Текст книги "Город отражений (СИ)"
Автор книги: Тимофей Печёрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
«Куда там, – лишь чуть обернувшись и не выпуская руля из поля зрения, с ноткой пренебрежения ответила продавщица-разбойница, – до Родрика этому Мите как до луны пешком. Посредник и мальчик на побегушках, гордо называющий себя предпринимателем, да индивидуальным еще. Сводит шишек разных из фирм да городских ведомств. Связи налаживает, встречи организует. А те ему отстегивают, сколько не жалко».
Еще, со слов женщины, Митя этот любит с серьезным видом да громким голосом трепаться по телефону. А если ведет разговоры с ней, Натальей Девяткиной, то, как правило, делится впечатлениями от очередных переговоров, от очередной встречи, от грандиозного стартапа, который с Пал Палычем, Иван Иванычем и еще с кем-то они намерились замутить. Или, как вариант, начинает критиковать карьеру самой Натальи. Причем в таких случаях разговор сползает к одному из двух выводов: либо продавщице следует больше уделять внимания личностному росту и улучшению деловых качеств, либо вообще ни к чему тратить время, работая на дядю.
Мне еще хотелось спросить, что же заставляет мою спутницу жить с этим ревнивым занудой, не имеющим профессии, зато страдающим… нет, наслаждающимся завышенной самооценкой. Ну, то есть, хотелось-то оно хотелось, да я осекся вовремя. Смекнув, что причины, заставляющие миллионы Наталий поддерживать отношения, не рвать со своими Митями, Васями или Ленями, лежат обычно в такой плоскости, что не всегда их обсуждают даже с близкими друзьями-подружками. Причем логика со смыслом здравым отношения к этим причинам не имеет даже косвенного.
Когда машина наконец остановилась во дворе дома, где жил Ливнев, мы четверо вздохнули с облегчением. Было оно тем более сильным оттого, что встретил нас двор почти безлюдным и освещенным тоже весьма скудно. Пара фонарей на столбах да окна в квартирах – вот и все. Иначе говоря, шансов, что нас могли заметить, было немного. А еще меньше на то, что заметившие поймут, что к чему и донесут куда следует. Хотя о чем это я? В самом-то дворе мы ничего противозаконного не делали.
Обитать хромоногому Ливневу повезло аж на седьмом этаже. Так что все мы, не сговариваясь, решили воспользоваться лифтом. Даже Аль-Хашим, насколько я знаю, побаивающийся огромных металлических коробок, спорить не решился.
– Чаю поставить? – были слова явно не Вилланда, а самого хозяина квартиры, когда он открыл дверь и первым ступил на порог, – что нет ничего покрепче – извините. Предпочитаю не гробить свое здоровье прежде времени.
«Если у вас нет собаки, ее не отравит сосед», – вспомнилась мне при этом цитата из песни, ставшая почти пословицей. Вслух я, впрочем, ответил другое – дабы не поддевать, не обижать лишний раз беднягу Ливнева:
– Некогда на самом деле-то чаи распивать. Дело заканчивать надо, пока не поздно. А вот что нам нужно, так это маркер какой-нибудь… или мел.
– Ну и еще участок чистого пола, о, самый гостеприимный из всех хозяев, – вторил мне Аль-Хашим.
Получив желаемое, он тотчас же, не ведая усталости, склонился над полом и приступил к созданию магической фигуры для переноса. В то время как мы с Вилландом и Эдной отправились ждать на кухню. Успев и чаю попить и даже перекусить, невзирая на то, что поздновато уже.
На правах хозяина Вилланд-Ливнев пытался предложить и Аль-Хашиму пару бутербродов, но увлеченный своим занятием алхимик отмахнулся только.
– И что потом? – еще успела спросить Эдна за часы ожидания, – ну, когда он закончит?
– Аль-Хашим вернется в наш мир… точнее, в гробницу Арвиндира. Я за ним… у нас там дело неоконченное осталось. После которого, я надеюсь, Надзиратель умрет окончательно. А насчет вас… если я не ошибаюсь, после нашего с алхимиком возвращения судьба или провидение должны оставить вас в покое. И вы со своими отражениями снова разделитесь. Они будут жить в своем мире, а вы… да и мы тоже – в своем.
На рассуждения мои Эдна ничего не ответила. Только вздохнула легонько и с грустью.
А ближе к полуночи, когда мы уже задремывать начали, притихшую квартиру огласил торжествующий вопль Аль-Хашима: «Сделано! О, отважнейшие из мужей и прекрасная юница, чья храбрость сравнима только с твоей добротой! Я сделал это – фигура закончена!»
Соскочив с занимаемых стульев, мы кинулись в комнату, где трудился алхимик. И где теперь изрядную часть пола покрывал выведенный мелом геометрический узор.
– Что ж. Похоже, пора прощаться, – молвил я, обращаясь к Вилланду и Эдне, – если мы еще встретимся, то в другом мире… да и то вряд ли. Фьеркронен большой…
Аль-Хашим же церемониями да сантиментами себя утруждать не стал. Пока я слал последние реплики охотнику и разбойнице, пока принимал от них пожелания удачи, он уже шагнул в центр фигуры и забормотал нужное заклинание.
Когда фраза на незнакомом языке была произнесена полностью, на миг наступила тишина. Я оглянулся, зачем-то желая увидеть, как старик-алхимик исчезнет, возвращаясь в свой родной мир.
Того же самого, а как иначе, ждал и сам Аль-Хашим. Другой вопрос, что на сей раз ничего не происходило. Никто не исчез – заклинание, похоже, не сработало.
На какое-то мгновение мелькнула в голове утешительная мысль, что так оно и должно быть – в силу специфики этого мира. Туда, где Фьеркронен и гробница Арвиндира, отправилась душа Аль-Хашима. Тело же, тело отражения, осталось здесь.
Вот только первые же слова алхимика не оставили от этого предположения камня на камне.
– Не может быть, – пробормотал он, зачем-то озираясь и крутя головой. И растеряв привычную велеречивость. А это значило, что дела действительно плохи, ибо старик в отчаянии.
– Заклинание не сработало? – робко спросил я невзирая на очевидность ответа, – а может быть, вы ошиблись?
– Попробуй сам, о, трижды спесивый маловер, – парировал Аль-Хашим и отошел в сторону.
Шагнувши в центр магической фигуры, заклинание я старался произносить медленно, бережно и с расстановкой. Дабы не ошибиться ни в едином слоге. Но все было тщетно. Я по-прежнему стоял посреди бедно обставленной комнаты в центре геометрического монстра, нарисованного мелом на полу.
– Это заклинание… – пролепетал я, – оно что… неужели, оно вообще здесь не действует.
– Я больше скажу, да не овладеет сердцем твоим черный ужас, – прозвучали в ответ слова Аль-Хашима, – я еще одно проверил… в общем, заклинания вовсе не хотят работать в этом мире.
«Черный ужас», ага. Что и говорить, алхимик выразился метко. Когда я понял, что магией можно было пользоваться даже в моем родном мире, а вот в этом – ни-ни, внутри меня одновременно похолодело и заклокотало. Захотелось громко и грязно выругаться. Но как ни странно, горло мое смогло исторгнуть всего одно, зато емкое, словечко.
«Однако!..»
* * *
Итак, не один только Надзиратель не мог пользоваться в этом мире сверхчеловеческими возможностями. Магические штучки, не раз успевшие пригодиться что мне, что Аль-Хашиму, отказывались работать в городе отражений категорически. Сам проверил: даже возможность на время покинуть тело Матвея Богомолова была для меня недоступна.
Выходило одно из двух. Либо мирок сей, при всем внешнем сходстве с моим родным миром, до такой степени удален от него, что попасть сюда можно и впрямь лишь если срезать путь – хоть во сне, а хоть и через те места и уголки вселенной, откуда, как принято считать, нет возврата. Либо, будучи таки искусственным мирком, устроен таким образом, что чудеса в нем банально не предусмотрены. Не рассчитан мирок на них. Как не рассчитаны, к примеру, были старые компьютеры на установку на них «Винды» последней версии.
Часа примерно два, прошедшие с момента неудачи Аль-Хашима, прошли для нас в споре на кухне. Под крепкий черный кофе – не дремалось чтобы. Разговаривали мы вполголоса, по причине позднего часа, однако оживленно.
Спор, разумеется, был не о причинах, по которым неоднократно апробированные заклинания перестали вдруг работать. Нет, в подобной-то схоластике как раз проку не было, одна пустая трата времени. И по поводу альтернативных способов покинуть этот мир мы быстро пришли к согласию. Потому как способ-то, по большому счету, имелся всего один. Добраться до Зеркальной Стены и пройти через какие-нибудь ворота в ней.
Что до разногласий, то возникли они у нас по поводу деталей. Когда именно следовало пускаться в путь: немедленно, не теряя ни минуты… или, напротив, сперва дождавшись следующего дня.
В первом варианте нас ждали почти пустые дороги. Где разве что какой-нибудь припозднившийся гуляка нет-нет, да пронесется со всей дури, наслаждаясь де-факто отсутствием ограничений скорости да натужно скрипя шинами об асфальт. Насладились бы и мы… да только одинокий автомобиль легко могли заметить жандармы и перехватить на полдороги. Особенно, если так называемый план «Перехват» объявлен и на сей раз.
Ну а если ехать днем, а еще лучше утром, то затеряться в транспортном потоке, затопляющем городские улицы, будет не легко, а очень легко, это факт. Но во-первых до утра еще дотянуть следовало. Ведь не исключалось, что жандармские ищейки уже взяли наш след. Во-вторых же, как верно заметила Эдна-Девяткина, продираться через поток тот, вышеупомянутый, могло стать сущей мукой. И если жандармам известно описание автомобиля, номер его, если эта братия в погонах подсуетится да расставит посты по всему городу – ни хрена мы тогда не затеряемся. Наоборот, нужную машину, стоящую перед светофором или в очередной пробке, заметить будет гораздо проще, чем если бы оная машина неслась на полной скорости.
И в итоге… в общем, не грех было бы признать, что женщины тоже способны быть убедительными. В том числе и в вопросах, в коих вроде как мужчинам положено разбираться лучше. Иными словами, Эдне ли, Наталье Девяткиной ли, но удалось нас с Вилландом убедить. Не стали мы время тратить, а, наспех собравшись, вышли в темный двор, где ждал автомобиль.
На пути к машине деловитая его хозяйка успела свериться с картой Отраженска и окрестностей, загруженной в мобильный телефон. И выяснила, что дабы покинуть город побыстрее, нам нужно ехать сперва на северо-восток, а потом на север – к так называемому тракту Джекила.
Микрорайоны, в одном из которых жил и работал Андрей Ливнев, мы покинули без проблем и задержек. Просто выехали из двора да вскоре свернули на одну из городских транспортных артерий. Эту улицу-трассу щедро и не в пример дворам, освещали фонари. Отчего в ночные часы мир окрашивался в красновато-оранжевые тона.
Мимо единственной машины с мигалкой, чего-то ждавшей у обочины, мы пронеслись пулей. Затихшие жилые многоэтажки и цветастые вывески уже закрывшихся магазинов промелькнули и остались позади.
Дорога была отличная, однако все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. Миновав несколько километров – сущая ерунда для нового автомобиля на пустой трассе – мы вынуждены были свернуть. Район, через который пришлось нам теперь продвигаться, был застроен убогими двухэтажными домами, похожими на бараки. Многие из дворов загораживали дощатые заборы в рост человека – потемневшие от времени, покосившиеся.
Дороге сузилась – теперь на ней при желании могли бы разъехаться, от силы, две легковушки. Асфальт под колесами сделался хуже: то и дело машина Девяткиной спотыкалась о выбоины. Меньше стало фонарей, оранжевое сияние сменилось полумраком. Откуда-то издалека доносился собачий лай. Еще кто-то поблизости на кого-то орал, а кто-то, нестройно и постоянно сбиваясь, пытался петь.
Что и говорить – Отраженск тоже оказался городом контрастов. Но даже не этот факт вызывал, что у меня, что у моих спутников досаду. Беда еще заключалась в том, что ехать напрямую через сей неблагополучный район не получалось. Поворачивать приходилось, чуть ли не петляя. И за очередным-то поворотом начались наши неприятности.
На очередной, преодолеваемой нами, улице толпился народ. Хотя нет, это слишком громко сказано. Скорее, собралась многочисленная группа людей, с опаской предпочитавших держаться поближе к своим домам. Двое или трое местных жителей, правда, стояли посреди проезжей части – руководствуясь, не иначе, вопросом-императивом «а почему нет?». Из-за этих людей нам пришлось еще больше сбавить скорость… но и это не тянуло даже на полбеды. Куда важнее и неизмеримо досаднее оказался для нас повод, заставивший этих людей покинуть свои дома в поздний час.
Возле распахнутых настежь двустворчатых дощатых ворот, под ярким светом из окон, припарковался автомобиль – с переливающейся разными цветами мигалкой, синей полосой на боках и надписью «Муниципальная жандармерия». Один из парней в синей, почти как джинсы, форме что-то записывал в блокнот, второй беседовал с двумя местными обитателями. По всей видимости, жильцами дома, к подъезду которого вели распахнутые ворота.
И оба стража порядка почти синхронно отвлеклись, обернувшись навстречу приближающемуся, ярко светящему впереди себя фарами, автомобилю. Да, вдобавок, к ужасу моему, жандармы переглянулись. После чего один что-то пробормотал в появившуюся как по волшебству у него в руке коробочку рации. Второй же, выйдя на середину проезжей части, зашагал прямиком в нашу сторону, зачем-то вскидывая руку.
– Муниципальная жандармерия, – голос его звучал устало, но уверенно и властно, – предъявите документы.
Быстро же отреагировали! Еще суток не прошло, а участники налета со стрельбой на Дом Прозрения уже установлены и объявлены в розыск. Просто удивительно, как при столь качественной работе правоохранителей даже в этом искусственном мирке есть преступность. А она имелась наверняка. Не то б для чего бравые ребята на машине с мигалкой вообще приехали в этот район да посреди ночи?
Мы замешкались, чуть ли не паникуя – все четверо, но особенно сидевшая за рулем Эдна-Наталья. А жандарм и рад был стараться: успел подойти к машине почти вплотную. И вот только тогда Эдна наконец поняла, что нужно делать. А может, просто подумала, что любое действие в данной ситуации было лучше покорного ожидания.
Взревел двигатель, красный автомобиль резко дал задний ход. После чего столь же молниеносно развернулся, подпрыгивая на неровностях асфальта. Кто-то из местных жителей испуганно взвизгнул, кто-то по той же причине послал в наш адрес многословную и на сто процентов бранную фразу. А машина, движимая опытной рукой Натальи Девяткиной, уже нырнула в другую улочку – пересекавшую эту почти перпендикулярно.
Стало еще темнее, беспощадно трясло, кое-где на нашем пути асфальт отсутствовал вовсе. Еще в одном месте улицу перегораживала куча разнообразного мусора – начиная от обломков стройматериалов и заканчивая предметами мебели. Ни дать ни взять, баррикаду кто-то возвел.
Потом двухэтажные дома сменились вовсе одноэтажными, а затем пригородными коттеджами. Миновав и их, мы выбрались на тракт. Колеса буквально заскользили по ровному асфальту, вдоль широкой ленты дороги – едва ли не с облегчением. И впору было гнать на пределе всех лошадиных сил, таившихся под капотом. Но беда пришла, откуда не ждали.
– У-упс, – встревоженно и, кажется, с ноткой смущения проговорила Эдна, сбрасывая скорость.
А когда мы все втроем устремили на нее озадаченные взгляды, еще и объяснила, в чем дело:
– Бензин кончается, – учитывая ситуацию, в которой мы оказались, слова эти, тихие и виноватые, прозвучали как приговор, – простите… не рассчитала. Не догадалась заправиться… а потом не до того стало.
Да еще руками развела, как будто от этого выслушивать недобрую весть было бы легче.
Казалось бы, экая невидаль. В мире, где автомобиль давно не считается роскошью, но успел стать средством передвижения, причем самым популярным, автозаправочные станции наверняка были натыканы через каждый километр. И даже за городом нам не потребовалось много времени, чтобы найти заправку. Опять же бензин раньше времени не закончился. Но несмотря на это лично я нервничал от нетерпения, пока вялый, сонный работник АЗС выходил обслужить нас. Пока вставлял шланг, пока живительная для машин, но смертельно опасная и мерзко пахнущая для всего живого жидкость перетекала в бензобак. Каким же медлительным мне казался этот работяга. И как утекают драгоценные секунды – я ощущал чуть ли физически.
…а потом, уже с совершеннейшим фатализмом я взирал на подоспевший к заправке даже не автомобиль с мигалкой, но целый бронированный фургон. Как распахнулась задняя дверь его кузова, как наружу выскакивали вооруженные люди в шлемах и бронежилетах. Как занимают они позицию, окружая АЗС со всех сторон… но держась-таки от нее на почтительном расстоянии.
На миг в голове промелькнула спасительная мысль: а не рискнуть ли, пойдя на прорыв? Посоветовать Эдне. Ведь если преследователи наши не законченные идиоты, устраивать стрельбу на заправке они не станут. В противном случае их даже бронежилеты не спасут. Так что стволов бояться нечего… вроде как.
С другой стороны, они ведь могли бы открыть огонь нам вслед. И потом с чистой совестью написать в рапорте: «убиты при задержании и сопротивлении». Тоже хорошего мало.
Интересно, что думали на этот счет мои спутники – особенно Эдна-Наталья, коль машина ее? В любом случае, бравые бойцы, настигшие нас, не собирались давать времени ни на раздумья, ни на сомнения, ни, тем более, на попытку к бегству.
«Внимание! Это отряд специального назначения «Оборотень», – загрохотал, давя на уши и мозги голос, усиленный громкоговорителем, – бросайте оружие, вы окружены. Повторяю, это отряд специального назначения…»
3. Оскал Фемиды
Часть студии была оборудована под места для зрителей, чем напоминала амфитеатр. Гости, знаменитые и не очень, но в любом случае призванные поддерживать передаче рейтинг, занимали первые два ряда. Остальные были заполнены простой публикой вперемежку со специально набранной массовкой. Людьми позаметнее и пошумнее общего фона. Участники массовки хлопали, развевали рты, нарочито выставляли перед собой руки с отогнутым и смотрящим вниз большим пальцем. «Хуп-хуп-хуп!» – сливались их выкрики и хлопки в этакие однородные ритмичные звуки.
Камеры водили объективами, рыская по студии и ловя в кадр то мячиком подскочившую со своего места девицу, то парня с лицом, искаженным от беззвучного крика. И все это – под вступительную мелодию, неизменную уже много лет и не первую сотню выпусков.
Затем объективы камер сместились, нацелившись на вход в студию. Туда же устремился луч прожектора, отмечая явление ведущего. Ведущий приплясывал, гримасничая перед камерой и крутился волчком на ходу. Конец же своего пути до центра студии вовсе отметил, отхватив чечетку.
Выглядел ведущий экстравагантно, одет был безвкусно, однако явно с претензией на стильность. Голову украшал парик – по форме вроде бы судейский, но цвета не белого, а розового. Одеждой служили фиолетовый фрак, брюки в шахматную клетку и белоснежная рубашка с кружевами. Выбеленным было и лицо ведущего, что придавало ему сходство с клоуном. Имидж довершали галстук-бабочка, остроносые туфли и трость с набалдашником в виде злобно оскалившейся обезьяньей морды. Ее, трость эту, ведущий крутанул в руке по окончании чечетки.
– Это снова вечер, и снова я, Вольдемар Якуб-Макалов в эфире Высшего канала, – провозгласил он торжественно, но торопливо, когда все камеры сконцентрировались на его лице, – а это значит, что с вами снова ваше любимое шоу «Час с Фемидой».
– Хуп-хуп-хуп! – долетело со стороны мест для зрителей еще даже громче прежнего.
– …кто-то преступает закон ради наживы, кто-то – из ненависти или по незнанию, – говорил Якуб-Макалов, с серьезным лицом глядя в камеру, – но наши сегодняшние подсудимые пошли на убийство, похищение человека… больного человека, я подчеркиваю, на сопротивление правоохранительным органам. И все это, как сами они считают, из благородных побуждений. Встречайте!
Массовка взвыла. На миг повернувшаяся в сторону зрительного зала одна из камер поймала сразу трех человек, в едином порыве вскинувших руки. Большие пальцы на руках были оттопырены и направлены, само собой, вниз. Не противоположным ведь жестом встречать преступников.
Затем кусок стены студии открылся, провернувшись вокруг оси на манер потайной двери в мистических фильмах о старинных замках. Поворот он сделал на сто восемьдесят градусов, так что по одну сторону стены со студией оказалась маленькая сцена со стоявшим на ней диваном. И на диване-то, закованные в наручники, восседали сегодняшние подсудимые. Бугай богатырского телосложения, бородатый старик; женщина, еще молодая и не лишенная внешней привлекательности и еще один мужчина. Поменьше первого, но тоже не тщедушный, хотя и с заметным животом и одутловатым лицом – неизбежной расплатой за сидячую работу да недостаток свежего воздуха.
Проще говоря, я и мои спутники – безуспешно попытавшиеся покинуть этот малоприятный и странный город.
Прежде чем Вольдемар Якуб-Макалов принялся представлять нас, произошло кое-что, в кадр не попавшее. На мгновение к нашему дивану подскочил прилизанный белобрысый гример неопределенного пола. И обработав мое лицо какой-то кисточкой, так же быстренько удрал.
– Итак, Матвей Богомолов, механик автосервиса, – выкрикнул ведущий, в то время как камеры повернулись ко мне.
Нет худа без добра, зато узнал свою профессию в этом мире. Вернее, профессию отражения, но это уже детали. Подумал, что какой-то этот Матвей сапожник без сапог – в автосервисе работает, а своего авто не имеет. На автобусах передвигается… ну или на такси.
– Ленур Михбаев, пенсионер, – продолжал между тем представлять нас Якуб-Макалов, – в настоящее время пациент Дома Прозрения. Наталья Девяткина, продавец. Андрей Ливнев, учитель биологии.
После этого ведущий прошествовал к дивану для подсудимых, держа в руке микрофон.
– Итак, – обратился он вроде бы к нам, но на деле все глядя в камеру, – казалось бы вы – честные труженики, люди общественно-полезных профессий, обычные мирные граждане. Я просто теряюсь в догадках… что могло заставить таких людей оказаться по другую сторону закона?
– На самом деле мы просто хотели уехать из Отраженска, – буднично так сообщил я, когда Якуб-Макалов поднес к моему лицу микрофон, – неужели это запрещено?
– Разрешите мне сказать, – вклинился в разговор сидевший рядом Аль-Хашим, и ведущий с микрофоном повернулся к нему, – о, благородный лицедей, не верьте змеиным языкам нечестных людей, что возводят клевету на моих спутников. Не похитили они меня, но вытащили из плена…
– Что ж, – немного растерялся ведущий, – спросим, что думает по этому поводу наш первый эксперт. Врач-психиатр Никита Осипович Нариманов.
Под жиденькие аплодисменты массовки одна из камер поймала в объектив, а луч прожектора высветил пожилого полного мужчину – одного из тех, кто сидел в первом ряду. Белый халат, особо контрастировавший с нездорово-красным лицом мужчины, вроде как свидетельствовал о принадлежности гостя к врачебной профессии.
– В данном случае наблюдаются сразу два психических отклонения, – сообщил доктор Нариманов каким-то неприятным, унылым и вязким, голосом, – в случае с господином… м-м-м, Богомоловым имеются веские подозрения в тяжелой клаустрофобии, то есть боязни замкнутого пространства… в сочетании с параноидными наклонностями, в данном случае – манией преследования. Именно сочетание клаустрофобии с манией преследования вынуждает обычно человека… м-м-м, покидать привычное место проживания, бросая дом, семью, работу. И уезжать куда-то, что-то искать… причем куда и что именно – страдающие указанными недугами индивиды не всегда способны объяснить. Как правило, излюбленным аргументам лиц с указанными отклонениями служит недовольство жизнью, часто сочетающееся с обвинением общества в том, что оно ущемляет, ограничивает его свободу.
На секунду сделав паузу и отпив воды из стоящего неподалеку стакана, психиатр продолжил:
– Гораздо более тяжелый случай нарушения психики уже установлен моими коллегами применительно… м-м-м, к Ленуру Михбаеву. Как ни печально, господин Михбаев был госпитализирован с тяжелейшей формой Прозрения, которая выражается в полном замещении личности. Проще говоря, в своем нынешнем состоянии господин… нет, пациент Михбаев не способен узнавать близких, не помнит своего имени и не может отвечать за свои слова и поступки.
– Это что же получается, – с показным недоумением молвил ведущий, – психически больные попытались спасти психически больного?
Такой вот убойной формулировкой, зато понятной даже детям, этот Якуб-Макалов попробовал перевести слова доктора Нариманова. Ответ последнего, впрочем, прозвучал не лучше:
– Скорее, люди с психическими отклонениями попытались не спасти, но помешать исцелению своего… хм, м-м-м, так сказать, товарища по несчастью. Чтобы лишить его даже малейшего шанса вернуться к здоровой жизни.
Последние его слова потонули в гневном вое и реве зрительного зала. Причем не только со стороны массовки. Якуб-Макалов вновь повернулся к нам. Лицо его сияло злорадным торжеством.
– Вот видите, как получается, – еще более торжественным тоном изрек он, обращаясь не то к подсудимым, не то к зрителям, не то к публике по другую сторону экрана, – любой из нас стремится делать добро… каждый в меру своих возможностей и разумения. Редко попадаются такие отъявленные негодяи, что способны без смущения признаться в злом умысле и не иметь для него даже самого сомнительного оправдания. Все мы хотим как лучше… но получается по-всякому.
После этой тирады в духе незабвенного Капитана Очевидность Якуб-Макалов обратился уже конкретно к Андрею Ливневу. Ну и к Вилланду из Фьеркронена заодно.
– Насколько мне известно, – с вкрадчивостью змея Каа проговорил ведущий, – ваша профессия заключается в том, чтобы сеять среди детей разумное, доброе и вечное. Проще говоря, помочь им освоиться в жизни, стать полноценными гражданами. Добропорядочными гражданами, я подчеркиваю – то есть, способными жить и преуспевать, соблюдая законы, а не преступая их рамки. Но что же заставило человека, занятого столь благородным делом, совершить убийство другого человека? Ведь вы-то, надеюсь, не станете отрицать, что человек из Дома Прозрения был застрелен именно из вашего ружья?
– Не стану, – с непривычной для Ливнева твердостью ответил мой товарищ по несчастью, – другое дело, что это был не человек, понимаете? А злобная тварь не от мира сего… и вообще ни от какого другого мира. В нем вообще тогда мало что осталось от человека!
– Вот как?! – Вольдемар Якуб-Макалов рывком притянул микрофон к себе и заговорил с выражением… нет, с маской оскорбленной невинности на выбеленном лице, – то есть, по-вашему, если кто-то неприятен… не вписывается в ваши представления о том, каким должен быть человек – что? Нужно… и можно обозвать его тварью и выстрелить в голову?! Знаете ли, дорогие телезрители, что охотничий карабин, принадлежащий нашему подсудимому, предназначен в том числе для охоты на крупных зверей, включая медведя? Медведя! Вы хоть представляете… каковы шансы на выживание, если жертва такой охоты принадлежит к роду людскому?
Массовка в зрительном зале отозвалась на эту речугу аплодисментами, переходящими, как водится, в овации. Тогда как ведущий продолжал:
– Мы нарочно не демонстрируем фотографии… того, что осталось от головы жертвы этого зверского убийства. Тем не менее…
– Да он же сам мог убить кого угодно! – рассерженной кошкой зашипела Эдна, имея в виду Надзирателя. То, что слышали ее только мы втроем, женщину не волновало.
Зато Вилланд столь узкой аудиторией не удовольствовался.
– Этого шута специально к нам приставили… такой вид пыток здесь что ли? – прорычал он, постепенно повышая голос, – эй, ты, шут гороховый! Дашь мне сказать?
Две последние фразы, адресованные Якуб-Макалову, охотник уже выкрикнул. Да так, что ведущий услышал его даже без микрофона. И проигнорировать не смог, подошел.
– Вот мне интересно узнать, как дела у того рыжего здоровяка, который не побоялся схватиться с тем, кого здесь называют несчастной жертвой. Да при этом чуть не погиб… или не чуть? А? Жив ли он? Если да, то почему бы и его не пригласить сюда? Он бы охотно поделился впечатлениями!
Под этой отповедью Якуб-Макалов остолбенел… ненадолго, всего на несколько секунд. Ровно столько времени потребовалось, чтобы получить подсказку через спрятанный под париком наушник.
– Если я ошибаюсь, поправьте меня, – изрек затем ведущий, – но, вероятнее всего, речь идет об еще одном пациенте Дома Прозрения. То есть о психически больном человеке. Конечно, вменяемость психически больного в каждом конкретном случае должна определять специальная экспертиза… а согласие на участие в судебном процессе – лечащий врач. Но лично я сомневаюсь в полезности показаний свидетеля, находящегося в примерно таком же состоянии, что и Ленур Михбаев. Не говоря уж о том, что для привлечения нового свидетеля процесс придется затянуть, перенеся решение на следующий выпуск.
А после этого неуклюжего оправдания Якуб-Макалов подобрался и заговорил уже куда как более уверенным тоном:
– Впрочем, подобные решения не могут приниматься единолично. Нужно ли привлекать еще одного свидетеля – решать только вам, телезрители, посредством специального СМС-голосования. А «Час с Фемидой» прервется на рекламу. Не переключайтесь!
* * *
Когда бойцы «Оборотня» окружили нас на автозаправке, о сопротивлении и речи быть не могло. Один ствол да несколько ножей против вооруженного до зубов спецназа – расклад слишком очевидный. Не говоря уж о том, что заправочная станция сама-то по себе была не лучшим местом для боя.
Максимум, на что мы могли рассчитывать при сопротивлении – попытаться удрать, прорвав кольцо окружения на машине. Обратив близость такого огнеопасного и взрывоопасного места как АЗС себе на пользу. Но, как я уже говорил, сам родив эту мысль, я сам же ее и похоронил. Потому как не представлял, что делать дальше. Когда заправка останется далеко позади, а мы окажемся один на один с фургоном «Оборотня».
Так что, не сговариваясь, решили мы сдаться. С надеждой на справедливый приговор суда и вообще на то, что суд учтет все нюансы этой истории. В конце концов, наши действия можно было истолковать и в ином ключе. Мы-де не похитили пациента, а вступились за него, защитили от маньяка. А то, что оного маньяка пришлось пристрелить, так это, пардон, самооборона.
Призрачная надежда, нечего сказать! Но другой, увы и ах, у нас не имелось.
Примечательно, что «Оборотни», какими бы крутыми парнями они, наверное, ни считались, после нашей капитуляции крутость свою особо не демонстрировали. В том смысле, что не зверствовали, не били нас, не клали на землю лицом вниз. Просто изъяли оружие, надели наручники и еще зачем-то проверили документы. После чего вызвали подмогу – с еще одним бронированным фургоном. На котором, собственно, нас и доставили обратно в город.
