Текст книги "Черный Август"

Автор книги: Тимоти Уилльямз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Так, значит, она все-таки с ним спала?

Боатти пожал плечами:

– Не знаю. Так далеко в своих рассказах она никогда не заходила. Но я что-то сомневаюсь.

– А где он теперь?

– Она мне сказала, что порвала с ним лет пять назад – а они к тому времени дружили уже лет десять.

– Он был женат?

– Разведен. И жил с сыном. О его жене Розанна никогда не упоминала. Хотя как-то сказала, что вполне понимает, почему та его бросила.

– Значит, они расстались в недобрых чувствах?

– Давайте по порядку. – Боатти поднял руку. – Она жила тогда на улице Мантуи. Их семье принадлежит там дом. Розанна с матерью занимала первый этаж. Сестра жила на втором, с отдельным входом… – Он помолчал. – Розанна переехала на Сан-Теодоро лет пять назад. А до этого жила с сестрой. Они жили раздельно, но, случись у той приступ депрессии, Розанна всегда могла бы за нею присмотреть.

– А как протекала эта ее депрессия?

– Пару раз я видел Марию-Кристину в «Каза Патрициа».

– Где?

– Ну в том заведении, куда ее поместили, – около Гарласко. Очень взвинченная особа. Сразу видно, что она сестра Розанны, но спокойствия Розанны в ней нет и в помине – разве что во время самых ее жутких беспросветных депрессий. Розанна, хоть и старая дева, но была очень женственной. Хорошо одевалась, следила за собой, как вы изволили заметить. Любила нравиться, ничто человеческое ей не было чуждо. Обожала детей и делала много добра людям. Мария-Кристина – а она лет на десять моложе Розанны – гораздо резче, гораздо мужеподобное.

– И малопривлекательна?

Боатти пожал плечами.

– Она могла бы быть привлекательной. Но теперь совсем стала сдавать. Сильно прибавила в весе. Розанна рассказывала, что ей давали что-то гормональное. И лоснящаяся, щекастая физиономия. Хоть бы подкрасилась – никогда. А вот же…

– Да?

– Он с ней спал.

– Кто?

– Возможно, это тянулось годами. Может быть, Розанна была сама во всем виновата. Отказывала ему в том, чего он так хотел. В физической близости мужчина нуждается столь же остро, как и в дружбе.

– Вопрос сложный, – сказал Тротти, почувствовав, как засвербило под языком.

– Может быть, Розанна просто не могла себя заставить.

– Что?

– Отдать ему себя – свое тело. Как-то раз – вскоре после похорон матери – Розанна пошла зачем-то наверх и застала сестру и этого человека – своего приятеля – в постели. – Боатти снова пожал плечами. – Это привело Марию-Кристину в жуткое исступление. Она бросилась на Розанну с ножом. Кое-как им удалось ее успокоить, но Розанна тут же окончательно решила, что самое время отправить ее в Гарласко. В «Каза Патрициа». А сама Розанна переехала жить сюда.

– Бедняга.

– Кто?

– Джордже, вы знаете, кто был этим человеком?

Боатти покачал головой:

– Его имя мне неизвестно.

– Благодарю за помощь.

– Но я знаю человека, кому оно может быть известно.

Городская башня

«Осторожно, ведутся работы!»

Они шли вверх по Новой улице, которая мало-помалу начала оживать после продолжительного послеполуденного перерыва. Рабочие с пневматическими дрелями прокладывали в мягком грунте улицы узкую траншею.

– ЭНЭЛ проводит электрический кабель, – сказал Боатти и, сделав неопределенный жест, добавил: – А наша коалиция коммунистов и консерваторов выкладывает каменными плитами улицы, которые испокон веков были вымощены булыжником.

Пешеходами по большей части были туристы и приезжие, которые поглощали огромные порции мороженого и, не обращая внимания на производимый рабочими грохот, тщательно изучали витрины центральных магазинов, хотя большинство из них уже закрылось в преддверии феррагосто.[17]17
  Самый жаркий период лета в Италии (с 1 по 15 августа) и празднества, посвященные завершению сельскохозяйственных работ.


[Закрыть]

Чтобы повернуть на улицу Кардано, комиссару и Боатти пришлось перешагнуть через натянутую над землей веревку.

Они вышли на Соборную площадь. Дорожного движения здесь не было. Не было здесь больше и Городской башни, и площадь поэтому казалась каким-то совершенно незнакомым местом – с иным освещением, с неопределенным будущим. Обломки сооружения увезли, и, кроме уцелевшего и патетически торчавшего рядом с собором основания башни, предупредительных флажков да оградительных барьеров, мало что напоминало здесь случайному прохожему о памятнике, который выдержал восемьсот с лишним суровых зим долины По.

– Восемьсот лет? – Боатти покачал головой. – Гораздо больше. Не исключено, что какой-нибудь епископ возвел башню еще в восьмом веке, когда Город и Церковь составляли единое целое. Позднее, во времена коммуны,[18]18
  Свободный средневековый город.


[Закрыть] ее расширили и приспособили для нужд нарождавшейся буржуазии. Отсюда и ее название – Городская башня.

У подножия того, что некогда было башней, в знак памяти о четырех горожанах, погибших под ее развалинами, стоял пьедестал с мемориальной доской и несколькими венками.

– Я тогда находился на Новой улице – сидел и попивал кофе с одним коллегой, – сказал Боатти. – Не слышал ни звука. Пока не завыли сирены и не побежали люди.

Боатти улыбнулся. Он шел, засунув руки в карманы своих широких мятых брюк.

– Когда раздался грохот, две девушки пытались позвонить пожарникам. И тут на них обрушилось все здание.

– Говорят, винить некого. – Тротти положил в рот леденец. – Внутренние трещины, которые не выявил бы и рентген.

– И вы этому верите, Тротти?

– Башню, наверное, расшатала страшная прошлогодняя буря. Иначе с чего бы ей вдруг развалиться? Через восемь с лишним столетий.

– Итальянцы быстро постигают науку выживания.

Тротти остановился и взглянул на своего молодого спутника:

– Какую науку?

– А помните Джакомо Бони?

– Кого?

– В 1902 году Бони возглавлял инспекцию по надзору за состоянием архитектурных памятников в Венеции. Он-то и предупредил отцов города, что колокольня св. Марка вот-вот завалится.

– Вы что, пишете о нем статью?

– Отцы города должны были сделать выбор, и они его сделали. Убрали Бони и решили, что проблема снята. А через несколько недель, как нарочно, колокольня возьми и развались прямо посередине площади св. Марка.

Мужчины невесело рассмеялись и зашагали дальше.

На Соборной площади почти никого не было. Одинокий прелат в черной одежде и широкополой шляпе проворно вышагивал к зданиям курии. В руке он нес служебник.

Здание, к которому они направлялись, находилось на одной из узких улочек, спускавшихся от улицы Кардано к реке. Прежде там всегда была картинная галерея, но после облавы переодетых полицейских из «Костуме»[19]19
  Полиция нравов (ит).


[Закрыть] заведение закрыли, и оно шесть с лишним месяцев пустовало. Тротти слышал, что потом там открыл свое дело какой-то парикмахер из Парижа, но бывать внутри ему никогда не доводилось.

Снаружи стоял красный велосипед для прогулок по горам, горизонтальный руль которого чем-то напомнил Тротти коровьи рога.

Боатти улыбнулся, открыл дверь, и мужчины переступили порог; их встретил теплый резкий запах синтетических лосьонов. Парикмахер оторвал взгляд от копны женских волос, взглянул на вошедших, подняв брови, и растянул губы в быстрой профессиональной улыбке:

– Сию минуту, господа.

У него были раскосые глаза и желтая кожа азиата. Но торчком стоявшие волосы были почти рыжими. Одет он был в кожаные джинсы и белую рубашку, с шеи свисал узкий черный кожаный галстук.

В низких креслах сидели несколько женщин, над головами которых трудились девушки в белых халатах. Еще две женщины сидели под сушильными колпаками и читали.

– Меня зовут Пьер, и я очень рад, что вы ко мне зашли. – Парикмахер протянул руку. – Чем могу служить? – Он говорил по-итальянски с шепелявым французским акцентом. Другая его рука, державшая расческу, покоилась на узкой талии. Талию опоясывал широкий белый ремень.

– Уголовная полиция.

– Полиция? – Он напрягся.

Тротти показал свой жетон.

– Меня никто не предупреждал. – Парикмахер насупился. – А я весьма занятой человек. – Он жестом указал на клиенток. – У меня куча работы, а многим из этих дам скоро идти на праздник. Они наверняка спешат. Боюсь, что сегодня заниматься финансовыми делами у меня нет времени.

– Мы не из финансовой полиции. И пришли не для финансовых разбирательств.

Парикмахер, казалось, немного успокоился.

– Синьора Изелла. – Боатти кивнул в сторону одной из женщин, сидевших под сушилками. – Мы с комиссаром Тротти просто хотели бы поговорить несколько минут с этой синьорой.

Азиат кивнул в знак согласия. Над его желтоватой верхней губой едва пробивались усики.

– Конечно, конечно. Прошу прощения, но мне нужно работать. – Он улыбнулся, обнажив ровный ряд белых зубов, и направился к мокрой голове, которую расчесывал до прихода Тротти. Шел он коротенькими шажками, словно сомневался в надежности высоких каблуков своих туфель.

– Он пользуется косметикой, – шепнул Тротти.

– Ему пристало. – Боатти подошел к сидевшей под колпаком женщине и наклонился к ней. Женщина оторвала взгляд от «Гадзетта делла Сичилиа».

– Синьора Изелла! – прокричал Боатти, но его не услышали. Женщина недовольно сдвинула брови, в старческих водянистых глазах ее читалось неодобрение. Покоившиеся на коленях белые руки с длинными пальцами сжимали газету. К креслу, обитому искусственной кожей, была прислонена трость.

– Синьора Изелла!

Одна из девушек отошла от клиентки и, подойдя к синьоре Изелле, выключила сушилку. Потом она подняла яйцевидный колпак, вернулась на свое рабочее место и внимательно посмотрела на Тротти и Боатти в тусклое зеркало, которое целиком занимало одну стену помещения. У нее были красивые глаза и широкие лодыжки крестьянки с рисового поля.

– Что вам угодно? – обиженным тоном спросила синьора Изелла. Жесткие завитки ее белых волос туго стягивала сетка.

– Мы по поводу синьорины Беллони с площади Сан-Теодоро.

При упоминании о Беллони лицо старой женщины вроде бы смягчилось.

– Это мой друг – комиссар Тротти, – сказал Боатти.

– О Розанне я услыхала сегодня утром, – проговорила синьора Изелла. – А я-то думала, что она куда-нибудь уехала на праздники. Это ужасно. – Старая дама заплакала. – Это ужасно.

Церковь св. Михаила

Палаццо находилось за церковью св. Михаила. Чем выше над землей поднимались его стены, тем толще становились красные кирпичи, из которых они были сложены; в основании стен кирпичи были толщиной в палец. Палаццо относилось к разряду тех зданий, которые возводились медленно, веками, а потому, когда в XVIII столетии оно наконец было отстроено, его архитектурный облик слегка отличался от того, что было задумано первоначально. Доска в стене оповещала, что во время Первой войны за независимость в палаццо как-то ночевал сам король Пьемонта.

– Я собираюсь навестить сына.

Старая дама опиралась на трость, но на ногах у нее были модные туфли на высоких каблуках. Мужчины следом за ней поднялись по ступенькам к массивной деревянной двери. Синьора Изелла позвонила в отполированный до блеска медный колокольчик, и тотчас послышалось шесть щелчков отпираемого запора. В дверях появилась горничная в форменной одежде.

– Чай на троих, – властно скомандовала синьора Изелла, – со льдом.

Горничная тщательно заперла дверь и поспешила на кухню.

Синьора Изелла провела мужчин в просторную комнату и указала им на пухлый белый диван. Сама она опустилась в кресло с высокой спинкой, поставив рядом трость на мраморный пол.

В комнате пахло лаком.

Жалюзи были опущены, так что свет проникал в комнату только сверху. Задрав голову, Тротти увидел, что весь потолок, создавая иллюзию реальности, занимает фреска – в темно-синем небе порхают серафим и херувим, с цветами и фруктами устремляющиеся к молодым нимфам, мысли которых явно заняты совершенно иными материями. Роспись подсвечивалась скрытыми лампами.

– Начало XIX века, – сказала синьора Изелла. – Не слишком красиво… и довольно сильно подпорчено прошлогодней бурей. Я все жду, когда мне выплатят страховку. Сдается, похоронят, а я все буду ждать. – Она улыбнулась, обнаружив необычайно ровные и белые зубы.

Потом они приступили к беседе.

– Простите, что не поднимаю жалюзи. Летом они всегда опущены из-за жары. Для потолка это вредно. И еще из-за комаров. – Она помолчала и прибавила: – Хотя, думается, в такую засуху комаров не так уж и много.

Вскоре горничная принесла на подносе охлажденный чай и бисквиты. Когда девушка зажгла настольную лампу, Тротти заметил, что рисунок на фарфоровых тарелках был копией фрески на потолке.

– Я навещаю сына только два раза в год, – сказала старая дама, маленькими глотками отхлебывая чай. – Он живет на Сицилии, там он и родился. Летом он уезжает оттуда, спасаясь от жары, вот я и провожу с ним и его детьми пару недель в Доломитовых Альпах. – Слово «дети» вызвало у нее улыбку.

– На Рождество мы все выбираемся на Пантеллерию.

– Вы жили на Сицилии, синьора?

– Сорок пять лет. Но как только умер муж, я оттуда уехала. Вернулась в свой родной город жить с братом. Но и он – упокой Господи его душу! – несколько лет тому назад умер. А я одна-одинешенька должна справляться с этим невыносимым домом. – Она опустила чашку. – Иной раз я думаю, насколько права синьорина Беллони, живя в маленькой комнатушке. Гораздо практичнее. И слуги не нужны. – Словно в подтверждение искренности своих слов, она положила руку на грудь, прикрытую блузкой и петлями бус. – Я люблю Лоредану – свою горничную, – как собственную дочь. Но иногда я чувствую, что все-таки лучше быть одной.

– Конечно, – сочувственно произнес Тротти и кивнул.

– Одной, наедине только со своими воспоминаниями. – Она поставила чашку на стоявший рядом с креслом круглый одноногий столик. – Я прожила замечательную жизнь, такую замечательную жизнь!

– Мне кажется, вы очень любили Розанну.

– Вы ведь ее знали, комиссар. Вы знаете, каким она была прекрасным человеком. Прекрасным и очень добрым. – Синьорина Изелла пожала плечами. – Жаль, что она никогда не была замужем. Ведь семья – муж и дети – дают женщине такое удовлетворение.

– Она любила повторять, что ее семья – ученики.

Синьора Изелла окинула Боатти быстрым взглядом.

– Детей она действительно любила. Но бедняга испытывала ужас перед мужчинами. Дикий ужас.

– Не из-за своих ли религиозных убеждений?

– Религиозных убеждений?

– Кажется, она была из свидетелей Иеговы?

– Свидетелей Иеговы, комиссар? – Опровергающий жест рукой с длинными белыми пальцами. – Такая же добрая католичка, как мы с вами.

Тротти кивнул, хотя в церкви он не был с тех пор, как венчались Пьоппи и Нандо.

(С тех пор, кстати, он больше не видел и Аньезе. Аньезе, жена Тротти, во время венчания сидела рядом, но не успела закончиться основная часть церемонии, как она исчезла в компании какой-то молодой американки).

– Синьорина Беллони была привлекательной женщиной, – сказал Тротти. – И у нее не могло быть недостатка в мужчинах, которые хотели бы связать с ней свою судьбу.

– Розанна была очаровательной, очаровательной женщиной.

Тротти деликатно откашлялся:

– Я рискую показаться бесцеремонным, но…

Синьора Изелла перевела свой водянистый взгляд на лицо Тротти.

– Комиссар, вы полицейский. И, полагаю, должны выполнять свой долг…

Улыбка осветила лицо Тротти.

– Розанна была моложе меня года на два. Мы оба росли в годы фашизма, хотя встретились лишь недавно. Не хочется об этом думать, но вполне можно представить ее в те дни в форме «молодой итальянки». Ведь был же я молодым «баллилой».

Старая женщина заметно содрогнулась:

– О том времени я стараюсь не вспоминать. Для моего дорогого мужа то были несчастные, очень несчастные годы.

Молчание.

– Действительно, годы были плохие. Но я, как и Розанна, был тогда молод. И нам не с чем было сравнивать.

– Мой дорогой муж во время войны знал Муссолини. Врун, болтун и выскочка из Эмилии. И трус к тому же.

Боатти сидел в желтоватом круге света, падавшем на него от настольной лампы. Тротти не мог отделаться от впечатления, что, загородив нижнюю часть своего лица рукой, он улыбается.

– Синьора, вспомнить о фашизме меня заставили слова Розанны, которая как-то сказала мне, что в те два десятилетия – в те два несчастных десятилетия – люди хотя бы во что-то верили. Сегодня люди не признают вообще никаких ценностей.

– Розанна была прекрасным человеком. Но иногда чересчур наивным.

– Я слыхал… – Тротти замялся, – я слыхал, что она как-то чуть было не вышла замуж.

– Ничего подобного. – Синьора Изелла скрестила руки на груди.

Вновь неловкое молчание.

– Разумеется, у нее был мужчина.

– Мужчина, синьора?

– Я могу вам об этом рассказать, комиссар. Теперь, когда ее больше нет, едва ли я кому-нибудь сделаю больно, если сообщу вам, что у нее был мужчина.

– Любовник?

– Я этого не говорила.

– Друг?

– Толстенький коротышка, южанин.

– Как его звали, синьора?

– Не сицилиец – у сицилийцев перемешана норманнская и арабская кровь. Это красивая порода людей. Даже крестьяне.

– Кто был этот человек?

– Коротышка из Салерно. – Старая дама неодобрительно поджала губы. – Мне он сразу не понравился. Лизоблюд – вы, наверное, с такими сталкивались. Из тех, кто распахивает перед тобой двери, расшаркивается, целует ручку и вместо совершенных глаголов использует несовершенные. Но нос держит по ветру, так и норовит разнюхать, чего ты стоишь и что с тебя можно поиметь.

– Вы с ним встречались?

– Пару раз, когда Розанна жила на улице Мантуи. Она представила его как учителя из своей школы. А рассказала о нем гораздо позже. Мне было странно увидеть в ее доме мужчину, и, разумеется, я сразу же кое-что заподозрила.

– Кое-что заподозрили?

– Он явно был ей не пара.

– И что же вы заподозрили?

– Семейство Беллони не из бедных.

– А кто этот человек? Где он живет?

– Он, верно, надеялся с помощью Розанны прибрать к рукам все состояние семейства. А когда у него это не выгорело, он переключился на ее сестру. – Синьора Изелла слегка содрогнулась. – Как сутенер, паразитирующий на женщине из-за денег.

– Как его зовут?

– Вроде отца Розанны, точнее, ее отчима. Тот тоже был южанином и женился на богатой женщине, чтобы прибрать к рукам ее денежки.

– Кто был любовником Розанны?

– Я никогда не говорила, что Розанна и этот тип были любовниками.

– Кто он?

– По-моему, он ушел с работы вскоре после того, как Марию-Кристину поместили в приют. Уехал куда-то в Лигурию – то ли в Вентимилью, то ли в Империю, а может быть, и в Сан-Ремо. Уехал с сыном.

– Его имя, синьора?

– И вы думаете, что через столько лет я смогу его вспомнить? Имя ничтожного коротышки из Салерно? – Она усмехнулась, поглядев на Боатти, и отхлебнула чаю.

Ее редкие седые волосы были слегка подсинены.

Борис Годунов

– Ответил женский голос, комиссар.

– Это была домработница. Она приходит два раза в неделю.

Одна рука лейтенанта Пизанелли покоилась на рулевом колесе. Другой он приглаживал свои длинные прямые волосы, обрамлявшие лысую макушку.

– Слишком сексуальный голос для домработницы. Акцент вроде латиноамериканский.

– Займись-ка лучше своими делами.

– Как вам будет угодно, комиссар. А домой вам я звонить больше не буду.

Тротти откинулся на пассажирском сиденье.

– Это тебе Ева сказала, где меня искать?

– Ева-домработница? – Пизанелли пытался подавить улыбку. – С такой домработницей и я бы не прочь познакомиться.

День клонился к вечеру, но было еще очень жарко. Леденцы у Тротти кончились, и его слегка подташнивало. После сладкого чая синьоры Изеллы осталось горькое чувство. Теперь Тротти охватила усталость; ему хотелось закрыть глаза и уснуть. Но когда за рулем сидел Пизанелли, он предпочитал глядеть в оба. С регулярными интервалами мимо них проносились огромные щиты, выстроившиеся, словно охранники, вдоль рисовых полей и рекламирующие продукцию городских скорняков и кастрюли из нержавеющей стали.

Купол собора и обстроенные лесами башни на площади Леонардо остались позади на западе.

Пизанелли включил радио и настроил его на станцию, передававшую классическую музыку. «Борис Годунов». Когда автомобиль проезжал под каким-нибудь мостом или катился вдоль высоких кирпичных заборов, музыка пропадала.

Они добирались в Гарласко проселочными дорогами. Время от времени Пизанелли обгонял велосипедистов и грузовики с уединенных ферм.

– Спасибо тебе.

– За что, комиссар?

– За то, что заехал за мной. От этого Боатти меня уже начало мутить.

– Но настроен он, кажется, очень дружелюбно?

– Боатти хочет писать книгу.

– О чем?

– О работе полиции.

Пизанелли захохотал.

– И поэтому он вас разыскал?

– Ему хочется написать о смерти Розанны.

– А я думал, что он журналист. – Пизанелли взглянул на Тротти. – Похоже, он вам не нравится?

Они ехали по однообразной сельской местности. Над полями, между землей и небом, висела тусклая дымка. Летняя зелень начала уже буреть. Тротти не мог отделаться от чувства, что дождя вообще никогда больше не будет. Глобальное потепление, дыра в озоновом слое…

Жара, и в самом деле, стояла невыносимая. Веки у Тротти отяжелели. Он опустил стекло в надежде устроить сквозняк.

Сильно пахнуло навозом, и от этого запаха Тротти взбодрился больше, чем от слабого дуновения ветерка.

– Почему он вам не нравится?

– Он жалеет, что Розанна умерла слишком глупо.

– Но, вне всякого сомнения, он был сильно к ней привязан.

– Пиза, а ты никогда не замечал, что самые гуманные и благородные убеждения исповедуют марксисты и благочестивые христиане – люди, которые, как правило, отличаются крайним эгоцентризмом?

– Боатти, как и Итальянская коммунистическая партия, давным-давно перестал быть марксистом.

– Похоже, он не слишком-то опечален смертью Розанны.

– У иных и мать умрет, а они и не всхлипнут. Но это же не значит, что они совсем не страдают.

– Весьма глубокое наблюдение.

– Благодарствую за сарказм.

Тротти повернул голову и взглянул на Пизанелли:

– Хорошо, что ты меня оттуда вытащил. – Он положил руку на плечо Пизанелли. – Хотя не уверен, что начальник квестуры будет от этого в восторге.

– У него есть дела и поважнее, чем вести за мной слежку. – Пизанелли пожал плечами. – Город вымер, и я, как и все порядочные люди, могу позволить себе небольшой отпуск. Меня звал с собой Чиприани – какие-то нелегальные переселенцы в Маласпине. – Пизанелли убрал с руля руку и сделал непристойный жест. – Да мне-то плевать. Мы пытались колонизировать Африку, а теперь африканцы колонизируют нас. Африканцы, южане и Общий рынок.

– Ты как будто манифест для Ломбардской лиги сочиняешь.

– Не люблю, когда меня заставляют слишком много работать на Меренду, – сказал Пизанелли с горечью в голосе. – Ему не понравилось, когда вчера ночью он увидел нас на Сан-Теодоро вместе.

– Раз тебе не по душе южане, в полиции тебе делать нечего.

– А денек-то что надо, комиссар. И дождя опять нет. Город вымер, кроме Меренды и его приятелей из отдела убийств. – Пизанелли махнул рукой в сторону рисовых полей, высохших канав и длинных рядов подпорок. – Давайте лучше наслаждаться путешествием, забудем о квестуре.

– И о прокурорше из Рима с красивыми ногами?

– Лучше расскажите мне о Еве-домработнице, комиссар. У нее ножки хорошие? Она что, бразильянка?

– Да, пора тебе жениться.

Пизанелли хотел было что-то возразить, но внимание его привлек трактор «ламборгини» в облаке пыли. Он снизил скорость и обогнал его, что-то невнятно про себя пробормотав.

– Тебе нужно отдохнуть, Пиза. С женой – не с какой-нибудь девочкой, а с настоящей женщиной. Жена, отдых – и не исключено, что и волосы перестанут вылезать.

– Я уже все перепробовал.

– Ты насчет волос или жены?

– Почему вам не нравится Боатти, комиссар?

– Мне не нравится «Борис Годунов». Русские никогда не сочиняли таких мелодий, как Верди, Леонкавалло или Пуччини.

– Почему вам не нравится Боатти?

Тротти повернул голову:

– Я не говорил, что он мне не нравится.

– Вы что-нибудь узнали от него о Беллони?

– Он и впрямь хочет писать книгу о работе полиции.

Пизанелли улыбнулся:

– А что, собственно, знает комиссар Тротти о работе полиции? Вы случайно не сказали ему, что он мочится против ветра?

– Скорее всего, у Розанны Беллони действительно был любовник, – любовник, которого она, сама того не ведая, делила с сестрой. Южанин, положивший глаз на состояние семейства. А синьор Боатти в данный момент находится в начальной школе Джероламо Кардано, пытаясь что-нибудь разузнать об этом человеке. Человек этот некогда там тоже преподавал.

– Любовник? – Улыбка медленно сошла с лица Пизанелли. – Деньги Розанны после ее смерти переходят к ближайшим родственникам – Марии-Кристине и другим ее братьям и сестрам.

У Берегуардо они повернули налево, и через несколько минут машина загромыхала по мосту через По.

– А знаете, – сказал Пизанелли, – если, как утверждает доктор, Розанну Беллони убили в воскресенье днем, то во всем доме тогда никого не было.

Тротти взглянул на Пизанелли.

– О точном времени смерти с уверенностью можно говорить только после вскрытия.

– Главный вход в воскресенье был закрыт. Можно предположить, что незадолго до смерти Розанна была в доме одна.

– Когда вскрытие, Пиза?

Пизанелли оторвал правую руку от руля и растопырил пальцы.

– На верхнем этаже – никого: ваш приятель Боатти уехал с женой к родственникам в Верчелли. На первом этаже – лавка. Она принадлежит синьору Синьорони и его жене. Небольшой магазин канцелярских товаров, обслуживающий конторы и школы в квартале Сан-Теодоро. Магазин был закрыт, а потому ни синьора Синьорони, ни кого-либо другого в лавке или в складских помещениях за ней быть не могло.

– А вот синьора Изелла была уверена, что Розанна Беллони на выходные уехала.

– Куда?

– Обычно она навещала своего брата – своего сводного брата – в Фодже.

На лице Пизанелли расцвела самодовольная улыбка:

– Покуда вы, комиссар, прохлаждались на речке и ели ризотто, я выполнял кое-какие поручения – ваши же поручения.

– Slofu[20]20
  Slow food (искаж, англ).


[Закрыть] – и очень дорого.

– Что? – Пизанелли нахмурил брови.

– Slofu – так говорит Боатти. В противоположность fasfu.[21]21
  Fast food (искаж, англ).


[Закрыть]

– Fast food, – произнес Пизанелли, поправив Тротти.

– Да называй как хочешь, а за тарелку ризотто Боатти выложил больше, чем я зарабатываю в месяц.

– Пора бы нам зарплату прибавить. – Пизанелли пригладил сбоку волосы. – Мне уже приходится отказываться от ленча.

– Из тебя когда-нибудь выйдет хороший полицейский.

Пизанелли посмотрел на Тротти.

– Двенадцать лет я от вас это слышу. – В его голосе слышалась обида. Он перевел взгляд обратно на дорогу. – Днем главный вход в том доме на Сан-Теодоро всю неделю остается открытым. Его запирают только на ночь и по воскресеньям. Если кто-нибудь звонит, нужно спуститься вниз и отпереть дверь. Автоматического замка там нет.

– А это означает, что у убийцы Розанны был собственный ключ от главного входа.

– Или, комиссар?

– Или же убийцу пригласили заранее.

– Из вас когда-нибудь получится хороший полицейский, комиссар.

– Когда-нибудь.

Роберти

Сон у Тротти как рукой сняло.

– Кто живет на втором этаже?

– Его целиком занимает семейство Роберти.

– Кто эти Роберти?

– Они живут на втором этаже уже больше двадцати лет – с тех самых пор, когда доктор Роберти учился здесь в университете. Он защитил здесь диссертацию и уехал в Турин или куда-то еще.

– Куда-то еще?

– Доктор Роберти жил в Турине, но работал еще и в Варезе. Он из богатой семьи и мог позволить себе снимать квартиру на Сан-Теодоро.

– Зачем ему это было нужно?

– Он надеялся, что ему предложат интернатуру в городской больнице. В конце 60-х женился и с тех пор наезжает сюда примерно раз в месяц. Иногда прочтет лекцию-другую в университете.

– Где ты все это раскопал, Пизанелли?

– А почему вам не нравится Боатти, комиссар?

– Пизанелли, почему ты никогда не отвечаешь на мои вопросы?

– Какие еще вопросы?

– На все те вопросы, что я тебе задаю.

– А я вас спросил, почему вам не нравится Боатти. – Пизанелли чувствовал себя задетым. – И до сих пор жду ответа.

Тротти мрачно улыбнулся.

– Я не отвечаю на ваши вопросы? – обиженным тоном переспросил Пизанелли. – Про вскрытие? Когда будет вскрытие Беллони?

– К примеру.

– Завтра утром, в одиннадцать, – Меренда тоже хочет прийти.

– Спасибо, Пиза.

– А почему вам не нравится Боатти, комиссар?

Тротти молчал.

– Вы на него осерчали, потому что он не изображает страданий. А он правда заплатил за вас в ресторане?

– Как-нибудь, Пизанелли, я сделаю ризотто с лягушачьими лапками и накормлю тебя им до отвала. Будешь тогда говорить про свои slofu и fasfu.

– А вы познакомите меня с Евой-домработницей?

– Откуда ты все разузнал о Роберти?

– Комиссар, почему вы никогда не отвечаете на мои вопросы?

– Откуда ты все разузнал о Роберти?

Вздох.

– Я сходил на Сан-Теодоро и кое с кем поговорил.

– Какая у Роберти специальность?

– Везде много старух, которые коротают время за полузашторенными окнами и всегда рады поделиться своими знаниями с привлекательным молодым офицером полиции. А поскольку, как известно, я наделен и известной чуткостью, и поистине женской интуицией…

– Фаллократ ты. Как и все прочие в квестуре.

Пизанелли сдвинул брови и сосредоточил внимание на дороге.

– Так что дальше, Пизанелли?

– А вы не забыли одну вещь, комиссар?

Тротти пожал плечами.

– Вы помните, как меня любила бригадир Чуффи? И вам прекрасно известно, что фаллократом она меня не считала.

– Бригадир Чуффи мертва, – сказал Тротти холодно. – Какая специальность у Роберти, Пиза?

– Дерматология и ВБ.

– Что?

– Венерические болезни. – Лицо Пизанелли озарилось неторопливой мальчишеской улыбкой. – Года два назад в ту квартиру переселилась дочка Роберти.

– Почему?

– Она учится в университете. Изучает науку о человеческой коммуникации.

– А почему не в Турине?

Пизанелли помотал головой, отчего его длинные волосы выбились из-под воротника рубашки.

– За огромную квартиру в центре одного из самых дорогих на всем полуострове городов Роберти двадцать с лишним лет платит по расценкам 60-х годов. А город наш дорогой потому, что в нем, считается, один из лучших итальянских университетов.

– Считается?

– Мы, итальянцы, – простодушные жертвы собственной риторики. Стоит тебе несколько раз что-нибудь повторить, и ты сам начинаешь в это верить. Не исключено, что это лучший университет в Италии.

– Правда, что итальянские университеты не дотягивают до международных стандартов?

– Лучший университет далеко не всегда хороший университет.

– Поэтому ты и бросил свою медицинскую учебу?

Пизанелли не ответил. Он помолчал и сказал:

– Италия – единственная страна в Европейском сообществе, где окончание университета еще не дает человеку права работать по своей специальности. Хочешь стать доктором философии – отправляйся за границу.

– А правда, что Ломбардская лига хочет, чтобы в каждой провинции Ломбардии был свой университет?

– Похоже, вы думаете, комиссар Тротти, что я голосую за Ломбардскую лигу?

– За нее голосует больше двадцати процентов населения. А если учесть еще тех, кто переехал сюда с юга и голосует против, то получится, что за Ломбардскую лигу выступает около сорока процентов коренного населения Ломбардии.

– Так или иначе, а в большинстве провинций Ломбардии уже есть свои университеты. И голосуют за Ломбардскую лигу не для того, чтобы рядом с домом тебе построили университет. – Пизанелли снова пробежал рукой по волосам. – Если бы Розанна Беллони отремонтировала свой дом, а потом стала бы сдавать квартиры студентам, она могла бы иметь с них в десять раз больше денег, чем с Роберти.