Текст книги "Патологическая анатомия (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Annotation

В оригинальном рассказе Лавкрафта, он только вскользь упомянул опыт Герберта Уэста во время Первой мировой войны, но теперь может быть раскрыта вся мрачная правда – секретные лаборатории, легионы ходячих трупов и ужасные эксперименты, которые не поддаются описанию. Когда военный корреспондент приближается к истине, а помощник Уэста пытается скрыть нечестивые раскопки своего наставника, чудовище-мутант, вскормленное мертвецами, восстает, чтобы объявить поле битвы своим, и что-то невыразимое, что-то за пределами самой смерти, крадется в ночи в поисках своего извращенного создателя...

Бонус: "Склеп", короткий рассказ Тима Каррэна:

Через пять лет после исчезновения Герберта Уэста легенды о его безумных экспериментах над мертвыми продолжают жить в виде дважды рассказанных историй и рассказов для темных ночей. Но когда в Аркхэме обнаруживаются изуродованные, наполовину съеденные трупы, полиция выходит на след ужаса, разоряющего могилы, отвратительного конечного результата одного из экспериментов Уэста, который все еще бродит по одиноким могилам и вырывает детей из "колыбелей", чтобы удовлетворить свои ужасные аппетиты...

Тим Каррэн

1. Знакомство и Ужас

2. Ходячие Мертвецы

3. Memento Mori[4]

4. Трупные Крысы

5. Жертвы

6. Погребение

7. Небылицы

8. Ничейная Земля

9. Доктор Герберт Уэст

10. Кладбище

11. Могильные Орхидеи

12. Погребальные Oбряды

13. Боевая Усталость

14. Контузия

15. Сон Разума

16. Лаборатория

17. Приходящая

18. Блиндаж

19. Погребенные

20. Заброшенная Деревня

21. Фабрика Трупов

22. Патологическая Анатомия

23. Катализатор

24. Во Власти Червей

25. Выдох

Тим Каррэн

Тим Каррэн

«ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ АНАТОМИЯ»

"Кто постигнет ужасы моего тайного труда,

как я баловался среди нечистой сырости могилы

или пытал живое животное,

чтобы оживить безжизненную глину?"

– Франкенштейн, 1817

1. Знакомство и Ужас

О своем опыте Первой мировой войны с доктором Гербертом Уэстом я говорю только с величайшими колебаниями, отвращением и ужасом. Ибо именно к затопленным, заполненным трупами окопам мы пришли в 1915 году.

Возможно, у меня были какие-то наивные патриотические и националистические мотивы служить человечеству и спасать жизни раненых на войне – душевное состояние, которое можно обрести, познав изнанку войны, – но Герберт Уэст не разделял мои стремления. Он открыто осуждал немцев, но на самом деле наша комиссия в 1-м Канадском полку легкой пехоты была просто средством для достижения цели. Видите ли, мотивы моего коллеги не то, чтобы были альтруистическими. Несмотря на то, что Уэст был хирургом исключительного, почти сверхъестественного мастерства, ученым в области биомедицины и вундеркиндом, он всю жизнь был одержим не живыми, а мертвыми: он был помешан на реанимации безжизненных тканей и, в частности, оживлении человеческих останков. И в самой войне и ужасных побочных продуктах, которые она производила, словно огромная дымящаяся фабрика смерти, он видел идеальную среду для своих тайных исследований... не говоря уже о неограниченном доступе к изобилию сырья.

Я пришел на войну как коллега Уэста, да, но глубоко внутри я чувствовал, что отвечаю на тонкий призыв высшей силы, что я – и мои хирургические навыки – были инструментами добра в театре зла. Я прибыл с высокими идеалами и в течение года покинул Фландрию с ввалившимися глазами, сломленный, и моя вера в человечество висела на тонкой нити. В течение многих месяцев во мне боролись воспоминания, мертворожденные болезненные тени – живые, ползающие и заполняющие мое горло, и временами я не мог ни глотать, ни дышать в одиночестве.

Если это покажется мелодраматичным, пусть непосвященные подумают об этом:

Фландрия, 1915 год.

Тесный, вызывающий клаустрофобию лабиринт заболоченных траншей, врезающихся во взорванную землю, как глубокие хирургические шрамы. Не прекращающиеся в течение долгих туманных дней и темных глухих ночей грохот пулеметов и разрывы высокоскоростных снарядов, грохот траншейных минометов и сдавленные крики отравленных газом солдат, запутавшихся в крепостных валах из колючей проволоки. Вонь горелого пороха, влажного разложения и экскрементов. Зловоние гниющих трупов, тонущих в морях вязкой коричневой грязи. На мешках с песком копошатся крысы. Небо озаряют вспышки, и вниз летят снаряды. И смерть. Боже милостивый, Смерть буйствует, сеет и жнет, собирая свой мрачный урожай в изобилии, пока скапливаются тела и идет дождь.

Это было как раз то место, где мог бы процветать человек с особыми талантами Герберта Уэста.

В отличие от меня, который верил в существование человеческой души и ее вознесение после смерти к престолу Божьему, Уэст не придерживался таких заблуждений (как он выразился). Он был научным материалистом, убежденным дарвинистом, и душа была для него религиозной фантазией, а Церковь существовала только как политическое образование, угнетающее и контролирующее массы ради своей собственной выгоды. Жизнь по своей природе механистична, – утверждал он, – это всего лишь органическая машина, которой можно манипулировать по своему желанию. И когда я сомневался в этом, он неоднократно доказывал это с помощью разработанного им реагента, который возвращал жизнь в мертвых... часто с самыми невыразимыми результатами.

Даже сейчас, много лет спустя, я вижу Уэста – тощего, бледного, с голубыми глазами за стеклами очков, горящими с божественной интенсивностью, когда он перебирал груды трупов, шептал нечестивые замечания и хихикал своим низким холодным смехом, пока рылся, как мясник, отбирая самые лучшие части тела... комок кишечника, случайный неповрежденный орган, особенно пропорциональную конечность или неповрежденный труп – что случалось крайне редко. Я вижу трупы, плавающие в затопленных воронках от бомб, и черные тучи голодных трупных мух. И я вижу испуганные глаза молодых людей, которые собираются подняться наверх в поисках своей смерти.

Я вижу Фландрию.

Я вижу мастерскую Уэста – переоборудованный сарай, наполовину хирургический театр, наполовину дьявольская лаборатория. Вижу разные вещи в банках и сосудах с пузырящейся сывороткой... останки, которые должны быть мертвы, но были ужасно оживлены в подобии омерзительной жизни. Я вижу обезглавленное тело майора сэра Эрика Морленда Клэпхема-Ли, которое реанимировал Уэст. И я слышу, как голова майора кричит из чана с дымящейся тканью рептилии прямо перед тем, как немецкий снаряд превратил сооружение в пылающую кучу.

Но хуже всего сны, которые приходят ко мне с наступлением тьмы. Ибо я вижу Мишель. Четкая, призрачная... Она приходит ко мне ночью, как брошенная любовница. На ней белое свадебное платье, похожее на струящийся саван. Оно забрызгано грязью и кровавыми сточными водами, покрыто плесенью и кишит насекомыми. Я отчетливо слышу, как они жужжат и щелкают. Я чувствую ее запах, пропитанный в равных долях мухами и пылью, плесенью, грязью и могильной землей. Она подходит ко мне с протянутыми руками, и я так же устремляюсь к ней. Ее свадебный шлейф обесцветился, оборвался, его теребят жирные кладбищенские крысы, чья вонь – это вонь самых темных, гниющих траншей Фландрии. Когда ее руки обнимают меня, я начинаю дрожать, потому что чувствую могильный холод ее плоти и личинок, извивающихся в ее саване. Меня тошнит от ее вони.

Она не целует меня.

Потому что у нее нет головы.

2. Ходячие Мертвецы

Крил пробыл во Фландрию на четыре месяца, присоединившись к 12-му Мидлсекскому полку, когда его пригласили в небольшую диверсионную группу, собранную наспех. Никаких добровольцев. Сержанты спустились в первую попавшуюся траншею и выбрали людей наугад, как яблоки из бочки, и никто из них не был слишком рад этому.

Почему-то он думал, что в таком деле должны применять немного больше военной точности, но это ничем не отличалось от всего остального в той войне. Эники-беники ели вареники. Глядя на суровые лица избранных, Крил спросил сержанта Бёрка, что будет, если кто-нибудь из них откажется подчиниться.

На лице Бёрка появилось то страдальческое выражение, которое, казалось, часто вызывал Крил. Он был помощником Крила. Его работа состояла в том, чтобы держаться рядом с Крилом, по возможности сохранять его в целости и сохранности, и уберегать от неприятностей... если такое было возможно.

– Ну, его бы заменили, верно? – сказал Бёрк. – И расстреляли бы его.

Крил записал это, забавляясь своим собственным вопросом.

Будучи журналистом, он находился там из-за взаимных страданий генерального штаба и офицеров. У британцев уже были свои, тщательно контролируемые корреспонденты, им не нужно было, чтобы к ним заявился какой-то янки из "Канзас-Сити Стар" и все испортил своим бойким языком и дерзкими манерами. Hо президент Рузвельт подтолкнул британцев к этому вопросу, заявив, что если американские корреспонденты не внедрятся в британские и канадские подразделения, это сведет на нет все усилия военных... другими словами, если американцы не представят американскому обществу надлежащий расклад, он никогда не сможет заставить общественность поверить в выделение войск и средств из бюджета на благо войны.

Таким образом, Британским экспедиционным силам пришлось подчиниться, а БЭС не любил подчиняться чему-либо.

В отряде было четверо мужчин: сержант Кирк, капрал Смоллхаус, рядовые Джейкобс и Капперли. В дополнение к винтовке Энфилдa co штыком, Джейкобс нес пятьдесят патронов. Кирк отвечал за взрывчатку. Он нес рюкзак, набитый гранатами Миллса. Смоллхаус тоже был гранатометчиком. Последним в очереди был Капперли, еще один стрелок с пятьюдесятью патронами в патронташе.

Две другие диверсионные группы, во главе с двумя другими сержантами также должны были скоро выйти.

– Что ж, поиграем в непослушных школьников, – сказал Кирк, ухмыляясь. – Наша работа заключается в том, чтобы раздражать, мешать и создавать проблемы. Шило в жопе – это про нас. Это будет весело.

Крилу показалось интересным, что Кирку, который, по всем отзывам, был довольно приличным парнем, действительно нравились эти рейды. В его глазах был озорной блеск, а на лице застыла кривая улыбка, как будто назначенное задание было чем-то, вроде детской шалости, вроде опрокидывания сортиров или подкладывания червивых яблок в учительский стол.

С Бёрком и Крилом, следовавшими за ними по пятам, они перевалили через вершину в сумерках и оказались в грязной, усеянной трупами пустоши Ничейной земли^[1]. Бойцы с почерневшими лицами двигались как тени, шли, низко пригнувшись, или ползли по грязи, а вокруг них темными реками двигались легионы крыс-трупоедов. Лежа на животе, Кирк проделал им дыру в проволоке, и через несколько минут они заметили двух немецких передовых часовых. Джейкобс и Капперли молча вывели их из строя, поднявшись незаметно, словно тени, позади них и ударив их прикладами винтовок по головам, а затем вонзив штыки в горло. Это заняло всего лишь несколько секунд, и единственным шумом были удары прикладов винтовок о шлемы и журчание крови, пузырящейся из перерезанного горла.

Затем налетчики бесшумно опустились в первую линию окопов, которые находились на значительном расстоянии от основной системы немецких траншей. Они пробирались по ним, переходили от отсека к отсеку, бросая гранаты, заслышав движение. Таким образом они убили полдюжины немецких солдат. Это было довольно эффективно, – подумал Крил, – и в основном благодаря элементу неожиданности. Менее чем за час до этого был артиллерийский обстрел, который выбил немцев из их окопов и загнал в их засыпанные мешками с песком блиндажи на возвышенности. Единственными оставшимися людьми – были часовые, и они поплатились своими жизнями, поскольку все три рейдовые группы двигались быстро, расчищая траншеи и крадя снаряжение, уничтожая все, что они не могли взять с собой.

Позже Бёрк сказал Крилу, что это был почти идеальный налет, так как обычно немцы слышали, как они перерезали проволоку, и открывали пулеметный огонь.

Три отряда вместе очистили более четырехсот футов^[2] траншеи, прежде чем услышали, как немецкие силы реагирования начали контратаку.

Налетчики выскользнули из траншей с тремя пленными, побежали и, спотыкаясь, вернулись к своим позициям. В общем, это был безумный, душераздирающий способ убить несколько часов.

Одним из пленных немцев был старый седовласый сержант, у которого во рту осталось всего два зуба. Он мгновенно сдался, вскинул руки и закричал:

– Kamerad!^[3]

– Многие так же легко сдаются, – сказал Бёрк. – Он просто рад, что выйдет из этой кровавой войны.

Пленных отвели в одну из британских землянок, где их мог допросить офицер разведки. Крил, Бёрк и еще несколько человек ждали там вместе с ними. Крил дал старому сержанту сигарету, и тот ухмыльнулся своими почти пустыми деснами. Он курил сигарету, снова и снова бормоча себе под нос «Kamerad», как бы подкрепляя свою мысль. Но через некоторое время он стал выглядеть очень мрачно, без умолку болтая и указывая в направлении Ничейной земли.

– Die toten... die toten! – начал кричать он, его глаза стали темными, как обгоревший пепел. – Die toten... die toten dieser spaziergang! Das tote wandern! Die toten dieser spaziergang!

– Хорош трепаться, – сказал ему Бёрк.

Но если это и была простая болтовня, то это было самое необычное, что Крил слышал на той войне. Может быть, его немецкий был не так хорош, но то, что говорил сержант, было слишком ясно, и за этим безошибочно угадывался страх.

Мертвецы, – сказал он. – Там бродят живые мертвецы.

Именно тогда у Крила появилось несколько идей, и его глаза загорелись, словно у акулы, учуявшей запах крови в воде.

3. Memento Mori^[4]

Немцы предприняли небольшое, незначительное, нерешительное наступление, в результате которого их трупы были разбросаны по периметру, как рис после свадьбы. Шел дождь, раздувая трупы, превращая их в особенно неприятные белые холмики разложения, которые расцветали странными наростами грибов. Хотя вонь от них была не хуже обычного запаха Фландрии, дошло до того, что офицеры начали жаловаться, и наконец было решено принять некоторые меры. Небольшой группе было поручено похоронить их в братской могиле.

Крил пошел с ними, прихватив с собой свою маленькую камеру "Брауни" и сделав несколько хороших снимков трупов. К тому моменту у него была целая коллекция: трупы, разбросанные взрывом по деревьям, запутавшиеся в проволоке, тонущие в грязи, кишащие крысами, и – его любимый – немецкий офицер, которого расстреляли из пулемета, но он застыл в небрежной позе с помощью острой дубовой ветки, пронзившей его спину. Когда Крил сделал этот снимок, спустя много месяцев после Первой битвы при Ипре, местные вороны и канюки почти ободрали офицера до костей – в его грудной клетке и черепе гнездились воробьи – и он очень походил на скелет на веселой дневной прогулке в стальном шлеме набекрень.

В ту войну у Крила появилась навязчивая идея собирать фотографии погибших, как и в других войнах, которые он освещал в своих статьях. Британцы же либо вежливо игнорировали его, либо были откровенно оскорблены тем, что он делал.

– Зачем? – спросил его однажды Бёрк. – Зачем тебе нужны эти фотографии? Ваша газета не будет печатать подобное.

Крил рассмеялся так же, как всегда смеялся над глупыми вопросами: холодным, горьким смехом.

– Я делаю это, потому что не понимаю, что такое смерть. Я не понимаю процесса превращения жизни в смерть.

– Нечего понимать, приятель. Это либо есть в тебе, либо нет, смекаешь? Моя матушка сказала бы, что это Божье дело.

– Да, Божье, но избирательное право человека.

На следующий день после того, как трупы немцев свалили в братскую могилу, БЭС предприняли свою собственную небольшую контратаку и с аналогичными результатами. Линии траншей стояли неподвижно уже несколько месяцев, единственными изменениями было количество трупов, оставленных тухнуть на солнце и плавиться в грязи Фландрии, словно восковые чучела.

Потом Крил наблюдал за ходячими ранеными – грязные, покрытые коркой грязи, усталые, окровавленные – с перевязями и повязками, и все они говорил так, как будто война стерла их голоса и превратила их в немых. Они шли, прихрамывая и ковыляя на опухших ногах, процессия изувеченных, и у него возникло ощущение, что, когда они подписывались под мрачными тенями плакатов Китченера (ТЫ НУЖЕН НАМ!), они не ожидали, что все будет именно так. У всех у них были одинаковые мертвые глаза – серые, как лужи дождевой воды. Единственная разница между ними и мертвецами, разбросанными по Ничейной земле, заключалась в том, что они двигались на своих двоих.

Die toten dieser spaziergang?

Без сомнения.

Серьезно раненых переносили в носилках в машины скорой помощи для перевозки в Медпункт батальона или Пункт по эвакуации раненых, и большинство из них умрут, прежде чем доберутся туда. Крилу нравилось болтаться поблизости и ловить любые слухи, какие только удавалось подслушать. Он подслушал, как трое мужчин, ослепленных газом, с залепленными марлей глазами, обсуждали то, что они там видели, и это было почти одно и то же. По их словам, на них обрушился газ грибообразным, клубящимся зеленым облаком, которое к тому времени, когда достигло их, стало светящимся желтым пятном, обдуваемое восточными ветрами. Затем немцы выпустили мощный шквал снарядов и дымовых гранат, которые окутали поле боя едким белым дымом, густым, как лондонский туман. Солдаты начали блуждать в нем, рассыпавшись в неверном направлении. Они падали в затопленные воронки от снарядов и тонули. Некоторые сгинули бесследно в желто-коричневой грязи. Комбинированный газ и дым пахли серой, – настаивал один из них. Нет, больше похоже на эфир, да, определенно эфир, – сказал другой. Но третий утверждал, что это был запах канифоли. Они не могли согласиться с этим, но были согласны с тем, что погибли сотни людей, как немцы, так и англичане, задыхаясь от дыма, давясь, захлебываясь, а их легкие растворялись в желтой пене, которая выливалась из вопящих ртов.

Крил прошелся среди раненых и обнаружил, что некоторые из них пробыли там несколько дней после последнего наступления, лежа в воронках под дождем, без еды, без воды, отбиваясь от крыс, которых привлекал сырой, сочный запах их ран. Многие из них совершенно обезумели, а многие другие пребывали в хорошем настроении, несмотря на то, что их раны кишели личинками.

Еще долго после того, как носильщики с носилками и машины скорой помощи уехали, Крил все еще стоял там под серой послеполуденной моросью, прислушиваясь к отдаленному грохоту артиллерийских орудий и гораздо более близкому хлопанью простыней, которые укрывали мертвых у его ног. Он сделал их снимки, и особенно те, где его собственная темная тень упала на них, словно Смерть, пришедшая забрать cвое.

Куря сигарету и бормоча себе под нос что-то, чего даже он не осознавал, он стоял среди них, вдыхая прохладный медный запах искалеченной плоти и горячий запах инфекции, грязных повязок и трупного газа.

Внезапно он почувствовал, что не один.

Его охватил удушающий, леденящий душу страх, и он не смог подобрать этому чувству названия. Только то, что это все было вокруг него – пелена поднимающейся черной смерти, нечто неземное, одержимое злобным разумом, которое, казалось, стояло прямо за ним и дышало холодным зловонием катакомб ему в затылок. Ему показалось, что он полностью погрузился в него. Когда это чувство отпустило его, он стоял на коленях, тяжело дыша, дрожа, игнорируя дикое, безумное желание лечь рядом с мертвыми и закрыть глаза, чтобы узнать то, что знали они.

И в его голове снова, снова и снова звучал голос того сержанта: Die toten dieser spaziergang.

4. Трупные Крысы

По ночам наружу вылезали крысы.

Это выглядело так, будто где-то прорвало черную трубу, они в большом количестве выныривали из укрытий и нор, грязных гнезд в колючей проволоке и мест для ползания под валами из мешков с песком. Некоторые солдаты говорили, что они гнездились внутри трупов на Ничейной земле, прожевав дыру в животе, где они могли рожать своих детенышей в гниющей темноте.

Несмотря на это, они выскакивали, роились, разносили инфекции, питались мертвецами, кусали живых, собирали объедки, ползали по кучам мусора и даже обгладывали кожаные ботинки и ремни... довольно часто прямо с какого-нибудь бедняги. Исчисляемые миллионами, они не знали страха. Они бежали по траншеям в огромном количестве, переползая через людей, спящих или бодрствующих. Это были огромные серые твари, откормленные падалью, с бешеными глазами-бусинками, шкурами, жирными от слизи и грязи, и зубами, вечно грызущими, жующими и кусающими.

Они были константой войны. Когда наступало затишье и британским бойцам надоедало очищать свои мундиры от гнид, они отстреливали крыс с мешков с песком или прикармливали их беконом на дулах своих винтовок. Обнаружив гнездо, они забивали крыс до смерти своими тяжелыми сапогами и затаптывали детенышей... Не то, чтобы это уменьшало их численность. Иногда предприимчивые молодые офицеры, новенькие в окопах и боявшиеся разделить их с задумчивыми грызунами, закрывали блиндажи проволочной сеткой, тратя на это часы, только чтобы обнаружить четырех или пятeрыx крысюков, толпящихся под их обеденным столом в поисках объедков.

Война породила мусор и человеческие обломки, и это привело к появлению крыс. Это был порочный круг, и от него было только одно лекарство: мир.

5. Жертвы

Немцы прервали ожесточенный налет на рассвете 12-го числа химической атакой – сочетанием горчичного газа и хлора – и довольно много людей окутали желтые облака смерти, прежде чем они успели надеть маски. Крил вызвался выйти в ту ночь при свете луны с похоронной группой. Немцы сделают то же самое, и это будет что-то вроде неофициального прекращения огня, пока обе стороны будут собирать все, что можно собрать.

– Черт побери, – сказал сержант Бёрк, когда пронюхал об этом. – Во что, черт возьми, ты втянул нас на этот раз? Чертова похоронная процессия?

– Ну же, Бёрк, – сказал Крил. – Всего лишь небольшая прогулка по Ничейной земле.

– Я был там больше раз, чем хотелось бы.

– На этот раз в тебя никто не будет стрелять.

– Ну-ну, посмотрим, – проворчал Бёрк.

В тот же день, днем, они поехали на машине скорой помощи с последними выжившими после отравления газом в Лагерь отдыха номер Четыре. Среди аккуратных рядов остроконечных больничных палаток было много раненых, но большинство мужчин казались вполне здоровыми, подумал Крил. Группы английских солдат рыли могилы в полях, обливаясь потом, в то время как старший сержант топтался вокруг, ругаясь на них и щелкая хлыстом для верховой езды по ноге.

– Что здесь происходит? – спросил Крил.

Бёрк рассмеялся.

– Эй, не глупи, приятель. Что, по твоему мнению, здесь еще может происходить? У этих парней сифон, почти у каждого из них.

– Сифон?

– Да, трипак, мандавошки, старый добрый сиф, oспа.

Теперь Крил понял: сифилис. Во время экскурсии по лагерю они по мелким обрывкам узнали о чем-то вроде пандемии венерических заболеваний, которая поражает подразделение за подразделением. В связи с этой ситуацией военное министерство начинало терять терпение, и на доске объявлений появилось сообщение от самого лорда Китченера, в котором говорилось что-то о том, что в будущем любого человека, признанного непригодным к действительной службе из-за венерической заразы, постигнет ужасная участь: его жена, родители или родственники будут письменно проинформированы о его состоянии и о том, как он заразился.

Больные сифилисом находились в лагере, чтобы пройти новое немецкое лечение под названием "606", которое включало инъекции ртути.

Крил отметил все это в своем блокноте.

– Ты же не думаешь, что тебе позволят это напечатать, не так ли? – cъязвил Бёрк.

И Крил ответил ему, что однажды война закончится и он вернется в Штаты, и тогда он напишет об этом книгу, расскажет правду о том, как все было, а не размытую, зацензуренную чушь, которую выпускает пресса.

Проблема с венерическими болезнями, как говорил Крилу военный врач, заключалась в том, что многие француженки находились в отчаянном состоянии. Их мужчины ушли сражаться с немцами. Призвали даже стариков – всех, кто был способен держать винтовку. Таким образом, у этих женщин не было возможности купить еду или накормить своих детей, поэтому они прибегли к самому древнему трюку.

Дерзкий рядовой из Королевской артиллерии рассказал Крилу, как именно это происходило:

– Договариваешься с кем-нибудь из этих старых сморщенных мумий, которые на все согласны, понимаешь? Даешь им пятифранковую купюру, и они ведут тебя в грязную старую комнату с грязной старой кроватью в углу. Затем как можно быстрее, сэр, она расстегивает твою ширинку и сама ощупывает и сжимает твоего дружка, чтобы проверить, нет ли у тебя гноя или какой-либо подобной гадости. Затем снимает свои трусики, и это то еще зрелище. Если это не спугнет тебя, тогда действуй. А когда ты перестанешь дергаться и пыхтеть, она вскипятит чайник и даст тебе чашку с травами и отварами или еще чего для лечения болезней.

Крил записал все это, уже обдумывая главу, посвященную проституции и другим порокам в его книге. Это должно было быть уместно, и когда он рассказал об этом Бёрку, тот не мог перестать смеяться.

– Ваш мозг не совсем в порядке, мистер Крил, – сказал он.

Крил сделал несколько снимков людей, хоронящих мертвых, потому что ничего не мог с собой поделать. Его тянуло к этому. Бёрк утащил его оттуда прежде, чем некоторые из копателей, похоже, вознамерились добавить еще один труп в свою коллекцию.

На обратном пути на фронт он попытался заставить Бёрка рассказать о его опыте работы с лондонскими винтовками. Он получил Крест Виктории в битве при Эне за то, что в одиночку захватил немецкий пулемет и уничтожил отряд, который управлял пулеметом, а затем направил его на самих немцев и проредил их ряды. Но Бёрк не хотел говорить об этом.

Вместо этого он рассказал:

– У многих парней была такая сильная дизентерия, что они разрезали свои брюки сзади, чтобы просраться во время боя, – сказал он без тени юмора. – Ничто не может отнять у человека достоинство так же, как понос каждые пять чертовых минут. Тебя посылают сюда сражаться в окопах с крысами, вшами и с гниющими трупами, и ты заболеваешь траншейной лихорадкой и дизентерией. Что это за гребаная война, я тебя спрашиваю?

Он продолжал рассказывать историю о Лондонских стрелках, сражавшихся со спущенными до лодыжек штанами – настолько они были измучены дизентерией – или "пердящими приседаниями", как он это называл. Сержанта Холмса, которого все ценили за его остроумие, здравый смысл и отеческое, справедливое отношение к ребятам из его взвода, дизентерия мучила настолько сильно, что он больше не мог ходить. Он ползал, бледный и дрожащий, со спущенными штанами, его зад и рубашка были испачканы его собственным коричневым дерьмом. Они приглядывали за ним, но в какой-то момент он уполз в канаву для отхожего места и был так слаб, что упал в грязь, и у него не было сил, чтобы выбраться оттуда. Он утонул в мерзкой, засиженной мухами луже экскрементов.

6. Погребение

К шести часам вечера Крил и Бёрк вернулись в окопы, а затем все закончилось подробностями захоронения, по поводу которого продолжал ворчать Бёрк. Сержант Хейнс сформировал свою похоронную группу, и они отправились через вершину на Ничейную землю, надев маски, потому что за впадины и низины все еще цеплялся газ. Немецкие похоронные группы подошли к ним на расстояние нескольких ярдов, но проигнорировали их, как и англичане – немцев.

Сойдя с дощатых настилов, они угодили в густую мокрую грязь, временами засасывавшую людей по пояс, и приходилось сильно постараться, чтобы вытащить их обратно. Повсюду были трупы: некоторые торчали из грязи, а некоторые плавали поверх нее, все они были желтые от газа, покрытые волдырями, их конечности были искривлены, мертвенно-белые пальцы сжимали горло, а изо рта свисали пузырящиеся клубки желтой рвоты вместе с отрыгнутыми кусками легких.

Это была ужасная работа.

Поскольку снайперский огонь не вызывал беспокойства, мужчины несли затененные фонари и не раз останавливались, когда из затопленных нор и воронок от бомб вырывались стремительные вереницы крыс, огромных тварей, которые не обращали на них внимания, пищали и грызли мертвых, погружая свои морды в свежевырезанные глотки и пробираясь в желудки трупов.

Похоронная процессия дважды останавливалась, когда в тусклом круге света показывались сотни злобных красных глаз, наблюдавших за ними.

Вот бы у меня с собой была моя чертова камера и немного света, чтобы поснимать, – подумал Крил.

Сквозь липкий туман моросил дождь, и вокруг их ног сгустились клубы плотной дымки, когда они вытащили свои ботинки из грязи и осторожно сделали еще один шаг, а вокруг витала ядовитая вонь непогребенных мертвецов. Они видели множество тел или их фрагментов, пролежавших там долгое время, но в большинстве своем там не было ничего, кроме тщательно обглоданных скелетов. Они нашли череп немца в колючей проволоке, его шлем все еще был на месте... Кто-то сунул ему в зубы окурок сигары. Изуродованные боями трупы торчали из засасывающей желтой грязи, как покосившиеся белые надгробия, а вокруг них копошились крысы – черная армия паразитов. Один из англичан ступил в лужу грязи и погрузился в мягкое белое месиво из дюжины раздутых трупов немецких бойцов. Он чуть не сошел с ума, прежде чем они вытащили его из месива.

Ночь была темной, воздух – сырым и приторным. Время от времени они слышали крики немцев, когда те делали какое-нибудь ужасное открытие.

– Черт возьми, – пробормотал Бёрк, когда наступил на тело и три или четыре жирные крысы вырвались из брюха, зажав в челюстях трупное мясо.

Крил нашел труп, который двигался сам по себе, и Хейнс, используя свой штык, довольно скоро обнаружил причину: внутри него было крысиное гнездо. Доведенный до безумного исступления, он покромсал взрослых особей на ленты и растоптал слепых извивающихся крысят, размазав их по земле.

Хейнс велел им надеть маски, когда они обнаружили десятки крыс, ползающих по земле, словно большие мясистые слизняки. Все они были отравлены газом и массово подыхали. Пара солдат начали пинать их, как футбольные мячи, хихикая, когда те шлепались в коричневые помои.

Примерно через тридцать минут они обнаружили три трупа, скрючившихся вместе на краю доски. Это были люди из 12-го, и Хейнс и остальные узнали их, несмотря на то, что трупы были покрыты желтой слизью.

– Смотрите, – сказал Хейнс. – Опять крысы.

Животы у всех троих были довольно основательно выдолблены, отсутствовала даже плоть в их глотках. Хейнс и остальные стояли вокруг в своих масках с выпученными глазами, ругаясь и пиная все, что попадалось под руку, а Бёрк присмотрелся повнимательнее, отмахиваясь от туч мух, которые были толстыми, как одеяло.