Текст книги "На Лесном озере"

Автор книги: Тим О'Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Тим О`Брайен
На Лесном озере

Посвящается Кейт

Автор благодарит Кейт Филлипс,

Джона Стерлинга, Ларри Купера, Майкла Кертиса,

Леса Рамиреса, Кэрол Анхальт

и мою любящую семью.

Сэм Лоуренс, умерший в январе 1994 года,

более двух десятилетий был моим издателем,

заступником и другом.

Я навсегда сохраню светлую память

о его вере в меня.

Хотя эта книга содержит подлинный материал из мира, в котором мы живем, включая сведения о реальных местах, лицах и делах, ее следует читать как художественную, а не документальную прозу. Все диалоги вымышлены. Некоторые печально известные и весьма реальные события даны в измененном виде или воображены заново. Джон и Кэти Уэйды – фигуры целиком вымышленные, как и все персонажи романа из числа жителей штата Миннесота и поселка Энгл-Инлет.

1
Как несчастливы они были

В сентябре, после первичных выборов, они сняли старый желтый коттедж на берегу Лесного озера. Там было много деревьев, большей частью сосна и береза, да еще причал с лодочным сараем, и через лес шла узкая грунтовая дорога, которая поблизости от коттеджа упиралась в отполированные водой серые прибрежные камни. Дальше никаких дорог не было. Ни единого поселка, ни одной живой души. Причал – а за ним на север, в сторону Канады, протянулось большое озеро, там вода была началом и концом всего, бесконечная и очень холодная, с потайными проливами, отмелями, бухтами, безымянными островами и дремучими лесами по берегам. Там повсюду, на множестве квадратных миль, дикая ширь составляла одно целое, подобно гигантскому изогнутому зеркалу, ослепительно голубому и прекрасному, всегда неизменному. Этого-то они и хотели. Им нужно было одиночество. Нужна была эта многократность, густой дурманящий шорох леса и плеск воды, но главное – им нужно было чувствовать, что они вместе.

Поздно вечером они расстилали на веранде одеяло и лежа смотрели, как над озером в их сторону движется туман. К полной близости они пока не были готовы. Раз попробовали, но ничего хорошего не вышло, так что потом они всегда только лежали обнявшись и тихо разговаривали о том, как народят детей и будут жить в собственном доме. Они делали вид, что не так все плохо. Выборы были проиграны, но они пытались убедить себя, вопреки очевидности, что это не было бесповоротное, сокрушительное поражение. Друг с другом они были осторожны; не жаловались на тоску и на это внезапное чувство под ложечкой, словно ты проваливаешься в люк. Неподвижно лежа под одеялом, они по очереди называли имена детей, которые у них родятся, – порой уморительные имена, специально чтоб посмеяться, – а потом обсуждали обстановку будущего дома, роскошные ковры и старинные медные светильники, выбирали цвет для обоев, входили во все подробности, соглашались, что у них непременно будут огромная застекленная терраса, камин и библиотека с высоченными ореховыми шкафами и передвижной лестницей.

В темноте можно было забыть о том, что все это безумно дорого и совершенно недоступно. Их жизнь вошла в тяжкую полосу, и они отчаянно хотели быть счастливыми. Они желали счастья, не зная ни что это такое, ни где его искать, и от этого их желание становилось еще сильнее.

У них была такая игра: выдумывать маршруты романтических путешествий.

– Верона, – говорила Кэти. – Я провела бы несколько дней в Вероне. – После чего они подолгу разговаривали о Вероне, куда там пойти и что посмотреть, им хотелось сделать этот город в воображении как можно реальнее. С озера, стелясь низом и обволакивая их, наползал густой, плотный туман, и их слова вдруг как будто относило куда-то вдаль, а потом они возвращались из стоявшего вокруг леса. Отчасти это было просто эхо. Но внутри эха им чудился звук словно бы и вовсе не от их голосов – то ли шепот, то ли дыхание, что-то пернатое и живое. Они замолкали, вслушиваясь, но звук тут же исчезал, смешивался с ночью. В лесу раздавались шорохи, что-то потихоньку гнило, что-то росло. Подавали голос ночные птицы. Волны с тихим плеском накатывали на берег.

И вот тогда-то, вслушиваясь, они вдруг чувствовали, как открывается люк, и падали в ту пустоту, откуда являлись к ним все сновидения.

Они, конечно, скрывали это как могли. Опять пускались в разговоры о чудесных веронских старинных церквах, о музеях, о кафе под открытым небом, где они будут пить крепкий кофе с пирожными. Изобретали всякие веселые приключения. Ночной бросок поездом во Флоренцию, а может, на север, в горы, а может, в Венецию; потом обратно в Верону, где нет никакого поражения, где все, что в жизни бывает, кончается хорошо. Для них обоих это была игра в желания. Счастье рисовалось им как реальное место на земле, как неизведанная страна или экзотическая чужая столица с диковинными обычаями и малопонятным языком. Чтобы там освоиться, нужно приложить много усилий и многое в себе изменить, но они будут прилежными учениками.

А порой им нечего было друг другу сказать. Или они принимались храбриться.

– Ничего такого ужасного не произошло, – сказала Кэти однажды вечером. – То есть плохо, конечно, но поправимо.

Это был их шестой вечер на Лесном озере. До ее исчезновения оставалось меньше полутора суток, но сейчас она лежала рядом с ним на веранде и размышляла вслух о том, как все поправить. Больше практицизма, сказала она. Идти шаг за шагом. Он мог бы найти работу в какой-нибудь приличной юридической фирме в Миннеаполисе. Они бы подыскали недорогой дом или просто сняли что-нибудь на время; конечно, надо во всем ужаться, составить семейный бюджет, начать потихоньку выплачивать долги, а там, глядишь, через годик-другой на самолет и – в Верону или еще куда-нибудь, где они будут счастливы и совершат все то чудесное, чего не успели пока совершить.

– Уж мы найдем чего захотеть, – сказала Кэти. – Новенькие мечты, с иголочки. Ну, не права я разве? – Помолчала, глядя на него. – Не права?

Джон Уэйд заставил себя кивнуть.

Через два дня, когда ее уже с ним не будет, он вспомнит, как возились под полом веранды мыши. Вспомнит сложный, насыщенный запах леса, и туман, и озеро, и странное движение, которое Кэти иногда делала пальцами; легкий взмах, словно она желала разогнать все зло, скопившееся в их жизни.

Справимся. – Она прильнула к нему теснее. – Начнем и всего добьемся.

Конечно, – сказал Уэйд. – У нас все будет хорошо.

– Даже отлично.

– Вот-вот. Даже отлично.

Он закрыл глаза. И увидел, как гигантская белая гора взрывается и опрокидывается прямо на него.

Опять сдавило живот. И все равно он через силу ей улыбался. Говорил ободряющие слова, решительным тоном говорил, словно верил в них сам, и это он тоже потом вспомнит – как притворялся. В темноте он чувствовал, как бьется ее сердце, как она дышит ему в щеку. Она пошевелилась под одеялом, поцеловала мужа, слегка заигрывая, пощекотала ему ухо кончиком языка, и это, хоть и не было ему очень приятно, было знаком близости, просьбой сосредоточиться на том, что у них еще оставалось или когда-нибудь могло появиться.

– Слушай, – сказала она. – Давай будем счастливы, сейчас прямо.

– Примани счастье, – отозвался он.

Это был вопрос веры. Будущее казалось невыносимым. Усталость тоже, конечно, была, и гнев, но главное – пустота безверия.

Лежа молча и неподвижно, Джон Уэйд смотрел, как туман сгустками расползается над причалом и лодочным сараем, медлит, словно хочет их переварить, потом, клубясь и меняя очертания, тяжело поднимается вдоль берегового склона к веранде.

Оползень, думал он.

Эта мысль приняла у него в голове форму огромной белой горы – он карабкался на нее всю жизнь, а теперь она рушится на него, сплющивая грузом бесчестья. Он приказал себе об этом не думать, но не получалось. Цифры были неумолимы. Его разгромили три к одному в его собственной партии; он вытянул несколько университетских городков и округ Итаска – вот, по существу, и все.

В тридцать семь лет – вице-губернатор штата. В сорок – кандидат в сенат США. В сорок один – жертва оползня, резкого сдвига в общественном мнении.

Удачники и жертвы. Такая уж ставка тут.

Но это были не просто проигранные выборы. Нечто физически ощутимое. И унижение, само собой, и это чувство, будто что-то надломилось, испортилось в груди и животе, и гнев, вздымавшийся к самому горлу, когда его так и подмывало выкрикнуть самые ужасные слова, какие он знал, – Христа прикончить! – когда он не мог с собой совладать, не мог вернуть ясность мысли и прекратить этот крик у себя в голове – Христа прикончить! – потому что ничего поделать было нельзя, потому что это было так жестоко, позорно и окончательно. Порой накатывало настоящее безумие. Вселенская злоба. По ночам в крови вскипала электрическая дрожь, его распирало от желания убивать, которое он не мог ни подавить, ни выпустить на волю. Он хотел ломать и крушить. Схватить нож, резать и полосовать, резать и полосовать. Все эти годы. Карабкался, как чертов сукин сын, дюйм за дюймом, вгрызался зубами – и в один миг все полетело в тартарары. Все без исключения. Смысл его жизни. Карьера, профессиональная гордость, честь и достоинство, вера в будущее, которое представлялось ему таким величественным.

Джон Уэйд покачал головой и вслушался в туман. Ветра не было. Позади него в затянутое сеткой окно билась ночная бабочка.

Забудь, сказал он себе. Не думай.

А потом, когда он все-таки опять начал думать, он обнял Кэти, крепко к себе прижал.

– Верона, – проговорил он твердо, – это, считай, решено. Отели – только люкс. От начала до конца.

– Обещаешь, значит?

– Обещаю, – ответил он. – Железно.

Кэти улыбнулась. Он не мог видеть эту улыбку, но она слышалась в ее голосе, когда она спросила:

– А как насчет детей?

– Все у нас будет, – сказал Уэйд. – Дети – в первую очередь.

– Боюсь, я уже старая. Хотя, может, и ничего еще.

– Ты не старая.

– Мне тридцать восемь.

– Вот и прекрасно, у нас будет тридцать восемь детей, – сказал он. – В Вероне автобус придется нанимать.

– Это мысль. И как же мы?

– Откуда я знаю как, просто будем кататься и смотреть разные разности, ты да я. И полный автобус детей.

– Думаешь?

– Уверен. Я же обещал.

Потом они долго неподвижно лежали в темноте, словно ожидая, чтобы все это каким-то внезапным чудом осуществилось. Они хотели одного: чтобы их жизнь снова наладилась.

Позже Кэти откинула одеяло, встала и отошла к перилам, в дальний конец веранды. Она как бы исчезла в отяжелевшей тьме, окутанная туманом, и когда она заговорила, голос раздался откуда-то издали, исходя словно не от нее, отдельный и немного чужой.

– Я не плачу, – сказала она.

– Конечно, с чего плакать.

– Просто полоса такая, вот и все. Пройти надо через эту глупость.

– Глупость, – повторил он.

– Я не то хотела сказать…

– Да нет, ты совершенно права. Сволочная глупость.

Тишина вокруг. Только волны и ветви, легкие вдохи и выдохи. Ночь обволакивала их.

– Джон, послушай, мне трудно иной раз находить точные слова. Я хотела только сказать… понимаешь… я хотела сказать, что есть чудесный человек, которого я люблю, и мне нужно, чтобы он был счастлив, и ничто другое меня не беспокоит. Никакие выборы.

– Ну и прекрасно.

– И никакие газеты.

– Прекрасно.

В темноте послышался звук, который не был плачем.

– Ну, ты любишь меня?

– Больше всего на свете.

– Сильно-сильно?

– Сильно-сильно, – сказал он. – Полный автобус любви. Ну иди же ко мне.

Кэти прошла через веранду назад, опустилась рядом с ним на колени и прижала к его лбу ладонь. От озера и леса шел тихий неумолчный шепот. Позже, когда ее уже с ним не будет, это вспомнится ему с необычайной ясностью, словно повторяясь сызнова. Вспомнится доносившееся из тумана дыхание. Вспомнится ее ладонь у него на лбу, острое, живое тепло ее кожи.

– Счастливыми быть, – сказала она. – И ничего больше.

2
Материалы

Он с самого начала был скрытный мальчик. Можно сказать, помешался на секретах. Уж такая была его природа.[1]1
  Интервью, 4 декабря 1989 г., Сент-Пол, Миннесота.


[Закрыть]

Элеонора К.Уэйд, мать Джона Уэйда

Приобщено к делу под № 1: железный чайник

Вес – 2,3 фунта Емкость – 3 кварты

Приобщено к делу под № 2: фотография лодки

«Уэйкмен», длина – 12 футов

Алюминиевая, темно-синяя

Мотор «эвинруд», мощность – 1,6 лошадиных силы

Он держал язык за зубами. Даже жена его ни хрена, похоже, не знала про… ну, про это. Он просто хотел все похоронить.[2]2
  Интервью, 12 и 16 июля 1993 г., Сент-Пол, Миннесота.


[Закрыть]

Энтони Л. (Тони) Карбо

Имя и фамилия: Кэтлин Тереза Уэйд

Дата составления протокола: 21.09.86г.

Возраст: 38 лет

Рост: 5 футов 6 дюймов

Вес: 118 фунтов

Цвет волос блондинка

Цвет глаз: зеленый

Фотография: прилагается

Должность и место работы: секретарь приемной комиссии, университет штата Миннесота, Миннеаполис, Миннесота

Заболевания и перенесенные операции: пневмония (16 лет), аборт (34 года)

Используемые медикаменты: валиум, ресторил

Ближайший член семьи: Джон Герман Уэйд

Прочие родственники: Патриция С. Гуд (сестра), Миннеаполис, штат Миннесота, Локвуд-авеню, 1625[3]3
  Протоколы о разыскиваемых лицах, форма 20, архив шерифа, округа Лесного озера, Бодетт, Миннесота. Заявление об исчезновении Кэтлин Уэйд поступило утром 20 сентября 1986 г. Поиски продолжались 18 дней на площади более 800 кв. миль; в них участвовали дорожная полиция штата Миннесота, подразделение окружного шерифа, пограничная служба США, канадская конная полиция (приозерное подразделение) и полиция провинции Онтарио.


[Закрыть]

Из протокола о розыске

После работы мы каждый вечер с ней плескались в бассейне молодежной ассоциации. Она могла плыть без конца, прямо как рыба, так что я не беспокоюсь насчет… Короче, думаю, с ней все в порядке. Рыбы разве тонут?[4]4
  Интервью, 21 сентября 1991 г., Идайна, Миннесота.


[Закрыть]

Бетани Ки, помощница секретаря приемной комиссии, университет штата Миннесота

Он не был толстым ребенком, вовсе нет. Просто плотный такой. Кости у него были большие. Но иногда мне кажется, что отец ему внушил… внушил бедному…, ох… ну, что вроде как у него лишний вес. В шестом классе он подписался на диету из какого-то дурацкого журнала… Отец его дразнил не переставая. Совсем задразнил, можно сказать.

Элеонора К.Уэйд

Знаете, что я запомнил? Мух запомнил. Миллионы мух. Они-то большей частью и помнятся.[5]5
  Интервью, 19 июля 1990 г., Фарго, Северная Дакота. Бывший рядовой 1-го класса Тинбилл, индеец племени чиппева,


[Закрыть]

Ричард Тинбилл

Приобщено к делу под № 3: фотография погибших комнатных растений

То, что осталось от 6—8 растений (1 герань, 1 бегония, 1 каладиум, 1 филодендрон, остальные не установлены)

Растительные ткани сильно разложились

Джон безумно любил отца. Вот почему, я думаю, он переживал издевки так болезненно… Он старался не подавать виду, как сильно его задевало, но я-то видела… Да, уж как любил этого человека. (Вы спрашиваете, любила ли я? Конечно.) Туго пришлось моему Джону. Он был слишком юн и не понимал, что такое алкоголизм.

Элеонора КУэйд

Приобщено к делу под № 4» результаты опросов общественного мнения 3 июля 1986 г.

Уэйд – 58%

Дерни —31%

Нет определенного мнения – 11%

17 августа 1986г.

Уэйд –21%

Дерки —61%

Нет определенного мнения – 18%[6]6
  «Миннеаполис стар трибюн", результаты опросов общественно' го мнения, 3 июля и 17 августа 1986 г., стр. 1.


[Закрыть]

Оползень – не то слово. Цифры видели? Три к одному, четыре к одному – прощай, карьера. Чистить сортиры в сраной индейской резервации и то теперь бы не выбрали… Я миллион раз, наверно, спрашивал, нет ли какой против нас зацепки, ну, грехи молодости или что… Ни слова. Нуль. Так дела не делаются. Скажете, я его предал? Хрена. Все с точностью до наоборот. Я ведь вкалывал как сукин сын, чтобы этого болвана протащить в сенат.

Энтони Л. (Тони) Карбо

Приобщено к делу под № 5-' фотографии (2 шт.)

лодочного сарая (вид снаружи) на Лесном озере

Приобщено к делу под № 6: фотографии 3 шт.)

«коттеджа Уэйда» (вид снаружи) на Лесном озере

Я уверена, что она катит сейчас куда-нибудь на междугородном автобусе. Будь я замужем за этим подонком, долго бы не раздумывала. Она же любила автобусы.

Бетани Ки, помощница секретаря приемной комиссии, университет штата Миннесота

Я не могу обсуждать эту тему.[7]7
  Интервью, 6 мая 1990 г., Миннеаполис Миннесота.


[Закрыть]

Патриция С.Гуд, сестра Кэтлин Уэйд

Наверняка что-то с мотором. Ведь там был старый «эвинруд», ломаный-чиненый. Ремень мог лопнуть, свечи полететь. Дайте срок, и она войдет прямехонько в эту дверь. Так и будет, вот увидите.[8]8
  Интервью, 6 июня 1989 г., Энгл-Инлет, Миннесота.


[Закрыть]

Рут Расмуссен

Я тогда работала в «мини-марте», и вот однажды пришла эта пара, я им подала на стойке кофе, и вскоре у них вышла размолвка. Это длилось недолго. Она была явно не в себе. Вот и все, что я знаю.[9]9
  Интервью, 10 июня 1993 г., Энгл-Инлет, Миннесота.


[Закрыть]

Майра Шоу, продавщица

Ведь жена политического деятеля, так что, конечно, мы уж расстарались. Только что не осушили это чертово озеро. Нет, я еще на этом деле крест не поставил. Каждый день ушки на макушке. Никогда нельзя заранее знать.[10]10
  Интервью, 3 января 1991 г, Бодетт, Миннесота.


[Закрыть]

Артур Дж.Лакс, шериф, округЛесного озера

Муженек ее на тот свет спровадил.[11]11
  Интервью, 9 июня 1993 г., Энгл-Инлет, Миннесота.


[Закрыть]

Винсент Р. (Винни) Пирсон

Это полнейшая нелепость. Они любили друг друга. Джон и муху-то не мог обидеть.

Элеонора КУэйд

Проклятые мухи!

Ричард Тинбилл

3
О природе потери

В четырнадцать лет Джон Уэйд потерял отца. Он был в школьном спортзале, отрабатывал броски по кольцу, и вдруг подошел учитель, обнял его за плечи и сказал: «Поди-ка прими душ. Твоя мама здесь».

Той ночью и много ночей потом главным, что чувствовал Джон, было желание убивать.

На похоронах он хотел убить всех, кто плакал, и всех, кто не плакал. Взять молоток, расколошматить гроб и разделаться с отцом за то, что посмел умереть. Но Джон был беспомощен. Он не знал, с чего начать.

В последующие недели, поскольку он был юн и полон горя, он пытался вообразить, что отец не умер по-настоящему. Джон вел с ним долгие разговоры – о бейсболе, о школе, о девочках. Поздно ночью в постели прижимал к себе подушку, словно она была отцом, и ощущал его близость. «Не умирай», – говорил он, и отец ему подмигивал: «Да уж чего там, потолкуем еще", и они вели долгие беседы о правильной постановке удара, о хорошем горизонтальном замахе, когда голову держишь высоко, плечи расправлены, и пускай бита делает свое дело. Чистое притворство, но оно помогало. И когда становилось совсем уж худо, Джон выдумывал замысловатые истории о том, как он спасает отца от смерти. Ни одной гипотетической возможности не упустил. Воображал, как прижимает губы к губам отца, вдувает изо всех сил воздух и заставляет сердце вновь заработать; воображал, как вопит ему в самое ухо, умоляя: «Ну пожалуйста, перестань умирать». Раз или два это чуть не сработало. «Ладно уж, – говорил отец. – Так и быть, перестану». Но не переставал, умирал все равно.

В глубине души, несмотря на все мечтания, Джон не мог себя обмануть. Он знал правду. В школе, когда учителя ему говорили, как печально, что он потерял отца, он понимал, что «потерян» и «умер» – одно и то же. Но мысль так и не шла у него из головы. Он воображал, как отец, ковыляя, идет вдаль по темной аллее, – не умер, просто потерялся. И тут опять начиналось притворство. Джон перебирал в воображении все места, где мог оказаться отец – под кроватью, например, или за книжным шкафом в гостиной, – и проводил долгие часы, выдвигая ящики, вглядываясь в ковры, в тротуары, в траву лужаек, словно искал потерянную монетку. «А может, в гараже? – думал он. – Может, под подушкой дивана?» Это была всего лишь игра, способ справиться с горем, но иной раз ему везло. Опустишь случайно глаза – и вот он, отец, в траве за домом. «Хоп!» – говорил отец, и Джон чувствовал, как распахивается дверь. Наклонялся, подбирал отца, клал его в карман и бережно нес, чтобы не потерять снова.

4
Что он помнил

Их седьмой день на Лесном озере прошел спокойно. Там был телефон, но он никогда не звонил. Ни газет, ни репортеров, ни телеграмм. Все предметы в коттедже казались хрупкими и полыми, словно парящими в невесомости, и по утрам, вливаясь из окружающего леса, клубясь вокруг их тел, дом заполняла огромная текучая тишина. Они старались не обращать на нее внимания; друг с другом были осторожны. Разговаривали, что бывало не часто, главным образом для того, чтобы поддержать иллюзию власти над собственной жизнью, убедить себя, что проблемы решатся, что мир вокруг со временем станет уютнее. Тут нужны были такт и сила воли; они пытались найти успокоение в простых, обыденных действиях, имитировали прежнюю свою супружескую жизнь с ее привычками и заведенным порядком. За утренним кофе Кэти составляла список покупок. «Икра», – говорила она» и Джон Уэйд подхватывал: «Трюфели не забудь», и они обменивались улыбками, демонстрируя отвагу и решимость. Но часто напряжение становилось почти невыносимым. После завтрака, моя посуду, Кэти вдруг издала глухой горловой звук, что-то начала говорить, но тут же запнулась, ее взгляд устремился куда-то в пространство, мимо него, сквозь стены коттеджа, а потом она вновь опустила глаза в раковину и больше не поднимала. Этот образ так с ним и останется. Через двадцать четыре часа, когда ее уже с ним не будет, Джон Уэйд вспомнит бесконечную даль, которая вошла тогда в ее лицо, словно она отправилась в путешествие, и он станет гадать, где она была, как туда попала и зачем.

Он этого никогда не узнает.

В последующие дни он будет выискивать отгадку в мешанине житейских подробностей. Выцветшие джинсы, которые были на ней в то утро, старые теннисные туфли, белый хлопчатобумажный свитер. Эта даль в ее взгляде. Как она сполоснула тарелки, вытерла руки и вышла из кухни, не посмотрев на него.

Что, если бы она заговорила?

Что, если бы прислонилась к холодильнику и сказала: «Давай здесь прямо», что, если бы они и вправду занялись любовью, и что, если бы все произошедшие потом события не смогли сбыться из-за этого нового поворота событий?

Что-то он четко будет помнить. Иное – только как тени, а кое-что и вовсе не оставит следа. Дело случая. Одно прилипло, другое нет. Например, у него не будет никаких сомнений, что в тот день около полудня они надели купальные костюмы и спустились к озеру. Больше часа в полудреме неподвижно лежали на солнце, потом залезли в воду и плавали, пока холод не выгнал их на доски причала. Послеполуденное время было пустым и долгим. По всему берегу среди сосен ярко полыхали красные и желтые пятна, и в воздухе стоял острый запах осени и умирания. На озере не было видно ни лодок, ни купальщиков, ни рыбаков. В миле от них к югу треугольная крыша пожарной башни лесничества, казалось, плыла по бескрайнему зеленому морю; узкая грунтовая дорога шла через лес по диагонали, и чуть подальше к западу над домом Расмуссенов вился серый дымок. А на север – только лес и вода.

Он будет помнить скользящее, плывущее ощущение где-то внутри. Вторая половина дня всегда была лучше первой. Волны и блики, большое серебристое озеро, вытянутое в сторону Канады. Не так уж все плохо, думал он. Смотрел на небо и представлял себя победителем. Рукопожатия, радостные лица – как славно. Победитель, никаких сомнений; он нежился в белых, чуть хрупких лучах солнца и почти верил.

Немного погодя Кэти до него дотронулась.

– Ты как, в порядке?

– Лучше не бывает, – ответил он.

– Просто мне показалось…

– Да нет, все отлично.

Глаза Кэти опять поплыли куда-то вдаль. Она надела солнечные очки. Прошло какое-то не заполненное ничем время, потом она сказала:

– Джон?

– Ах ты господи. Да провались всё…

Он будет помнить движение ее рта, словно он защелкнулся на замок.

Потом они еще плавали, ныряли по очереди с причала, уходя глубоко под воду, наконец обсушились на солнце и пошли в дом съесть поздний обед. После обеда Кэти взялась за книжку с кроссвордами. Уэйд за кухонным столом занялся счетами. Разложил их в аккуратные стопки в порядке срочности, перетянул резиночками и кинул в портфель.

Глаза у него болели.

Гудело это электричество в крови.

В три часа он позвонил Тони Карбо, которого не оказалось на месте. Через полчаса, когда он попытался еще раз, секретарша ответила, что Тони уехал на весь день.

Уэйд поблагодарил ее и повесил трубку.

Он выдернул телефонный шнур из розетки, отнес телефон на кухню и запихнул в шкафчик под раковиной.

– Христа прикончить, – сказал он, чем сам себя позабавил.

Может, он задремал. Может, пропустил рюмку-другую. Хоть с какой-то степенью ясности он будет помнить только, что позже они заперли коттедж и поехали в поселок, до которого было шесть миль. Он будет помнить, как у него странно закладывало уши – словно под водой. До дома Расмуссена фунтовая дорога шла на запад, потом поворачивала на север, и после железного моста под колесами начинал хрустеть гравий. Уэйд будет помнить выстроившиеся вдоль обочины огромные сосны, их ветки порой нависали над дорогой, образуя сумрачный туннель. Кэти сидела, сложив руки на коленях; через милю или две включила радио, минутку послушала и выключила. То ли озабоченность, то ли нервозность, то ли что-то посередине. Если в пути они и разговаривали, он совершенно этого не запомнил.

За две мили до поселка лес становился реже, сменяясь кустарником и карликовыми соснами. Дорога делала последний крутой поворот и устремлялась вдоль берега прямо на запад к поселку Энгл-Инлет. Как почтовая карточка с луны, подумал Уэйд. Они проехали бензоколонку Пирсона, маленькую белую школу и несколько унылых домов с облупившейся краской. На ступеньках почты притаилась чья-то кошка.

Уэйд остановил машину и зашел узнать, нет ли им чего-нибудь. Финансовый отчет от бухгалтера, письмо от сестры Кэти из Миннеаполиса.

Они перешли улицу, купили продукты, аспирин, спиртное и мазь для загара, потом сели выпить кофе у маленькой стойки в «мини-марте» Арндаля. Вращающиеся часы с рекламой кока-колы показывали 5.12. До исчезновения Кэти оставалось девятнадцать часов – почти ровно, – но теперь, когда она читала письмо сестры, ее глаза казались спокойными. Дойдя до какого-то места, она фыркнула и откинула назад голову.

– Ох боже ты мой, – простонала она, потом хихикнула, сложила письмо и сказала: – Опять двадцать пять

– Что?

– Патти. Вот у кого беда не приходит одна – два дружка сразу. Вечная жонглерша.

Уэйд кивнул, глядя в стойку:

– Везет Патти. Власти-то сколько.

Опять эта дрожь в крови; от дощатого пола в «мини-марте» несло рыбой и опилками. У двери непрерывно булькал алюминиевый бачок с мелкой рыбешкой для наживки.

– Власть – вещь хорошая, – сказала Кэти, – но что до мужчин, ей пора останавливаться. Странно, как они всегда парами идут – у Патти, в смысле. Будто змеи, или политики, или я не знаю кто. – Она взметнула брови. – Я же пошутила.

– Весьма удачно.

– Джон…

– Славно, славно.

На ее щеке дернулся мускул. Она сжала в руке стеклянную солонку, хватила ею по стойке.

– Я, что ли, виновата? Уэйд пожал плечами.

– Прости.

– Ну так перестань. Перестань, к чертовой матери.

Кэти повернулась на крутящейся табуретке, подошла к стенду с журналами и встала там спиной к мужу. Быстро сгущались сумерки. Порыв холодного ветра с озера хлопнул сетчатой дверью «мини-марта», заставив вздрогнуть молодую рыхлую продавщицу, – она расплескала кофе, наполняя их чашки по второму разу.

Часы показывали 5.24.

Через некоторое время Кэти вернулась на свое место и стала изучать мутное зеркало за стойкой, рекламу пабстовского пива и сельтерской воды. Она избегала встречаться с ним глазами, втянулась в себя, и видевшего ее в зеркале Джона Уэйда вдруг поразило, как яростно он ее любит. Красивая женщина. Лицо усталое, видны возрастные вялые тени, и все же как она хороша. Зеленые глаза, загорелая летняя кожа, стройные ноги, точеные маленькие пальцы. И другое тоже – всякие милые мелочи. Как удобно ложится ему в руку ее рука. Как выгорели почти до белизны волосы на висках. Студенткой колледжа, вспомнилось ему, она часто, сидя в постели, хватала себя за лодыжки, как маленькая девочка, и рассказывала уморительные истории, и каталась со смеху, и была счастлива. И это, и масса всего прочего.

Вздохнув, Уэйд положил под блюдце долларовую бумажку.

– Кэт, прости меня, – сказал он. – Мне правда жаль.

– Жаль? Вот и прекрасно.

– Все в порядке?

– Жаль, жаль. Конца-края нет. – Кэти подождала, пока молодая продавщица заберет пустые чашки. – Хватит на меня злобиться. Да, мы проиграли. Просто и ясно – проиграли.

– Не только в этом дело.

– Джон, так продолжаться не может. Уэйд посмотрел на вращающиеся часы.

– Мистер Монстр, – сказал он.

Вернувшись, они съели легкий ужин, поиграли в триктрак на десятицентовики, послушали музыку в гостиной. Около восьми вышли пройтись. Было лунно и звездно, вечер выдался ветреный и прохладный. Туман не пополз еще на берег, стоял только над озером. В последующие дни Джон Уэйд будет вспоминать, как взял ее руку в свою, как легко сплелись их пальцы. Но ему также вспомнится, что Кэти через несколько шагов отняла ладонь. Сложив руки на груди, направилась к желтому коттеджу и вошла внутрь, не подождав его.

В тот вечер они не вынесли одеяла на веранду. Они не занялись любовью. До самого сна играли в триктрак, гоняя монетки туда-сюда через кухонный стол.

Один раз он посмотрел на нее и сказал:

– Кэт, то, что там писали в газетах…

Кэти передала ему кости.

– Твой ход.

Насколько он мог потом припомнить, они легли спать около одиннадцати. Кэти выключила свет. Повернулась на бок и сказала: «Время сны смотреть», – сказала почти ласково, словно ее предстоящее исчезновение ровным счетом ничего не значило.