Текст книги "Коллекционная вещь"

Автор книги: Тибор Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Трубный глас

Его постоянно видели в компании его любимой свиньи, которую он называл Свиньей. Еще у него была собака по имени Собака, а у его жены кошка – Кошка.

Однажды утром он проснулся и понял, что должен избавиться от своей благоверной во что бы то ни стало.

Он решил, что несчастный случай вполне его устраивает, и часто – как правило, в плохую погоду – отправлял жену к сестре, которая жила на другом берегу реки. Паром, тонувший довольно часто, ни разу не утонул, когда на нем плыла жена. Тогда он стал посылать жену к брату, который жил в другом конце графства, но в лапы разбойников она тоже почему-то не попадала.

Он подмешал жене в пищу яд, но сам же и слег, а она заботливо за ним ухаживала. Он отнес ее одежды умирающим от страшных болезней и заставил их эти одежды надеть, однако в результате заболел сам, она же безропотно за ним ходила.

Они совершали прогулки в горы.

– Посмотри, какой внизу прекрасный вид, – говорил он, подталкивая ее к краю пропасти.

– Не стой у самого края, – говорила его благоразумная жена.

– Нет, ты все-таки посмотри – вид совершенно сказочный, – сказал он как-то, заглянул вниз и свалился в ущелье. Ему повезло: он упал на площадку, находившуюся всего в двадцати футах от вершины скалы, и два часа, крича от боли, пролежал со сломанной ногой, пока удалось опустить ему веревку. Жена заботливо за ним ухаживала.

Он пошел к предводителю местной шайки разбойников, прихватив с собой все свои сбережения в золотых слитках.

– Завтра в это самое время по этой самой тропинке пройдет моя жена. Надеюсь, ты примешь от меня это подношение, устроишь засаду и обязательно жену изнасилуешь. Но этого мало – прошу тебя, лиши ее жизни: на ней будут умопомрачительные драгоценности.

– Любопытно, – отозвался разбойник, – но я хотел бы задать тебе один вопрос. Как ты думаешь, что мне помешает взять у тебя золото, посмеяться над тобой, привязать вон к тому дереву и сечь до тех пор, пока с тебя не сойдет вся кожа, а потом держать с друзьями пари, выживешь ты или нет?

– Ровным счетом ничего.

– Вот и я того же мнения.

Вся кожа с него все-таки не сошла, и каким-то чудом ему удалось доползти домой, после чего он несколько месяцев пролежал в постели, мучаясь от нестерпимой боли, на какую бы сторону он ни переворачивался. Жена заботливо за ним ухаживала.

Он ее напоил, уложил в постель и поджег дом. Дождавшись, когда пламя перекинется на второй этаж, он сделал вид, что только что вернулся после долгой прогулки, и поднял крик. Весь дом сгорел дотла – нетронутыми остались лишь кровать, жена – без единого опаленного волоса, ее сундук, доверху набитый самыми любимыми туалетами, и великолепный кувшин из огнестойкой глины. А вот его любимая свинья погибла. После пожара они переехали жить к сестре жены, которая всегда была о нем невысокого мнения.

Однажды он отправился к местному эскулапу и вручил ему солидный подарок, купленный на деньги, которые пришлось взять в долг.

– На что жалуетесь? – поинтересовался эскулап. – У вас нелады с почками, признавайтесь?

– Ни на что я не жалуюсь. Абсолютно ни на что. Просто чувствую, что вас здесь недостаточно ценят, и мне приятно находиться в вашем обществе. А теперь скажите, вы слышали историю о человеке, не помню его имени, который жил в этом городе, не помню точно где... но я слышал, он придумал оригинальный способ убийства жены. Придумал очень, очень хитро – никто ничего не заподозрил, не было обнаружено ни следов насилия, ни яда... очень, очень ловко придумано, но вот беда, никак не могу вспомнить, в чем этот способ состоял. Вы не припоминаете?

– Оригинальный способ, говорите? Да, мне кажется, я знаю, о каком убийстве идет речь. История эта в свое время наделала здесь много шума. Я тоже не помню, как его звали и где он жил, но жену он убил и впрямь оригинальным способом. Он приник ртом к нижним губам своей супруги и начал дуть ей во влагалище, как будто это была труба, фанфара; сжатый воздух вызвал так называемую эмболию, в результате чего сердце у нее остановилось, как будто в порыве неистовой страсти.

– Он сыграл на ее губах какую-то конкретную мелодию?

– Мелодия никакого значения не имеет. Играй что хочешь, но не забудь: овладение музыкальным мастерством требует регулярных упражнений и терпения. Терпение и труд все перетрут. Да, кстати, у меня через месяц день рождения, а я, знаете ли, очень люблю гуся.

Он пошел в спальню к жене и впился ей между ног с невиданной страстью. Жена была несколько смущена, однако страсть не утихала всю следующую неделю, и каждый раз ей приходилось уговаривать мужа отвлечься и принять пищу. Все это время он с таким рвением играл на ее половых органах, что в конце месяца отдал Богу душу.

– Не одна, так другой, – подытожил врач. – Жаль, что мне не достался гусь.

У-у-уф! Руки упали.

Но Роза по-прежнему смотрит на меня. Сон ее не берет – она поистине неутомима. Женщинам сколько ни дай – все мало; то ли дело мужчины... У меня ассортимент историй богатый, но каждый раз, когда Роза вслушивается, она все ближе и ближе к истине, и я начинаю подозревать, что ее любовь к прошлому становится своего рода запоем. Прошлое, будущее – все это туристические забавы; в отличие от них настоящее – это бедный родственник Времени; за все несчастья в ответе оно одно.

Ее руки ложатся на меня. Вно-о-овь.

Яма

Она была помолвлена с самым крупным парнем в деревне. Он целыми днями избивал парней поменьше, а когда ему это надоедало, подучивал одних парней расправляться с другими:."Хук правой, апперкот левой, а теперь хватай его за яйца и посылай куда подальше, а не то сам приду – ему хуже будет".

Еще он любил во всех самых красноречивых подробностях демонстрировать, что он сделает со своей невестой, когда они останутся наедине, – так что по поводу первой брачной ночи оснований для беспокойства у жителей деревни не было никаких. Он разгуливал по улицам, виляя бедрами, и звучно чмокал языком, демонстрируя похоть. Смотреть на его невесту не разрешалось никому. «Не хочу даже, чтобы кому-то пришло в голову подумать такое, – говорил он, мучительно соображая, правильно ли он построил фразу. – Не дай Бог, если кому-то придет в голову даже подумать о том, чтобы подумать такое». Пустозвон был настолько глуп, что даже когда он говорил: «Полижи мне жопу» – слова эти воспринимались собеседником совершенно буквально.

Его невеста была красива. А также благожелательна: она не могла поверить, что будущий ее жених так уж плох; она была слишком благожелательна, чтобы жаловаться на судьбу.

– Ты так красива, – говорил ей парень с членом невиданных размеров. Когда он родился, повивальная бабка заметила: «Этот не женится никогда. С таким, как у него, – не женятся». Все матери до одной уговаривали своих дочерей поиграть с ним – дочки же по молодости лет не могли понять почему.

– Все женщины красивы, но некоторые лишь на несколько минут, – продолжал Невиданный. – Это бывает ночью или когда никого нет поблизости. Тебе же повезло – ты будешь красивой всегда, в любое мгновение своей жизни.

Благожелательная улыбнулась – комплимент ей был сделан очень умелый. А еще она улыбнулась потому, что для такого комплимента нужно было обладать яйцами величиной с гири. Ее улыбка вовсе не являлась приглашением к действию, но была столь благожелательна, что воспринималась именно так.

– Я не могу смотреть на других девушек. А жаль – ведь многие из них очень хороши собой, и потом, это было бы гораздо безопаснее. Видишь пару старых лошадей, запряженных вместе? – И Невиданный показал на двух стоявших рядом тощих кляч. – Видишь, как у них выпирают кости? Они измучены, истощены, обе в шорах – однако друг к другу льнут. Жизнь у них удалась, потому что они неразлучны. Я хочу, чтобы и мы с тобой были такими же, как эти две клячи.

Свою любимую Невиданный мог бы сравнить с простым, но непревзойденным в своей простоте глиняным кувшином, который стоял поблизости. Он мог бы сравнить ее тело с безупречным совершенством его форм, но этого не сделал. Вот она, печальная судьба совершенства.

Благожелательная улыбнулась вновь, что явилось величайшим комплиментом, неслыханным в этих местах за последние сто лет. Тайный воздыхатель был очень мил. В качестве награды она хотела показать ему свои груди, но потом решила, что это было бы несколько преждевременно.

– Я думал принести тебе цветы, но это было бы слишком просто, – сказал Невиданный. (И всем заметно.) – Вместо этого я решил выкопать тебе самую глубокую яму на свете.

Она улыбнулась и спросила, что он имеет в виду, – в виду же он имел именно то, что сказал.

Началась война. Война с теми, кто языком и внешностью был похож на жителей этой деревни. Началась так внезапно, что не было времени торжественно отметить это событие. Пустозвон, будущий хозяин жизни, нацепил военные доспехи, виляя бедрами и недвусмысленно давая всем понять, на какие части тела Благожелательной он обратит по возвращении особое внимание.

А Невиданный между тем каждый день по часу копал засохший, невспаханный, не поддающийся орошению участок земли за деревней. Поначалу никто этого не замечал, но когда он опустился в яму по плечи, вокруг собрался народ.

– Что это ты делаешь? – спросили его.

– Клад ищу, – последовал ответ. Некоторые поверили ему и несколько дней копали с ним вместе – в основном, впрочем, для того, чтобы иметь возможность лихо сбрасывать свои куртки в присутствии деревенских девушек.

– А ты уверен, что здесь закопан клад?

– Уверен, – отвечал Невиданный. Вскоре все его покинули, и он продолжал копать свою яму один.

А война между тем продолжалась. Враждующие армии никак не могли встретиться. Они преследовали друг друга в горах, сбивались с пути, путали одну долину с другой, одну реку с другой, обгоняли друг друга, в кромешной тьме не замечали одна другую, атаковали и разбивали наголову другие армии, которые не имели к ним ровным счетом никакого отношения, попадали под снежные заносы и по-прежнему не замечали друг друга; прошел даже слух, что два генерала, возглавлявшие враждующие армии, не торопились вернуться домой, ибо дома их – при полном их попустительстве – пилили жены. Иногда вырезались целые деревни, но делалось это без особой жестокости; случалось даже, пытали до смерти пленных, но лишь когда те слишком много знали; совершались самые невероятные открытия, как, например, жонглирующие горностаи.

И вот наконец состоялось решающее сражение. Все сходились на том, что это было одно из лучших сражений, когда-либо имевших место, гораздо, гораздо лучше тех, которые давали и которыми кичились их отцы, а также тех, которые еще предстояло дать. За свою невиданную жестокость Пустозвон удостоился долгих, продолжительных аплодисментов во вражеском стане.

Возвращаясь домой поздно ночью, шагая по местам, которые он знал с колыбели, мечтая об утехах первой брачной ночи, поигрывая боевой наградой – позолоченным членом в ножнах (на которых было выбито: НА ЧТО ТЫ СМОТРИШЬ?) – и по-прежнему страдая зубной болью, Пустозвон не заметил вырытой у него на пути двадцати футовой ямы, рухнул в нее и сломал себе шею.

Жители деревни, конечно, расстроились, но не слишком, поскольку новой войны в ближайшее время не предвиделось. Большей ямы, чем та, которую вырыл Невиданный, никому еще лицезреть не приходилось. Невиданный между тем женился на Благожелательной, и свидетельством их семейного счастья стали громогласные женские крики, которые разносились ночью по деревне и вызывали одинаково бурный восторг у женатых и холостых.

Впрочем, счастье молодоженов было недолгим – однажды ночью на деревню пролился дождь из замороженных игуан и уничтожил все живое.

В яме образовалось небольшое озеро, и в округе еще долго говорили, что, если влюбленные выкупаются в этом озере вместе, они всю жизнь будут жить в счастье и в достатке.

Руки па-а-адают.

Роза засыпает, и ей снится озеро.

Что это такое?

Выспавшись, Роза выпрыгивает из постели, и мы присоединяемся к неким двубортным костюмам, которые с недвусмысленно серьезным видом столпились вокруг неких монет. Роза берет золотые монеты и трет их. Всего монет пятьдесят восемь. Она атрибутирует монеты. Что будет дальше, я знаю заранее. Роза на минуту задумывается – и не потому, что есть над чем, а потому, что набивает себе цену.

– Лидийские?! Не смешите меня, – изрекает она, выдержав длинную паузу, от которой получает немалое удовольствие.

Самый старший двубортный костюм все это время с трудом сдерживает разочарование. У него самый большой нос из всех, что мне доводилось видеть за последние сто семьдесят два года, хотя, когда имеешь дело с носами, их следует, строго говоря, подразделять по весу и объему ноздрей. Каждый из присутствующих удивляется про себя, как это ему удается, с таким-то клювом, стоять с поднятой головой.

– Это вздор. Сущий вздор. Подобная оценка не выдерживает никакой критики.

Дедушка-костюм явно раздражен, но как бы низко ни оценивали собравшиеся уровень Розиной экспертной оценки, дух приобретения уже вылетел в открытое окно. Понемногу в комнате воцаряется сомнение. Роза открывает сумочку и вручает кипящему от негодования дедушке-костюму свою визитную карточку, на которой – для меня это не секрет – значится следующее:

Никакой рекламы. Никакой суеты. Оплата наличными. Экспертиза обсуждению не подлежит.

– Это вам в качестве компенсации. Монеты изготовлены в течение последних двадцати лет, а возможно, и десяти. – Роза роняет слова с уверенностью человека, который знает: по крайней мере одну вещь она делает лучше, чем все остальные жители планеты, вместе взятые.

Костюм помоложе наливается краской и отсчитывает Розе десять двадцатифунтовых кредиток.

Мы возвращаемся домой. В дверях сталкиваемся с парой. Честные труженики, члены спортивного клуба. Выходя, они вежливо нам улыбаются – Никки не сочла нужным нас познакомить.

– Кто это? – интересуется Роза.

– Свидетели Иеговы.

– Что-то, я смотрю, они к тебе зачастили.

– Просто мне их жаль. Все их гонят, захлопывают у них перед носом дверь. Звонила Элен, говорит, что ей нужна ваза.

Приезжает шофер Мариуса еще с одной вазой. Горгонской.

Что-то будет? Так всегда: можно сотни лет прожить, никого не видя, а потом все собираемся в одном месте.

– Эту он уже купил, но хочет, чтобы вы на нее взглянули.

После этого шофер вручает Никки букет цветов:

– Хочу вас поблагодарить. Когда вы назвали его «куском засохшего кала», я нездешний кайф словил. Надеюсь, если еще с ним встретитесь, что-нибудь в том же духе отмочите.

Роза задумывается – взгляд устремлен в никуда. Хочет все послать. Все и всех. Наступает в жизни минута, когда хочется все бросить – либо потому, что того, чего раньше хотелось, больше не хочется, либо потому, что знаешь: зря стараешься, либо потому, что понимаешь: тебе это обойдется дороже, чем следовало бы, – и, несмотря на все это, ты продолжаешь добиваться своего, и не оттого, что у тебя сильная воля, а оттого, что слабая, оттого, что выхода нет.

Никки выходит в коридор и, встав на цыпочки, пытается вывернуть перегоревшую лампочку – не из альтруистических соображений, а потому, что любит смотреться в висящее в коридоре зеркало. Встает на стул, но она маленького роста, а потолок – высокого.

– Может, ты достанешь? – обращается она к Розе.

– Нет, для меня ведь это повод завести разговор с высокими мужчинами. Недавно я брала стремянку, но уже вернула.

– Интересно, сколько нужно ангелов, чтобы сменить лампочку? – размышляет вслух Никки, выходя на улицу и вызывая Тушу, которая без труда справляется с поручением. – Раз уж ты здесь, могла бы и банку маринованной свеклы открыть.

– Ничего не получится, – заверяет их Роза.

– Еще как получится, – говорит Никки, протягивая Туше банку. Туша применяет силу, способную гнуть монеты и подковы, но крышка не поддается. Зато сама банка – вместе с содержимым – разлетается на мелкие кусочки.

– Я же говорила. Пустое дело. Я ведь приклеила крышку, чтобы Морковка не добралась. Вы бы выпили чаю, Туша, или просто посидели.

– Благодарю, мне и на улице неплохо, – говорит Туша и, повернувшись к Никки, спрашивает: – Ну как, дела пошли на лад?

– Ага. Супер, – отзывается Никки, закрывая за Тушей дверь.

– Почему ты не уговорила ее остаться? – интересуется Роза.

– Она свой кайф ловит. Пускай сидит себе в машине, если ей нравится. Такое хобби много денег не стоит.

– Расскажи, как вы познакомились.

– В супермаркете. Мы стояли в очереди в кассу, и мои лимоны случайно попали ей в корзину.

Истинное положение вещей: Никки – по девичьей забывчивости, надо думать, – подложила свои лимоны в корзину к Туше. Украсть ведь можно все – от супермаркета до лимона.

– Мы разговорились...

Истинное положение вещей: вступили в сексуальную связь высшего накала.

– ... и я иногда оставалась у нее ночевать.

Тут я вдруг поняла, что ситуация изменилась: раньше Никки засыпала Розу нескромными вопросами, а теперь нескромные вопросы задает сама Роза. Только камни хранят молчание, несмотря ни на что. К этому диалогу подобное соображение отношения не имеет, однако истинность его очевидна.

– В этом были свои преимущества.

И немалые. Особенно принимая во внимание габариты партнерши.

Туша и Никки

– Однажды – тогда я жила у Туши – возвращаюсь я поздно вечером домой и вижу в метро этого пидора: ищет, какую бы одинокую овечку трахнуть. Возвращаюсь, значит, домой, устала как собака, залезаю в койку, выключаю свет и вырубаюсь. Просыпаюсь, думаю, утро, но еще темно, чувствую, рядом со мной под одеялом кто-то лежит, дышит мне в спину, тяжело дышит, а в комнате мужским одеколоном разит. Щетинистый подбородок мне в шею упирается, пытаюсь прикинуть, кто бы это мог быть. Если Туша нас застукает, думаю, нам обоим несдобровать. И тут гляжу на часы и вижу: спала-то я от силы минут десять – значит, тот, кто ко мне в койку забрался, сделал это по собственному почину. Что делать, ума не приложу: жар от него, как от печки, лежит, не спит и кайф ловит – знает ведь, сучонок, что и я не сплю. Лежим мы так несколько минут; если раньше он тяжело дышал, то теперь весь заходится. И вдруг приставляет мне к горлу кухонный нож. Думал, видно, сначала так меня раскочегарить, не получилось – вот и решил припугнуть. Сомневаюсь, правда, что он бы этим ножом воспользовался. Развел мне ноги, только мы за дело собрались взяться, как входит Туша – с работы вернулась.

А он, гаденыш, даже ухом не повел, представляешь? Это-то ее из себя и вывело. Вижу, он пялится на нее, а сам думает: «Такую я еще ни разу не драл». «Раздевайся», – говорит и ножом замахивается. Вот и пришлось Туше сломать ему руку выше локтя – с тех пор, как она вышибалой работала, она так всегда поступала. «Шарахнешь по кумполу, – объясняла она мне, – тебя потом по судам затаскают. А руку сломаешь – и все подумают, что в шутку». А потом решила, что этого мало, и шарахнула его вдобавок головой об стену – да так, что в стене трещина образовалась. И во второй бы раз врезала, да стенку, видать, пожалела.

Лежит мой насильник на полу, нюни распустил. "Полицию, – говорит,

– вызову". Я уж собиралась было дать ему ногой по голове или по яйцам, но тут Туша хватает моток изоляции, затыкает ему пасть, ставит его раком, достает искусственный член, здоровенный, лиловый, с прожилками, как настоящий, только раз в пять больше, – такой бы на девичнике ох как пригодился! Достает, надевает и давай ему по полной программе впаивать. Я думала, у него глаза на пол вывалятся. До самого утра его щучила; говорила мне потом, что за эту ночь фунтов пятнадцать сбросила. Когда наутро полиция приехала, на него смотреть было страшно.

Изнасилованный насильник – подобное в природе случается редко. Даже реже, чем замороженные игуаны. В жизни бывает обычно иначе. Оттого-то эта история так поучительна.

Роза берет меня к себе в постель. От меня она хочет не поучения, а экзотики. И я готова развернуть перед ней эпическую пастораль, в которой задействованы самые экзотические пейзажи. Ее руки ложатся на ме-е-еня...

Деревня, которой не было

В эту деревню не приходил никто.

Во всех остальных деревнях было что посмотреть. В одних собирали хороший урожай, в других ткали красивые ковры. Деревня в низовьях реки была известна овощами причудливой формы: морковью, похожей на ослика, пастернаком, который походил на местного хозяина жизни и был ему преподнесен, за что хозяин жизни щедро дарителей отблагодарил (хотя некоторые высказывали предположение, что скорее хозяин жизни походил на пастернак, чем пастернак – на хозяина жизни), луком – вылитой парочкой, сливающейся в любовном экстазе.

В деревне в верховьях реки имелись волк, который ездил верхом, сорока, которая пила пиво; по слухам, были там даже горностаи, которых жители деревни научили жонглировать.

В деревне у подножия горы делали отвратительное вино, зато там жил человек по кличке Зев. Зевом его прозвали потому, что он мог, причем в один присест, выпить любое количество вина. Жители деревни попробовали было ему подражать, однако слегли, наиболее же рьяные подражатели и вовсе расстались с жизнью. Пьяницы из соседних деревень приходили помериться с ним силой, однако и они, выпив два бочонка, отправлялись на тот свет. Люди более благоразумные платили за вино, которое он выпивал в таких количествах, в надежде, что в конце концов он все же умрет. Разумеется, опорожнив три-четыре бочонка подряд, он терял сознание, однако ассистенты укладывали его на спину, вставляли ему в рот воронку и вливали в глотку вино, пока у наблюдавших за этим зрелищем не кончались деньги.

(В качестве кратера или скифоса я немало времени провела в компании запойных пьяниц и должна сказать, что Зев был, вне всяких сомнений, самым неисправимым алкоголиком из всех, кого мне приходилось видеть, – а ведь, не забудьте, я жила в то далекое время, когда к винограду и ячменю относились как к самым обыкновенным продуктам питания. Остается только пожалеть, что у такого талантливого исполнителя была такая непритязательная, деревенская публика. Я часто потом задумывалась над тем, был ли Зев человеком, однако в дальнейшем мне были представлены куда более веские доказательства того, что с пятнадцати лет начинают пить отнюдь не только инопланетяне.)

Практически в одиночку Зев потреблял все производившееся в деревне вино, в чем, впрочем, не было ничего дурного, ибо в противном случае потребление вина было бы более чем скромным – ведь о подобной невоздержанности не могут помыслить даже самоубийцы. Кончилось тем, что однажды, в неурожайный год, Зев, метавшийся в поисках выпивки и испытывавший непередаваемые муки абстиненции, скончался по пути в другую деревню. Пока же Зев был в расцвете сил, число посетителей неудержимо росло, что давало деревне немалый доход, и время от времени, когда удавалось установить, что у посетителя нет богатых, влиятельных и мстительных родственников, жители деревни от нечего делать пытали и убивали его, останки же использовали в качестве удобрений.

Жители деревни, где не было ни причудливой формы овощей, ни жонглирующих горностаев, а также самого горького пьяницы в истории виноделия, собирались по вечерам после трудов праведных и, прежде чем отойти ко сну, жаловались друг другу на то, что о них никто не судачит, что у них совсем не бывает посетителей и – тем более – возможности над посетителями поизмываться.

– Надо что-то предпринять, чтобы стать интереснее.

– Нет, сначала надо стать интересными, а уж потом думать, как стать еще интереснее.

Каждый вечер они вели одни и те же разговоры, и совершенно разные люди твердили одно и то же. И вот однажды вечером уродливая нищенка из соседней деревни, которая вышла замуж за главного тамошнего буяна, ибо считала, что даже нищенствовать веселее в соседней деревне, чем в собственной, предложила собравшимся:

– Может, что-нибудь все-таки предпримем?

Все молчали. Молчали потому, что своих мыслей у жителей деревни никогда не было. Но нищенка этого не знала, а потому продолжала:

– Почему бы нам, например, не начать бодрствовать ночью, а спать днем? Тогда бы мы прославились как люди, живущие во мраке. О нас стали бы говорить, что мы в сговоре с дьяволом.

Все молчали, на этот раз даже дольше обычного, ведь нищенка вмешалась в разговор, который велся из вечера в вечер, и теперь никто не мог вспомнить, о чем же шла речь. На обдумывание этой идеи у жителей деревни ушло полтора месяца, после чего они вдруг сообразили, какое отличное предложение им сделано, ужасно обрадовались и немедленно его приняли.

Десять дней жители деревни спали днем и бодрствовали ночью, однако продолжать подобное существование было невозможно; люди то и дело наносили себе всевозможные травмы, не могли вскопать как следует ни одной борозды; к тому же крестьяне из окрестных сел, не вполне понимая, что происходит, забирались в деревню средь бела дня и уносили все, что только можно было унести. В результате жители деревни вынуждены были вернуться к привычному распорядку, однако их не покидало чувство гордости оттого, что о них наконец-то заговорили.

– Что бы нам сделать такого, чтобы стать еще интереснее? – задавались они вопросом, в приливе энтузиазма хлопая друг друга по спине, ведь теперь они были знамениты – и не потому, что живут в темноте, а потому, что иногда живут в темноте, причем недолго и именно тогда, когда этого ждешь от них меньше всего. Успех совершенно вскружил им голову.

– Почему бы нам не поменять название деревни? – предложила нищенка после того, как спустя полгода эйфория постепенно пошла на убыль. Она пришла к выводу, что ее жизнь – коротка и безотрадна, а потому следует перебраться в деревню побольше: там ее жизнь будет, понятно, столь же краткой и безотрадной, зато более веселой и разнообразной. Уехать она решила на следующий же день.

В то время деревня эта называлась просто: «Деревня, которая не находится у подножия горы и которой нет ни в низовьях реки, ни в ее верховьях» или, если еще проще, – «Деревня, которой нет».

– Почему бы не назвать нашу деревню просто «Жопа с ручкой»?

– предложила нищенка.

– С чего бы это? – с недоверием переспросили односельчане.

– Потому что это смешно. Неужели вы сами не пошли бы в деревню, которая называется «Жопа с ручкой»? Народ повалит, вот увидите, – будет кому спиртное продавать.

Жители деревни задумались, однако никому не пришло в голову возразить нищенке, что с тем же успехом можно было бы дать деревне какое-нибудь громкое имя, например: «Истина в последней инстанции», или «Колдовские чары», или «Место, лучше которого нет на всем земном шаре», и при этом избежать позора.

На следующий день после того, как деревню назвали по-новому, нищенка уехала. Посетителей и в самом деле заметно прибавилось, они приходили, хихикали, однако надолго не задерживались, да и спиртное приобретали неохотно.

Кончилось, как всегда, тем, что явились мародеры. Начали они с того, что посадили на кол двух переводчиков, которые на вопрос «Есть здесь что грабить?» ответили: «Жопу с ручкой». Нищета потрясла мародеров. Они сожгли деревню дотла, заставили жителей целый день бегать по горящим углям, после чего схватили местного нищего и пообещали, что оставят его в живых, если тот собственными руками перережет глотки своим односельчанам.

– Давайте нож, – сказал нищий.

Ему вручили ложку.

– Что мне с ней делать?

– А ты подумай.

– На это уйдет много времени.

– Мы не торопимся.

Ложка была маленькой, жертвы – большими, криком кричала вся деревня, однако мародеры особого внимания на экзекуцию не обращали: они не на шутку увлеклись жонглирующими горностаями.