Текст книги "Черным по черному"

Автор книги: Тим Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава 19

Пелена дождя накрыла булыжные мостовые, и туман из брызг над камнями при порывах ветра напоминал морские волны. Холодный пряный аромат мокрых улиц перемешивался в трапезной Циммермана с горячим застоявшимся свечным чадом и запахом прелой одежды. Занимавший маленький столик возле кухонной двери Лотарио Мазертан обмакнул в миску с куриным бульоном кусок черного хлеба и принялся сосредоточенно его пережевывать. Глаза его не отрываясь следили за перемещениями новой молоденькой служанки. Дождавшись, когда та пройдет мимо, он ухватил ее за локоть.

– Простите, мисс. Разве Ипифания Хальштад обычно не занята в эту смену?

– Да, и лучше бы ей быть тут сейчас. Одна я совсем с ног сбилась. Пустите.

Мазертан как будто не расслышал.

– Где она?

– Не знаю. Пустите.

– Мисс, прошу вас. – Он умоляюще посмотрел на нее. – Мне нужно знать.

– Тогда расспросите Анну. Сегодня поутру она сказала госпоже Хальштад что-то, отчего та сильно расстроилась. Так, что выбежала вон, даже не сняв передника. Завопила: “Он мог помереть!” – и след простыл.

– Кто мог помереть?

– Да не знаю я. – С последними словами она вырвала руку и убежала.

Мазертан встал из-за стола и отправился искать Анну. Заглянул на кухню, откуда его сразу же погнали, да еще и обругали, когда он все-таки задержался удостовериться, что ее там нет, открыл боковую дверь и обшарил взглядом мокрый двор, наконец, даже нарушил изысканную беседу Кречмера и Вернера в винном погребке и был грубо отослан вон. Когда Мазертан вернулся к столу, он обнаружил, что Анна помогает новой служанке разносить подносы.

Он выждал, чтобы она оказалась рядом, и позвал:

– Анна! Где Ипифания?

– Господа, прошу прощения. Она, Лотарио, навещает своего отца, где он живет, я не знаю, так что отстань от меня, ладно? Итак, господа, что вы хотели?

Некоторое время Мазертан сидел понурившись, инстинктивно поднимая голову каждый раз, заслышав скрип открываемой двери. Затем с улицы зашел высокий мужчина со слипшимися от дождя волосами, в котором он узнал Брайана Даффи, и немного через силу взмахнул рукой. И тут же поджал губы, ибо Даффи помахал в ответ и направился к его столу.

– Привет, Брайан, – сказал он, когда ирландец подошел вплотную. – Ты, надо полагать, не знаешь, где живет отец Ипифании? А если и знаешь, мне, понятно, не скажешь?

Ирландец сел, оглядел его, прищурившись, и произнес что-то на неизвестном Мазертану языке. Мазертан дернул головой и удивленно поднял брови, отчего Даффи поморщился и не без усилия перешел на латынь. Несмотря на странный акцент, англичанин смог разобрать слова.

– Друг, у тебя грустный вид, – проговорил Даффи. – Что тебя печалит?

– Я тревожусь о госпоже Хальштад. Она…

– In Latinae.

Мазертан ошарашенно уставился на Даффи, пытаясь сообразить, не вздумал ли тот насмехаться. Напряженное внимание во взгляде ирландца свидетельствовало об обратном, тогда, все еще недоумевая, он с запинкой заговорил на латыни:

– Э… меня тревожит Ипифания. Последнее время она плохо себя чувствует, а тут – разумеется, непреднамеренно – вчера утром ты расстроил ее внезапным появлением после многих месяцев отсутствия. Теперь же она получила плохие вести о своем отце и поспешила к нему. В такой тяжелый момент я хотел бы находиться рядом с ней.

– Ага. Так женщина тебе небезразлична?

Мазертан внимательно на него посмотрел.

– Ну да. А ты сам все еще чувствуешь к ней влечение?

Ирландец усмехнулся.

– Все еще? Понимаю. О нет, не то, что подразумеваешь ты, хотя я всегда высоко ценил… женщин. Я рад, что она поручила себя заботам столь достойного человека, коим ты являешься.

– О, Брайан, благодарю тебя, сколь благородно с твоей стороны повести себя именно так, чем… по-другому. Будь проклят этот язык! Еще недавно я был лишен малейшей надежды, но теперь, возможно, кое-что из былого устройства удастся возродить.

– Из былого устройства?

Двое горожан проковыляли мимо, от души потешаясь над придурками, толкующими на церковном языке.

– Да. Ты… быть может, помнишь, на что я намекал прошлой весной, впервые здесь оказавшись.

– Напомни мне.

– Ну, некие могущественные силы призвали меня… – Мазертан было воодушевился, но тут же помрачнел. – Впрочем, лучше б они и не пытались. Все оказалось напрасно.

– Что бы тебе просто не рассказать мне о случившемся?

– Расскажу. Я… – Мазертан поднял голову, взглянув с уязвленной гордостью, – я возродившийся легендарный король Артур.

Седые брови Даффи поползли вверх.

– Не был бы ты столь любезен повторить последнее, с особым тщанием подбирая слова?

Мазертан повторил то же самое.

– Знаю, сколь странно это звучит, ибо много лет сомневался сам, но неоднократные видения вкупе со множеством логических доводов под конец меня убедили. Притом о возвращении Артура я знал много раньше, чем установил, что это я сам. Равно же нет сомнений, что возродились несколько моих людей, а некая высшая сила предопределила свести нас и направить для решающего разгрома турок. – Он поник головой. – Но все было тщетно. Людей я отыскал, но так и не смог пробудить их прежние души. Я открыл свой секрет графу фон Зальму и предложил принять командование частью сил, но в ответ заслужил лишь насмешку – надо мной вдоволь поиздевались и велели убираться. – Мазертан махнул в сторону двери. – И здесь, бесполезный в своем поражении, я повстречал Ипифанию. Однажды мне случилось заглянуть ей в глаза, и точно, как я впервые понял, что Артур возродился, стало ясно, что ей он был очень близок. – Он пожал плечами. – Стоит ли рассказывать дальше?

– Если возможно, еще немного.

– Она Гвиневра. Боги милосердны! Пусть призывом к долгу мне не удалось пробудить дремлющие души своих людей, думаю, любовь даст силу пробудить ее душу.

Ирландец оглядел его с уважением, сходным с тем, что чувствуешь к ребенку, сотворившему нечто необычайно сложное, но полностью бесполезное.

– Желаю успеха, – промолвил он.

– Благодарю, Брайан! Я желал бы сказать, что сожалею о том, как…

Его прервал внезапный толчок и грохот, который, казалось, проникал сквозь пол. В один миг лицо Даффи изменилось, он вскочил на ноги и кинулся к входной двери, открыв которую, остановился, вслушиваясь. Несколько посетителей поежились от струи холодного воздуха и усилившегося шума дождя, но никто не осмелился протестовать вслух. Спустя несколько мгновений шум дождя прорезал еще один звук – пронзительный колокольный набат с часовни Святого Стефана.

– Господи! – выдохнул Даффи, в первый раз за сегодняшний день переходя на современный австрийский. – Это стена.

Опрокинув по пути несколько человек, он пронесся через трапезную, продымленную кухню и заднюю дверь на двор, разбрызгивая лужи, пробежал к конюшням, вывел из стойла упиравшуюся кобылу, не седлая, запрыгнул ей на спину и, выехав на улицу, пустил лошадь в галоп вдоль залитой дождем Ротентурмштрассе. На Соборной площади мятущийся разноголосым эхом гул колоколов оглушал. Прямо на мостовой, несмотря на изливающиеся из серых туч потоки дождя, на коленях молились люди.

“Старайтесь, тупые ублюдки, – мрачно подумал он. – Если когда и выпадало утро для всеобщей молитвы, так это сегодня”.

Вскоре он начал различать тысячеголосый рев битвы, когда же завернул за угол и проехал половину сужавшейся под уклон улицы, впереди за завесой дождя замаячила часть неровного зубчатого пролома в стене, где через груды битого камня перекатывались туда и обратно людские волны. Даже с такого расстояния были видны белые халаты янычар.

– Боже милостивый! – пробормотал Даффи, обнажил свой клинок и пятками пришпорил кобылу.

Силы венцев, собранные в считанные минуты после взрыва, теперь разбились на два плотных отряда и пытались единственно численностью и натиском повернуть вспять волны завывающих янычар. Шла отчаянная резня с единственной целью теснить и убивать. Вчерашняя, по сути, показательная вылазка была давно забыта. Наспех заряженную мелким железным ломом и щебнем кулеврину открутили с лафета, и дюжина человек отчаянными усилиями пытались выволочь ее на край стены над проломом, откуда прямой наводкой можно было бы ударить в сгрудившихся турок. Однако дождь почти исключал возможность запалить фитиль – сегодня судьбу битвы решало в кровавой рукопашной острие меча. Даффи как в омут кинулся в одну из локальных стычек, блокирующих улицу в направлении на север от главной схватки. Он отбил скимитару и обрушил рубящий удар на плечо янычара, так что силой инерции его сорвало с мокрой лошадиной спины, и он прямо-таки пригвоздил турка к земле. Перекатившись на ноги и каким-то чудом сумев при этом не выронить меч, он ринулся в битву. Минут десять ярость сражавшихся росла с сумасшедшей скоростью, точно костер, в который обе стороны подкидывают любое горючее, что окажется под рукой. Кулеврину закрепили в нужном положении на полуразрушенной стене, и два человека склонились над замком, пытаясь поджечь заряд. Клинок со звоном отскочил от каски, которую Даффи перед тем успел снять с головы убитого солдата. Она была ему чуть великовата, поэтому съехала от удара на один глаз, а второй оказался закрытым нижней пластиной для защиты подбородка. С воплем, в котором ярость смешалась со страхом, ослепленный ирландец по-бычьи наклонил голову и ринулся на противника, выставив оба своих клинка. Скользнувшее лезвие скимитары распороло ему скулу, но его собственные меч и кинжал вонзились врагу в живот, и вслед за телом турка Даффи упал на колени, окончательно потеряв шлем. На мгновение водоворот битвы оставил его в одиночестве среди усеявших землю мертвых тел, и он, отдуваясь, простоял какое-то время на коленях, прежде чем вытащить оружие из трупа янычара и вновь кинуться в битву.

В этот самый момент выпалила кулеврина, хлестнув градом из тридцати фунтов железных обрезков прямо в гущу турецких солдат, и, сорванная силой отката с нового крепления, кувыркаясь, отлетела к стене, убив трех канониров. Словно единый слаженный организм, турецкие силы отхлынули, а защитники Вены разом устремились вперед, чтобы вернуть отвоеванную землю до последнего дюйма. Люди по-прежнему гибли дюжинами каждую минуту, пронзенные, разрубленные и раздавленные, но вражеский натиск в восточном направлении уже захлебнулся и начал понемногу спадать. Европейские войска продолжали напирать, выдавливая врага обратно в пролом. Наконец янычары отступили, почти половину своего войска оставив неподвижно лежать на грудах битого камня. Под дождем белые халаты становились серыми.

По ходу битвы Даффи случилось оказаться рядом с наемниками Эйлифа, там он дальше и оставался. Когда вслед за отступлением турок группы защитников казались разбросанными по свежему каменному откосу на манер прибитого волнами топляка, ирландца и Эйлифа разделяла всего дюжина футов. Эйлиф наклонился вперед, стиснув руками колени, прерывисто дыша открытым ртом, тогда как Даффи уселся на гладкую блестящую поверхность расколотого каменного блока. В холодном воздухе стоял едкий запах только что разбитого гранита. Через некоторое время Эйлиф выпрямился и снял шлем, предоставив дождю возможность промыть слипшиеся от пота волосы.

– Оно могло повернуться… в любую сторону, – с трудом проговорил он. – Эдакая мясорубка… не по мне. Не владеешь ситуацией. Вряд ли кто переживет… много таких стычек.

– Сказано со знанием дела, – отметил Даффи, на полуслове скривившись от резкой боли в скуле. Он неуверенно ощупал рану: холодный дождь, похоже, почти остановил кровь, но через широко раскрытые края раны свежий воздух проникал туда, где ощущать его было непривычно.

– Черт побери, приятель! – воскликнул Эйлиф, заметив порез. – Так они сумели тебя угостить? Вон и зубы видны. Как только построимся и отойдем, я тебя заштопаю, хорошо?

Даффи удалось разжать сомкнутые на рукояти меча пальцы, и выпущенное оружие лязгнуло по камню.

– Ты заштопаешь? Ну уж дудки. – Затем он огляделся и впервые осознал потери в рядах защитников Вены. Обрубленные культи, которые предстояло прижечь и залить смолой, раздробленные конечности, которые, если не удастся наложить лубок, придется удалять, глубокие раны, откуда ручьем текла кровь, – в общем, костоправам на ближайшие несколько часов будет довольно работы и без того, чтобы заниматься такой малостью, как зашивать его скулу.

– Половине моих ребят предстоит помучиться, – мягко заметил Эйлиф.

– Разумеется, – ответил Даффи, стараясь говорить правой стороной рта. – Просто я не слишком доверяю твоему умению зашивать раны. Слушай, полагаю, Аврелиан поднаторел в искусстве лекаря. Что ты скажешь, если я добреду до Циммермана и попрошу его заняться моей раной?

Эйлиф с сомнением оглядел его, затем ухмыльнулся.

– Почему бы и нет? Я, пожалуй, еще пришью тебе язык к щеке. И, видит бог, так тебя оставлять негоже – половина выпитого пива будет выливаться наружу. К тому же часок-другой сна под крышей тебе не повредят. – Он махнул рукой. – Их проклятый заряд разрушил наши казармы. Хорошо, что внутри мало кто был. Но к полуночи ты должен вернуться, ясно? Здесь предстоит нести неусыпный дозор, так что моя часть будет стоять до того времени.

– Буду, не сомневайся, – пообещал Даффи. Он встал на еще дрожащих ногах, вложил в ножны меч и, осторожно ступая, зашагал по мокрым камням.

К тому времени, когда он доковылял до трактира Циммермана – одному богу известно, где к тому времени оказалась его кобыла, – дождь прекратился, и его рана опять стала кровоточить. Так что, в конечном счете, довольно отталкивающая фигура открыла входную дверь трактира и прошла в трапезную. Там ожидала большая безмолвная толпа, испуганно глядящая на него.

Навстречу поднялся чернокожий в бурнусе:

– Какие новости?

Даффи не был расположен к пространной беседе.

– В одном месте стена рухнула, – хрипло ответил он. – Все висело на волоске, но турки отступили. Большие потери с обеих сторон.

Вопрошавший значительно оглядел собравшихся и вышел в сопровождении еще нескольких человек. Ирландец оставил их уход без внимания, блуждая все еще затуманенным взглядом по комнате, пока не увидел Анну.

– Анна! – прокаркал он. – Где Аврелиан?

– В часовне, – откликнулась она, торопясь к нему. – Давай, обопрись на меня, и…

– Я могу идти сам.

С трудом волоча ноги, ирландец преодолел длинный темный коридор и, не останавливаясь, ввалился в высокие двери, споткнувшись и опрокинув с полдюжины метел. В часовне Аврелиану противостояли все те же семеро, что и днем раньше, но теперь у каждого был обнаженный меч. Карлик обернулся на шум.

– А, древнеирландский победоносец! Вон отсюда, фигляр!

Он повернулся к Аврелиану, выставив короткий клинок.

– Слышал, что сказал Оркхан? – спросил он, указывая на чернокожего. – Стена рухнула. До темноты они будут в городе. Веди нас к бочке – или умри.

Гнев исказил лицо Аврелиана, он занес руку, точно собираясь бросить в наглеца невидимое копье.

– Скажи спасибо, жаба, что я слишком занят тем, чтобы покарать осмелившихся на приступ. Теперь уносите ноги, пока не поздно.

Карлик ухмыльнулся.

– Давай. Испепели меня. Все мы знаем, что ты не можешь. – Он легонько пихнул старого чародея в живот.

Неподвижный, пропитанный ладаном воздух часовни был разорван диким воплем, когда ирландец выпрыгнул на середину и стремительным выпадом рассек горло карлика острием меча. Мгновенно развернувшись, он до кости разрубил руку чернокожего Оркхана. Краснокожий занес свой меч, чтобы обрушить его на Даффи, но ирландец уклонился от неуклюжего удара и ответил выпадом в живот. Затем развернулся к оставшимся четверым, но один из них крикнул:

– Зачем убивать Мерлина? Черное, вот что нам нужно!

Пятеро оставшихся на ногах, стараясь не приближаться к Даффи, выбежали из часовни. Как только они оказались в коридоре, ирландец рухнул как подкошенный. Подоспевший Аврелиан перевернул его на спину и помахал перед его ноздрями маленьким шариком филигранной работы, через несколько секунд глаза ирландца широко открылись, а рука оттолкнула зловонный предмет. Он лежал и смотрел в потолок, неспособный на большее, чем просто дышать.

– Что… сейчас случилось? – смог он вымолвить наконец.

– Ты спас мне жизнь, – ответил волшебник. – Вернее, то был Артур: я узнал старый боевой клич. Мне льстит, что он проявляется, видя меня в опасности.

– Он… совершает подвиги… а мне достается изнеможение.

– Пожалуй, это не совсем честно, – весело признал Аврелиан. – А что с твоей щекой?

– Ты не сможешь это зашить? Все лекари слишком заняты. – Не поворачивая головы, ирландец скосил глаза и разглядел с одной стороны только пыльные скамьи, а с другой – витражи с изменчивыми следами стекающих дождевых струй. – Куда делись Черные Птицы? Или я убил всех?

– Нет. Двое лежат мертвыми там на полу – кого-то придется попросить заняться трупами, пятеро же других помчались за глотком черного. – Старик уже успел извлечь из-под мантии разные мешочки и шкатулки и занялся обработкой раны.

– Разве не стоило тебе… ох!.. остановить их?

Аврелиан достал нитку с иголкой и теперь зашивал рану, Даффи не чувствовал серьезной боли, только натяжение кожи на левой щеке и виске.

– О нет, – успокоил волшебник. – У Гамбринуса есть на такой случай меры предосторожности, о чем они, видно, подозревали, если хотели, чтобы я принес снадобье. Но отчаявшиеся люди готовы на все, а загнанные в угол крысы сами кидаются на ловцов. Я рад позволить Гамбринусу закончить дело.

– У юго-восточного угла стена рухнула, – проговорил Даффи онемевшим ртом. – Казармы разрушены. Я хочу поспать здесь, в конюшнях, где были викинги. О прошлой ночи я не помню почти ничего, но чувствую себя так, будто совсем не спал. Эти янычары все лезут и лезут, точно плотину прорвало. Повсюду трупы, и, если два следующих дня будет светить солнце, не миновать чумы. Не пойму, почему они отступили? Другого случая, чтобы так застать нас врасплох, может и не представиться.

Тренькнула оборванная нить, и Аврелиан выпрямился.

– Ну вот, – сказал он. – Останется шрам, но я хотя бы закрыл рану и обработал ее, чтобы не загноилась.

Даффи перевернулся, оперся на руки и колени, затем встал.

– Спасибо. Эйлиф хотел сам это сделать. Скорее всего, сшил бы наизнанку, так что я растил бы бороду во рту и снимал пробу щекой.

– Что за отвратительная мысль!

– Прости. Сейчас приятные мысли что-то не идут на ум.

Он подобрал меч, вытер клинок и спрятал его в ножны, после чего медленной, тяжелой поступью вышел из сумрачной часовни. Анна не на шутку встревожилась, когда пятеро мужчин с ошалелыми глазами пронеслись мимо нее и загрохотали сапогами по лестнице в погреб, а услышав снизу приглушенные отчаянные вопли, позвала Мазертана, за неимением лучшего, спуститься и посмотреть, что случилось.

Внизу, где к привычному запаху солода примешивался щекочущий ноздри аромат жареного мяса, они обнаружили Гамбринуса, безмятежно жонглирующего маленькими неровными шарами из слоновой кости Он заверил их, что все в порядке, и Анне не стало дурно до тех пор, пока уже в трапезной Мазертан не поинтересовался, где, по ее мнению, мог пивовар раздобыть эти пять маленьких обезьяньих черепов, которыми забавлялся.

В одиннадцать дождь начал стихать, к полудню в облаках появились разрывы, и пробившиеся лучи бледного солнца заиграли на обрушенном участке стены. Пролом был примерно футов двести, а по краям его стена опасно наклонилась наружу. Пока снайперы со свежими зарядами в стволах своих нарезных ружей наблюдали за отдаленными порядками турок, поспешно собранные из солдат и мастеровых бригады возводили мощную линию баррикад вдоль всего заваленного камнем пролома. По наружному склону их дополнял отнесенный на полсотни ярдов полукруг деревянных заграждений. За полукругом был насыпан толстый слой толченого мела, который, впитывая влагу из почвы, по большей части начал уже темнеть и превращаться в серую грязь.

Несколько занявшихся после взрыва пожаров были, наконец, потушены – без особой суеты, поскольку дождь не давал огню распространяться. Все три телеги для перевозки трупов медленно передвигались по опустошенной земле, собирая жуткий урожай. Одна успела наполниться, уехать и теперь возвращалась. Утро напролет и после полудня горбатая фигура Блуто мелькала повсюду на укреплениях. Горбун распорядился перемещением пушек и кулеврин, их прочисткой и заряжанием, вдобавок выкрикивая советы тем, кто ставил снаружи подкосы и контрфорсы для укрепления накренившейся стены.

Граф фон Зальм, которому отведена была главенствующая роль, прохаживался вдоль улицы и наблюдал за происходящим, благоразумно предоставив специалистам делать свое дело. По его приказу большая часть войска была отправлена подкрепиться и отдохнуть в уцелевших казармах и лишь небольшой отряд оставлен в карауле. Впрочем, дозорные на стенах неотрывно наблюдали за турецкими позициями, готовые при первом признаке начала штурма подать знак фон Зальму и звонарю на колокольне Святого Стефана.

После полудня в лагере турок стало заметно оживление, вдалеке солнечные лучи то и дело вспыхивали на металле, реяли знамена, впрочем, смещаясь на запад, в направлении южной окраины города и прочь от пролома в стене. В четыре часа со стороны Шварценбергштрассе по каменной лестнице на стену вскарабкался изможденный фон Зальм и прошел сотню ярдов на запад, чтобы держать совет с горбатым бомбардиром. Над укреплениями гулял свежий западный ветерок, осушая пот на лице и шее командующего. Не спеша спускаться назад на глухие грязные улицы, он болтал с Блуто о различных аспектах утреннего сражения.

– Меня так и подмывает перетащить как можно больше пушек от Коринфских ворот сюда, к западному углу, – не замедлил сообщить Блуто.

– Из-за передвижения турок? Наверняка это отвлекающий маневр, – возразил фон Зальм. Он взъерошил пальцами седеющие волосы. – Какой им смысл брать приступом хорошо укрепленную стену, когда за углом, всего в сотне ярдов на восток, этот проклятый пролом в двести футов?

– Однако ж глянь, – произнес Блуто, просовываясь между зубцами и указывая на юг затененной облаками равнины. – Ни единой души на восточной стороне – все скопились прямо напротив нас, с юга. Черт возьми, если это отвлекающий маневр, у них уйдет добрых полчаса, чтобы перестроиться на восточной равнине, разве только они собираются подобраться к стене прямо здесь и пробежать эту сотню ярдов под огнем наших ружей.

– Возможно, так они и замыслили, – сказал фон Зальм.

– Тогда они потеряют тысячу янычар, пусть даже половина наших парней будет дрыхнуть.

– Быть может, Сулейману все равно. Солдат у него куда больше, чем собралось теперь здесь.

Блуто покачал головой.

– Прекрасно, если Сулейману наплевать на потери, отчего не ударить прямо в пролом и давить, пока оборона не треснет? К чему эта перегруппировка на запад?

– Не знаю, – признался фон Зальм. – Может, они отойдут назад, когда стемнеет. Так бы я поступил на месте Сулеймана. Впрочем, поставь здесь… пять пушек, а я позабочусь о нужном количестве людей для их обслуживания. И если замечу или услышу ночью, что они двинулись сюда, пришлю еще. – Он кусал костяшку пальца и разглядывал равнину. – Какое сегодня число? Да, вспомнил, двенадцатое. Хорошо бы ночью небо очистилось и луна светила. Я оставлю снаружи дозор и велю разбросать еще мела по фронту укреплений – чтобы тебе было поспокойнее, ладно?

– Нам обоим, – сухо бросил Блуто в спину командующего, когда тот развернулся и отправился назад.

Горбун долго еще прохаживался по стене, выглядывая в амбразуры и тщательно укрепляя флажки там, где полагал необходимым установить пушки, пока багровое солнце не скрылось за лесистыми холмами справа и не зажглись огоньки позади в городских окнах и далеко впереди между шатров на равнине.

Беря в расчет, что он раскурил змею как раз тогда, когда колокола над головой довершили свой оглушительный девятичасовой звон и теперь она почти обжигала ему пальцы, Даффи вычислил, что ему самое время подготовиться к получасовому удару. Он щелчком отправил через поручень мерцающий в темноте окурок и проследил, как тот рассыпал красные искры, ударившись о землю, затем повернулся к склонившемуся над телескопом волшебнику.

– Не пора нам… – начал было ирландец, но механический скрежет наверху заставил его закрыть глаза и зажать пальцами уши, пока не грянул одиночный удар, эхом прокатившийся по темным улицам внизу.

– Что пора? – раздраженно отозвался Аврелиан.

– А, неважно. – Даффи облокотился на поручень и уставился на звезды, что виднелись за проносящимися высоко в небе облаками. Серп луны бледным мерцанием обозначился в одном из широких разрывов. Особенно холодный порыв ветра налетел на колокольню собора, заставив ирландца поежиться и отступить глубже в маленькую нишу, приспособленную под обсерваторию. Их тесный наблюдательный пункт не был самым высоким или доступным – фон Зальм с разнообразными военными советниками уже две недели как заняли площадку с наилучшим обзором. Аврелиан тогда сказал, что это неважно, ибо та маленькая открытая площадка, которой они довольствовались, располагалась достаточно высоко над крышами и городским чадом для наблюдения за звездами – как раз того занятия, которое, по мнению Даффи, теперь слишком уж затянулось. Наконец старый волшебник оторвался от окуляра, одной рукой растирая переносицу, другой водружая телескоп на поручень.

– Сплошной хаос, – проворчал он. – Ничего нельзя прочитать. Видеть небо таким столь же огорчительно, как, задав вопрос старому мудрому другу, услышать в ответ невразумительное кряхтение и мычание. – Образ, похоже, расстроил Аврелиана, и он быстро добавил: – Ты, и никто иной, тот случайный фактор, не поддающийся разгадке шифр, что превращает все выверенные древние расчеты в белиберду.

Ирландец пожал плечами.

– Быть может, с самого начала лучше было бы обойтись без меня. Не тратил бы попусту время. Я ведь пока ни черта такого не сделал, чего не мог бы сделать самый обычный наемник.

– Не знаю, – сказал Аврелиан. – Я связан тем, что вижу своими глазами. Я не знаю! – Он поднял глаза на Даффи. – Ты слышал о последнем передвижении янычар?

– Да. Они сдвинулись на запад, словно затеяли самоубийственный приступ укрепленной юго-западной стены. Ну и что с того?

– Что, по-твоему, произойдет, если они там атакуют?

Даффи пожал плечами.

– Я же сказал: самоубийство. Они в пять минут потеряют не меньше тысячи.

– Можно ли назвать это… жертвой?

– Для чего? Какой смысл посылать отборное войско янычар на… О господи! – Ирландец медленно сел и оперся спиной о поручень. – Я думал, ты владеешь одной из всего двух оставшихся копий.

– И я так думал. – Аврелиан прищурился, оглядывая темные крыши. – Может, так оно и есть. Может, Ибрагим заполучил копию из Ватикана… или рассчитывает каким-то образом достать мою. – Он задумчиво покачал белой головой. – Едва я услышал о передвижении, меня тут же осенило – ведь это янычары, войско, набранное из детей покоренных христиан…

– По крайней мере тысяча христианских душ…

– Вот именно.

– Послушай, в городе почти наверняка есть шпионы Сулеймана – вполне может быть, что у него нет своей копии Страшенного Орудия Дидиуса и он намерен стащить твою. – Волшебник безучастно смотрел на него, и Даффи продолжил: – Разве не ясно? Уничтожь свою копию.

Аврелиан, нахмурившись, отвел взгляд.

– Я… пока не готов.

Ирландца захлестнула волна ужаса и сострадания.

– Даже и не думай! Должны найтись чистые пути, и даже если потеряем Вену, ты ведь сказал – главное, чтобы Король-Рыбак остался жив. Вы с ним можете спастись по тоннелям, что упоминали Черные Птицы, и вновь собрать силы в другом месте. В этом году турки едва ли продвинутся дальше в Европу.

– Очень может статься, Брайан, но как я могу знать точно? С должной магической помощью они смогли бы продвинуться дальше, быть может, гораздо дальше. Возможно, Король-Рыбак умрет, если не отведает черного, по крайней мере, ему точно не станет лучше. Черт побери, нетрудно совершить достойное деяние, когда можешь видеть наперед, чем оно обернется. Будь проклята эта слепота, – прошипел он, стукнув кулаком по камню, – будь проклят Ибрагим и будь проклят старый рисовальщик!

Даффи прищурился:

– Какой рисовальщик?

– Что? А, Густав Фойгель, кто же еще? Я ведь говорил тебе, он ясновидец и не привязан к ныне закрытой древней магии. Если б я смог склонить старого лицемера написать еще несколько провидческих картин, то имел бы возможность узнать, что грядет, и позабыть о том… ужасном шаге. Но из-за боязни иметь со мной дело старый негодяй – чтоб янычары зарядили его головой пушку! – ничего не создал за последние два года.

– Похоже, так, – согласился Даффи, сочувственно кивнув. – Кроме, пожалуй, бредовой “Смерти архангела Михаила” на собственной стене, он ничего не нарисовал.

Аврелиан испустил придушенный вопль, и телескоп полетел через поручень вниз.

– Разрази тебя… что? Ллир и Мананан! Она существует? – Он подскочил, потрясая кулаками. – Болван, почему ты не сказал мне раньше? Ты для него архангел Михаил – или забыл о портрете, для которого ты позировал и который помог тебя отыскать? Михаил – это единственная личность в христианстве, которой он может тебя уподобить. Как ты, кретин, не понимаешь важности этого? У старого художника провидческий дар и силы сродни пророческим. И он, если я что-то смыслю, написал картину твоей смерти. А заодно указание на исход будущей битвы.

Снизу долетел приглушенный звон разбившегося о камни телескопа.

– Да ну? – неуверенно проговорил Даффи. – То есть, нарисован ли там мой труп, окруженный турками с окровавленными мечами в руках?

– Ну, вроде того. И много других, скрытых для непосвященных указаний. Но сам ты хоть видел картину? Что там?

Ирландец сконфуженно пожал плечами:

– Да там полно всяких фигур. Честно сказать, я никогда не вглядывался. Но если ты прав, надеюсь, на картине древний старец, окруженный сотнями друзей и в меру пьяный, умирает на своей постели.

С видимым усилием сдерживая нетерпение, волшебник сделал глубокий вдох.

– Идем посмотрим, – произнес он.

Кубарем скатившись по лестнице, они затрусили через город со скоростью, позволившей им за десять минут оказаться у старого пансиона на Шоттенгассе, по прибытии куда Аврелиан глотал воздух, разевая рот, как выброшенная на берег рыба.

– Нет, – выдавил он на предложение Даффи присесть на скамью в передней. – Вперед!

Они не прихватили огня, так что пришлось ощупью карабкаться по темной лестнице. На мгновение Даффи испугался видения озера, но тут же понял, что этот рубеж уже пройден. Мысль эта не слишком воодушевляла. Когда они добрались до площадки третьего этажа, Даффи сам уже задыхался, а Аврелиан просто не мог произнести ни слова, сумев, однако, яростно помахать рукой. Даффи кивнул, нашарил дверь Густава Фойгеля и постучал. Изнутри не донеслось ни единого звука. Ирландец постучал вновь, уже громче, так что в темноте открылось несколько дверей и жильцы попытались возмутиться – тут Аврелиан сумел набрать воздуху, чтобы заставить их скрыться в своих норах, – но за дверью Фойгеля по-прежнему было тихо.