Текст книги "Идиотам просьба не беспокоиться"

Автор книги: Тибор Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– А Турция здесь каким боком?

– Двойной блеф. Турки не станут искать меня в Турции, решат, что мне просто не хватит наглости прятаться на их территории.

– Это не двойной блеф. Это просто блеф.

– Нет, двойной. Потому что это действительно вопиющая наглость. Ну и что скажешь?

Это был первый раз, когда Дан спросил ее мнение. Вообще первый раз.

– Скажу, что тебе надо было выкинуть ту марку в первую же урну на Олд-Кент-роуд.

Дан психанул. Миранда так и не поняла, повлияла ли на брата ее прямота, но он все-таки убежал из страны. Потеря дома, разумеется, не способствовала восстановлению здоровья больного отца. Миранда была сильно удивлена. Дан всегда был генератором неприятностей, но раньше он никогда не делал этого нарочно.

Но он все равно периодически ей звонил. Она постоянно меняла квартиры, так что можно было предположить, что он каждый раз тратит немало времени и денег, обзванивая комедийные клубы, чтобы ее разыскать. Он не говорил ей, где он. И Патрисии тоже не говорил, потому что боялся, что она проболтается Миранде, а та его выдаст властям. Если бы не призрачная вероятность, что туркам по-прежнему интересна его персона, она бы придумала, как разыскать его и удавить. Но когда все остальное утратило ценность, осталась всего одна вещь, к которой Миранда испытывала хоть какое-то уважение: жизнь. Она ценила и уважала жизнь с семи лет, и даже однажды в саду попыталась оживить грушу, оснастив ее тем, что на ее детский взгляд могло бы сойти за внутренние органы: орехи – вместо мозгов, трава – вместо кишок.

Их последний разговор с Даном мало чем отличался от всех предыдущих:

– Алло?

В трубке – статическое шипение, которое продолжается до тех пор, пока она не соображает, кто это.

– А, это ты. Ну, рассказывай, как дела. Что у тебя нового-интересного? Может быть, ногу сломал или тебя молнией шандарахнуло?

– Нет. Теперь со мной ничего такого не происходит. Я поменял имя.

– И?

– И все поменялось.

Миранда знала, что в перемене имени есть свои преимущества. Собственно, поэтому она и поменяла свое.

– У меня все отлично. Никаких метеоритов. Никаких признаков приближения иракской армии.

– И как тебя теперь зовут?

– Не скажу. Это ты меня обозвала Дан Тридцать Три Несчастья.

Миранда честно попыталась припомнить; наверное, это говорит о душевной черствости, когда ты не можешь вспомнить, как ты сломал чью-то жизнь. Но тогда было столько всего интересного, столько всего, что казалось по-настоящему важным – столько пищи для ненасытной пытливой души, – что она просто забыла. Собственно, это и неудивительно. Все неважное всегда забывается.

Она молчала в трубку, очень надеясь, что Дан звонит издалека и этот звонок встанет ему в копеечку.

– Алло? Ты здесь?

– Зачем ты мне звонишь, Дан?

– Хочешь услышать правду?

– Давай попробуем.

– Хочу послушать, как ты будешь жаловаться на жизнь. Ты всегда была самой крутой в семье, но когда-нибудь ты сломаешься. Я очень хочу послушать, как ты будешь рыдать и заламывать руки. Конечно, ты будешь бодриться, но когда-нибудь я тебе позвоню и пойму, что тебе очень плохо.

– Кажется, у тебя снова обломы, Дан.

– У меня-то нет. А вот ты уже села в автобус до деревни Большие Обломы. Все к тому и идет. Может быть, когда я в следующий раз позвоню, кто-нибудь со слезами в голосе сообщит мне, что ты покончила самоубийством.

– Олд-Кент-роуд.

– Эдинбург.

– Кувейт.

– Эдинбург.

– Кувейт.

– Эдинбург.

Она была в равной степени удивлена, что ввязалась в этот обмен любезностями, и полна твердой решимости оставить последнее слово за собой. Но при попытке выкрикнуть очередной «Кувейт» она случайно оборвала связь.

* * *

– Ну что, – сказала Патрисия. – Может быть, в гости заглянешь? Как-нибудь вечерком?

Они очень даже приятно поговорили, гораздо приятнее, чем Миранда имела желание признать.

– Лучше не надо. Хорошего понемножку. – Она не хотела, чтобы это прозвучало так резко, но отступать было поздно. Но она все-таки записала адрес сестры.

Она разыскала контору продюсера, где в приемной сидела суровая секретарша, которая, как и большинство секретарш в приемной, была недовольна своей работой и мечтала о чем-то большем. Она не поверила, что Миранде назначена встреча, и ее можно было понять, поскольку продюсера не было и в помине. Последнее, кстати, окончательно убедило Миранду, что это не идиотский розыгрыш. Было бы странно и противоестественно, если бы продюсер ждал ее на пороге, дабы вручить ей ключи от дверей к славе.

– Ходят тут всякие, – буркнула секретарша, которая была француженкой. Миранду обуял показательный гнев. В силу национальной особенности, у британцев патологически не получается быть грубыми; они могут быть черствыми, резкими, раздражительными и злыми, неотзывчивыми, вспыльчивыми и крикливыми, но они никогда не позволят себе откровенную грубость. Французам же грубость, напротив, дается легко и непринужденно, и по какой-то неисследованной причине (во всяком случае, Миранда не слышала, чтобы кто-нибудь проводил исследования в этой области) французские женщины были гораздо грубее мужчин.

Существует три основных приема для схватки с жизнью. Первый можно условно назвать «гибкий стебель»: техника тряпичной куклы – ты ловишь разящий кулак судьбы в мягкую рукавицу, прогибаешься под ударом, так что кулак тебя не касается или, если касается, то не пробивает, а увязает. Таким образом ты избегаешь горьких разочарований и жестоких обломов и побеждаешь посредством покорности. Наверное, в этом есть смысл, но Миранду подобный подход не прикалывал.

Второй метод – прямо противоположный первому. Вместо гибкого стебля – ниндзя-викинг-стрелок-в-по-единке-со-смертью. Школа крутого-бесстрашного-воина– тысяча-приседаний-в-день, которая учит встречать всякий вызов любым оружием, имеющимся в наличии, потому что бесстрашный-крутой-и-так-далее не отступает и не уклоняется от борьбы, пусть даже с таким незначительным и ничтожным противником, как наглая секретарша-француженка, потому что уйти от драки – значит проявить слабость и тем самым подорвать боевой дух, что в конце концов приведет к полному поражению. Однако Миранда на собственном опыте поняла, что тяжелая артиллерия и шквальный огонь, хотя и являются эффективным средством, далеко не всегда приносят желанные результаты.

Третий метод – посередине между этими двумя крайностями. Школа всегда-держи-порох-сухим. Ты не тратишь патроны на мелкую дичь, ты дожидаешься крупной добычи.

Миранда тащилась сюда через весь город. Она решила посидеть отдохнуть. Она рассмотрела возможность затащить продюсера в постель, ошарашить стремительным натиском, вскружить ему голову феерическим сексом и восторженными славословиями в адрес его неистощимой потенции, сделать его своим верным рабом и добиться того, чтобы секретаршу уволили без выходного пособия. Только толку от этого будет ноль. В Лондоне всегда можно найти другую работу; пусть даже самую что ни на есть низкопробную, где платят гроши, но найти работу ты сможешь.

Плюс к тому она не собирается спать с продюсером, чтобы пролезть на телевидение. Она выбьется на телевидение исключительно потому, что она хороша с точки зрения профессиональных качеств. Миранда не отрицала, что у нее были странные, бесприбыльные и попросту глупые сексуальные приключения, но спать с кем-то, кого ты даже не можешь вспомнить, – это уже чересчур. Все-таки мы взрослеем ежеминутно.

Она решила, что подождет полчаса – на случай, если продюсер все-таки объявится. А пока можно было развлечься, донимая секретаршу.

– А вы не пробовали улыбаться? Улыбка – вот в чем секрет быть хорошей секретаршей. – Миранда видела, что секретаршу трясет от злости. – Если вы не умеете улыбаться, тогда вам надо сменить работу. Внимание, улыбочка. – Она раскрыла журнал, давая понять, что она здесь надолго. Ровно через полчаса, когда секретарша принялась звонить в полицию, Миранда отложила журнал и встала. – Да, и еще одно: по моему скромному мнению, французские математики все недоучки.

Она с боем прорвалась сквозь толпы туристов на Оксфорд-стрит. Как всегда, это ее удручало. Прогулки по Оксфорд-стрит вгоняли ее в депрессию; их можно было сравнить с тем, как если бы вы наблюдали за массовым избиением детей. Невозможно пройти по Оксфорд-стрит и не разочароваться в людях. Когда попадаешь на Оксфорд-стрит, ты понимаешь, что для человечества нет надежды. Туристы скупают дешевые полицейские каски из папье-маше и футболки с дурацкими надписями типа: «Мои родители были в Лондоне и не купили мне там ничего, только эту вшивую футболку». В книжных не протолкнуться от немцев и скандинавов. Азиаты торгуют джинсами прямо на улице и очень довольны собой. Если в жизни вас интересуют исключительно деньги и если вам хочется делать деньги, то здесь для вас – рай земной. Недалекие отставные мошенники впаривают прохожим всякий хлам на картонных коробках, и прохожие, что характерно, его покупают. Аукционные распродажи в мелочных лавках – приукрашенный вариант той же самой уличной торговли, а ведь есть покупатели, которые свято верят, что там можно приобрести стоящий телевизор или CD-плейер всего за пятерку. Нищие со своими собаками на поводке и спальными мешками, из которых они не вылазят даже в августе, когда на улице двадцать пять градусов, смотрятся просто смешно.

Жалко, что букмекеры не принимают ставки на предсказание. Она бы поставила энную сумму на то, что двадцатый век будет последним столетием со свободным пространством. Дальше история будет делиться на два периода: «когда было место» и «когда места не стало». Мы будем жить в постразумной стране в мире, «в котором нет места», размышляла Миранда. Конец света случится не из-за Большого взрыва; мы все тихо погибнем, сжимая в руках игровой джойстик и уткнувшись носом в задницу какого-нибудь Паоло из Генуи.

Туристы курсировали по улице, высматривая достопримечательности, о которых читали в книжках. Лондон – это круто. Почему? Потому что так говорят американцы. А по сути, в Лондоне не больше очарования, чем в закопченных кирпичных постройках викторианской эпохи. Весь Лондон построен на мертвых костях; здесь все не просто подержано и вторично, а сто раз перепродано и вторично. И населяют его самые что ни на есть унылые персонажи, причем в количестве явно избыточном. Лондон – большая пепельница, переполненная историческими окурками.

Миранда подумывала о том, чтобы по дороге домой заглянуть на Ватерлоо, но она была неподходяще одета для попрошайничества, и ее табличка «Голодная и бездомная» тоже осталась дома. Табличка работала на ура. Бизнесмены, спешащие на поезда, подваливали с непристойными предложениями, а потом, пристыженные, бросали ей в коробку не меньше фунта.

Она зашла в магазин, чтобы купить кроссовки. В самом конце Оксфорд-стрит был большой спортивный магазин. Продавец, который ее обслуживал, почему-то все время хрюкал. Он хрюкал вежливо и учтиво, но весь процесс выбора и примерки кроссовок, покупки и обмена любезностями на прощание сопровождался нечленораздельным хрюканьем. Может быть, это самое хрюкотание было его политической декларацией, непринятием общепринятого языка в знак протеста против вселенской несправедливости, а может быть, он сегодня не выспался, или просто хотел показать, насколько бессмысленной и непонятной является вся окружающая нас действительность, в том числе и язык.

Вот к этому все и идет. Скоро всем заправлять будут немцы, а Британия превратится в испытательный полигон для новых компьютерных игр, где людей будут пичкать бодрящими препаратами, созданными опять же на компьютерах, чтобы они вставали по утрам и чтобы периодически напоминать им о том, что они существуют. Немцам это доставит немало хлопот, но оно того стоит – поскольку позволит им притворяться, что у них есть партнеры.

И вот верный признак: никто совершенно не интересуется математикой. Она ненавидела Лондон и знала, что никуда отсюда не уедет.

* * *

На следующий день она снова поехала в офис к продюсеру. Что ее больше всего взбесило – что она не сумела взбесить секретаршу, которая явно считала ее придурочной. И в довершение ко всем радостям, продюсера опять не оказалось на месте, и сообщения для Миранды он не оставлял. Однако, когда Миранда пустилась в пространные рассуждения о плачевных достижениях французских математиков за последние сто лет, секретарша встала из-за стола, взяла пальто и вышла, не проронив ни слова.

Что это было: обеденный перерыв или неспособность справиться с несостоятельностью французских математиков? Миранда подождала еще четверть часа, борясь с искушением обшарить столы и шкафы на предмет информации или денег.

Вив пригласила ее на чашечку кофе, и по дороге в «Арому» она размышляла о том, что ей делать с продюсером и куда подевался ее последний пинцет.

Она заказала два эспрессо и задумалась, сколько еще продлится их дружба с Вив.

Наверное, каждый из нас представляет собой ходячую копилку ненависти. Все, что есть в жизни плохого, мы копим в себе: вечно опаздывающие автобусы, разочарования, обиды, измены. Очень немногие люди способны глотать неудачу и боль, безболезненно их переваривать и выводить из организма. Вив была как раз из таких людей. Не будучи слабохарактерной, она совершенно не напрягалась. Она была хороша собой как раз в меру: достаточно красива, чтобы привлечь любого мужчину, которого ей захочется, но при этом не так красива, чтобы это было опасно для жизни. Длинные стройные ноги и упругая грудь заранее обрекают тебя на то, что ты либо становишься крайне самодовольной мерзавкой, либо в тебе развивается чрезмерная скромность.

Вив можно было бы недолюбливать за ее непрошибаемый оптимизм, но как раз эта черта в ней Миранде и нравилась. У нее все получалось в жизни, и было приятно осознавать, что хотя бы у одного достойного человека все получается. Пока Вив размешивала сахар в кофе, Миранда явственно видела ее будущее: сейчас она вовсю наслаждается жизнью, но однажды она остепенится, беспощадно, но безо всяких напрягов, станет хорошей, в меру сварливой женой и хорошей, в меру суетливой матерью. Ее извечная невозмутимость слегка поколеблется, но только слегка. Пытаясь прозреть свое собственное будущее, Миранда видела только неистовые завихрения, помехи на линии и непредвиденные сотрясения.

– А почему ты называешь брата Дан Тридцать Три Несчастья, – спросила Вив. – Дан-Невезучий было бы правильнее. Он же не виноват, что его поранило метеоритом.

– Виноват.

– И во вторжении в Кувейт виноват?

– Виноват.

Вив пожаловалась на то, что обегала все магазины, но нигде не нашла подходящий торшер.

– В Лондоне всего три магазина, – заявила Миранда. – Вот почему так непросто найти нужную вещь. Не потому что выбор большой, а потому что наоборот.

– Как так?

– В Лондоне всего три магазина. Что бы ты ни искала, компакт-диск с напевами альпийских горцев, мыло без запаха или стиральную машину, если ты не нашла ничего подходящего в магазинах, где должна продаваться искомая вещь, значит, ты ее и не найдешь. Сама проверь в следующий раз. Знаешь, как теперь снимают массовку в фильмах? Снимают дюжину человек, а потом просто клонируют их на компьютере, чтобы заполнить пространство. В Лондоне все точно так же. Сплошное однообразие и никакого выбора.

Миранда предполагала, что на самом деле это будет не три, а три с чем-то. 3,1415 и так далее. Верный ответ – число «пи». Но она не стала делиться этой догадкой с Вив, потому что Вив была в меру пытлива в интеллектуальном смысле и становилась просто неугомонной, когда речь заходила о математике. Миранда гордилась тем, что она знает кого-то, кто стоит в очереди за счастьем.

– Я нашла один торшер, который мне понравился, но он стоит три сотни. Стильный такой торшер, но металлическая палка с лампочкой на конце столько не стоит.

Вив работала медсестрой в больнице. Так вот оно и бывает в больших городах: вселенская несправедливость – человеку, который убирает говно за другими людьми, который возится с их кровью и болью, который помогает им преодолеть Великий Страх, жить в этом городе просто не по карману. Консультанты, которые ничего не знают, работают в компаниях, которые ничего не делают (как правило, «ничего», о котором они ничего не знают), где они переливают из пустого в порожнее и получают за день годовую зарплату Вив. И если б они еще были забавные, так ведь нет. Речь идет о представителях тех профессий, которые не приносят людям ничего, кроме страданий и боли: налоговые полицейские, адвокаты, старшие официанты, ведающие винами, телепродюсеры, архитекторы, продавцы компьютеров, начальники отдела кадров. Миранда знала одного консультанта по плавательным бассейнам. Он не строил плавательные бассейны и не обслуживал плавательные бассейны; он просто давал советы, в каком направлении надо думать, если ты собираешься строить плавательный бассейн. За время их разговора его телефон звонил трижды. Он зарабатывал годовую зарплату Вив за неделю – Тони просиживал штаны у себя в конторе, распинаясь о том, что людям следует помогать, и тратил большую часть заработанных денег на шкафчики под картотеку; он зарабатывал больше, чем Вив. Миранда знала лишь одного человека, кто зарабатывал меньше Вив, – она сама. Но опять же она не знала вообще никого, кто зарабатывал так же мало.

Вив смогла выжить в Лондоне исключительно потому, что она не платила за квартиру. У них с хозяином была договоренность. Она не платила ему за квартиру, но ему разрешалось входить к ней в ванную в любое время, в частности – когда она принимает ванну. Подобное соглашение должно было неминуемо плохо кончиться: либо выродиться в невыносимую мерзость, либо продлиться совсем недолго. Но Вив утверждала, что ее квартирный хозяин – джентльмен старой формации и образчик учтивости, который невозмутимо рассказывает о своей роли в Корейской войне и с уважением передает ей мочалку, когда – где-то раз в месяц – наведывается к ней в ванную. «Ему важно знать, что есть место, куда всегда можно прийти поболтать», – настойчиво твердила Вив.

Вив жила в этой квартире три года, но галантный джентльмен, подающий мочалку, уже двадцать лет обеспечивал бесплатным жильем представительниц славного корпуса медсестер. Вив была в меру жесткой, чтобы справляться с жизнью, не отгораживаясь от нее; как хороший вышибала, она была достаточно крепкой, чтобы не подпускать к себе настоящие неприятности, но никогда не отказывалась посмеяться. Если бы Миранда была мужчиной, она бы женилась на Вив не раздумывая. Вив было двадцать шесть. Пройдет еще два-три года, и Вив – Миранда это видела как наяву – выйдет замуж за хорошего человека, но Миранды не будет рядом. Она не могла избавиться от мысли, что она этого не увидит, и поэтому ей было грустно.

Выспросив про торшер поподробнее, Миранда сказала, что ей надо в туалет, но как только она вышла из поля зрения Вив, она выскочила из кафе и поднялась на последний этаж «Либерти», где тут же увидела нужный торшер, быстро схватила его – продавца у кассы не наблюдалось – и спустилась обратно в кафе.

– Вот. Это тебе, – сказала Миранда. – Мой подарок тебе на свадьбу.

– А я разве выхожу замуж? А почему я об этом не знаю?

– Но ты ведь когда-нибудь выйдешь. И я хочу первой тебя поздравить.

– Ты сумасшедшая, – сказала Вив. – У тебя нет таких денег. Конечно, это так мило с твоей стороны, но я не приму такой дорогой подарок.

Миранда ни капельки не сомневалась, что на этом их дружба с Вив кончится. Вив – девушка умная, и она сообразит, что поступок Миранды продиктован не стремлением к оригинальности, а заскоком больного мозга, и быстренько сделает ноги.

– Если не хочешь подарок на свадьбу, пусть это будет Премия Миранды Пьяно за то, что ты есть.

Вив все-таки приняла подарок, хотя ей явно было неловко. По дороге домой Миранда увидела замечательный пинцет, и хотя перед уходом она положила свой хороший пинцет на самое видное место, она подумала, что перехитрит феномен исчезающих пинцетов, имеющий место в ее квартире, если купит еще один про запас. Для подстраховки. Попутно она еще сперла белую футболку. Торшер и футболку она записала к себе в записную книжку: сколько они стоят и откуда она их слямзила. Воровство она не одобряла; она заплатит за них потом – когда станет богатой и знаменитой, а это будет уже совсем скоро. А если нет, стало быть, не повезло… Она не любила магазинных воров, как выяснилось в тот раз, когда ее поймали, арестовали и отвели в участок; продюсеры – тараканы в людском обличье, им не интересно вообще ничего, кроме них самих, это самые неприятные люди из всех, кого она знала, а она знала немало продюсеров.

* * *

– Что бы ты дал человеку, у которого все есть?

– Я бы дал ему в челюсть.

Проснулась она от того, что Тони елозил языком ей по спине. Для Тони это было проявление наивысшего возбуждения, а для сонной Миранды – неприятная слюнявая влажность между лопатками. Можно написать юмористическую репризу, снабдить ее подробной инструкцией о паузах и интонации и дать прочитать двум актерам: у одного номер получится жутко смешным, у другого – до жути натянутым. Точно так же и когда тебе водят мокрым языком по спине: это может быть и прелюдией к исключительному оргазму, и досадным раздражителем сродни протекающему крану – все зависит от того, кто именно водит языком тебе по спине.

– Сходи за газетой, – пробормотала она в подушку. – А я пока постараюсь проснуться.

Тони быстро примчался назад.

– Смотри, что у меня для тебя есть, – сказал он, не имея в виду газету. Почему-то мужчины упорно считают, что ими должны восторгаться только за то, что у них есть эта самая штука. Эта штука у них всю жизнь, но каждый раз они носятся с ней, как малые дети с новой игрушкой, словно это величайшее сокровище во вселенной. Каждый раз, когда их причиндал возбуждается, они требуют бурных оваций и считают себя героями.

– Поздно, Тони. Ты слишком долго ходил.

– Меня не было всего пять минут.

– Я тебя не дождалась. Пришлось заниматься самообслуживанием.

Дыхание Тони горячило ей шею. Он искал подходящее место, чтобы впиться в нее зубами. Он почему-то считал, что это еще один беспроигрышный возбудитель.

– Нет, Тони. Поздно, – сказала она, переворачиваясь на бок и пряча голову под подушку. Тони, насаженный на кол собственной мощной эрекции, издал громкий вопль, в котором ярость боролась в горьким разочарованием. Он знал, что настаивать бесполезно; однажды он проявил настойчивость, но только однажды. Большим и указательным пальцами она обхватила его левое яйцо и сжала со всей силы. Дважды повторять не пришлось.

– Ты сумасшедшая, Миранда, и ты это знаешь, – сказал он, уходя на работу.

Да, она это знала. Все люди на свете делятся на две категории. Те, кто боится показаться неинтересным, скучным и ординарным: тусклый цвет, незаметный на общем фоне. Эти тусклые люди, которые без труда маскируются где угодно и подо что угодно, яростно рвутся ко всему ярко раскрашенному и броскому, стремятся к эпитетам типа «крышей поехал», «с дуба рухнул», «совсем малахольный», «придурковатый»; совершенно нормальные люди выставляют себя сумасшедшими и психопатами, чтобы их приглашали на вечеринки или чтобы им отдавали долги, а те, у кого действительно беда с головой, просто мечтают о том, чтобы вернуться к нормальной жизни, и отдали бы все, лишь бы быть тихим кассиром где-нибудь в Гильдфорде. Однажды в Хокни Миранда познакомилась с ди-джеем, чей сценический псевдоним звучал как Злоебучая Психованная Скотина, и она вовсе не удивилась, когда узнала, что днем он работает помощником налогового инспектора. По-другому и быть не могло.

Когда Тони ушел и больше не путался под ногами, она промучилась целый час, размышляя над определением смешного, но никак не могла сосредоточиться – она думала о помощи людям. Что она сделала для других? Периодически она делала что-то приятное Вив, но это, наверное, не считается. Потому что с Вив они дружат. Она устраивала марафоны в плане бесплатно кому-нибудь отсосать. Но это не может считаться благотворительностью. Однажды она помогла старушке, которая упала на улице, и терпеливо выслушивала ее бессвязные излияния о уже двадцать лет как покойном муже на протяжении получаса, пока не приехала «скорая». Врачи извинились, что они так долго; они обслуживали какого-то мужика, который жаловался, что у него не стоит и он не может доставить радость своей новой подружке. Но Миранда на самом деле вовсе не собиралась никому помогать, у нее в ежедневнике не было записи: «надо кому-то помочь»; она просто проходила мимо, когда старая клюшка свалилась на тротуар, и ей не хватило душевной черствости, чтобы пройти мимо. Так что это не считается.

Потом позвонила Хедер. Ее подруга срочно искала кого-нибудь, кто посидит с ребенком. Миранда уже собиралась вежливо отказаться, но тут Хедер сказала:

– Они заплатят сто фунтов.

Видимо, совсем уже вилы, подумала Миранда. У нее не было никакой, пусть даже самой убогой квалификации в качестве приходящей няни, разве что она, вероятно, заметит, если в доме начнется пожар.

Мамаша даже и не скрывала своего беспокойства насчет доверить ребенка Миранде, так что та даже слегка оскорбилась. Если ты кидаешь собственного ребенка на попечение чужого и незнакомого человека, то сделай хотя бы вид, что тебе это по кайфу. Миранда уже потихонечку злилась на себя за то, что согласилась на подобную авантюру, пусть и за сотню фунтов; она собиралась перевернуть всю квартиру в надежде найти хоть один из шести пинцетов, которые исчезают таинственным образом и бесследно.

Ребенку было всего три месяца, но он весьма категорично выражал свое неудовольствие по поводу ухода любимой мамочки. Миранда уже забыла, как звали ребенка. Она попыталась решить проблему смешного, но не смогла. Озарения опять не случилось. Вот почему женщины никогда не добиваются ничего выдающегося: когда ты заводишь ребенка, ты без проблем можешь вкалывать на заводе или управлять банком, но думать тебе уже не дадут. Она попыталась перенести ребенка в другую комнату, потом – на другой этаж, но он продолжал истошно орать и тем самым мешал ей сосредоточиться.

– Надеюсь, тебе, это будет хороший урок насчет крика, – сказала Миранда, оттащив люльку с ребенком в гараж. Она поставила люльку на заднем сиденье «вольво», закрыла дверцу машины, закрыла дверь гаража и уселась на кухне, где теперь воцарилась блаженная тишина. Она выпила чаю, который, как она очень надеялась, был из дорогих сортов, и вновь задумалась над формулой смешного. Вот что ее действительно интересовало: найти единственно верное определение, что есть смешное. Только это и ничего больше. Абсолютное комическое манило, как свет в ночи.

Это был очень тревожный знак, что помимо определения смешного ее больше ничто не заботило; но она была вовсе не против, чтобы сосредоточиться на одном, потому что доказано, что без тяжелой работы ты ничего не добьешься. Ньютон, Лейбниц, Гаусс, Гильберт, Рамануджан – их обвиняли во всех грехах и пороках, кроме одного: лености. И они добились существенных результатов. Все остальное ее не заботило: хлеб насущный, культура, счастье и далее по списку. И это ее беспокоило – в перспективе. Если все так и пойдет, то ничего другого уже не останется. Проблема смешного была ее последним убежищем – действующей связью с миром. Ну ладно, есть еще кое-что. Но оно далеко не всегда интересно.

Закрыть орущего ребенка в машине – в этом тоже есть что-то смешное. Движущий импульс большинства шуток – столкновение абсурда и жизненной правды; но здесь было другое. Миранда представила, как она мило воркует с мамашей, зная, что ее милая деточка подверглась суровой аскезе в запертом гараже.

Без пятнадцати четыре Миранда забрала ребенка из гаража и поменяла ему пеленки. В пять минут пятого мама вернулась.

– Какая-то она сонная, – заметила она.

– У нас был трудный учебный день: учиться никогда не рано, – сказала Миранда. Мамашка выписала ей чек, хотя изначально речь шла о наличных. Все как обычно: когда тебе что-то нужно, ты обещаешь золотые горы, но как только ты это получишь, ты начинаешь жаться. Миранда боялась, что чек не примут, и отнюдь не ввиду отсутствия средств на счету плательщика – все в доме так и вопило о благоденствии и состоятельности, – а потому что мамаша была из тех ловких деловых женщин, у которых все всегда происходит через задний проход. Скорее всего деньги будут лежать на сберегательном счету, и Миранде придется потратить неделю, чтобы их все-таки выцепить. В итоге все сводится к одному: ты никогда не жалеешь о проявленном бессердечии.

В автобусе по дороге домой Миранда размышляла над следующей простой истиной: если ты знаешь хоть одного человека, который сделает для тебя что-то – хотя бы перейдет на ту сторону улицы, – не дожидаясь ответной услуги, значит, тебе повезло.

Тони ничего для нее не делал; то, что он делал якобы для нее, он делал для себя – в перспективе. Она была, вероятно, самой красивой девушкой из всех, с кем он когда-либо спал, и она видела по его лицу, на котором благоговение боролось с безмерной и искренней благодарностью, что овес, предназначенный для Пони, еще никогда не был ему так сладок.

Но он все-таки ее растрогал, вдруг поняла Миранда. Она обязательно сделает что-нибудь для кого-то, кого она даже не знает, для кого-то на другой стороне земли, кто оказался в глубокой заднице – для кого-то, кто никогда ничего не сделает для нее и кто, вполне вероятно, жутко бы ей не понравился, если бы им довелось познакомиться.

Тони был уже дома, на кухне – жарил какую-то пикшу, рисуясь своей хозяйственностью.

– Твой выход, солнышко, – сказала она.

* * *

– Зачем крокодил переплыл через реку?

– Я не знаю. Спросите у крокодила.

Миранда засела на телефоне и выяснила, что в Бирме арестовали двух эстрадных комиков. Ей потребовалось всего три звонка, что однозначно указывало на то, что это – сама судьба. Двое собратьев по ремеслу в тисках старомодной добротной диктатуры, которая не признает смешного. Достойная причина, лучше и не придумаешь. Миранда сильно подозревала, что самое юморное в этих двоих страдальцах – их имена, что их лучшие шутки не выходят за рамки крокодилов, переплывших реку, что они, вероятно, избивают своих жен, и что милитаристский режим, который, вполне вероятно, делает все, чтобы обеспечить самым необходимым неблагодарные массы, имел все основания заключить их под стражу по причине их полной и неподдающейся исправлению дефективности. И тем не менее никто бы не смог обвинить ее в том, что она ввязывается в это дело ради какой-то личной выгоды. Она не была их другом, она их вообще не знала. Чем они смогут ей отплатить? Пришлют ей по почте лохань риса со специями? Или устроят ей выступление посреди джунглей?