Текст книги "Коллекционная вещь"

Автор книги: Тибор Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Еще одним малоудачным нашим приобретением стал плешивый психопат из Минска – при очевидных литературных амбициях он оказался на поверку не безумным поэтом, а безумным издателем. Минчанин так много ругался, что установить, кто он такой, удалось далеко не сразу, однако в конце концов выяснилось, что он хорошо помнит, кем был в предыдущей жизни, и что во всех своих инкарнациях он был связан с литературой.

– Гомер? Придурок. Трепло. Когда я его подобрал, он мог за корку хлеба часами петь песни у походных костров. Отблагодарил ли он меня?! Я вас умоляю. Гесиод? Дебил. Править приходилось каждую строчку. Софокл? еще тот зануда. Трепло. «Нельзя ли, – говорю ему, – действие чуток оживить?» Уговаривать бесполезно. Овидий? Трепло. Вечно опаздывал. Данте? Придурок. Двух слов связать не мог. Шекспир? Шекспир, говорите? Тугодум, все идеи и образы – мои. Гете? Вечно всем недоволен. Лучше мне о нем не напоминайте. Все они трепачи хорошие. Дудят каждый в свою дуду. Представляете: летняя ночь, небо в звездах – а они дудят, сначала тихо, вдалеке, а потом все громче и громче. Чтобы писать, деньги нужны, а у них – ни гроша. У них денег куры не клюют – зачем им писать?! Нет, зачеркните, у них нет ни гроша...

Был только один автор, который доставлял ему истинное наслаждение, – Авар Мммммм. Он уверял, что издавал его книги в Средние века и что лучше, чем Авар, не писал никто. Он постоянно требовал бумаги, чтобы записать произведения Мммммм по памяти. «Мммммм! Аристократ духа! Какое обаяние! Какой ум! Какая страсть! Какая фантастическая эрудиция! Какая доброта! Какое многообразие!» Но так ничего и не записал.

Чего только Одилия не делала, чтобы получить хоть какую-то информацию о таинственном поэте: рылась в энциклопедиях, монографиях и историях литературы, переписывалась с местными специалистами. Никто ничего не знал. Тем не менее в бумаге безумному издателю она не отказывала. «А вдруг он все-таки не безумен?»

Был в ее коллекции и еще один реинкарнатор. Из местных. Этот помнил две тысячи своих прежних жизней. Страны, в которых ему довелось жить, были разные, но он везде, и в нынешней своей жизни тоже, оставался плотником; звали его одинаково: Яков, или Якоб, или Джакоббе, или Джейкоб; жену звали Ева, или Эва, или Ив, или Эвита, и он постоянно, на завтрак, обед, полдник и ужин, ел одно и то же блюдо – чечевичную похлебку, отчего страдал чрезвычайно и в состоянии крайней подавленности лежал с закрытыми глазами, не испытывая ни малейшего интереса к жизни. «Можете меня не будить», – говорил он, ложась. Даже самые изысканные блюда не могли поднять ему настроение. "Все равно все кончится чечевичной похлебкой,

– вздыхал он. – Хоть убейся – ничего не поможет. Представляете, один и тот же стул я сколачивал девяносто тысяч раз".

Одилии пришлось его взять, так как на этом настояли ее соседи – они не желали понимать, что ее сумасшедший дом предназначен лишь для поэтического безумия.

Приобрели мы и самоеда, самого красивого мужика в деревне. Мельника. И в жены самоед тоже взял самую красивую девушку. У них были самые красивые дети в деревне и самый красивый дом в деревне. И вот однажды мельничиха пришла к Одилии за помощью.

– Все началось с его нижней губы, – едва сдерживая слезы, начала свой рассказ бедная женщина. – Губа вдруг исчезла. Он сказал, что откусил ее случайно, когда рубил дрова. Вслед за нижней губой исчезла верхняя, и опять он сказал, что откусил ее за рубкой дров. Потом один за другим стали исчезать пальцы на руках – мизинец попался мне как-то в тушеном мясе, однако тогда я еще ничего дурного не подумала...

– Он что, ест сам себя?

Мельничиха разрыдалась.

За пальцами рук последовали мочки ушей, пальцы ног и левое предплечье. Это можно было бы объяснить катастрофически неудачным стечением обстоятельств – однако отрубленные части тела каждый раз бесследно исчезали. Одилия решила проведать мельника и обнаружила его у плиты; на сковороде, аппетитно шипя, жарился его член, отчего на лицах всех женщин в округе играла презабавная гримаса.

– Это решение далось мне нелегко, – признался мельник. – Но ведь у меня трое малюток – их кормить надо. С удовольствием дал бы и вам кусочек, но боюсь, на всех не хватит.

Его пригласили в усадьбу на званый обед, но он сбежал по дороге. Спустя несколько дней мельник разбудил жену среди ночи. Оказалось, он отрубил себе левую ногу.

– Пожалуйста, поджарь мне ее. Ты же знаешь, повар из меня никудышный.

Когда подвижность мельника заметно поубавилась, он попал в коллекцию сумасшедших поэтов.

– Меня не обманешь, – заявил он Одилии. – Ради себя стараешься. Становиться между человеком и его ногой никто тебе права не давал.

Он был единственным пациентом сумасшедшего дома, кому удалось бежать. Впрочем, далеко он не ушел; самого его нашли на кухне, а его вторую ногу – в духовке. Отрубая ее, он потерял так много крови, что лишился чувств и сжег ногу почти дотла.

– Почему ты это делаешь? – поинтересовалась Одилия.

– Скажи лучше, почему этого не делаешь ты? Ты просто мне завидуешь, – мне ведь это пришло в голову первому. Нет, ты не знаешь, что такое жизнь.

Деревенский калека, потерявший на войне обе ноги, утопился в пруду, повесив себе на шею вместо булыжников пару увесистых Библий.

Кое-какого успеха Одилия все же добилась. Успех: используя цветовой тест, она сумела со временем отучить безумного издателя от его пылких монологов и помогла ему вспомнить, что на самом деле он никакой не издатель, а учитель французского языка в сельской школе.

Благодарность:

– Ах ты, сука, – возмутился издатель, – я, величайший книготорговец в истории, должен теперь по твоей прихоти ехать в какую-то дыру, где надо мной будет смеяться каждая собака. Все, что мне теперь остается, – это попытаться заработать на корку хлеба, вбивая неправильные глаголы в головы двенадцатилетним недоумкам, которые не способны были бы выучить эти глаголы, даже имей я возможность использовать в педагогических целях дыбу или кнут. Но и на это надеяться не приходится. Уверен, даже такой «великолепной» работы мне не дождаться, ведь все знают, что я безумен, а безумие – не самая лучшая рекомендация для школьного учителя, которому родители доверяют своих бесценных крошек. Возможно, уже через два месяца я подохну с голоду. Если же мне не повезет, то протяну еще года два. Да, ты вылечила меня от безумия, но от моей судьбы тебе меня не вылечить.

Прочие неудачи. «Горшки не предают, – любила говорить Одилия. – Ваза не убежит. Амфора никогда не переменит о тебе своего мнения. Не бывает, чтобы кратер изменил тебе с другой. Стамнос никогда не позволит себе отпустить едкое замечание по поводу твоего наряда. Пеликес непременно черкнет тебе из-за границы пару строк. Если оставить арибаллос на комоде, он терпеливо дождется твоего возвращения».

Супруг же ее больше интересовался скотоводством и водкой, чем древними амфорами и безумными поэтами. Он пил круглые сутки, а также безостановочно любил грузинских девушек, которых импортировал из Грузии в товарных количествах.

– У тебя свои увлечения. У меня – свои.

Отдадим графу справедливость. С сединой пришло осознание того, что в жизни он не добился ничего, в пьянстве же и разврате погряз глубже самых праздных и порочных представителей славной русской аристократии.

– Господи, что же с вами будет? – сказала мне Одилия на смертном одре.

Она боялась, что мы плохо кончим. Тревожилась за всех – одушевленных и неодушевленных. Одилия, как мало кто, умела смотреть жизни в глаза, ее отличали здоровое любопытство, неизменное чувство юмора и всегдашнее присутствие духа. О чем я ей только не поведала, когда она лежала при смерти; она увидела такое, чего не видел ни один человек за тысячи лет. Я изобразила ей носорогов на Сене, которых в ее время было днем с огнем не сыскать, – ведь я знала: уж она-то этот спектакль оценит по достоинству.

– Ваза разговаривает со мной, – говорила она слугам, и те, понятное дело, кивали в знак согласия.

Приветы и пожелания скорейшего выздоровления супруг передавал ей исключительно через доктора. За целый месяц, что Одилия пролежала в постели, граф не удосужился навестить ее ни разу; больных и болезни он на дух не переносил. Не присутствовал он и на похоронах – от кладбища и могильщиков у него портилось настроение.

Даже Одилии, носительнице высшей мудрости, светочу разума, создать идеальный брак оказалось, увы, не по силам.

В ресторане

Я – в сумке.

Чего только Роза сегодня со своим лицом не делала; и дергала его, и щипала, и мяла, и массировала; первые полдня она провела в ванной, вторые – перед зеркалом. Серьги были выбраны спиралевидные, олицетворяли они стремление с большим трудом и всяческими унижениями выучить за несколько месяцев азы иностранного языка с целью понравиться одному весьма симпатичному человеку, с которым вы познакомились за границей, – он должен в скором времени к вам приехать, но от него до сих пор нет никаких вестей. Ничего этого Роза не знает – но догадывается. Она видит серьги Никки – в таких только в автомобильных гонках участвовать. Надевает их. В самый раз.

Мы сидим за столиком и ждем мужчину. Материализовался он не в результате совета Табаты, а вследствие недавно полученного письма. Любопытно, сможет ли Табата после сегодняшнего вечера выбраться из колодца? Роза пытается выпить воды с видом человека, который только что столкнул безумную тетушку в колодец и при этом отлично себя чувствует, – вид же у нее такой, будто она только что столкнула безумную тетушку в колодец, однако чувствует себя при этом не лучшим образом.

Сумка стоит под столом, у Розиной ноги. Входит мужчина – высокий, интеллигентный, образованный, нос – уточкой. Прическа не модная – то ли он презирает моду и предпочитает свой собственный стиль, то ли просто не понимает, что времена меняются. Улыбка мужчины, по которому сохнут женщины,

– должны, во всяком случае. Да, вид заносчивый, но ведь заносчивых женщины любят.

Преподаватель; плохой знак. Мало кто занимается преподаванием по собственному желанию. Как правило, это неудачники: неудачливые грабители банков, дирижеры, летчики – люди, которые так и не смогли овладеть своей профессией. Преподаватель английского языка как иностранного – еще хуже. Такие имеют работу только потому, что родились в стране, чей язык пользуется спросом. Говорит, как все преподаватели, – в расчете, что его будут слушать. Возникает естественный вопрос: как получилось, что мужчина тридцати двух лет с собственными зубами и волосами и какой-никакой зарплатой до сих пор не обременен семьей?

Роза тоже об этом думает; наверняка она сейчас представляет себе, как во время родов ее привяжут к кровати шелковыми платками, как она будет давать имена своим детям, как он после пятидесяти растолстеет. Разворачивая салфетку, она мысленно несколько раз его переодевает. Роза готовилась к встрече с каким-нибудь неуклюжим болваном и теперь лихорадочно пытается осмыслить ситуацию. Задумалась – и очень вовремя.

– А вино, – говорит он, подымая бокал, – я выбрал недурное, не правда ли?

Роза хмыкает. Она думает, что это шутка. И ошибается. А еще она представляет, как будет ласкать его языком. Он не из тех мужчин, которые приносят женщинам счастье; некоторые с ним кончают, но счастливее от этого не становятся; впрочем, и несчастья – упоительно беспросветного несчастья – он также принести не может; кишка тонка. Вино он выбрал не ахти – мне ли не знать; другое дело, что в любом мало-мальски приличном ресторане совсем плохого вина все равно не подадут. Мистер Инглиш говорит. Без умолку. О себе. Официант уже трижды пытался принять заказ, но мистер Инглиш всякий раз его отсылает, он даже в меню не заглянул – столько слов тратится на саморекламу. Места работы, небывалый спрос, нескончаемые овации работодателей. Роза начинает понимать, с кем имеет дело. Мистер Инглиш – и это самое смешное – и сам прекрасно понимает, что он олух, на свой счет никаких иллюзий он не питает. И нужен ему вовсе не успех в жизни, а человек, который бы в его успех поверил – хотя бы на несколько часов. В ресторане они сидят уже пятьдесят минут, а Роза произнесла всего тридцать слов, из них пятнадцать были сказаны официанту: сделала заказ и дважды поблагодарила.

За тем, как они едят, я наблюдаю без особого интереса. Поглощение пищи

– процедура универсальная. Каждое живое существо на планете стремится отправить себе в брюхо всю остальную планету. Рот гоняется за ртом и в рот попадает. Крысы, лисы и маркизы делают все, что в их силах, чтобы мир окрысился, облисился, обмаркизился. Один едок идет в пищу другому едоку, другой – третьему, третий – четвертому, и все это происходит очень быстро. А еще говорят, что нет такого понятия, как прогресс.

– Один мой старый приятель предложил мне пост директора школы в Дании, но меня ни в какую не хотели отпускать – Китай же для меня, право, слишком мал.

Почувствовав, что Роза корчится в страшных муках, официант приносит счет по собственной инициативе, не дожидаясь команды мистера Инглиша. Роза испытывает невыразимое облегчение.

– Вам, надо думать, очень приятно в моем обществе, – замечает мистер Ингиш. – Не стесняйтесь, говорите как есть. – И он наконец-то замолкает, приникая к вожделенному стакану воды.

– А меня вы ни о чем не хотите спросить? – осведомляется Роза.

– Хочу. Можно я вас сфотографирую?

Роза демонстрирует белозубую улыбку, тем самым отвечая на вопрос утвердительно. Мистер Инглиш выхватывает «полароид» и делает снимок.

– Как все же удачно я выбрал этот ресторан, – говорит он, помахивая снимком, чтобы поскорей проступило изображение. Достает альбом. – Признавайтесь, вам ведь хочется сделать запись о том, какой прелестный вечер вы провели.

Лица в альбоме.

Круглолицая блондинка, толстенный слой пудры, улыбается во весь рот, земляничного цвета щечки, держит бокал шампанского, совсем еще молоденькая, пьяненькая, необстрелянная. И подпись: «Салют».

Костлявая француженка, лицо квадратное, уши торчком. Не в силах поверить, что это произошло с ней. «Незабываемо!»

Черноволосая, кареглазая лингвистка. Быстро катится вниз по наклонной плоскости, катится – но не сдается. «Какой вечер!»

Улыбчивая бразильянка. Радуется жизни, всезнающие губы, неутомимо охотится за иностранными паспортами; то, что он – полный олух, нисколько ее не смущает. «Когда же я увижу твоего маленького друга?!»

Роза пишет: «Невероятно». И все же интересно, чем он руководствуется. Слишком умен, чтобы обманываться на ее счет, альбом же достал раньше времени, потому что знает: больше он ее не увидит. Мистер Инглиш извлекает калькулятор и начинает подсчитывать долю Розы. Роза порывается заплатить за двоих, но он решительно против: «Сделаем все как полагается».

Прощание.

– Расскажите обо мне всем вашим подругам. – просит он.

– Не беспокойтесь.

К чему отчаиваться? К чему ломать голову? Если ваш номер пять тысяч пять, дело ваше не безнадежно, однако попотеть придется. Попотеть на Северном полюсе и померзнуть в Сахаре.

Вернувшись домой, Роза изливает душу Никки, которая встречает ее в одних леггинсах: она делает на полу всевозможные упражнения – чтобы быть еще ловчее, еще сильнее.

Заочное соревнование

Роза воздает мистеру Обеду-на-двоих по заслугам.

– Не понимаю все-таки, почему было ему не дать? – недоумевает Никки. – По первому разу они мало чем друг от друга отличаются.

– Нет.

– А впрочем, бывает по-всякому. Приведешь его домой, думаешь – дело в шляпе, а у него не стоит, представляешь? Все равно что купить блузку, а потом, уже дома, обнаружить, что на ней дырка или что ее в машине стирать нельзя. Подцепила я раз одного козла, приезжаем к нему, а он на мопедах помешался, часа два мы с ним журналы листали – надо же было его уважить, а потом мне надоело, я и говорю: «Хорошенького, – говорю, – понемножку, не пора ли нам, дружок, в койку?» Раздеваемся, у меня все на мази, а у него не стоит. «Давай, – говорю, – я тебе помогу, встанет как миленький», а он говорит: «А у меня, – говорит, – и так стоит». Смотрю – а у него пистон хорошо если два дюйма, еле виден. Это я не к тому, чтоб обязательно размером с небоскреб был, многим женщинам, насколько я знаю, маленькие даже нравятся. Просто предупреждать надо. Вручаешь визитку со своими габаритами, и партнер заранее знает, на что идет. Ты парня в койку тащишь, а он тебе визитку: «В Вашем распоряжении два дюйма, мисс. Не угодно ли удостовериться?»

– Может, ты и права.

– Кого я только не перевидала, когда за деньги этим делом занималась. Чудик на чудике. Один, например, приходил, расплачивался – а потом Библию вслух читал. И как ты думаешь, что дальше было?

Роза пожимает плечами.

– Ничего не было. В том-то и дело. Пять минут читал, я вначале думала, это он с силами собирается, но нет: расплатится, Священное Писание почитает, пока я ногтями занимаюсь, и отбывает. И никаких тебе проповедей про то, что шлюхам, мол, гореть в вечном пламени.

– Гм-м-м.

– Многих секс совершенно не интересовал. Секс ведь – это самое простое. Гораздо труднее заставить себя над их шуточками смеяться, за жизнь с ними разговоры вести. Не подумай только, что все они – краснорожие клерки из Бирмингема, были среди них и смазливые. Один, например, писаный красавчик, хотел от меня только одного: чтобы я все его команды выполняла. Придет, и начинается: «Встань. Сядь. Перевернись. Дай чаю». Или отвезет меня на Лестер-сквер и велит ползти за ним на коленях и кричать во весь голос "Ну пожалуйста, Микки, давай еще разок, прошу тебя! Мне с тобой было так хорошо. Ты – единственный мужчина, с которым я кончаю. Побей меня, если хочешь!" Да, чуть не забыла: главный-то его кайф заключался в том, чтобы я кричала все это в присутствии французских туристок, а кто их разберет француженки они или нет, на них же не написано. Бельгийки и швейцарки не годились – он почему-то именно к француженкам слабость питал. В результате мы с ним крупно повздорили, потому что француженок этих пришлось полчаса ждать – в центре Лондона, и ни одной француженки, представляешь?! Полчаса на холоде простояли, а он, жмот, за простой мне платить отказался.

– Гм-м-м.

– Знаешь, кто превзошел всех? Любитель автостоянок, вот кто. Его я никогда не забуду. Приходит ко мне как-то одна женщина, респектабельная, средних лет. «Черт с тобой, – думаю, – чем женские деньги хуже мужских?» Но она, оказывается, хотела мне своего супруга пристроить. Его уже сколько раз на автостоянках ловили: за машину зайдет, ляжет на асфальт и дрочит в свое удовольствие. Вот что современные мегаполисы с людьми делают! А она плачет, бедняжка: недавно мужа посреди ночи в торговом центре застукали – лежит в одних носках и землю орошает. Как выяснилось, он этим делом уже много лет занимается – с тех пор как за границей работать стал. Где он только не фонтанировал: и на Эйфелевой башне, и во Всемирном торговом центре, и в Прадо. Тадж-Махалу и тому досталось. Откуда только беднягу не депортировали! Однажды вечером застали его за этим делом на автостраде M25, в крайнем правом ряду. Шутки шутками, а дело-то дрянь: на работу не берут, въездные визы не дают. Не осталось ни одного собора, который бы он не осквернил. Жена держит его взаперти: если выйдет на улицу, на первом же перекрестке «огонь открывает». Чем больше аудитория, тем лучше стоит. Она его к психиатру отправила, а он по пути на стоянку свернул, где онанировал, как выяснилось, уже не раз. Чего она только со своим благоверным не делала и в конце концов обратилась ко мне – решила, что без профессионала не обойтись. Ей хотелось, чтобы женщина оказывала на него физическое, а не эмоциональное воздействие. Иными словами, нужна была уличная женщина, а не улица.

– И что же?

– Естественно, ничего не получилось. Я сделала все, что в моих силах. Отличный оказался клиент. Супермен в своем роде. Вот только женской щели он предпочитает щель в асфальте. Ты же знаешь, кое-что я умею, но он заплатил мне и попросил, чтобы я сказала жене, что мы с ним позабавились вволю. Говорят, он даже в Кремле свой след оставил.

– Так кто же был твоим худшим клиентом?

– Худший клиент – это тот, который не объявляется. Своими бы руками удушила. Звонит как-то один черномазый, из Африки, и начинает мне свой член расписывать – давно пора, говорит, такой детородный орган в дело употребить. Начинаем торговаться, полчаса спорим, мы говорим, что цены не снижаем, а он нам – что при его-то статях ему еще и приплатить могли бы. В общем, сразу видно – в нашем деле не фурычит. В назначенное время не приходит, звонит с улицы, снова полчаса торгуемся и еще полчаса пытаемся втолковать ему, как дойти от телефонной будки до нашей квартиры, – без толку. Мы прозвали его Большой Член; если все у него в стране такие же идиоты, я ей не завидую. Один раз я даже спустилась во двор его встретить, но он куда-то подевался – как видно, охотился за местными девицами. Есть и такие горе-клиенты, которые сами тебя вызовут, а когда приезжаешь, они либо уже спать легли, либо передумали. Как-то раз мне целый час пришлось за город по вызову ехать, да еще в два часа ночи, представляешь? Знала ведь, что добром это не кончится, но поехала – без денег сидела. Приезжаю в паб, звоню, звоню – никто не отвечает: видать, хозяин, который меня выписал, уже вырубился. Я так разозлилась, что вызвала сразу и пожарную команду, и «скорую помощь», и полицию, а потом стала соседей будить. «Извините за беспокойство, – говорю, – но я проститутка, приехала из Лондона к мистеру Ховарду, звоню, а он не отвечает – уж не случилось ли с ним чего?» Взломали дверь – а мистер Ховард мирно себе похрапывает; то-то он удивился, когда всех нас вместе увидел...

– М-м-м-м-м-м.

– Не расстраивайся. Когда я за деньги давала, иной раз целый месяц от клиентов отбоя нет, а бывает, полгода без работы сидишь. Главное – очень захотеть. Знаешь что? Надо тебе лестницу попробовать.

– Лестницу?!

– Как-то у меня лампочка перегорела, а со стула я дотянуться не могу. Пошла к соседям лестницу взять, несу ее домой, а тут какой-то тип вызвался помочь. Короче, «помог» он мне в тот вечер неплохо. С тех пор я к этому способу часто прибегаю. Мужчинам это нравится – они могут себя с лучшей стороны показать, да и предлог познакомиться хороший. Попробуй – такую помощь предлагают обычно люди серьезные, благонадежные; ну а если помощник тебе почему-то не покажется, всегда можно будет к чему-то придраться и его отшить.

– Гм-м-м.

Никки наклоняется, касаясь головой пола.

– У-у-у-у-у-у-уф-ф-ф. Шея болит. Вот что значит давно не тренироваться. И все-таки сейчас лучше, чем раньше. Надо поддерживать форму, ничего не поделаешь.

По телевизору новая передача: отношения между женщинами. Дело идет ко сну.

– Послушай, – Никки мнется, – я понимаю, мое предложение может показаться тебе довольно странным... я не обижусь, если ты скажешь «нет»... Мне что-то не по себе, можно, я сегодня с тобой лягу?

– Тогда я не засну, – отвечает Роза. Меня она, как обычно, берет с собой в спальню и ставит под одеяло, но в этот вечер почему-то отодвигает тумбочку от кровати и приставляет к дверям. Берет меня в руки. Возвращение в прошлое. Я рассказываю ей историю о коллекционере, который не хотел быть коллекционером, но которому коллекционирование навязали.