Текст книги "Город отражений (СИ)"
Автор книги: Тимофей Печёрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Вариантов этой самой судьбы, выставленных на голосование, оказалось аж четыре. Телезрителям предлагалось на выбор оправдать нас, изгнать за Стену, всех четверых поместить в Дом Прозрения, либо, как это ни печально, расстрелять. То есть, вышел перечень в совокупности ни хорошим для нас, ни плохим. Серединка на половинку, как стакан, который может быть и наполовину пустым, и наполовину полным.
Мы оживились, с нетерпением ожидая результатов. Когда же до них дошла-таки очередь, Якуб-Макалов не торопился с оглашением. Как будто желал поиздеваться над нами напоследок.
– Итак, – после этого слова ведущий зачем-то взял паузу, а затем продолжил, но с нарочитой медлительностью, – по результатам… зрительского голосования… вы, Матвей Богомолов, Наталья Девяткина, Ленур Михбаев и Андрей Ливнев… признаны… виновными в вооруженном нападении на Дом Прозрения, убийстве человека… и похищении или в соучастии в похищении пациента с психическим заболеванием…
Тот факт, что даже если признать нас похитителями, тот же Аль-Хашим, он же Михбаев, являлся не преступником, но жертвой, очевидно, никого не волновал.
– Решением… большинства телезрителей, – все тянул резину и жевал сопли ведущий, – вы… приговорены… к принудительной высылке из города Отраженска – за Зеркальную Стену.
Только последние слова этой образины в парике были произнесены с нормальной скоростью, даже с поспешностью некоторой. Дальше последовало прощание с телезрителями, стандартное и с нравоучительным привкусом. На меня же навалилось смешанное чувство сильнейшего облегчения и жуткой усталости. Как в родном мире, в одной из прошлых жизней, когда удавалось сдать какой-нибудь трудный экзамен или зачет.
И в чувствах этих я одинок не был. Наталья Девяткина радостно взвизгнула, как малолетняя фанатка на концерте популярного певца-сверстника. Андрей Ливнев приобнял меня и похлопал по плечу. И только Аль-Хашим остался бесстрастным.
В общем, получили мы от правосудия города Отраженска примерно то же, чего и хотели.
* * *
А ровно в те секунды, когда Вольдемар Якуб-Макалов оглашал приговор, Зеркальная Стена пришла в движение. Не вся, понятно – лишь небольшой ее кусок. Покрытая пылью громадина, словно сделанная из темного стекла, задрожала, а затем ее сверху донизу прорезала все расширяющаяся щель ворот.
На самом деле событие это было совершенно обычным для данного мира. Каждый день да не по разу то в одной, то в другой части Стены открываются щели-ворота, пропуская грузовики с товарами, автобусы и тому подобный транспорт. Причем раскрытыми ворота-щели всякий раз оставались совсем недолго.
Так и теперь. Меньше минуты прошло, а щель сомкнулась вновь. И слегка поблескивающая поверхность Стены снова казалась монолитом и незыблемой твердыней. Зато теперь по эту сторону от нее, успев проскочить через ворота, стоял человек. Долговязый и бородатый… вернее, не совсем человек, а новое воплощение Надзирателя за душами в мире отражений.
На этот раз Надзиратель не рвался в город. И вообще на тянувшееся перед ним шоссе едва взглянул. После чего сошел на обочину и сел на траву, скрестив по-турецки ноги.
Его задача облегчалась. Не нужно было уже никуда торопиться. Напротив, время работало на него. А все, чего требовалось – ждать, набравшись терпения. И следовало отдать ему должное, терпения Надзирателю хватало. Ждать он умел. Столь долгоживущему созданию это привычно.
4. Там, за Стеной
Мрачная, издали казавшаяся монолитной, громада Зеркальной Стены замаячила впереди лишь к тому времени, когда мы миновали, кажется, последние признаки цивилизации. Не считая асфальтовой полосы шоссе, понятно.
В этой части мирка-загона, куда лежал наш путь, никто не жил. Ну, кроме, может быть, некоего одинокого отшельника, чья хижина затерялась среди леса. Никто здесь, соответственно, ничего и никому не пытался продать. Можно было проехать, наверное, не один десяток километров, не наткнувшись хотя бы на крохотный магазинчик или придорожную забегаловку. Ну и, конечно же, если чьей-нибудь машине не повезет заглохнуть в этих краях, помощи ее владельцу ждать будет неоткуда. Потому как не видел я у обочины ни автозаправочных станций, ни, тем более, станций техобслуживания. Да и других машин почти не было… потому как немного находилось желающих заезжать в эти места. Еще, если память не изменяла, на такой удаленности от города не работала мобильная связь.
В общем, кто бы ни создал город Отраженск с окрестностями, следовало отдать ему должное. Для подавляющего большинства прямоходящих бесхвостых приматов даже столь ограниченного пространства для жизни вполне хватало. Если же нехватка в чем-то ощущалась – материальном ли, духовном – поставку этого «чего-то» вполне можно организовать извне. Как снабжение кормом скота. Под таким же незримым, но неотступным контролем. Кому-то, значит, сено, кому-то отруби, а кому-то песни таинственной Экспансы, которую видели только по телевизору, слышали по радио, а о существовании узнали из «желтой» прессы. Но чтобы живьем взглянуть хотя бы одним глазком – ни-ни.
Ну а кому и Экспанса не катит, и поклонники ее кажутся быдлом, вполне по сердцу придутся гаджеты корпорации «Pear». Да еще узнаваемый логотип с надкусанной грушей и столь же узнаваемый образ основателя этой компании в придачу. Поноси-ка футболку с этим логотипом да портретом великого человека – авось, и сам великим станешь. Кушай-нахваливай, короче говоря.
Ох, что-то потянуло меня на размышления, проку от которых, по чести сказать, было как медведю от крема для загара. Ну да вина моя была здесь все-таки относительная. Просто длительное безделье неизбежно толкает живой ум к такому вот досужему философствованию. Особенно, если безделье это вынужденное. К Стене-то мы четверо отнюдь не своим ходом отправились. Оказывать столь высокое доверие приговоренным преступникам люди, похоже, ни в одном мире не склонны. Вот и в Отраженске никому и в голову не пришло просто отпустить нас после приговора на все четыре стороны с надеждой, что мы сами уберемся из этого мира. Наши собственные желания на сей счет значения не имели. Приговор надлежало исполнить – и точка.
Впрочем, обо всем по порядку.
Как и следовало ожидать, по окончании съемок у нас не стали брать интервью. Не было пресс-конференции с нашим участием. Фотографы не толкались у дверей в студию, борясь за право запечатлеть очередных героев-антигероев очередного же выпуска «Часа с Фемидой». Ибо, хоть и считались мы в некотором смысле звездами, но, как я уже говорил, одноразовыми. А такие забывались быстро.
Зато из нашей четверки хотя бы у одной Эдны-Девяткиной попросили автограф. Некая юная, наверное, даже несовершеннолетняя, зрительница – долговязая, нескладная и с разноцветными волосами. Нагнав нас в коридоре, она, возбужденно тараторя и жестикулируя, призналась, что просто была очарована гневной отповедью Эдны в адрес Мити Мостового. Не говоря уж о желании взять заботу о собственной безопасности в свои же руки.
«Всем женщинам надо брать с вас пример! – восклицало это юное создание с разноцветными волосами да взором горящим, – а то вон парни какие пошли! Уроды и слизняки!..»
Под конец своей хвалебной речи девица попросила разрешения сфотографироваться с нашей спутницей, а заодно и расписаться. Маркером. На белой облегающей майке. Ни сама Эдна, ни даже сопровождавшие нас бесстрастные мордовороты-охранники, к счастью, не возражали.
Еще одним светлым пятном в тот вечер стал банкет… или фуршет, точно не знаю, как правильнее его называть. Участники и гости передачи, включая нас, бродили вдоль длинных столов, присматривая, какое бы еще лакомство отправить в рот и каким бы напитком смочить горло. Чтоб затем, сбившись в кучки, вести какие-то, едва ли интересные даже им самим, разговоры.
Атмосферу в банкетном зале трудно было назвать дружелюбной. Скорее, она была исполнена той холодной принудительной вежливостью, что неизбежно царит в общении, например, дипломатов враждующих государств. Или некоторых деловых партнеров, вроде приснопамятных Жоржа и Алика Бурого.
Так что во время банкета-фуршета мы приняли одну на четверых линию поведения. Стараясь держаться вместе и как можно меньше контактировать со всеми остальными. Делить нам было нечего, в выяснении отношений не было смысла. В конце концов все эти люди, вплоть до улюлюкающей массовки, просто делали свое дело. Ну а мы, в некотором смысле, свое.
Конечно, правил без исключений не бывает, как и планов без отступлений от них. Совсем держаться в стороне, оставшись незамеченными среди толпы, у нас не получилось. Несколько раз к нам подходили те же участники массовки… но все общение у нас сводилось к обмену парой-тройкой реплик, столь вежливых, сколь же и ни к чему не обязывающих. Даже если очередной собеседник пытался начать диалог с комплиментов, мы на оные не покупались. И, один за другим, это дурачье, способное лишь вопить перед камерами, теряло к нам интерес и отваливало.
Еще не повезло Эдне и Наталье Девяткиной. Митька-то Мостовой тоже был в числе гостей. И избежать встречи с ним во время фуршета, постоянно держась на расстоянии, увы не вышло.
Встретив теперь уже бывшего бойфренда, Девяткина бы, наверное, закатила истерику, припомнив тому все старые обиды и буквально засыпав застарелыми, невысказанными претензиями. Эдна поступила бы проще… спокойнее, по крайней мере. Схватив, например, вилку, она могла молча, одним ударом проделать сразу четыре дырки на лице или в теле Мостового.
Но не случилось ни того, ни другого. Как видно, обе личности, соседствовавшие в теле бывшей продавщицы из «Алисы», не то схватились между собой, мешая друг дружке проявиться, не то, напротив, заключили пакт о ненападении. По принципу «ни вашим – ни нашим». Так что Митя, проходя в полуметре от оскорбленной пассии, удостоился от нее лишь презрительного взгляда. Сам же в ответ взор потупил, даже голову опустил виновато. И к чести своей, не произнес ни слова.
В противном же случае – попытайся этот человек извиниться, начни оправдываться – и пришлось бы признать стопроцентную правоту поклонницы Эдны, той юной обладательницы разноцветных волос. Слизняк, он слизняк и есть.
В целом, не считая халявных напитков-закусок, лично мне пребывание на том банкете никакой радости не принесло. Понятно, что все относительно, и короткое путешествие до кирпичной стеночки во дворе жандармского участка меня порадовало бы еще меньше. Но все равно, когда в зал заглянули продюсер «Часа с Фемидой» да человек в мундире и окликнули нас, я испытал некоторое облегчение. Нас не собирались казнить, зато намеревались доставить туда, куда нам и требовалось. Опять же от необходимости дальнейшего присутствия во враждебной среде избавляли. За что отдельное спасибо.
Впрочем, сразу после банкета везти нас к Стене никто не собирался. Куда на ночь глядя-то? Пока нас доставили только в гостиницу, в которой мы жили незадолго до передачи. И в ней же нам пришлось провести свою последнюю ночь в городе Отраженске.
Наутро Высший канал расщедрился нам на прощальный завтрак. И лишь через час после трапезы мы покинули гостиницу и отправились в путь. На таком же бронированном фургоне, на каком нас не так давно принудительно вернули в город, чтобы упечь в камеру. И в компании старых знакомцев – бойцов спецподразделения «Оборотень».
– Да к чему это? – еще недоумевающе сетовал я, – зачем такой эскорт? Все равно мы не сбежим… куда больше сбегать-то, кроме как за Стену?
– Порядок такой, – отрезал офицер жандармерии, прибывший напутствовать нас да передать под ответственность бойцов спецназа.
– Правда, ты чего? – вторя ему, увещевал меня с заметной иронией в голоса Андрей Ливнев, – мы ж правда удрать можем… особенно я. Такую прыть развить могу – фиг кто догонит, даже на машине. А потом, чего доброго, прирежем пару мирных горожан.
В каждой шутке, понятное дело, была только доля шутки. И я не исключал, что, к примеру, Эдна с Натальей Девяткиной не прочь были отправить к праотцам Дмитрия Мостового. Другой вопрос, что и сама бывшая продавщица, и поселившаяся в ее теле разбойница из Фьеркронена распространяться на сей счет не спешили. Предпочитая пользоваться правом хранить молчание – как раз предусмотренным для таких случаев.
Единственным плюсом в этой новой поездке в компании с «оборотнями» было отсутствие наручников. В остальном ничего приятного лично я в ней не заметил. В течение нескольких часов нам пришлось трястись на неудобных жестких топчанах прокуренного насквозь фургона, не имея возможности заниматься почти ничем. Вариантов скоротать время было совсем немного. Или попытаться задремать, или выглядывать в зарешеченное окошко, любуясь мелькающими снаружи пейзажами, или болтать. Ну или, наконец, предаваться праздным размышлениям, что тоже по большому счету болтовня, только с самим собой.
Еще Аль-Хашим невесть зачем попытался разговорить парочку бойцов, ехавших с нами в кузове. Но те, как оказалось, по молчаливости могли соперничать с рыбами или статуями. Так и сидели всю дорогу бесстрастными истуканами, даже не обернувшись в сторону старика-алхимика.
Конечного пункта своего путешествия мы достигли ближе к вечеру. Во всяком случае, зенит солнце давно успело миновать и теперь едва маячило над верхушками сосен. Пропустить, не заметив, цель пути было трудно: Стена имела высоту десятиэтажного дома и тянулась в обе стороны от шоссе, насколько хватало глаз.
Но граница этого мирка-загона выглядела не только грандиозно и внушительно. Еще и мрачновато, поскольку была сделана из материала, похожего на стекло. Кем именно сделана, я старался не задумываться. Важно было, что чем толще стекло, тем оно кажется темнее. Толщина же Стены наверняка превосходила любые, даже самые смелые, предположения.
Ну и, наконец, эта махина казалась чуждой окружающему миру… как, впрочем и любому миру вообще. По крайней мере, той реальности, где могут расти цветы и деревья, щебетать птицы и жить люди. Наверное, столь же чужеродным предметом в привычной им системе мироздания, к примеру, муравьи могли счесть подошвы человеческих ботинок. Или брошенную этим же человеком бутылку.
Шоссе упиралось прямиком в Стену. И вплотную фургон «Оборотня» к ней приближаться не стал. Он остановился в нескольких метрах, и нас высадили. Один из бойцов жестом велел нам идти, держась дороги.
– Дальше сами, короче, – водитель, высунувший голову из кабины, снизошел и до того, чтоб сказать нам несколько слов, – ворота сами откроются, когда приблизитесь.
Мы не возражали, понимая, сколь бесполезно спорить в нашем положении. В конце концов, несколько метров под силу пройти даже хромоногому Андрею Ливневу. Опять же, спешить было необязательно. Можно было подышать-насладиться свежим загородным воздухом. Особенно такая возможность порадовала именно Ливнева, не один год вынужденно просидевшего безвылазно в городе.
Эх, если бы еще бойцы «Оборотня» убрались поскорей восвояси на своем уродском фургоне… Но увы, те не торопились доставлять нам такую радость. А с терпеливостью образцовых служак остались ждать, пока мы скроемся за воротами Стены.
Когда же до конца шоссе осталось меньше метра, мы заметили еще кое-что, способное подпортить радость от загородной прогулки. Да еще не в пример молчаливым спецназовцам.
У обочины нас поджидал долговязый человек с бородой и патлами. Человек… вернее, не совсем человек, коего я бы узнал из тысячи. Надзиратель за душами – он молча и неподвижно сидел на траве, скрестив ноги, напоминая странствующего святошу из какого-нибудь экзотического восточного культа. Одежда, достойная бомжа или огородного пугала, только усиливала ассоциацию.
Впрочем, уж лучше бы Надзиратель действительно предался медитации, отрешившись от мира и устремив сознание свое к нирване. Так нет же, заметив нас, он вмиг опомнился, подскочил на ноги и метнулся наперерез.
Мои руки машинально сжались в кулаки.
– Подождите, – непривычно суетливым тоном заговорил Надзиратель, преграждая нам путь, – не спешите туда. Мне только поговорить, я предлагаю сделку… как видите, я без оружия.
И он поднял обе руки, выставив перед собой раскрытые ладони.
Надо сказать, заявление это меня порадовало. Хотя вряд ли именно на такую радость рассчитывал наш визави.
– Без оружия, значит, – подчеркнуто грозным тоном сказал я, – это хорошо. Тогда я не откажу себе в удовольствии начистить тебе рожу. Если будешь путаться под ногами.
– Присоединяюсь, – недружелюбно огрызнулась Эдна.
А когда с верзилой-бородачом мы поравнялись, я демонстративно так толкнул его, задев плечом.
– Не будьте дураками! – со смесью обиды, досады и возмущения вскричал Надзиратель, сделавшись похожим на пенсионера, которому нахамили в автобусе или в каком-нибудь учреждении, – да вы хоть представляете, что вас вообще там ждет, за воротами? Да, этот мир вы покинете, не спорю. А куда попадете после него – знаете? И как?..
– Да пошел ты, – небрежно и беззлобно бросил в ответ, напоследок обернувшийся Вилланд.
А в следующее мгновение мы уже подошли к Стене вплотную… и по ней словно судорога пробежала. А затем прямо перед нами образовалась быстро расширяющаяся щель, за которой начинался полутемный коридор.
С некоторой опаской мы шагнули в этот временный проем, с любопытством озираясь по сторонам. А прежде чем щель сомкнулась вновь, треклятый Надзиратель тоже успел-таки прошмыгнуть следом.
* * *
Источник света определить не получалось при всем желании. Ни на стенах факелы не горели, ни на потолке я не видел ни люстр, ни лампочек. И конечно же отсутствовали окна или хотя бы щели, через которые мог бы проникать свет внешний, естественный. Тем не менее, за воротами нас встретила не кромешная темнота, а ненавязчивый полумрак. Во всяком случае, продираться наощупь нам не пришлось.
Пространство за Стеной… или, скорее, внутри Стены, оказалось чем-то вроде лабиринта. Мы шли по змеящемуся коридору с множеством поворотов, развилок и неизбежных, увы, тупиков. Шли мимо зеркальных стен… или не совсем зеркальных, поскольку не всегда в них отражалась обстановка лабиринта с пробирающейся через него нашей четверкой. Точнее сказать, не только это.
Один раз, взглянув в одно из таких зеркал, я увидел за спиной у себя человечка не более метра высотой. Одетый в зеленое пальто и такой же цилиндр, человечек отплясывал, крутясь на одном месте. Когда же я обернулся, никакого человечка поблизости не было.
Когда на стену-зеркало зачем-то взглянула Эдна, увиденное оказалось уже не забавным, но зловещим. Собственное отражение разбойницы преобразилось. Лицо исказила гримаса ярости, в руке, занесенной для удара, сверкнуло лезвие кинжала.
Вздрогнув, наша спутница отпрянула от стены и больше старалась в ее сторону не глядеть.
Не порадовало одно из здешних зеркал и Вилланда. Двойник бравого охотника взглянул на него оттуда с выражением такой скорби, такой безысходной тоски на лице, что выражение это оказалось заразительным. Мне даже показалось, суровый мужик готов был разрыдаться подобно кисейной барышне, только что потерпевшей поражение на любовном фронте.
Но охотник наш, честь ему и хвала, слезы лить не стал. Лишь коротко и еле слышно ругнулся, резко отворачиваясь от стены.
Что касается Аль-Хашима, то он хоть разок глянуть в эти чудо-зеркала как-то не осмелился. В силу каких-то суеверий и предрассудков, наверное. А может, потому, что был научен прежним горьким опытом. Ведь это путешествие между мирами для него было далеко не первым. Кто знает, может и лабиринт сей старик-алхимик посещал не впервые.
Кстати говоря. То, что где-то здесь точно проходят границы мира отражений, стало ясно, едва мы миновали ворота. Потому что сразу к нам вернулся облик, знакомый по прежним жизням. Вилланд снова был Вилландом, а не жалким калекой-учителем. И снова мог ходить, не опираясь на трость. Я себя видел уже не Матвеем… но и не сэром Готтардом тоже. Но студентом Игорем, некогда погибшим при столкновении маршрутки и легковушки. Что касается Эдны и Аль-Хашима, то они изменились менее заметно. Разве что одеты теперь были как жители мира Фьеркронена.
Иначе говоря, внешность отражений сошла, стекла с нас, как свежая краска с забора из-за внезапно хлынувшего дождя.
Лабиринт, каким бы запутанным он ни был, особо страха нам не внушал. Чтоб пройти его, полагали мы, большого ума не требовалось. А все, что было необходимо – это не наделать глупостей. То есть, надлежало не разделяться, а держаться вместе. И по возможности придерживаться одного направления, избегая слишком крутых поворотов.
Не особенно досаждали нам и видения в стенах-зеркалах… до поры. А вот что не столько пугало, сколь раздражало, так это Надзиратель. Увязавшийся следом, нападать он, правда, не пробовал. Но и отставать не желал. А с военкоматской настырностью следовал по пятам и зудел:
– И куда теперь дальше? Знаете? А с чего вы вообще взяли, что эти коридоры выведут вас в нужное место? В тот мир, куда вам надо?
Честно говоря, я даже жалел, что больше не был детиной, вроде Матвея и сэра Готтарда, превратившись в невысокого студента далеко не богатырского телосложения. Из-за этого лезть в драку с Надзирателем, бывшим теперь на голову выше меня, я опасался.
Зато, не выдержав, ответил супостату симметрично, то есть словами. Точнее, вопросом на вопрос:
– А куда вообще ведет лабиринт – сам-то знаешь? Я уж молчу о том, что у Отраженска должно быть хоть какое-то внешнее сообщение. Скажем, нужно доставить в город партию гаджетов от компании «Pear». Так неужели доставщики вынуждены тоже проходить через все это?
Надзиратель осклабился. Словно сам факт внимания с моей стороны доставил ему радость.
– Такой большой мальчик и сам не догадался? – начал он с ерничества, – начнем с того, что компания «Pear» с Джоной Стивенсом во главе существует только для жителей Отраженска. И эти… как ты говоришь, гад-же-ты становятся гад-же-тами только в пространстве, огороженном Стеной. Как и доставщики. Потому что именно там на гад-же-ты эти существует спрос. И спрос должен удовлетворяться… по крайней мере, до такой степени, пока это не угрожает существованию вселенной в целом. Такой вот древний, а главное, универсальный, закон.
– Спрос… в пространстве, огороженном Стеной, значит. А до этого?.. – нахмурившись, вопрошал я.
А про себя усмехнулся над собеседником, модное слово произносившим по слогам. Чем придавал ему некую двусмысленность.
– Что – до этого? Смотря для кого, – Надзиратель обвел руками пространство вокруг себя, – как видишь, ни Стивенсом, ни гад-же-тами его здесь и не пахнет. Для вас. Потому что в последнюю очередь вы стали бы занимать свои головы мыслями о пирфонах… и чем одна модель пирфона лучше другой. Не так ли?
Последнюю фразу он еще произнес со своей фирменной кривозубой усмешкой. Но сколь бы отталкивающе она ни выглядела, про себя я вынужден был признать: на этот раз Надзиратель за душами прав. Вопрос был в том, как вычленить эту правду из его увещевающего словоблудия и обратить себе на пользу.
Да, о телефонах или планшетах с логотипом в виде надкушенной груши лично у меня даже мимолетной мысли в голове не промелькнуло. О спутниках же моих и говорить было нечего – уроженцы средневекового мира, они и слыхом не слыхали ни о каких гаджетах.
Еще мы не думали… ну, я по крайней мере я не думал, что по другую сторону Стены нас ждет некая другая страна, где живут Джона Стивенс со своею нашумевшей корпорацией, поп-звезды Аннекса и Экспанса, а также много кто еще. Больше скажу: подобные предположения казались мне эталоном наивности и приземленного мышления.
А вот о чем я думал, чего ждал от пространства за щелью ворот, сказать будет сложнее. Я точно был уверен, что через ворота те мы мир отражений покинем. Куда именно попадем, не представлял, будучи уверенным только в том, что за стеной нас ждет какой-то иной мир. Какая-то другая реальность, более-менее фантастичная, через которую мы сможем вернуться в мир Фьеркронена. Как именно сможем, представлений опять-таки не имел. Четких представлений, по крайней мере.
А главным в момент открытия ворот казалось идти вперед. А там видно будет. Как-нибудь победим, как-нибудь доберемся. И, похоже, неопределенность эта сыграла свою роковую роль… воплотившись в лабиринт с неопределенным же путем к выходу. А значит, по всей видимости, так мы и будем петлять в этом лабиринте до скончания века. Или пока не додумаемся до чего-нибудь поконкретнее.
Осененный догадкой, я замер, зачем-то уставившись на Надзирателя. Точно поддержки искал у него. Чем несказанно обрадовал этого патлатого верзилу.
– Что? Дошло теперь?! – вскричал он торжествующе, и голос его усилило эхо, – без меня, ребятки, у вас нет ни шанса. Здесь такие силы потрудились, что даже я опасаюсь с ними связываться. Избегать предпочитаю без нужды. Но если бы вы согласились на мои условия… помните, я говорил про сделку?
– Что он мелет? – недовольно вопрошал, едва обернувшись, Вилланд.
– Перебьешься, – в свою очередь сказал я, обращаясь к Надзирателю с нарочитой грубостью, – сделку, видите ли, предлагаешь. Как-нибудь без тебя справимся. Да и кстати, спасибо за подсказку.
Оставив Надзирателя за душами, я обогнал своих спутников, встал на пути и обратился к ним радостной скороговоркой.
– Слушайте, – мой голос дрожал от возбуждения, – я, кажись, понял, как нам побыстрее выбраться… из этого места. Думайте о родном мире, о своей жизни в нем. Попробуйте вспомнить самые яркие… самые запоминающиеся… важные для вас события. Как следует, напрягите память. Ну же!
– Идиот! – в бессильной злости завопил Надзиратель уже нам вслед, – придурок! Ты не понимаешь! Ты же только хуже сделал!
* * *
Признавать собственную неправоту всегда неприятно. А особенно досадно, когда понимаешь, что правым оказался твой враг. Тем более, если понимание это приходит с большущим опозданием. Уже после того, как дрова наломаны, потери понесены, а прежние надежды разбиты вдребезги. И даже собственное существование оказывается под вопросом.
Именно такой расклад и ждал четверку путников, пробиравшихся через лабиринт, что открылся им за воротами Зеркальной Стены. Ухватившись за догадку, за скоропалительную идею, принявшись немедленно ее воплощать… они не только чуть не застряли в переплетениях коридоров с зеркальными стенами. Не просто отдалились от счастливого для себя исхода – возвращения в родной мир. Но и саму возможность такого исхода поставили под угрозу.
Первой жертвой этой затеи Игоря – с пробуждением памяти о жизни в родном мире – пала разбойница Эдна. Когда путники миновали очередной поворот, она сначала резко остановилась… потом замерла, прислушиваясь и даже дыхание стараясь сдерживать.
Из глубины коридора до нее донесся детский плач. Причем не капризный возглас избалованного дитяти, которому не дали конфетку или не купили желаемую игрушку. Нет, этот плач родился от страха и боли… да что там – от осознания смертельного ужаса, рядом с которым ничего не стоила вся прежняя жизнь с ее мелкими радостями и мелкими неудобствами, мечтами о чудесах да великих свершениях и скромной реальностью домашнего уюта. Как же рано к кому-то пришло это осознание! До чего же рано и оттого несправедливо! Но жизнь редко отвечает представлениям о справедливости, рожденным в головах каких-то жалких смертных.
Плач сделался громче. «Помогите! Папочка! – сменился он тонким надрывным криком, – кто-нибудь… на помощь!»
И Эдна, кажется, поняла, кто именно кричал и плакал. С кем на сей раз с жестоким бесстрастием палача обошелся тот мир, в котором ей довелось родиться и жить. Поняла… вернее, вспомнила.
Спутники Эдны тоже остановились, озадаченно глядя на разбойницу.
– О, храбрая юница, – участливым тоном обратился к ней Аль-Хашим, – что остановило тебя и так угнетает твою душу… достойную мужественнейшего из воинов?
Сколь же гадко прозвучал его голос в ушах Эдны! И до чего мерзким, уничижительным сюсюканьем показались слова старика-алхимика.
– Разве вы не слышите? – вполголоса спросила разбойница, а затем неожиданно сорвалась на крик, – пес вас всех дери, неужели вы не слышите?! Почему?..
«Ма-ама-а! – не унимался детский голос, который Эдна и рада была бы забыть, да не вышло, – что?.. Что вы делаете? Не-е-ет!»
Последнее слово прозвучало в ушах истошным воплем, заглушавшим все прочие звуки. Когда же следом за ним разбойница услышала собственное имя, остановить ее более не могли никто и ничто. Охотник Вилланд попытался было перехватить кинувшуюся с места Эдну. Вцепился, обхватил ее как возлюбленную… да не тут-то было. Нечеловеческим усилием та вырвалась из его объятий и устремилась за поворот, на ходу доставая кинжал. И скрылась в темнеющей глубине коридора.
Уже за следующим поворотом стены-зеркала и холодный полумрак лабиринта сменились голубым небом, ярко зеленеющим лугом и полоской небольшой речки, казавшейся совсем узенькой, если смотреть с вершины холма. Еще с этого же холма в такой вот ясный день легко было заметить темнеющую вдали стену соснового леса и белесые пики гор.
Но не горы, не лес и не речка занимали теперь внимание Эдны, непостижимым образом вернувшейся в эти знакомые с детства места. Ведь если обычно здесь пахло цветами, свежей травой, а частенько навозом, то теперь все прежние запахи заглушил один. Колючий удушливый запах дыма… того самого дыма, что вился клубами над родной деревней.
«Эдна! Где ты-ы-ы!» – донесся до разбойницы жалобный голос. Такой знакомый… такой родной. Крепко, до боли в пальцах стиснув рукоять кинжала, Эдна помчалась с холма вниз. К речке, горящим домам и разломанному тыну. К зовущему ее голосу.
Это случилось, когда Эдне едва исполнилось двенадцать лет, а ее младшей любимой сестренке Эйне – вообще всего шесть. В такой вот прекрасный безоблачный день, озаренный лучами летнего солнца, в их родную деревню нагрянула ватага кальдмундцев.
Теперь все повторялось. Стуча башмаками о доски, Эдна миновала мост через речку, слишком мелкую, чтобы удостоиться собственного имени. И обогнув остатки тына, ворвалась в деревню, чтобы снова увидеть то, что, казалось бы, давно и надежно было погребено на дне ее памяти.
Занималась пламенем соломенная крыша отчего дома. Сам отец валялся обезглавленный у снесенных ворот, еще сжимая в руке вилы. По двору суетливо и на первый взгляд бестолково мотались туда-сюда уроженцы сурового Кальдмунда – все как на подбор рослые, лохматые, с густыми бородами да рогатыми шлемами. Рожи кальдмундцев, и без того зверские, покрывали темные пятна и белые полосы боевой раскраски. Отчего выглядели чужаки совсем уж не по-людски: не то чудовищами, не то демонами преисподней, не то восставшими из могил мертвецами.
