Текст книги "Музыка грязи"

Автор книги: Тим Уинтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Кажется, я слышал самолет.

– Это я, – говорит Фокс, задыхаясь.

Он смотрит на парня. У того темная кожа, и он бос. У него черные волосы до плеч, в них проскальзывают седые пряди. Армейские шорты велики ему и свисают с бедер под блестящим безволосым брюшком.

– Заблудился, а?

– Нет, – говорит Фокс, вытирая лицо рукой.

– Уверен?

Фокс пожимает плечами.

– Из ученых?

– Нет.

– Из правительства?

– Нет.

– Специалист?

– Нет.

– Из юристов?

Фокс улыбается и качает головой.

– С шахт?

– Не я.

– Ну, тогда и не со станции.

Фокс вынимает бутылку с водой:

– Нет.

– Ну, так ты и не абориген, – говорит парень с хриплой усмешкой. – Это уж точно.

В чертах этого человека проступает что-то восточное, но акцент у него аборигенский.

– Сколько отсюда до побережья? – спрашивает Фокс, собираясь отпить воды.

Он предлагает человеку фляжку, но тот делает вид, что не замечает.

– Целый день, если короткой дорогой. Только ты лучше по свету иди. А то давай к нам! Лучшее место.

– Не хочу навешивать на вас лишние проблемы.

– Похоже, у тебя у самого проблемы.

– Нет.

– Мензис, – говорит человек, протягивая руку с желтой ладонью.

– Фокс. Лю Фокс.

– Тогда пошли.

Мензис смотрит на поклажу и, кажется, размышляет, не предложить ли помощь, но потом просто поворачивается и показывает дорогу. Фокс колеблется, но в конце концов следует за ним. Вес всего снаряжения на спине впивается ему в пятки. Становится еще труднее, когда они спускаются вниз по гребню и приходится наклоняться, чтобы пройти под низкими ветвями деревьев.

Корни. Заплесневелый мусор. Глина цвета топленого молока. У зазубренного края красного каменного прохода они забираются вверх, хватаясь за лозы и корни инжира, чтобы не упасть. Они оказываются на открытой площадке, окруженной кремнистыми каменными террасами, на крохотной площадке грязи, где стоит хижина из веток, увенчанная брезентом, как тент в шапито. Фокс с Мензисом подходят к дымящемуся костру. Молодой, худой чернокожий выходит из-за уступа террасы. На нем одни голубые футбольные шорты.

– Это мой приятель Аксель, – говорит Мензис. – Робкий малый. Хороший парень.

– Привет, – говорит Фокс, выпутываясь из своих пожитков.

– Этот парень – Лю Фокс, – говорит Мензис.

– Летающий Фокс.

– Не задирай его, Аксель.

– Дьин бунамбун.

– Ну да, да. Ты его видишь. Отлично его видишь. Ставь котелок.

– У тебя есть пиво? – спрашивает Аксель.

– Извини, – говорит Фокс. – Чай, кофе.

– Чай у нас есть, – говорит Мензис. – И не надо тебе никакого чертова «Эму экспорта».

Глаза Акселя вонзаются в полуотвернутое лицо Фокса. Он, кажется, старается не улыбаться. Мензис засовывает поклажу Фокса под брезент, пока мальчик наполняет котелок из пластиковой канистры.

– Хорошее место, – говорит Фокс.

Мальчик кивает. Его волосы спутаны. Колени приобрели цвет песчаника, а ноги широкие и мозолистые.

– Долго вы здесь, парни?

– Всю жизнь, – говорит Аксель. – Завсегда.

– Пару сезонов, – говорит Мензис, сгибаясь, чтобы пошевелить ветки в костре. – Приходим и уходим, знаешь ли.

– Это…

– Наша земля? – Мензис неестественно пожимает плечами. – Не знаю. Сирота я. Ну, так монашки говорили. Был когда-нибудь в Новой Норсии?

Фокс не может не улыбнуться, кивая.

– Все эти ребята – нунгары, вонгаи. Но взгляни только на меня. Я наполовину китаец. Думаю, моя мать была из барди[28]28
  Нунгары, вонгаи, барди – названия племен австралийских аборигенов.


[Закрыть]. Кто знает? Они, эти монашки и священники, они толком и по-английски-то не говорили. Ничего мне не сказали! – говорит он скорее потрясенно, чем горько.

– Это моя земля, – говорит Аксель.

– Может быть, – говорит Мензис, дипломатично пожимая плечами.

– Вот-вот.

– Может быть. Все может быть. Бери мясо, парень.

Аксель подскакивает и в умирающем свете дня направляется к канавке. Фокс изучает Мензиса и никак не может понять, что его так беспокоит. И тут он видит, что у старика нет пупка.

– Интересно, а?

– Ну…

– Может, шкурой заросло. Что-то в этом роде. Им, монашкам, это не нравилось, это точно. Не давали мне все лето рубашку снимать. А они, дети? – говорит он с хриплым веселым смешком. – Никто не дрался с желтолицым парнем без пупка. И вот Аксель, он тоже. Ходит за мной, как собачка, как только увидел. Несет всякую чушь.

– Аксель. Это немецкое имя. Он из миссии? Из лютеранской?

Мензис косится на него.

– Ну да, Аксель значит «стержень». Ось. Он этим очень гордится. Единственное, что он может написать, бедняга. Но дурачок, знаешь ли. Немного странный. Режет себя, чтобы быть как я. Чуть ли не три пупка себе вырезал! Нашел его по дороге на Калумбуру. Он пас там стада. Просто вышел из леса на наш лагерь весь такой расстроенный и больной, говорил, что побывал на островах и ходил вверх по побережью, искал там старых, прежних людей. У него было совершенно разбито сердце. Думает, что там все еще есть незлобивые, робкие прежние люди. Которые живут по-старому, понимаешь? Живут правильно, все еще прячутся от белых. Думает, что они ждут его там, бедный сумасшедший засранец. Ох, Лю, он всех достал! Все эти сумасшедшие разговоры и злость. Они думали, что он нюхает бензин или что там… Им не нужны были проблемы – ни церковникам, ни правительству. Так что я его подобрал. Пошли с ним к Карунджие, Холлс-Крик. Но с ним проблемы. Все эти языки, на которых он говорит, знаешь, немножко на вунумбал, немножко на нгарунгами, выучился у какого-то белого парня. Вроде все нормально. Но он неправильный абориген.

– Неправильный? – говорит Фокс.

– Никогда не исполнял закон, видишь ли.

– Инициация.

– Вот-вот. Ни народа. Ни страны.

– А ты?

– Я? Я принадлежу Иисусу Христу. Нравится или нет. Как они тебя раз искупают, так ты навечно – их. Все равно. Никакому другому ублюдку меня не заполучить.

Аксель появляется из сгущающегося закатного мрака с глыбой кровавого мяса; она свисает с его плеча, как седло. Фокс пьет свой черный чай, от которого кривится рот, а эти двое разводят костер и режут мясо на мраморные дольки и жарят их на углях.

Они едят поодаль от костра, где прохладнее, и в наступившей темноте пламя – единственный источник освещения.

– Говядина, – говорит Фокс.

– Утром убили.

– Паф, – говорит Аксель, подражая ружейному выстрелу.

Фокс размышляет над иронией того, что он оказался среди собратьев-браконьеров. Мензис объясняет, как они живут дарами леса, когда под рукой не оказывается скота, как Аксель гордится тем, что умеет охотиться на варанов и птиц, умеет подстрелить случайного крокодила и разнюхивать лакомства вроде сотов из ульев местных пчел. Он знает все ягоды, у него инстинкт, хотя Мензису больше по душе говядина, пресные лепешки и чай, – поэтому-то они и стоят лагерем на краю плато. Тут поблизости есть вода, и иногда случается какой-нибудь искатель приключений на колесах, которого надо спасти от него самого в обмен на драгоценные продукты. Фокс спрашивает, не бывает ли им одиноко, и Мензис смеется. Акселю, говорит он, плевать на девчонок, но им бы обоим хотелось заиметь нескольких собак, с которыми можно спать вповалку ночами. Мензис признается, что однажды был женат. Называет все тюрьмы, в которых сидел. Он путешествовал гораздо больше, чем Фокс.

Мензис поднимается на ноги и роется возле хижины, а потом разгорается свет, и Фокс ощущает запах керосина. Мензис спотыкается, и что-то со звоном падает на землю; он ругается, чуть не уронив лампу.

– Сегодня особый случай, – провозглашает он, ставя лампу рядом в грязь.

– На что ты там наткнулся?

– Да гребаная гитара.

– Моя, – говорит Аксель.

– Любит побренчать, – говорит Мензис. – Но горюет. Не может ничего сыграть, она расстроена. Это его убивает. Ужас.

Аксель идет к хижине и возвращается с дешевой корейской гитарой, которая сплошь покрыта мучнистой росой, но все еще блестит от потрескавшегося на солнце лака. Он двумя руками протягивает гитару Фоксу, а тот ставит ее на ботинок и крутит за гриф. Он прижимает гитару к своей пропотевшей рубашке и быстро настраивает. Струны стали пушистыми от коррозии. В его пальцах появляется странное ощущение непорочности.

– Играй, – говорит Аксель.

– Э…

Аксель и Мензис выжидающе смотрят на него с открытыми лицами, полными надежды.

– Какую музыку хотите? – спрашивает он.

– «Слим Дасти», – объявляет мальчик.

Фокс играет «Пивную без пива», а они подпевают, и слова, кажется, совсем не те. Ему все равно; он ненавидит эту песню. Но они продолжают тихо напевать, присев на корточки, их глаза задушевно прикрыты, а в небе вспыхивают молнии. Когда песня кончается, Аксель испускает глубокий вздох.

Все молчат. Фокс еще подстраивает гитару и начинает наигрывать скорбную ирландскую мелодию, просто чтобы заполнить тишину, чтобы скрыть, что разволновался. Начало мелодии тянется, как резина, но потом музыка овладевает им. Он берет аккорды и чувствует, что его начинает отпускать, когда он ощущает наросты ржавчины под пальцами, когда понимает, что мелодия с каждым новым аккордом как бы предлагает сделать ее еще изысканнее; и когда он завершает круг, он не может остановиться, ему приходится продолжать, на этот раз гораздо увереннее, сплетая еще более сложный гобелен. Чувство уходит, но он никак не может остановиться. Он переходит к регтайму в той же тональности, просто чтобы сменить ритм. Сам того не желая, он несколько раз пробегает пальцами по струнам, и это согревает и расслабляет мышцы. Струны похожи на проволоку. И все же он склоняется над гитарой и сплетает звуки. Запястье с непривычки покалывает, но ему все равно удается играть стройное вибрато. Жестяной, игрушечный тон гитары звенит у него в груди. Музыка. И она никого не ранит.

Он останавливается, когда мальчик встает и идет в хижину из веток.

– Он в порядке?

– Не может играть. Немножко застыдился, понимаешь ли.

– Я не хотел…

– Любит он побренчать. Ты его научи.

– Но я уйду утром, – говорит Фокс.

– Это жалко.

У Фокса появляется идея, и он настраивает инструмент на ре-диез. Пробует сначала в миноре, но чувствует, что это будет звучать слишком скорбно. Он пробует в мажоре и бренчит на гитаре одной рукой.

– Аксель?

– Он не выйдет, Лю.

– Аксель. Я настроил так, что ты сможешь сыграть этот аккорд, видишь?

Гитара звенит.

– Смотри! Одной рукой. Только положи палец сюда и… слушай. Это соль. Просто. Вверх-вниз. Даже держи ты в свободной руке бутылку – и то получится. Аксель!

Мальчик не выходит. Фокс пожимает плечами и кладет гитару на землю. Она звенит ре-мажором, и Мензис заговорщически улыбается.

– Эта земля, – бормочет Фокс. – Это собственность станции?

– Национальный парк.

– Вон что.

– И аборигенская земля тоже. Но целиком из боксита. Из которого алюминий, знаешь?

– Боксит?

– Все передрались. И аборигены тоже. Те парни с этими. Юристы. Ужас.

– И что, по-твоему, случится?

Мензис пожимает плечами.

– Да выгонят нас раньше или позже. Или парень из перерабатывающей, или парень из правительства, или скотовод. Или абориген. Именно.

– Не понимаю.

– Вот именно так. Абориген в костюме. С бумажками в руках. Вполне может быть.

Отдаленный раскат грома разносится над верхушками деревьев.

– Ты потерялся, Лю?

– Нет еще.

– И куда ты идешь?

– Туда, где тихо.

Мензис в сомнении трясет головой. Начинает накрапывать дождь. Они ложатся спать. Фокс разворачивает спальник под брезентовым навесом и слушает судорожную скороговорку дождя.

…Ночью он просыпается оттого, что Аксель склонился над ним.

– Ты неправильный человек? – спрашивает он испуганным шепотом.

– Неправильный? Нет. Я… я просто парень, Аксель.

– Возьми мою вундалу. За музыку. Хорошо?

– А?

– Пойдешь на веслах отсюда мимо Видъяльгура, туда. Найдешь тех людей.

– Хорошо.

– Полетишь. Как я, да? Во сне я лечу. Лечу в море. В Дуругу.

– Дуругу?

– Это острова. Далеко. Куда идут дьюару. Прошлые люди, дьюару, духовные люди.

Фокс пытается понять его.

– Аксель, – бормочет мальчик, поглаживая голую грудь. – Ось. Колесо вертится на мне.

И долго после того, как ушел мальчик, Фокс лежит, думая о горячей убежденности Акселя, что он что-то значит, что он центр чего-то, даже если Фокс или он сам не могут понять, что это могло бы быть. Чудесное заблуждение. Фокс завидует ему. Нельзя ему не завидовать, когда колесо все время переезжает тебя. Поэтому-то ты и убегаешь, выбираешься из-под него, чтобы остаться в живых.

* * *

– Ты хоть знаешь, куда едешь? – спрашивает Мензис утром, когда Фокс собирается взвалить рюкзак на плечи.

Аксель исчез; его почерневшие лепешки лежат на крышке котелка.

Фокс разворачивает карту и показывает Мензису архипелаг, раскинувшийся вдоль залива. Он хочет обойти изгиб побережья, пока не приблизится к самому большому острову, который отделен от материка узким проливом. Он пока не придумал, как его пересечь. У него есть мачете, так что, может быть, ему удастся сделать плот.

Мензис поджимает губы.

– Хм. Аксель, наверное, уже это знает. Точно. Он сказал, что собирается дать тебе лодку. Читает твои мысли, Лю.

– У него правда есть лодка?

– Или ты пойдешь черт-те куда. А потом что? Поплывешь? Бери его лодку. Подарок за музыку, понимаешь ли. Здесь, на черном пляже. Жди высокой воды. Греби через пролив. Все будет нормально. Правильная лодка, Лю. Хорошая. Но слушай. Видишь эту землю? – говорит он, показывая на западную оконечность залива. – Не ходи туда, ладно?

– Что там?

– Места. Прячутся от тебя. Не для тебя.

– Тайные, ты хочешь сказать? – спрашивает Фокс. – Священные?

Мензис смотрит в сторону.

– А вы? – спрашивает Фокс. – Ты и Аксель. Вы туда ходите?

Мензис качает головой.

– Мы – люди вундъят. Потерянный народ. Мы не ходим туда. Из уважения. Понимаешь? Уважение.

– Понимаю. Я не пойду туда. Но сюда, – спрашивает Фокс, показывая на остров на карте, – сюда мне можно пойти?

– Сюда можно, – говорит Мензис. – Эта вот лодка… Ты везучий.

– Да.

– Иногда мне кажется, Аксель не такой уж и сумасшедший. Может, он мечтал о тебе раньше, знаешь, видел тебя во сне. Еще до лодки, знаешь, он видел сон и сказал мне про него. Маленькая голубая лодка пришла с моря. Мы идем на тот черный пляж, и, черт меня дери, – говорит он со смехом, – там она и есть. Бьется о скалы. Каноэ. Весла и все такое! Ха!

Фокс улыбается и поворачивается всем корпусом, чтобы сориентироваться по карте. Он слышит звон гитары, прежде чем Аксель, улыбаясь, выходит на площадку. Улыбка его гаснет. Инструмент со звоном падает на землю. Мальчик подбегает, хватает карту и швыряет ее в угли костра. Фокс удивленно вскрикивает. Бумага воспламеняется с нежным «хлоп», и Аксель снова смотрит ему в лицо, требуя другие карты – все, что у него есть. Фокс обращается к Мензису, и тот советует отдать их. Мальчик дрожит от ярости. Его глаза ужасны, их желтоватые белки уставились Фоксу прямо в лицо. Фоксу ничего не остается, как только вытащить карты и смотреть, как они горят.

– Чертовы ублюдки, – бормочет мальчик, стоя над пламенем.

– Черт, – говорит Фокс. – Он их разодрал.

– У него на них зуб, – говорит Мензис. – Просто болезнь какая-то с картами. Не стоит его слишком винить. Он считает, они всасывают в себя мир. Нельзя винить черного, который не любит карты, Лю.

– Иди по земле, – говорит мальчик уже почти спокойно. – Не по карте.

– И что, черт возьми, это должно значить?

Мензис пожимает плечами. Потом улыбается:

– Значит – осторожнее, не потеряйся.

Весь день Фокс пробирается через залитые водой гряды к морю, в ужасе от того, что у него больше нет карт. Может, это и к лучшему, решает он наконец. Еще один сожженный мост. Это толкает тебя вперед.

И часа не проходит, как он слышит треск и понимает, что сломал конец удилища. Теперь оно ни к чему не годно. На Фокса это почти никак не действует.

С длинной каменной седловины он видит, как залив зажигается в неожиданно проглянувшем солнечном свете; а на расстоянии поднимаются из молочнобирюзовой воды острова. За спиной ничего не осталось, ничего; теперь все впереди.

Как раз на закате он приходит на крохотный пляж с черной галькой. Он осматривает скалы и заросли, ища лодку. Насекомые роятся у его лодыжек, и он начинает думать, уж не сыграли ли Мензис с Акселем с ним шутку. Но в последнем свете дня под сплетенными лозами он находит потрепанный морской каяк, залепленный наклейками и логотипами какой-то географической экспедиции. Он сделан из искусственного материала, но, по-видимому, прочен. Весло привязано к корпусу, и в ящичках он находит острогу, небольшой якорь и моток старого нейлонового каната.

Он лежит всю ночь без сна возле припадочного костерка; его одолевают песчаные мухи и призраки крокодилов. Еще до рассвета Фокс поднимается, чтобы поесть и приготовиться к долгой гребле. С первыми лучами солнца он проверяет, не протекает ли каяк. Тот слегка намокает, но все вроде бы в порядке. Фокс смотрит, как поднимается прилив, принося с собой волну мангровых листьев, палок и пузырей глины, как пенка на какао. Когда чувствует, что прилив достиг максимума, он оттаскивает снаряженный каяк к воде и выходит в море. Небо чистое. Солнце золотит все вокруг.

Под тяжестью снаряжения каяк кажется непрочным. Фокс не сразу привыкает и входит в ритм гребли. Он знает, что легчайшего толчка от проплывающего мимо крокодила хватит, чтобы перевернуться. Вода похожа на переливчатый шелк, и весло почти не мнет его. Здесь так жарко, так тихо и чисто, что расстояния, кажется, увеличиваются, пока все не вырастает, становясь в два раза больше, чем на карте. Он гребет, а огромное плато висит в воздухе у него за спиной. Фокс проплывает мимо бесконечных стен мангровых деревьев. Мимо устья реки в милю шириной. К перемежающейся череде белых вспышек пляжей на дальнем берегу.

В углу обзора что-то вспыхивает. Он разворачивается и видит, как с неба обрушивается макрель и бьется в воду с ошеломительно громким плеском.

Когда начинается отлив, он достигает острова, но берег здесь скалист. Так что он продолжает плыть вдоль берега, чтобы найти пригодное для высадки место. Он начинает чувствовать, что отлив сносит его в сторону. Каяк движется медленно. Фокс начинает раздражаться. Где пляжи?

Когда он достигает белой бухточки в форме ракушки, спрятавшейся между закрывающими ее с моря мысами, ему ничего не остается, как высадиться. Фокс из последних сил гребет под углом к течению, выбирается на горячее, как кровь, мелководье и вытаскивает каяк на пляж.

Для начала он расстилает спальник на белой ракушечной крошке, чтобы он высох на солнце. Потом идет искать место для лагеря. Через секунду он натыкается на шесть бочек с горючим, спрятанных в зарослях пырея. Каждая на сорок четыре галлона, и все полные. Его радость немедленно испаряется.

Он подходит к нависшему над бухточкой куску песчаника, тень которого только усиливается укрытием из пучков пырея, неплотно лежащих один на другом, и находит склад прочных ящиков, защищенных от ветра и влаги: два генератора, холодильник, завернутый в пластик, переносные стулья, поливиниловые шланги и мотор мощностью в десять лошадиных сил. В глубине пещеры – лабиринт комнат, как растопыренные пальцы. В темноте он слышит, как вода капает в воду.

Он достает из рюкзака свечу и видит, что ниши в скалах заполнены снастями для спортивного рыболовства и консервами.

«Даже здесь», – думает он.

У выхода из пещеры он становится лагерем на ночь.

Он просыпается оттого, что крабы-отшельники облепили его с ног до головы, и у него вырывается глупый вскрик. Резкое движение превращает крабов в гальку – они падают, прикинувшись мертвыми. Фокс смеется. Его собственный голос под каменным сводом звучит необычно близко. У воды он осторожно споласкивается. Он заваривает чай, съедает свою последнюю плитку мюсли и идет порыться на складе, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Там лежат графитовые удилища, запечатанные в винил. Катушки к ним – в потрепанном холодильнике, некоторые до сих пор в коробках и совершенно новые, другие завернуты в старые противомоскитные сетки и кусочки полотна. Там стоят жестянки, наполненные рыболовной снастью: крючками, блеснами, искусственными приманками, поплавками. Он видит катушки нейлоновой моноволоконной и гелевой лески. Что-то вроде профессионального снаряжения для сухого сезона. Еще больше причин идти дальше, углубляться и углубляться в залив.

Фокс упаковывает снаряжение в каяк и сверху прикрывает все громоздким спальником. Из холодной лужицы в темной глубине пещеры он набирает фляжку и мех с водой и, проходя мимо груды снаряжения по пути обратно, медлит. Его собственная удочка бесполезна, если он не сможет ее починить, а он пока еще не думал, как это сделать. Он знает, что может удить на леску, что аборигены так и делают, но крепость удилища может здесь очень и очень пригодиться.

Чем здесь жить, кроме рыбы? Хорошая удочка может спасти тебе жизнь. Он выбирает удочку «Пенн» и катушку «Абу». Он наполняет полотняную сумочку блеснами, леской и крючками и засовывает все это в каяк. Перед тем как оттолкнуться от берега, он возвращается за противомоскитной сеткой, в которую была завернута катушка.

Он гребет к восточной гряде, окаймляющей залив, мимо мангровых лесов, мимо скалистых мысов и островков. Здесь гораздо суше, чем там, где стоят лагерем Мензис и Аксель. Песчаниковые мысы поднимаются из зарослей пырея и выбеленной солнцем акации. Земля эта выглядит пустынной. Здесь текут крохотные ручьи, устья которых окаймлены скалами или – полосками песка. Фокс гребет все утро. Вода спокойна. С его лба катится пот. Он видит, как из моря медленно поднимаются острова, отличаясь от разворачивающегося материка зелеными полосками растительности. Фокс направляется к одному высокому, красному острову с тупой вершиной и сразу после полудня, когда небо начинают затягивать муссонные облака, входит в тень острова и смотрит на столовые горы и обрывы, на спутанные лозы и шумные деревья. На пляже растут баобабы. Птицы проносятся сквозь сети теней. «Вот оно, – думает он. – Вот оно, это место».