить старика? – выкрикиваю я. Как жаль, что гордость не позволила мне взять с собой посох.

Из темноты в яркий круг света, отбрасываемой светильником над дверью, выходит чья-то фигура. У меня тотчас отлегло от души. Это Симеон.

– Ты мог бы подождать меня внутри.

Похоже, эта мысль его удивляет. Неужели моя репутация столь ужасна?

– Сегодня в мою церковь зашел один человек, нет, лично я его не видел, и оставил на ступеньках небольшой сверток. Внутри оказалась записка.

С этими словами Симеон передает мне плоскую восковую табличку. Я подношу ее к свету.

Гай Валерий Максим, будь завтра в сумерках у статуи Венеры. Я могу дать тебе то, что тебе нужно.

Никакого имени, никакой подписи. Воск сухой и ломкий.

– И когда ты это нашел?

– Сегодня, во второй половине дня.

– Кто-нибудь видел человека, который это оставил?

– Похоже, никто.

Разумеется, как может быть иначе? Я отсылаю Симеона и велю ему вернуться завтра. День слишком затянулся. Прежде чем провалиться в сон, вновь вспоминаю Констанциану. Несчастная женщина, состарившаяся до времени. Даже воспоминания не в силах подарить ей утешение.

Моя свадьба. Я уже почти забыла о ней.

Разгадаю ли я убийство, совершенное в Константинополе? Этот город полон разбитых статуй и исковерканных людских судеб. Здесь человеческие жизни рушатся, не выдержав повседневного насилия, словно камень, не выдержавший зубила. И тем не менее спроси любого, и никто ничего не вспомнит.

Глава 21

Приштина, Косово, наши дни

Стоя в переулке на другой стороне улицы, Эбби наблюдала за своим домом. За этим занятием она провела последние полчаса – высматривала глазами опасность, набиралась мужества. Все припаркованные машины были пусты, ни в одном из окон не колыхнулась занавеска. Двадцать минут назад она видела, как из двери, перекинув через плечо сумку со спортивной формой, вышла Аннукка. Что ж, значит, в ее распоряжении около часа.

Чувствуя дрожь в коленках, она быстро пересекла улицу и вошла в дом. Не завыли никакие сирены, не скрипнули тормоза, никто не выкрикнул ее имя. Эбби взбежала по ступенькам к двери квартиры. И как только прикоснулась к дверной ручке, заметила, что из-под двери выглядывает уголок бумаги.

На какой-то миг она подумала: а не сбежать ли вниз, поймать такси до аэропорта и первым же самолетом улететь в Лондон? Не будь дурой, приказала она себе. Если внутри кто-то есть, вряд ли он стал бы оставлять записку, чтобы возвестить о своем присутствии.

Эбби отперла дверь и переступила порог.

В квартире было пусто. Она подняла записку и развернула.

Слышал, что вы вернулись. Давайте встретимся где-нибудь в баре. Джессоп.

Далее следовал телефонный номер с кодом Косова.

Ей вспомнилась запись в ежедневнике Майкла, незадолго до его гибели: Джессоп, 91. Ей вспомнился душный кабинет в министерстве иностранных дел. Марк постоянно суетился, а мужчина с суровым лицом записывал все, что она говорила. Джессоп из Воксхолла. Ей вспомнились слова, сказанные им на прощанье, когда она вышла из комнаты – уже без золотого ожерелья: будьте осторожны.

Эбби сложила записку и сунула ее в карман. У нее было как минимум пятьдесят вопросов, но сейчас ей не до них. Подождут. Вместо этого она направилась в спальню и, порывшись в ящике комода, нашла ключи от машины. Она положила их туда месяц назад. Машина стояла там, где она ее оставила, за углом дома рядом с мини-маркетом. Зайдя в магазин, Эбби сделала вид, будто рассматривает полки с журналами, а сама тем временем пристально следила за улицей, ожидая слежки. Но нет, никто так и не появился, и она почти убедила себя, что никто за ней не следит.

На хорошей автостраде дорога от Приштины до Феризая заняла бы не более пятнадцати минут. На шестьдесят пятом шоссе у нее на это ушел целый час. По идее, за это время Эбби могла все хорошенько обдумать, но вместо этого она только и делала, что пыталась остаться в живых. Двухполосное шоссе было главным коридором, соединявшим Косово с внешним миром. В любое время суток дорога была забита грузовиками, автобусами, автомобилями. Время от времени здесь можно было увидеть крестьянские повозки.

Все они ползли с черепашьей скоростью, и если вдруг в сплошном потоке транспорта появлялся просвет, его тотчас спешил занять какой-нибудь лихач. На мостах специальные знаки оповещали об ограничении скорости для танков – напоминание о том, что это по-прежнему оккупированная территория.

Кэмп-Бондстил, самая крупная военная база США на Балканах, расположилась среди холмов чуть ниже пика горы Лю-ботен, более известной среди американских солдат как Дьюк. Эбби оставила машину на парковке, а сама зашагала по узкой дорожке между цепной оградой и высокими бетонными блоками. Слева по периметру лагеря тянулась высокая насыпь. Глядя на нее, Эбби почему-то подумала, что за пару тысяч лет конструкция укрепления военного лагеря совсем не изменилась.

Под проходную был приспособлен бывший склад, построенный из рифленого железа, без окон, но с рентгеновскими установками. Стены склада были выкрашены в красный цвет. Стоило Эбби переступить порог, как к ней тотчас направился латинос в коричневой форме с надписью на нарукавном значке: «Охрана». Интересно, подумала Эбби, почему самая сильная армия в мире нуждается в охране и, главное, от кого? Охранник попросил предъявить пропуск и, когда такового не нашлось, вопросительно посмотрел на нее.

– Я состою при миссии EULEX, – пояснила Эбби. – Мне нужен один из ваших солдат. Специалист Энтони Санчес.

Охранник нахмурил брови. К нему поспешил подойти высокий чернокожий сержант.

– Какая-то проблема, мэм?

Черт, все пошло наперекосяк даже раньше, чем она предполагала. Эбби поймала себя на том, что заикается.

– Нет, никакой проблемы нет. Просто мне нужно поговорить с одним вашим солдатом. Его зовут Энтони Санчес.

– Она из Департамента правосудия, – пояснил охранник.

– У него какие-то неприятности?

– Никаких.

– Вы хотите направить рапорт его командиру?

– Дело не в этом…

– У вас есть пропуск?

– Я…

– Боюсь, вам придется приехать сюда еще раз, мэм, – твердо произнес сержант. С этими словами он наскоро написал на клочке бумаги номер телефона и вручил его Эбби. – Если у вас есть какие-то жалобы, вот вам номер отдела по связям с общественностью.

– Спасибо.

Спорить было бесполезно. Вместе с толпой местных уборщиц и обслуживающего персонала, завершивших свои дневные труды, Эбби побрела вдоль дорожки назад. Сразу уезжать не хотелось. Она зашла в кафе на другой стороне дороги и заказала кофе. Сидя с чашкой в руках, она смотрела, как над долиной сгущаются тучи. Эта часть мира даст фору любому другому месту на Земле по части гроз.

А вот Майкла бы это не остановило, подумала она. Майкл силой своего обаяния выудил бы у охранника пропуск или же проник внутрь не мытьем, так катаньем – благодаря шутке или бутылке виски. Эбби прокрутила в голове разговор и поморщилась. И когда только она успела превратиться в неудачницу? Она посмотрела в окно на бетонные стены и смотровые вышки. Нет, за них просто так не прорвешься.

Она допила кофе и приняла решение. В кафе имелся телефон-автомат. Подойдя к нему, Эбби набрала номер на записке Джессопа. Тот ответил почти мгновенно.

– Рад вас слышать.

– Что вы делаете в Косове?

– Я мог бы спросить у вас то же самое.

В его голосе она не услышала ни раздражения, ни агрессии. Более того, ей послышалось нечто вроде сочувствия. Эбби подавила в себе желание ответить тем же.

– Марк тоже здесь?

– Застрял в Лондоне, – судя по голосу, это не слишком удручало ее собеседника.

– Мне нужно с вами встретиться.

– Как интересно. Мне тоже.

Они встретились в баре «91». Майкл обычно шутил, что это EULEX в миниатюре: нечто среднее между французским кафе и английским пабом, а располагался он в югославском здании, верхние этажи которого все еще зияли пустыми окнами. Война окончилась, но окна так и не застеклили. Внутри было тепло и шумно. Впрочем, Эбби предпочла бы заведение поскромнее. «91» был местным аналогом бара Рика из фильма «Касабланка»: каждый дипломат, каждый бюрократ и шпион рано или поздно бывал здесь.

Эбби узнала трех судей-немцев, которые о чем-то беседовали с шефом местной полиции. За другим столиком расположился глава штаба, который, судя по всему, заключал пари по поводу исхода футбольного матча Первой лиги с кем-то из службы пресс-секретаря.

Джессоп сидел в углу и смотрел футбол. Перед ним стояла кружка местного пива и пинта «Гиннесса» – обе нетронутые. Увидев ее, он помахал рукой, как если бы в этой встрече не было ничего удивительного, и подтолкнул к ней пиво. Эбби тотчас вспомнилась запись в дневнике Майкла. Джессоп, 91.

– Вы часто бываете здесь?

– Когда приезжаю в этот город.

– А вы слышали, что ЦРУ якобы нашпиговало это здание подслушивающей аппаратурой?

Джессоп вынул из кармана куртки диктофон и сделал задумчивое лицо.

– Значит, эта штуковина мне не понадобится.

Эбби поставила сумочку на стол и демонстративно раскрыла ее.

– Хорошо, чтобы вам не мучиться. Можете украсть, все что хотите.

Джессоп проигнорировал ее предложение.

– По идее, вы на больничном. Почему вы вернулись в Косово?

– Чтобы быть подальше от таких, как вы.

– Ну и как? Получается? – Он пристально посмотрел ей в лицо. На ее подбородке все еще был виден след, оставленный пистолетом Драговича, кровоподтек еще не прошел.

Эбби с вызовом ответила на его взгляд, но ничего не сказала. Джессоп сделал долгий глоток «Гиннесса».

– Мы показали ваше ожерелье одному специалисту из Британского музея. По его мнению, оно настоящее римское и датируется четвертым веком. Так что вещь подлинная, не фальшивка.

– Я могу получить его обратно?

– Оно в Лондоне. Если вы скажете мне правду о том, как оно попало к вам в руки, так и быть, я попрошу, чтобы его вам вернули.

Эбби посмотрела в лицо своему собеседнику. Грубоватые резкие черты, полувоенная стрижка. Нет, доверия ему нет.

– Правду я сказала вам еще в Лондоне. Мне его подарил Майкл. Он не говорил, откуда оно у него.

– Вы в курсе, что он собирал антиквариат?

Такой ход разговора Эбби не интересовал.

– Теперь моя очередь задать вопрос, – возразила она. – Зачем вы встречались с Майклом в этом баре за неделю до его смерти?

Вопрос не застал его врасплох. Что ж, на то он и профессионал.

– Это он вам сказал?

– Я нашла запись в его дневнике.

Джессоп отпил пива и вытер верхнюю губу.

– Даже не верится, что в этой дыре можно выпить приличного пива.

Эбби даже не улыбнулась.

– Зачем вы встречались с ним? – настойчиво повторила она свой вопрос.

– Ну хорошо, раз уж мы с вами так хорошо доверяем друг другу. Я работаю в отделе по борьбе с контрабандой оружием. Я встречался с Майклом, чтобы обсудить именно этот вопрос.

– Он сотрудничал с вами?

– Он считал, что я представляю одного русского бизнесмена, который хотел ввезти в Италию партию автоматов «АК-47» украинского производства. – С этими словами Джессоп пристально посмотрел ей в глаза, явно ожидая, что она на это скажет. – Майкл согласился мне помочь.

Бар взорвался радостными криками. На телеэкране местная футбольная команда забила ответный гол. Эбби в упор посмотрела на Джессопа. Господи, если бы шум был способен изменить слова, унести назад, поглотить! Она сделала долгий глоток горьковатого пива. Ничто не изменилось.

Игра началась снова, с еще большей яростью.

– У вас есть доказательства? – спросила Эбби. – Вы притворялись, выдавали себя за другого, чтобы поймать его в западню. Что, если он делал то же самое?

– Доказательств у нас выше крыши. Мы следили за ним на протяжении нескольких месяцев.

Выражение его лица не оставляло надежды. Эбби оттолкнула стул и бросилась в туалет. Когда она спустя несколько минут вышла оттуда, глаза ее были мокрыми, щеки – красными. Джессоп сидел на прежнем месте. Пока ее не было, он даже не пригубил свою кружку.

– Что вы хотите от меня? – прошептала она. – Майкла больше нет. Кого вы преследуете теперь?

– Есть такой человек, Золтан Драгович.

– Он мне знаком.

Настала его очередь удивиться. В точку. Эбби испытала приятное злорадство.

– Он выследил меня в пятницу в Риме. Кстати, вы ведь, по идее, должны были следить за мной?

– Проблемы с юрисдикцией, – буркнул Джессоп. – Продолжайте.

– Его люди затолкали меня в машину и отвезли куда-то, в какое-то место вроде музея. Или его виллы в Черногории. Я думала, он меня убьет, – Эбби потрогала подбородок. – Но он ограничился вот этим.