Текст книги "Черный Август"

Автор книги: Тимоти Уилльямз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Тимоти Уилльямз
Черный август

Эта книга посвящается моим давним друзьям: Вилме, Линде, Анник, Бьянке, Джулии и Кристине.

Удовольствий в жизни Тротти было немного. Он говорил себе, что уже состарился и что с возрастом достиг известного спокойствия духа. У него было мало друзей и еще меньше пороков. Умиротворенность.

Свидетель

6 августа, понедельник, 23 часа 15 минут

Комиссар Тротти пробрался сквозь толпу, обступившую тело, и опустился около него на колени. Последние следы трупного окоченения.

– Скончалась дня два назад.

Сильно разбитое лицо было покрыто засохшей кровью.

Темная корка запекшейся крови проглядывала и сквозь длинные светлые волосы на затылке. Женщина укладывала их в пучок.

В заливавшем небольшую спальню неоновом свете кружились мухи. В воздухе висел запах смерти. Вокруг тела с напряженными, ярко освещенными лицами стояли, склонив головы, люди; появление комиссара Тротти принесло им явное облегчение.

Сдержанным тоном, но не без самодовольства в голосе полицейский еще раз повторил Тротти на ухо:

– Синьорина Беллони скончалась пару дней назад. Она здесь жила.

Женщина лежала на полу лицом вниз. Ночная рубашка на ней задралась, обнажив бледные бедра. Она была босой. А изпод кровати выглядывала пара аккуратно поставленных матерчатых домашних туфель.

Простыни съехали с узкого матраса. На них и на полу виднелись темные пятна. Рядом с трупом валялся журнал, изданный обществом свидетелей Иеговы. Библейский рисунок на обложке был запачкан кровью.

Кровь натекла изо рта синьорины Беллони и на выложенный керамической плиткой пол.

Тротти все еще склонялся над трупом, когда в сопровождении молодой женщины – прокурора республики пришел Меренда. Заметив Тротти, он недоуменно приподнял брови, но ни тот ни другой не проронили ни слова. Меренда приблизился к трупу. Не наклоняясь и сохраняя на лице маску профессионального безразличия, он посмотрел на тело. Полицейский в форме – агент Дзани – хриплым голосом доложил ему об обстоятельствах ужасной находки.

Потом появился врач.

Доктор Бернарди принес с собой черный кожаный портфель. Хотя время уже близилось к полуночи, под короткими рукавами его рубашки проступали пятна пота. Он был молод и казался в комнате посторонним: от него пахло дезинфицирующими растворами, одеколоном и невинностью. Он провел рукой по своим редким волосам и мельком взглянул на Тротти, с которым они были знакомы. Поздоровавшись за руку с комиссаром Мерендой и обезоруживающе улыбнувшись прокурорше, он опустился возле трупа на колени.

– Ужасно, – едва слышно пробормотал доктор.

– Господи, где же фотограф? – раздраженно спросил Меренда, оборачиваясь к Дзани.

Тротти уже поднялся, сделал шаг назад и обрадовался, когда заметил Пизанелли; тот стоял в своей замшевой куртке нараспашку, прислонившись к дверному косяку и засунув руки в карманы.

Тротти протиснулся к нему сквозь толпу.

– Давайте-ка отсюда сматываться, лейтенант Пизанелли, – шепнул он нетерпеливо.

– Ужасно. – Доктор снова пробежал рукой по своим волосам цвета соли с перцем. Потом принялся натягивать на руки неприятно заскрипевшие резиновые перчатки. Подобно актеру на сцене, он стал центром всеобщего внимания.

Никто, казалось, и не заметил, как комиссар Тротти и лейтенант Пизанелли покинули маленькую квартирку.

Monopolio dello stato[1]1
  Государственная монополия (ит).


[Закрыть]

– А на комиссара Меренду вы никогда не любили тратить время, – усмехнулся Пизанелли, спускаясь с Тротти по лестнице; он так и не вытащил руки из карманов своей потертой куртки.

– Я вообще никогда не любил тратить время на трупы.

– Года два назад вы спокойно могли уволиться, комиссар.

– Первые трупы я увидел еще в 1944-м. Это были двое партизан – ребята разве что чуть постарше меня. Repubblichini[2]2
  «Псевдореспубликанцы», фашисты (приверженцы республики Сало в 1943 г, в Италии).


[Закрыть] подвесили их к дереву и оставили истекать кровью. – Тротти подавил внутреннюю дрожь. – На обоих были красные шарфы, а руки им отрезали.

Этот дом был построен в начале 19-го столетия, но в отличие от многих других старых зданий в центре города модернизировать и облагородить его еще не успели. Стены нуждались в свежей охре. Ступеньки грязной каменной лестницы стерлись от старости.

– С тех пор эта картина – непременная часть моих ночных кошмаров, – сказал Тротти, взяв Пизанелли под руку. – Рад тебя видеть, Пиза. Не пойму только, зачем ты меня вызвал. Я уж было собрался выключить телевизор и идти спать.

Миновав три лестничных пролета, они очутились во внутреннем дворике. В падавшем сверху анемично-желтоватом свете электрической лампочки можно было видеть, что ни о самом дворике, вымощенном булыжником, ни о разбитых здесь цветочных клумбах никто не заботится. Треснутые цветочные горшки, куст вьющейся розы, нуждающийся в обрезке. У дальней стены стояла мешалка для цементного раствора: куча цемента была закрыта от дождя куском полиэтиленовой пленки.

– А прокурорша очень симпатичная. Как по-вашему, комиссар?

Синьорина Амадео из Рима.

За деревянными воротами дворика, на площади Сан-Теодоро, завыла сирена «скорой помощи». Пизанелли улыбнулся своей волчьей улыбкой:

– И ноги красивые.

Маленькая дверца в деревянных воротах резко распахнулась, и во дворик ворвались несколько мужчин со складными носилками. На них были круглые белые шляпы, белые халаты и белые ботинки. Следовавший за ними Брамбилла – фотограф из лаборатории – заметил Тротти и Пизанелли. Поднимаясь по лестнице, Брамбилла перешагивал сразу через две ступеньки и чему-то улыбался. Большая фотокамера била его по ляжке.

– Кто она, Пизанелли?

– Прокурорша?

– Покойная.

– Вы ее знали, комиссар.

– Потому ты и оторвал меня от телевизора? – Тротти поглядел на лейтенанта Пизанелли и нахмурился. – Когда человек так изуродован, узнать его нелегко.

– Она была директрисой в школе.

В темных глазах Тротти ничего не отразилось.

– Убийство – не мое дело, Пизанелли. Это работа Меренды: он начальник отдела по расследованию убийств. – Тротти задумчиво развернул леденец и положил его в рот. – Просидеть август в городе… Можно придумать что-нибудь поинтереснее, чем разбираться с трупами. И плясать под дудку Меренды.

– В 1978 году она была директрисой в школе, где училась Анна Эрманьи.

– Кто?

– Анна Эрманьи, девочка, которую похитили. Помните? Вы тогда еще ходили в школу разговаривать с ее учителями.

Во рту у Тротти позвякивал леденец.

– Директриса с пучком.

– Беллони? – Правой ладонью Тротти шлепнул себя по лбу.

– Вы сейчас леденцом подавитесь, комиссар.

– Розанна Беллони? Я и не знал, что она тут жила.

– Лет пять с лишним, комиссар.

– Но труп так… – Тротти замялся. – Когда Дзани сказал, что это синьорина Беллони, я не увидел связи. Она, наверное, располнела.

– Теперь она мертва.

– Почему?

– Почему? – Пизанелли пожал плечами в своей замшевой куртке. – У меня нет магического кристалла. Я простой полицейский, комиссар.

– Кому вообще могла понадобиться смерть Розанны Беллони?

– Будем надеяться, что Меренда это выяснит.

Тротти бросил на Пизанелли еще один колючий взгляд и произнес:

– Я с ней несколько раз встречался. И она мне нравилась. – Он поворочал во рту леденец, вздохнул и утомленно опустился на каменную скамью. – Потом мы потеряли друг друга из виду. Она по-прежнему работала в школе?

– Беллони уволилась лет пять назад. – Пизанелли продолжал стоять. Он кивнул в сторону здания. – Палаццо целиком принадлежит семейству Беллони. Синьорина Беллони занимала только спальню и гостиную.

– Жила почти по-спартански.

– Она никогда не была замужем.

– Досадно. – Вновь Тротти подавил внутреннюю дрожь. – Спасибо, что позвал меня, Пиза.

– Полтора часа назад нам позвонили по 113. Журналист, что живет здесь наверху. На четвертом этаже. – Пизанелли указал на освещенное окно под самой крышей.

– И ты позвонил мне?

– Ведь середина августа, комиссар. А вы с жертвой были знакомы.

– Я не видел ее много лет, – сказал Тротти и добавил: – Этот журналист хорошо знал Беллони?

– Синьорина Беллони иногда уезжала на уик-энд в Милан, у нее там родственники. Он не видел ее несколько дней, забеспокоился, ну а поскольку у него есть ключ…

– Как его зовут?

– Боатти. Джордже Боатти. Вольнонаемный.

– Имя знакомое.

– Его отец в начале 50-х занимался политикой, представлял одну из оппозиционных партий – то ли либеральную, то ли республиканскую. Так что Джордже Боатти – выходец из кругов политических.

– У нас никакого Боатти не было на учете?

– На учете?

– В 70-е годы, в Годы Инициативы.[3]3
  70-е годы – период общественно-политического подъема в Италии.


[Закрыть]

– Лет десять-пятнадцать назад Джордже Боатти занимался политикой в университете.

– «Лотта Континуа»?.[4]4
  «Непрерывная борьба» (ит.) – ультралевая нетеррористическая группа, существовавшая в Италии в конце 60-х – начале 70-х годов.


[Закрыть]

– Что-то в этом роде. – Пизанелли усмехнулся. – Все мы взрослеем.

Колючий взгляд:

– Ты меня удивляешь, Пиза.

– Рано или поздно все мы взрослеем.

– Рано или поздно?

– Что-то не пойму, куда вы клоните, комиссар.

– Да ты до сих пор в бобылях ходишь, Пиза. Не пора ли успокоиться? Каждые полгода – новое увлечение.

Широкая самодовольная улыбка:

– На этот раз все в порядке.

– На этот раз? В двадцатый раз слышу одно и то же. – Тротти покачал головой. – Расскажи мне о журналисте.

– Она очень красивая. И вы ее знаете.

Тротти поднял брови:

– Я знаю только одну молодую женщину – свою дочь. Но Пьоппи счастлива с мужем, а сейчас со дня на день ждет первого ребенка. В Болонье.

– Мне кажется, комиссар, что вы мой выбор одобрите. – Пизанелли улыбнулся с плохо скрытой гордостью. – Восемнадцать лет.

Тротти насупился:

– Восемнадцать?

– Весьма почтенный возраст.

– Да какая девчонка что-нибудь понимает в жизни в восемнадцать лет? Она тебя бросит, как и все остальные бросали.

– Уж лучше пусть бросают до свадьбы, чем после, комиссар.

Тротти отвернулся.

Неловкое молчание.

– Хотя, может быть, вы и правы, комиссар.

– Конечно, прав.

– Поначалу, кажется, я им нравлюсь, – грустно произнес Пизанелли. – А потом глаза у них стекленеют. И вся страсть их куда-то испаряется.

Тротти с улыбкой повернулся к Пизанелли.

– Все они в один голос твердят, что я трачу слишком много времени на работу.

– Расскажи мне о журналисте.

– Но сейчас вроде все будет по-другому. – Пизанелли закурил сигарету «MS» и сел, ссутулив плечи, на бордюр цветочной клумбы рядом с Тротти. Сзади волосы у Пизанелли доходили до воротника куртки, зато макушка была совершенно лысой. Ему было тридцать с небольшим, и вокруг талии у него уже начал откладываться жирок. Нижняя челюсть все больше теряла юношескую четкость линий.

– Расскажи мне об этом журналисте Боатти, Пиза.

– Боатти женат. Двое детей… две маленькие дочки.

Во дворике было прохладно. Запах сигаретного дыма смешивался со сладковатым ароматом дикой жимолости. С захода солнца прошло уже несколько часов.

(Еще один день без дождя.) Кирпичная стена все еще отдавала накопленное за день тепло.

(«Боатти обнаружил тело?»).

Деревянные ворота с грохотом отворились. К лестнице в сопровождении полицейских, обутых в тяжелые мотоциклетные ботинки, устремились два офицера-карабинера. Хотя час был поздний, на обоих карабинерах были черная форменная одежда, разукрашенная золотыми галунами, и фуражки. Заметив сидевшего во дворике Тротти, один из них крикнул: «Чао, Рино!»

Тротти не ответил. Он сидел, свесив руки между коленями.

Он даже не поднял головы. «Боатти обнаружил тело?»

– Может, убийца думал, что Беллони хранила под кроватью деньги? – произнес Пизанелли.

– Розанна Беллони. – Тротти разгрыз леденец. Он повернул голову и посмотрел на молодого сослуживца. В глазах Тротти Пизанелли увидел влажное отражение висевшей над ними электрической лампочки. – Розанна Беллони была славной женщиной. – Тротти отвернулся.

Колокола собора св. Теодоро отзвонили полночь.

Лесной орех

– Не боитесь остаться без зубов?

– Боюсь ложиться спать без сахара в крови.

– Не вернуться ли вам домой, в постель, комиссар? Меренда приехал, что вам тут делать? Если вам хочется узнать…

Жестом Тротти остановил Пизанелли. Помолчав немного, он поднялся и принялся расхаживать по дворику. Время от времени он отправлял очередной леденец в рот и громко клацал им о зубы. Он думал о Розанне Беллони. Он помнил ее улыбку.

И женственность.

Май, 1978 год. Годы Инициативы.

Тротти отправился на встречу с Розанной Беллони в школу Джероламо Кардано. Дождливый день. Привратник провел Тротти в ее кабинет.

Все словно только вчера.

– Синьорина, похитили ребенка, Анну Эрманьи.

Она сделала резкое движение рукой, и Тротти заметил, что обручального кольца на ней не было. Руки, как у девушки, – длинные тонкие пальцы, чистые, без маникюрного лака, ногти.

Белая кожа. Тротти гадал, сколько ей лет, наконец решил – лет сорок пять. Седина делала ее старше, но в ней еще было много той живой мягкости, которая после климакса у женщин обычно пропадает. Наверное, на несколько лет старше жены Тротти, Аньезе.

Она было решила, что он шутит. Но когда он повторил еще раз, что Анну Эрманьи похитили, Розанна Беллони поведала, как несколько месяцев назад к ней приходил отец девочки.

Эрманьи приходил к ней за помощью.

– И что вы ему сказали? – спросил Тротти.

– О его дочери?

– Да.

– Комиссар Тротти, собственных детей у меня никогда не было. – Еле заметный вздох под слегка приподнявшейся шерстяной кофточкой. – И я никогда не была замужем – не потому, что не хотела. – Она посмотрела на пальцы своей левой руки. – По другим причинам, говорить о которых скучно. Но в этой школе я работаю уже двадцать семь лет и все эти годы учу детей уму-разуму. За двадцать семь лет о детях – да и о взрослых тоже – можно узнать многое. И одну очень важную вещь я поняла: нельзя пытаться изменить людей. Можно им помогать, можно им что-то советовать, но нельзя пытаться изменить их, если сами они меняться не хотят. Изменять людей, заставлять их быть другими – это философия фашизма. Фашистское мышление. А нам с вами, думаю, всего этого достало.

Розанна Беллони улыбнулась, блеснув ровными зубами. В уголках ее глаз цвета лесного ореха собрались морщинки.

Тротти провел рукой по разгоряченному лицу.

В час ночи Пизанелли опять отправился наверх – туда, где сейчас, десять с лишним лет спустя, лежало мертвое изуродованное тело Розанны.

Леденцы

В половине второго ночи Тротти покинул дворик и отправился на поиски какого-нибудь работающего бара. Вернулся он с парой пластмассовых стаканчиков.

Двое полицейских выпили горячего кофе.

Прождав еще с час, они увидели, как уходил Меренда; низко опустив голову, он был погружен в разговор с хорошенькой прокуроршей из Рима. Каблуки ее туфель звонко стучали по неровной мостовой дворика, голос в неподвижном воздухе звучал хрипло.

За ними, заложив руки за спину, тяжело ступали два карабинера.

Ворота закрылись, и звук последней сирены замер в ночи.

– Попробуем что-нибудь вытянуть из этого Боатти.

– Куда мне еще жениться, если и по ночам вы меня не отпускаете?

– Не нужно было мне звонить, – сказал Тротти и раздраженно добавил: – Шел бы в медицину, Пизанелли. Или нашел бы себе какую-нибудь работенку в ратуше.

Медленно поднимаясь по лестнице, Пизанелли и Тротти миновали дверь синьорины Беллони. К двери была приколота полицейская записка, вход не охранялся. Дверь была распахнула, за ней сидел сержант. С лестничной площадки виднелись только его ноги и клубы сигарного дыма. Где-то в квартире раздавались приглушенные голоса.

– С чего это ты взял, что я останусь без зубов?

– Ну все эти кариесы, комиссар.

– Я грызу эти конфетки с конца войны, – усмехнулся Тротти. – Одно из немногих удовольствий в жизни.

– Жалко себя стало, комиссар?

– Наоборот, живу и радуюсь. – Они поднялись к последней квартире. Дверь в квартиру синьора Боатти была приоткрыта. – Розанна Беллони была на пару лет моложе меня. Она родилась в 29-м или 30-м. Мы оба росли в годы фашизма.

– А вы кажетесь моложе, комиссар.

– Все из-за леденцов. – Тротти постучал по покрытому лаком дереву и крикнул: – Есть тут кто-нибудь?

Через матовое стекло дверного окошка было видно, что в квартире горит свет. Тротти толкнул дверь. Полицейские очутились в небольшой прихожей. Стены ее были белыми, и, кроме пары восточных гравюр, ничего на них не висело.

За дальней дверью послышалось какое-то движение, и вскоре она отворилась.

– Синьор Боатти?

Мужчина перевел взгляд с Пизанелли на Тротти.

– Да.

– Комиссар Тротти из уголовной полиции.

Боатти вздохнул:

– Вроде бы я уже ответил на все ваши вопросы.

Тротти поднял руку:

– Я понимаю, время уже позднее.

– Очень позднее. – У Боатти были темные глаза, темные волосы, толстые красные губы и круглое бледное лицо. Одет он был так, словно только что вернулся с улицы; несмотря на поздний час, рубашка его казалась свежей, а синие брюки выглаженными.

– Я увидел, что у вас горит свет, – продолжал Тротти извиняющимся голосом. – Если вы не возражаете, мы зайдем.

– Слишком много вопросов за один вечер. – Боатти посмотрел на свои часы.

– Когда-то я был знаком с синьориной Беллони. Не очень близко, но, думаю, она считала меня своим приятелем.

– Приятель-полицейский? – вяло произнес Боатти.

– Вы разрешите нам войти?

Журналист снова перевел взгляд с Пизанелли на Тротти и отступил назад.

– Если вы так настаиваете. – Умное лицо его выглядело уставшим. Под глазами легли круги. – Право, не знаю, услышите ли вы от меня что-нибудь, чего я уже не говорил вашему приятелю комиссару Меренде.

Экватор

У потолка лениво вращались лопасти вентилятора.

На письменном столе красного дерева стоял бежевый компьютер. Стены были скрыты книжными полками. На дорогом персидском ковре валялись журналы – военные журналы на нескольких языках. На одном из них, свернувшись клубком, спал котенок.

– Жена уже легла спать. Будем сидеть потише. – На лице Боатти мелькнула мальчишеская улыбка. «Ему, наверное, тридцать с небольшим», – подумал Тротти, опускаясь на кожаный диван. – Сейчас она работает над одним переводом и должна высыпаться. – Подумав о чем-то, он добавил: – А дочерей взяли на праздник бабушка с дедушкой.

– У меня тоже есть дочь, – сказал Тротти, сам не зная зачем. – Замужем, сейчас ждет своего первого ребенка.

Боатти холодно улыбнулся:

– Что-нибудь выпьете, господа?

– Мы на службе.

– На службе в три часа утра?

– В такую жару так хочется пить, – невинно заметил Пизанелли.

Боатти стоял, касаясь бедрами подоконника, и смотрел в открытое окно, выходившее на площадь Сан-Теодоро и собор.

– Когда нет ветра и над долиной По висит жара, кажется, что попал в Африку, на экватор. – На какой-то миг он потерял мысль. – Может быть, минеральной воды, комиссар?

Тротти кивнул.

Боатти отправился на кухню. Тротти подошел к книжным полкам и стал рассматривать книги. Научная фантастика и детективы. Много заглавий на иностранных языках. Тротти узнал желтые корешки детективной серии, издаваемой «Мондадори».[5]5
  Миланское книжное издательство.


[Закрыть] «Il poliziotto e solo».[6]6
  «Одинокий полицейский» (ит).


[Закрыть] Тротти поморщился.

На экране компьютера замерцал зеленый свет. На стене висело несколько восточных рисунков – тигры и другие экзотические животные с китайскими пиктограммами сбоку.

– Вы ее хорошо знали, комиссар? – спросил Боатти, возвращаясь из кухни с подносом.

– Синьорину Беллони? Мы несколько раз виделись по делу одного полицейского расследования. Вне стен школы мы не встречались. Я и понятия не имел, что она могла здесь жить.

– Вы хотите сказать, что эта часть города – не слишком подходящее местожительство для ушедшей на покой школьной директрисы?

Тротти взял бутылку и налил в стакан из цветного стекла воды.

– Ничего подобного и в виду не имел. Наши пути пересеклись на профессиональной почве. Но мне она внушала симпатию и уважение. Вот и все.

Боатти поднял брови.

– Тем не менее вы считаете, что после ухода из школы она могла бы устроиться и получше?

– Меня немного удивило, что она занимала такую маленькую квартиру.

– Ей многого и не требовалось. Вообще Розанна была большим аскетом.

– Аскетом-интеллектуалом?

– Совсем нет. Ей самой приходилось пробивать себе дорогу в жизни. Очень упорно. Видите ли, у нее не было университетского образования.

– Мне пришлось оставить школу в семнадцать лет.

– Быть не может. – Боатти повернулся и поставил стакан с вином перед Пизанелли. – Урожай 1987 года. «Гриньолино», в котором нет ни капли антифриза, – добавил он почти заговорщически. – Этикетки нет, но качество высшее. – Затем он опустился на вращающийся стул перед компьютером и скрестил ноги. Нажал кнопку, и свет на экране потух. – Я был очень к ней привязан, – сказал Боатти, снова поворачиваясь к Тротти. – Мы с женой были очень привязаны к Розанне Беллони. Она так любила наших девочек. Стоило им оказаться у ее двери, как начинались объятия. Розанна знала детей и никогда не принимала покровительственного тона.

– Кто, по-вашему, мог ее убить?

– Понятия не имею. – Боатти покачал головой.

– У нее были враги?

– Розанна жила очень уединенно. Хотя, наверное, знала кучу людей. Она тридцать пять с лишним лет проработала в разных школах в этой провинции и в Милане. Она и выросла в Милане, но в нашем городе ей нравилось больше. Друзей у нее было немного. Мне доводилось видеть ее только в компании нескольких пожилых дам, которые тоже живут в этой части города. Больше ни с кем я ее никогда не видел.

– У нее были знакомые мужчины?

– Брат. Раз я его видел. Он приезжал из Фоджи на похороны племянника, погибшего в автомобильной катастрофе.

– Племянника?

– У Розанны две сестры. Одна замужем и живет в Милане. Другая…

– Да?

– Другая не совсем здорова. Какая-то форма шизофрении. В точности я не знаю… Розанна не любила об этом говорить. Долгое время Розанна с сестрой жила на улице Мантуи.

– А потом?

– Лет пять тому назад сестру обнаружили разгуливающей по городу в одной нижней рубашке. Розанна поместила ее в какой-то специальный санаторий под Гарласко.

– В психиатрическую больницу?

– Розанна была жутко расстроена. Она хотела оставить сестру здесь, в городе, но это было невозможно. Та могла… – Боатти замолчал.

– Да?

– Иногда сестра впадала в неистовство. Иначе Розанна так бы и жила с ней на улице Мантуи. Как-то раз Мария-Кристина схватила нож и…

– Вы видели сестру?

– Марию-Кристину? – Боатти кивнул. – Несколько раз. Я отвозил Розанну в Гарласко.

– Мария-Кристина может покидать санаторий?

– Кажется, она даже работает неполный рабочий день где-то в Гарласко. Они с Розанной выбирались в Фоджу. А потом были в Ливорно. Розанна к ней прекрасно относилась. – Боатти пожал плечами. – Она была по-настоящему доброй. И тем не менее…

– И тем не менее?

Боатти поднялся со стула и со стаканом вина в руке снова подошел к окну. Он смотрел через площадь на темные очертания собора св. Теодоро.

Тротти и Пизанелли хранили молчание.

– Пожалуй, Мария-Кристина была единственным человеком, кого Розанна могла бы ненавидеть.

Герани

7 августа, вторник

Когда Тротти попал наконец домой, было около пяти часов утра. Он посмотрел, как исчезают в ночи огни автомобиля Пизанелли, и стал подниматься по лестнице. Нужно бы полить герани в горшках. Повозившись с ключами, он вошел в пустой дом.

Он снял ботинки, бросил куртку на спинку стула и направился в ванную. Тротти шумно плескался под душем, и брызги воды летели на полиэтиленовую занавеску.

Там, где от сырости в ней завелся грибок, образовались темные пятна. Не мешало бы почистить и стены душевой.

«Слишком много мертвецов».

Тротти завернул кран горячей воды. По волосам на лицо потекла холодная вода. Выйдя из душевой, Тротти поглядел на себя в зеркало. «Ты старик, Пьеро Тротти, – сказал он себе мысленно. – Пора тебе на пенсию».

Когда Тротти обертывал вокруг пояса полотенце, зазвонил телефон.

Прежде чем снять трубку, он посмотрел на часы.

– Пьеро? – спросил женский голос.

Рука у Тротти слегка дрогнула:

– Кто говорит?

– Я начала тебе звонить, когда еще не было двенадцати.

– Это ты, Пьоппи? – спросил Тротти и сдвинул брови. – Как ты там? Как ты себя чувствуешь?

– Я звоню с вокзала. Мне некуда деваться.

Долгое молчание. Тротти чувствовал, как с его ног на пол стекает вода.

– Я просил тебя не звонить мне, Ева.

Голос с латиноамериканским акцентом то и дело путал «б» и «в».

– Мне нужно тебя видеть.

– Нет.

– Мне нужна твоя помощь.

– Я не могу помочь тебе, Ева. Ты должна сама помочь себе.

– Клянусь, я пробовала. – Колебание. – Пожалуйста, Пьеро.

– Давай оставим.

В трубке надолго замолчали. Шипение на телефонной линии и слабые отзвуки суеты на железнодорожном вокзале.

– Ну пожалуйста. Пьеро. У меня больше никого нет. Один ты. Ты всегда был добрым. – Голос прервался. – Пожалуйста.

– Что – пожалуйста? Я – старик.

– Я хочу домой.

Тротти глянул вниз на лужи вокруг ступней.

– Пожалуйста, Пьеро.

Он вздохнул:

– О Господи!

– Пожалуйста! – по-детски заканючил голос.

Тротти колебался.

– Раньше ты мне помогал.

Еще один вздох:

– Тебе лучше взять такси.

– Я все деньги потратила на билет на поезд.

– Заплачу таксисту, когда приедешь. – Злой на себя за слабохарактерность, Тротти опустил трубку.

За шторами угадывался рассвет.

Начальник квестуры

– Похоже, вы перешли на весьма гибкий график работы, комиссар Тротти.

После ремонта квестуры над письменным столом Тротти повесили часы в современном стиле.

– Боюсь, немного опоздал. – Было десять минут одиннадцатого.

– Я не в упрек.

– Лег спать только в шестом часу.

Начальник квестуры понимающе улыбнулся:

– В вашем возрасте, безусловно, толк в развлечениях знают.

– Я вел расследование.

– У вас мешки под глазами.

– Не больше чем обычно.

Помолчав, начальник квестуры спросил:

– Убийство на Сан-Теодоро, Пьеро?

Тротти не ответил. Он устал, и под языком у него свербило.

– Меренда уже доложил мне об этой Беллони. – Начальник квестуры поднял руку. – Дело я целиком передал в отдел по расследованию убийств.

– Рад об этом услышать.

– Меренда сидел на Сан-Теодоро допоздна. А в восемь утра был на работе.

– Комиссар Меренда – человек молодой.

– А что, возраст чувствуется? – За улыбкой начальника блеснуло лезвие власти. Начальник квестуры был из Фриули. Те долгие годы, что он прожил в долине По, на его акценте никак не отразились.

– Возраст, господин начальник?

– Маленькая шутка, Пьеро. – Быстрая неестественная ухмылка. – Вы все так серьезно воспринимаете.

Третий этаж квестуры лишили жизни, как лишают жизни разрушающийся зуб; показная новизна производила впечатление блеска и белизны зубного протеза. Итало-калифорнийская архитектура, медь и мрамор. Живая пальма в кадке, вокруг – синтетические папоротники. Вместо старого письменного стола, где когда-то сидели Джино с Принцессой, – столик из черных пластинок в полпальца толщиной. Место Джино занимала теперь выкрашенная перекисью блондинка. Объемистая грудь под синей форменной блузкой, индивидуальный жетон с компьютерным шифром. Пальцы, тяжелые от маникюрного лака и золотых колец.

(Принцесса, собака Джино, давным-давно умерла).

– Еще год-другой, господин начальник квестуры, и я перестану вас раздражать.

Начальник квестуры усмехнулся. Он подошел к Тротти и дружески положил ему руку на плечо.

– А вы и впрямь слишком чувствительны.

– Никому здесь ваша отставка не нужна. Пьеро, и вам это прекрасно известно. Вы нужны. Вы всем тут нужны.

– Я ценю вашу поддержку.

– Мы ведь дружим с вами больше шести лет. Вместе работали.

Тротти кивнул.

– Все-таки вы очень циничны, Пьеро Тротти. Иной раз мне так хочется узнать, кому вы вообще доверяете.

– Я давно убедился, что лучше всего полагаться только на самого себя.

Снова принужденная усмешка:

– Можете полагаться и на меня. – Начальник квестуры направился к своему кабинету. – И вы это тоже знаете.

Тротти, на плече которого лежала рука его более молодого начальника, вынужден был шагать рядом.

– Вы же знаете, Пьеро, что всегда можете на меня положиться?

Так и не дождавшись ответа, начальник квестуры предложил:

– Как насчет кофе? И небольшой беседы? Мы ведь так давно уже не разговаривали с вами серьезно.

– Настоящий кофе?

– От которого, может быть, вы окончательно придете в себя еще до ленча.

Они прошли в кабинет – удобный, просторный, выдержанный все в том же современном антисептическом стиле. В воздухе пахло синтетическим ковром. Опустившись в белое кожаное кресло, Тротти освободился наконец от объятий начальника. На стене висел портрет президента Коссиги.

Начальник квестуры заказал по телефону два кофе и, усевшись за стол, на котором, кроме двух радиотелефонов и пепельницы, ничего не было, улыбнулся Тротти:

– Буду с вами совершенно откровенным, Пьеро.

– Конечно.

– Я не могу допустить вашего участия в расследовании убийства на Сан-Теодоро.

Тротти молчал.

– Прошлой ночью вы там были. И приехали туда раньше Меренды. Не удивлюсь, если узнаю, что об убийстве вам сообщил Пизанелли или Токкафонди.

– Я приехал на Сан-Теодоро минут за пять до Меренды и прокурора.

– Успокойтесь, Пьеро. Сейчас август, жарко… Я не люблю, когда вы расследуете убийства.

– Об этом вы уже говорили.

– Убийства привлекают внимание. Потому что здесь, в этом городе, в этой глухомани, они происходят не так уж часто. В Италии ежегодно совершается что-то около 1400 убийств, а тут их никогда не бывает больше восьми, чаще всего – не больше двух в год. Ни тебе мафии, ни организованной преступности – провинциальное болото. Самое худшее – вялая торговля наркотиками в университете. Поэтому всякое убийство сразу же оказывается в центре внимания местной прессы, а иногда и кой-кого еще. – Продолжая улыбаться, он покачал головой. – Вы прекрасный человек, Пьеро Тротти. Один из лучших. По-своему благородный, – неопределенный жест в сторону двери, – чего не скажешь о большинстве других. Честный и благородный. Но вы никогда не умели скрыть, что не любите комиссара Меренду.

Тротти вынул из кармана ананасный леденец.

За окном над Новой улицей понуро висел государственный флаг.

– Пусть это и маленький городишко, но теперь и у нас есть собственный отдел по расследованию убийств. Дело будет вести Меренда, и я бы не хотел, чтобы вы вмешивались, Пьеро. – Услышав в своем голосе раздражительные нотки, начальник квестуры замолчал. Потом примирительно улыбнулся. – На одной искренности далеко не уедешь. Я даже не уверен, что она вообще между нами нужна. И уж точно – не в этой стране. Искренность – не из тех качеств, которыми восхищаются итальянцы. – Начальник квестуры откинулся в кресле и скрестил руки на груди.

– А вы не считаете себя итальянцем? – Глядя на начальника, Тротти вдруг понял, что до сих пор никогда по-настоящему не всматривался в лицо сидевшего перед ним человека. Правильные черты этого лица были прежними – тонкие усы, холодные серые глаза, изогнутые брови, тщательно выбритая кожа, но теперь, казалось, они стали принадлежностью совершенно незнакомого человека.

– Честный, Пьеро, и почти по-немецки исполнительный. Но вы слишком часто наступаете людям на ноги.

– Возможно.

– Факт. Вам известно, что несколько человек – из важных фигур в городе – по разным причинам уже просили перевести вас в другое место?