Текст книги "Мифология языка Андрея Платонова"

Автор книги: Тимур Радбиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава первая Общественно-политическая лексика в мифологической языковой картине мира (Когнитивный и прагматический аспекты)

В настоящей главе предпринято исследование общественно-политической лексики с точки зрения ее концептуального содержания в языковой картине мира героев и автора платоновской прозы. Особенностью платоновского языкового строя является обилие дефиниций, зачастую избыточных[19]19
  С точки зрения прагматики в коммуникативном акте предполагается, что его участникам известно содержание предмета речи. Каждый повторяющийся элемент речевой ситуации не должен подвергаться немотивированному определению (за исключением вновь вводимых в дискурс адресата предметов речи).


[Закрыть] (коммунизм – это [характеризующий предикат]…; он знал, что революция – [характеризующий предикат]…), при которых концептуальное содержание языковой картины мира разворачивается «вовне», получает словесное выражение. Таким образом, можно фиксировать многочисленные аномалии, искажения на уровне знания о мире.

Общественно-политическая лексика активно функционирует в языковой картине мира героев и автора, будучи чужда ей в силу сложности и абстрактного характера семантики. Входя в массовое сознание, слова общественно-политической лексики вносят в него определенный спектр идей и представлений новой коммунистической идеологии. При этом они вытесняют с позиций высшей ценностной значимости прежние, веками устоявшиеся обозначения, ломая целостность мировоззрения. В этой ситуации языковая личность стремится как-то подогнать под концептуальное содержание новых слов общественно-политической лексики, вошедших в ее обиход, что-то известное, уже знакомое (либо из сферы природы и среды привычного обитания, либо из религиозных и мифологических народных представлений). Тем самым в языковой картине мира возникают семантические связи и отношения, не имеющие аналога в объективной реальности – и возникает объективная возможность искаженного, ложного языкового отображения действительности индивидуумом, то есть мифологизации.

В основе нашего исследования общественно-политической лексики лежит анализ прежде всего трех наиболее часто встречающихся лексем, которые имеют к тому же повышенную ценностную нагрузку в текстах А. Платонова – коммунизм, социализм, революция; массив остальных словоупотреблений общественно-политической лексики анализируется в качестве добавочного иллюстративного материала. Ниже приводится примерное общеязыковое концептуальное содержание трех ключевых лексем коммунизм, социализм, революция, выявленное нами из сопоставительного анализа толкований этих слов в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова, в MAC и БАС, – в основном мы опирались на «Толковый словарь русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова[20]20
  В дальнейшем – именуется «Словарь Д. Н. Ушакова»


[Закрыть] как наиболее адекватно отображающий языковую ситуацию интересующей нас эпохи[21]21
  Мы сознательно ограничились лишь языковой интерпретацией этих концептов (без привлечения энциклопедических словарей, философского словаря и т. л.), поскольку нас интересовали именно концепты общественно-политической лексики, а не соответствующие им логические понятия или научные термины


[Закрыть]. Подобный путь обычен для практики концептуального анализа. Он вполне соответствует пониманию концепта как некоего инварианта, обобщенного содержания многочисленных словесных обозначений явления. В концептуальном содержании мы выделяем следующие аспекты: 1) денотативный – отображающий само предметно-логическое содержание, то есть фрагмент реальности; 2) интерпретационный – способ мыслительного отображения реальности: абстрактное/ конкретное, прямое/переносное и т. п.; 3) модальный – точка зрения на предмет, коннотативный потенциал, ценностный момент и т. п. Первые два компонента относятся к сфере когнитивного, третий – к сфере ценностного аспектов концептуального содержания. Помимо этого, видимо, нужно учитывать и 4) прагматический потенциал данного концепта, реализующийся непосредственно в его функционировании.

Революция (2 значения в БАС, 1 значение в MAC и 2 значения в СРЯ под ред. С. И. Ожегова): на денотативном уровне – 'коренной переворот в жизни общества' => 'коренной переворот в любой сфере' + компонент 'насильственный', то есть идея процессуальности, событийности (ср. в «Словаре Д. Н. Ушакова»: Переворот в общественно-политических отношениях, совершаемый насильственным путем и приводящий к переходу государственной власти от господствующего класса к другому, общественно-передовому классу.); на интерпретационном уровне – абстрактное, безобразное отображение фрагмента реальности; на модальном уровне – заложен потенциал положительной ценностной коннотации (в прагматике!) за счет компонента 'переход от реакционного к прогрессивному общественному строю', но реально в системе языка ценностной маркированности не подлежит – отсутствуют соответствующие пометы.

Приметой языковой ситуации эпохи является метонимическое сужение концептов революция и партия – от обозначения класса явлений, то есть понятия, до обозначения конкретного единичного явления: денотаты Октябрьская революция, партия большевиков обозначаются просто словами революция, партия. Но это не отменяет ни абстрактного типа интерпретации содержания, ни представления о процессуальности. А возможной позитивной или негативной оценке (в зависимости от принадлежности к общественно-политическому лагерю) подлежит сам денотат (не слово!), то есть она носит внеязыковой, «наведенный» в прагматике характер.

Коммунизм (по 4 значения в БАС и MAC, 3 значения в СРЯ под ред. С. И. Ожегова): на денотативном уровне – 'бесклассовый общественный строй, основанный на общественной собственности и всеобщем равенстве' + компонент 'закономерно меняющий капитализм' (ср. в «Словаре Д. Н. Ушакова»: 1. Общественная формация, идущая на смену капитализму…), то есть идея социального явления + терминированный общественно-научный компонент 'учение о таком строе', на интерпретационном уровне – также абстрактный, безобразный характер семантики; на модальном уровне – содержит потенциал положительной ценностной коннотации за счет компонента 'высшая стадия развития человечества' (имплицитно заложено представление о социальном и общечеловеческом идеале – ср. в «Словаре Д. Н. Ушакова»:… 3. (устар.) Вообще учение, требующее всеобщего и экономического равенства). В системе языка ценностной оценке не подлежит (отсутствуют пометы).

В языковой ситуации той поры тоже подвергается метонимическому сужению, что отмечает, к примеру. «Словарь Д. Н. Ушакова»: «… 4. То же, что большевизм…» Многообразные же позитивные и негативные ценностные коннотации, встающие за этим словом в языке революционной эпохи, также носят внеязыковой характер.

Социализм (БАС – 3 значения, MAC – 1 значение, С РЯ под ред. С. И. Ожегова – 1 значение): на денотативном уровне – 'первая стадия коммунизма как общественного строя, в основе которой лежит экономическое и социальное равенство' (от коммунизма отличается наличием классов и недостаточным уровнем материально-технического развития) – ср. в «Словаре Д. Н. Ушакова»: 1…. в условиях диктатуры пролетариата и уничтожения эксплоататорских классов… + терминированный компонент 'учение о… ', по аналогии с коммунизмом – значение стадиальности, процессуальности; на интерпретационном уровне – абстрактный, безобразный характер отображения реальности; на модальном уровне – имеет потенциал положительной оценочности за счет имплицитного компонента 'идея справедливого общества', но в системе языка – вне поля оценочности. Точно так же, как и предыдущие концепты, в языковой ситуации эпохи получает внеязыковое (прагматическое) ценностное осмысление.

Заметим, что социализм и коммунизм имеют строгое разграничение лишь на терминологическом, логическом уровне. В обыденном представлении это тонкое различие, как правило, снимается, в силу преобладания гиперсемы 'идеальное устройство жизни', то есть по сути слова эти являлись контекстными синонимами. Для языка А. Платонова, кстати, характерно именно такое, недифференцированное употребление данных лексем.

В дальнейшем исследовании мы покажем мифологизацию этого общеязыкового концептуального содержания, которая проявляется: 1) на уровне знания о мире (соответствует первому и второму аспектам концептуального содержания) – в разного рода искажениях словесным знаком связей и отношений между явлениями объективной действительности; 2) на уровне системы ценностей (соответствует третьему аспекту концептуального содержания) – в смещении ценностных ориентиров по отношению к общечеловеческой шкале ценностей и в установлении новой ценностной иерархии; 3) на уровне мотивационно – прагматическом, деятельностном (соответствует четвертому аспекту концептуального содержания) – в аномальном речевом поведении, в нарушении норм и конвенций коммуникативного акта, в искажении мотивов и целей в языковой картине мира героев и автора платоновской прозы. В соответствии с этим и выстраивается структура данной главы.

1. Знание о мире

Наиболее общая направленность в отображении мира словесным знаком (для мифологической языковой картины мира) проявляет себя как овеществление абстракции. В свою очередь, овеществление абстракции осуществляется по-разному в зависимости от его реализации в разных сферах реальности – в мире человека, в мире природы и в мире Производственной деятельности. Разные типы овеществления абстракции сопровождаются в картине мира искажением наиболее общих связей и отношений объективной реальности, из которых, в качестве основных, мы выделяем два типа – пространственно-временные и причинно-следственные.

1.1. Овеществление абстракции

В мифологическом сознании любой концепт с абстрактным, отвлеченным содержанием представлен в качестве конкретночувственного представления. Но дело в том, что многие абстрактные концепты в общеязыковой системе все же имеют потенциал образного, овеществленного осмысления (ср. жизнь, музыка, совесть). Это их свойство и использует поэтическая (в широком смысле слова) речь; при этом не происходит «разрыва» контекстной семантики поэтизма с общеязыковым содержанием. Слова же общественно-политической лексики типа революция, социализм, коммунизм, обозначая абстрактные процессы, сущности, имея первоначально строгую, предметно-логическую по сути, терминированную референцию, не содержат в себе возможности овеществления. Стремление же героев А. Платонова «снять» неприемлемую для них абстрактность посредством ее овеществления приводит к полному несовпадению общеязыковых и наведенных в контексте смыслов.

Вот ряд примеров из «Чевенгура», где слово коммунизм сочетается с глаголами чувственного восприятия.

Коммунизм воспринимается органами зрения:

– … Куда ж коммунизм пропал, я же сам видел его. мы для него место опорожнили… (с. 461).

Но коммунизма в Чевенгуре не было наружи, он, наверное, скрылся в людях – Дванов нигде его не видел…[22]22
  Здесь и далее примеры из «Чевенгура», «Котлована» и «Ювенильного моря» цитируются по: Андрей Платонов. Ювенильное море: Повести, роман. М.: Современник, 1988.


[Закрыть] (с. 471).

Коммунизм воспринимается органами слуха:

Теперь скоро сюда надвинутся массы, – тихо подумал Чепурный.

– Вот-вот и зашумит Чевенгур коммунизмом (с. 452).

Коммунизм может быть воспринят и «на вкус»:

… коммунизм должен быть едок, малость отравы – это для вкуса хорошо (с. 380).

Коммунизм воспринимается не только внешними органами, но и внутренним ощущением:

Копенкин погружался в Чевенгур, как в сон, чувствуя его тихий коммунизм теплым покоем по всему телу (с. 451).

В этом случае конкретизация семантики коммунизм поддержана употреблением эпитета тихий, предполагающего характеристику физического явления.

[Копенкин]… устал от постоя в этом городе, не чувствуя в нем коммунизма (с 401)

Чепурный… чутко ощущал волнение близкого коммунизма (с. 403).

Абстрактная «идея» (в смысле эйдоса Платона) переосмысляется как данность конкретно-вещественная, воспринимаемая органами чувств. Мифологическое сознание помещает чуждую ему социально-политическую сущность в привычный мир природы, обжитой окружающей среды. Постоянная направленность познавательной активности героя – опредметить любое понятие, чтобы освоить его, приобщить своему сознанию, «вписать» в картину мира. Характерна реакция Копенкина на «нормальное» абстрактное понимание концепта «коммунизм»: Они думают – коммунизм это ум и польза, а тела в нем нету… (с. 369). В ценностной ориентации героя подобное «невещественное» восприятие идеи оценивается как чуждое ему, как негативное. Такое же неприятие абстракции демонстрирует герой «Сокровенного человека» Фома Пухов:

– Это вы очковтиратели, товарищ комиссар!

– Почему? […]

– Потому что вы делаете не вещь, а отношение! – говорил Пухов, смутно припоминая плакаты, где говорилось, что капитал не вещь, а отношение' отношение же Пухов понимал как ничто[23]23
  Здесь и далее текст рассказа «Сокровенный человек» цитируется по: А. П Платонов. Избранное. М.: Просвещение, 1989.


[Закрыть] (с. 53).

Аналогично ведет себя в речи героев романа концепт социализм:

[Игнатий Мошонков]… он окончательно увидел социализм. Это голубое, немного влажное небо, питающееся дыханием кормовых трав (с. 293).

Гпяди, чтоб к лету социализм из травы виднелся… (с. 292).

Пока что он [Копенкин] не заметил в Чевенгуре явного и очевидного социализма… (с. 368).

То же – о революции:

Чепурный… в будущее шел с темным, ожидающим сердцем, лишь ошущая края революции и тем не сбиваясь со своего хода (с. 411).

Или в «Котловане»:

… он не знал, для чего ему жить иначе – еще вором станешь или тронешь революцию… (с. 141).

Итак, в языковой картине мира героев А. Платонова существует две степени овеществления абстракции:

1) Коммунизм, социализм, революция выступают в качестве некой предметной сущности, чье конкретное содержание может варьироваться в достаточно широких пределах. Вот пример подобного варьирования для слова социализм:

Копенкин говорил с тремя мужиками о том, что социализм – это вода на высокой степи, где пропадают отличные земли (с. 353).

Дванов помог Достоевскому вообразить социализм маподворными артельными поселками с общими приусадебными наделами (с. 293).

Он думал о времени, когда заблестит вода на сухих возвышенных водоразделах, то будет социализмом (с. 323).

… раз сказано, земля – социализм, то пускай то и будет (с. 289).

2) Большая степень овеществления – коммунизм, социализм, революция могут мыслиться и как конкретная вещь, тело[24]24
  Вспомним мысль В. Н Топорова о том, что в мифе всё воспринимается как вещь (Топоров 1973).


[Закрыть]:

– А где же социализм-то? – вспомнил Дванов и поглядел во тьму комнаты, ища свою вещь; ему представилось, что он его уже нашел, но утратил во сне среди этих чужих людей (с. 275). – Ср. в «Сокровенном человеке»: Пролетариат – честный предмет (с. 80).

Дванов… берег коммунизм без ущерба… (с. 498). -^ Ср. в «Котловане»: Мужик же всю свою жизнь копил капитализм… (с. 127).

– … Гебе была дана власть, а ты бедный народ коммунизмом не обеспечил (с. 368).

Ишь ты, человек какой спит – хочется ему коммунизма – и шабаш… (с. 407).

Черты его личности уже стерлись о революцию… (с. 273).

Последний пример интересен тем, что демонстрирует сложную диалектику общего и конкретного (об это см. Свительский, 1970) в языковой картине мира платоновского текста: с одной стороны, в слове революция сохраняется представление обобщенного характера о социальном процессе, по природе – общеязыковое; но с другой стороны, и эта обобщенность в языковой картине мира сохраняет приметы овеществления, опредмечивания (сочетание со стерлись о…).

В языке революционной эпохи также существовала тенденция овеществленного представления общественно-политической лексики. Это фиксирует язык произведений писателей революционной эпохи.

Пожалуй, наиболее близкий А. Платонову тип овеществления – в речи героя А. Неверова[25]25
  Здесь и далее цитируется по: Александр Неверов. Я хочу жить. М: Сов. Россия, 1984. В дальнейшем указывается только страница издания.


[Закрыть]:

– … У меня на уме капитализма стоит. Сурьезная штука, если поперек пустить. Весь губземотдел опрокинет (Андрон Непутевый, с. 107).

Например, у Бруно Ясенского[26]26
  3десь и далее цитируется по: Бруно Ясенский. Избранное. М.: Правда, 1988. В дальнейшем указывается только страница издания.


[Закрыть] – уже более близко к общеязыковой модели:

… Пусть другие вывозят социализм на своем горбу … (Заговор равнодушных, с 270).

Для слова социализм сохранена общеязыковая модель метонимического переноса, и фразеологизм отвлеченной семантики употреблен в нормальном контексте.

У Б. Пильняка – овеществление оправдано установкой авторской позиции на конкретно-образную поэтизацию изображаемого[27]27
  Здесь и далее цитируется по: Борис Пильняк. Повесть непогашенной луны: Рассказы, повести, роман. М.: Правда, 1990. Далее при цитации указывается только страница издания.


[Закрыть]:

… это было время, когда уже отгромыхивала революция (Человеческий ветер, с. 98).

… ей образования никакого не давалось, в громе революции (Там же, с. 124).

… огромный жернов революции смолол Ильинку (Голый год, с. 340).

Но и у Б. Пильняка отчетливо просматривается отвлеченно-переносный план (модус сравнения не исключен из плана содержания).

И в поэзии Октября при конкретно-образном представлении общественно-политической лексики сохраняется отвлеченно-переносный план. Модус сравнения может быть даже развернут из плана содержания в план выражения – у Н. Асеева[28]28
  Здесь и далее стихи революционных поэтов цитируются по: Поэты – Революции: Русская поэзия первых десятилетий Советской власти о Великом Октябре. – М.: Правда, 1987. В дальнейшем указывается только страница издания.


[Закрыть]:

Революцию сравнивают -

кто с любимой.

Кто с вихрем.

кто с тканью.

цветущей пестро… (с. 69).

А в языковой картине мира героев А. Платонова реализуется прямой, буквальный план значения. Причем, перед нами – не просто обычное Семантическое приращение смысла, известное любому художественному тексту, но полное вытеснение общеязыкового концептуального содержания слов коммунизм, социализм, революция: семантические компоненты «социальный процесс», «общественный строй», «изменение общественного строя» и пр. у А. Платонова отсутствуют. Общеязыковая предметная отнесенность меняется полностью. Тождество же знака поддерживается лишь на ценностном и мотивационно-прагматическом уровне: эти слова – выразители безусловной позитивной ценности и в качестве таковых могут быть употреблены для обозначения любого положительно окрашенного для данной личности фрагмента реальности (как правило, из мира природы или человека).

Далее мы покажем, что социальное в языковой картине мира героев мифологически переосмысляется или как антропологическое, или как природное, «метафизическое» (по Ю. И. Левину), «натурфилософское», или как производственно-технологическое (продукт, изделие), трудовое. Все это сопровождается многочисленными нарушениями в отображении пространственно-временных и причинно-следственных закономерностей.

1.2. Антропологизованное представление общественно-политической лексики

Одной из наиболее характерных черт языка А. Платонова многие исследователи считают антропопогизацию предметов, признаков и процессов окружающего мира (Кожевникова 1989, с. 71). Антропологизация понимается нами как локализация социальных сущностей и явлений в мире человека в широком смысле (включая антропоморфизм – уподобление человеку). В свою очередь, такое антропологизованное представление мира рассматривается как один из важнейших признаков мифологического мышления (Топоров 1973, Фрейденберг 1978, Дьяконов 1990, Маковский 1995 и др.).

На наш взгляд, в антропологизованном представлении общественно-политической лексики А. Платоновым можно видеть три категории явлений: 1) осмысление слов общественно-политической лексики как атрибутов человеческого тела, свойств и признаков человека, принадлежности к миру человека; 2) противоположный процесс – одушевление общественно – политической лексики, то есть осмысление самих этих концептов в качестве «живых субстанций», приписывание им статуса субъекта, источника активности в мироздании; 3) овеществление ключевых символов революционной эпохи как совмещение 1) и 2).

1. Коммунизм, социализм, революция и др. могут мыслиться в качестве некой вещественной субстанции, призванной, словно пуповиной, соединить людей, экзистенциально приговоренных к «отдельности» существования.

Пример из «Чевенгура»:

… пролетариат прочно соединен, но туловища живут отдельно и бесконечно поражаются мучением: в этом месте люди нисколько не соединены, поэтому-то Копенкин и Гэпнер не могли заметить коммунизм – он не стал еще промежуточным веществом между туловищами пролетариата (с. 492).

В этом примере также отражена такая черта языковой картины мира героев А. Платонова, как невозможность воспринять неантропологизованное, невещественное состояние жизни, людей, общества (не могли заметить коммунизм…)

Ср. в другом фрагменте высказывание Чепурного:

Здесь, брат, пролетарии вплотную соединены! (с. 372).

Перед нами – буквальное переосмысление лозунга Пролетарии всех стран, соединяйтесь/; пролетарии соединены телами, а не в социально-политическом объединении.

Социализм в «Чевенгуре» тоже может быть представлен в виде сущности, объединяющей людей на телесном уровне:

…он [Дванов] представлял себе их голые жалкие туловища существом социализма (с. 491).

Нетрудно заметить, что в указанных примерах на остаточном уровне все же представлен фрагмент общеязыкового концептуального содержания данных лексем – 'представление об общности людей'; но он полностью трансформировался по принципу мифологического редукционизма – сведение форм социальной жизни к формам жизни биологической, антропологической.

Своего рода пределом антролологизованного представления концептов типа революция, социализм, коммунизм в языковой картине мира героев и автора платоновской прозы является их непосредственная покализованность в человеческом теле – в качестве атрибута человеческого тела (или какой-либо его части – лица, например), в качестве свойства тела – причем, по обыкновению, нерасчлененно представлены физические и психические свойства (об этом см. Вознесенская 1995) – или даже вещества в теле.

Революция в «Чевенгуре» предстает как раз таким вещественным свойством человеческого тела, которое – можно воспринять органами чувств: Только революции в ихнем теле не видать ничуть (с. 520). Революция выступает как характеристика духовных способностей человека:

… Копенкин имел в себе дарование революции (с. 320).

Но и такая характеристика не осознается абстрактным свойством – она обязательно мыслится в качестве конкретно воспринимаемой принадлежности (имел в себе). Ср. в «Котловане»:

… в их теле не замечалось никакого пролетарского таланта труда… (с. 101).

Революция как чувство; сущность психическая в мифологической языковой картине мира как бы материализуется в нечто физически ощущаемое, – и должно, следовательно, обладать пространственными координатами, точкой локализации:

– Не ошибись: революционное-то чувство в тебе, сейчас полностью?

Гордый властью Достоевский показал рукой от живота до шеи (с.296).

Коммунизм в «Чевенгуре» является таким же вещественным свойством тела:

… Каждое тело в Чевенгуре должно твердо жить, потому что только в этом теле живет вещественным чувством коммунизм (с. 343).

… хорошее же настроение Копенкин считал лишь теплым испарением крови в теле человека, не означающим коммунизма (с. 384).

Отчего во мне движется вперед коммунизм? (с. 463).

Теперь люди молча едят созревшее зерно, чтобы коммунизм стал постоянной плотью тепа (с. 471).

– … где ж ты ищешь его [коммунизм], товарищ Копенкин, когда в себе бережешь? (с. 391).

– … Разве в теле Якова Титыча удержится коммунизм, когда он тощий?… (с. 497).

[Луи]… Коммунизм ведь теперь в теле у меня – от него не денешься (с. 394).

Ср. в «Котловане» – Жачев о девочке Насте:

– Заметь этот социализм в босом теле (с. 133).

… чтобы в теле был энтузиазм труда (с. 121).

Причем чувство или свойство это не врождено человеку, но может быть механически перенесено в его тело:

Спускай себе коммунизм из идеи в тело – вооруженной рукой (с. 373).

Общественно-политическая лексика как атрибут части тела; вот фрагмент рассуждения Захара Павловича о любви:

– … У всякого человека в нижнем месте империализм сидит… Александр не мог почувствовать империализма в своем теле (с. 240).

Или диалог Чепурного и пришедших в Чевенгур цыганок:

– А коммунизм выдержите? […]

– … Кто капитализм на своем животе перенес, для того коммунизм – слабость (с. 499).

В «Ювенильном море»:

Вермо наклонился с седла, чтобы лучше разглядеть классовое зло на лице Босталоевой (с. 37).

Герои А. Платонова как носители мифологической языковой картины мира не могут воспринять абстрактную сущность, если она не обладает телесным или любым иным вещественным воплощением. Вот в «Котловане» – Вощев смотрит на умершую девочку:

…он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении (с. 186).

От коммунизма, социализма, революции в роли отдельного свойства/качества тела в языковой картине мира вполне обоснован мифологический переход к возможности полного замещения общественно-политической лексикой обозначения всей человеческой личности. В «Котловане» Сафронов говорит про потерявшего сознание Жачева:

– Пускай это пролетарское вещество здесь полежит – из него какой-нибудь принцип вырастет (с. 114).

Для мифологической языковой картины мира естественным представляется неразличение существа и вещества – равно как и возможность их взаимозаменяемости.

Очевидно, что рассмотренные выше случаи антропологизованного представления в языковой картине мира концептуального содержания слов общественно-политической лексики полностью расходится с общеязыковым концептуальным содержанием:

– по денотативному компоненту – отсутствие в общеязыковом содержании фрагментов телесности, вещественности, локализованности в пространстве;

– по интерпретационному компоненту – переход абстрактного типа отображения реальности в конкретное, понятийно-логического в образное, а также осмысление психического как физического.

2. Другой стороной антропологизованного представления общественно-политической лексики в языковой картине мира художественной прозы А. Платонова является своеобразное олицетворение – осмысление концептов типа коммунизм, социализм, революция в качестве одушевленных субъектов деятельности, приписывание им свойств и характеристик живых существ. На наш взгляд, это – наиболее крайний случай мифологизации. Ведь при нем полностью разрывается связь концептуального содержания слов общественно-политической лексики у А. Платонова с их общеязыковым содержанием (где отсутствует даже минимальная возможность олицетворенного представления общественно-политической лексики).

От концепта вещества, свойства мифологическое сознание делает переход к концепту живого существа', в мифе вообще ослаблено разграничение между одушевленным и неодушевленным – можно сказать, что в нем практически все сущее одушевлено.

Революция в «Чевенгуре» становится персонифицированной одушевленной силой, она наделена способностью к активному влиянию на мир, «заряжена на действие». Этому переходу способствует модель метонимического переноса, характерная для языка революционной эпохи (ср. партия велела…). Например, революция в «Чевенгуре» может характеризоваться присущими только живому существу действиями и состояниями:

Революция завоевала Чевенгурскому уезду сны и главной профессией сделала душу (с. 376).

… в России революция выполола начисто те редкие места зарослей, где была культура… (с. 307)

… Заголится вся революция и замерзнет насмерть… (с. 292). Революции могут быть приписаны атрибуты живого существа:

Дванов объяснил, что разверстка идет в кровь революции и на питание ее будущих сил (с. 325).

Дванов понял…, что у революции стало другое выражение лица (с. 336).

Любопытно, как общеязыковой перенос по функции для глаголов движения идти, приходить и т. п., вполне нормативный для употребления в значении процесса по отношению к неодушевленным сущностям (типа время придет, дождь идет), у А. Платонова возвращается к первозданному представлению о действии одушевленного субъекта Это достигается избыточной характеризацией действия признаком со значением конкретного способа передвижения, присущего лишь живому существу.

– И знать нечего: идет революция своим шагом (с. 309).

Или – пространственным/временным детерминантом конкретизирующей семантики, возвращающим глаголу идти значение передвижения одушевленного лица:

Чем дальше шла революция, тем все более усталые машины оказывали ей сопротивление (с. 342). Олицетворение действия поддержано здесь и дальнейшим контекстом – одушевленным представлением мира машин и изделий (машины и изделия сопротивлялись ей).

Революция прошла, как день… (с. 469).

Революция миновала эти места, освободив поля под мирную тоску, а сама ушла неизвестно куда… (с. 470).

Социализм в «Чевенгуре» тоже может быть осмыслен как живая материя, и в качестве таковой он способен самозарождаться (а не создаваться, строиться как искусственное, неживое явление):

… побеседовать о намечающемся самозарождении социализма среди масс (с. 256).

Социализму приписана способность совершать действия, присущие миру живой природы:

Социализм придет моментально и все покроет (с. 297).

Ср. в «Котловане»:

Социализм обойдется и без вас, а вы без него проживете зря и помрете (с. 98).

Ведь спой грустных уродов не нужен социализму (с. 165). В «Ювенильном море».

– … у нас нет воды, ее не хватит социализму… (с. 36).

Коммунизм в языковой картине мира героев и автора «Чевенгура» также

может осмысляться в качестве персонифицированного, одушевленного существа:

Значит, в Чевенгуре уже есть коммунизм, и он действует отдельно от людей (с. 463).

– Так ты думаешь – у тебя коммунизм завелся? (с. 472).

Коммунизму могут быть приписаны антропоморфные свойства. Он, к

примеру, обладает волей:

Он думает, весь свет на волю коммунизма отпустил… (с. 381).

Он способен испытывать чувство ожидания:

… коммунизму ждать некогда… (с. 410).

Он способен испытывать нужду в чем-либо:

… словно коммунизму и луна была необходима… (с. 465).

Но олицетворение общественно-политической лексики в языковой картине мира А. Платонова не ограничивается этими тремя ключевыми словами. В «Чевенгуре» – для слова буржуазия, а в «Котловане» – для слова капитализм (капитал) укажем аналогичную позицию активного одушевленного деятеля:

… если так рассуждать, то у нас сегодня буржуазия уже стояла бы на ногах и с винтовкой в руках, а не была бы советская власть (с. 238).

– Ничего: капитализм из нашей породы делал дураков… (с. 87).

– … Терпи, говорят, пока старик капитализм помрет (с. 95).

– … меня капитал пополам сократил… (с. 106).

В «Ювенильном море» партия обладает способностью любить :

– Как теперь партия? – спросил Умрищев. – Наверно, разлюбит меня?(с. 25)

Олицетворение общественно-политической лексики поддерживается типовыми для дискурса платоновских героев и автора контекстами – ненормативной сочетаемостью слов общественно-политической лексики с глаголами и глагольными оборотами со значением переживаемого только по отношению к живым объектам психического чувства (любовь, ненависть, жалость и пр.). В «Чевенгуре»:

… и сердце в нем ударилось неутомимым влечением к социализму (с. 359).

– … А я смотрю: чего я тоскую? Это я по социализму скучал (с. 293–294)

Может, он тоже по коммунизму скучает… (с. 487).

Он [Захар Павлович] ничуть не удивился революции (с. 235).

В «Котловане»:

[Деревенский активист]… не хотел быть членом общего сиротства и боялся долгого томления по социализму (с. 136).

В «Ювенильном море» – Федератовна.

– Я всю республику люблю… (с. 19). В

«Сокровенном человеке»:

– Да так, – революции помаленьку сочувствую' (с. 65).

Видимо, в языке революционной эпохи существовала модель подобного антропоморфного представления общественно-политической лексики. Это, к примеру, отразил М. Зощенко – но как средство сатирической характеризации «речевой маски» своего Повествователя, то есть в качестве «остраняемой» в повествовании аномалии «чужого слова» как объекта изображения: