Текст книги "Лейла. По ту сторону Босфора"

Автор книги: Тереза Ревэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 15

Париж, 28 апреля 1919 года

Возлюбленная моя!

Я, Варвар, Азиат, приветствую тебя! Именно так нас, османов, называют здесь, в Париже. Чувствуется коварное влияние греческого премьер-министра Венезелоса. Такой же очаровывающий и околдовывающий, как змея, он возрождает западную христианскую культуру, отбрасывая нас во мрак обскурантизма. Его аппетиты по отношению к нашим землям не имеют границ. Он заявляет, что не претендует на Константинополь, хотя на самом деле только об этом думает. Его требования противоречивы, но ему рукоплещут. Американец Уилсон [41]41
  Томас Вудро Уилсон (1856–1924) – 28-й президент США (1913–1921). Первый президент США, посетивший с официальным визитом Европу для участия в Парижской мирной конференции. Предложения Вильсона были положены в основу Версальского договора.


[Закрыть] и британец Ллойд Джордж [42]42
  Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945) – британский политический деятель, премьер-министр Великобритании от Либеральной партии (1916–1922). Возглавлял британскую делегацию на переговорах с Германией, подписал Версальский мир.


[Закрыть] восторгаются им.

Я стал счастливым свидетелем мирной конференции, хотя на данный момент пребываю здесь инкогнито, но, признаюсь тебе, моя душа в печали. Я наблюдаю, как мимо меня проходят просители из забытых уголков Земли, представители тех народов, о существовании которых раньше никто даже не догадывался. У каждого одно слово на языке: «самоопределение». Но мы, побежденные, жалкие и несчастные, наши воины погибли на поле битвы, и нам нечего сказать. Здесь словно оскорбляют наших прославленных усопших.

Мы приговорены мирно ждать, пока они соизволят наложить на нас наказание. Несколько дней назад прибыли немцы. Они находятся под строжайшим наблюдением и жалуются, что с ними обращаются, как с животными на ярмарке. Австрийцев ожидают в середине мая. Когда в июне приедут представители Его Величества падишаха, я заверю свое официальное участие в делегации.

Это письмо передаст тебе мой французский друг, направляющийся в Стамбул. Я опасаюсь цензуры, как чумы.

А как ты, моя прекрасная и милая супруга? Как дети? Спасибо тебе за последние новости, но ты не слишком многословна. Храню вас в своем сердце и молюсь за вас. Надеюсь, что Ахмет слушает тебя, несмотря на то что я от вас далеко.

Что касается тебя, знаю, что ты в безопасности наших стен, и меня это успокаивает. Знаю твое чувство меры и рассчитываю на твою мудрость. Держись подальше от социальных волнений. Скучаю по тебе… Должен ли сказать об этом больше? Целую твои руки, губы.

Да хранит вас всех Милосердный Аллах и покрывает своим благословением в такое мрачное и тревожное время.

Твой преданный супруг

Лейла сложила письмо Селима, которое только что получила, но которое, судя по дате, было написано несколькими неделями ранее. Посланник задержался. Она задавалась вопросом, почему он так плохо ее знает. «Не будь несправедливой», – шепнул внутренний голос. События сменяют друг друга слишком быстро. Совсем недавно она была скромной и послушной супругой, с неопределенными желаниями и устремлениями. Но за последние месяцы все изменилось. Она предчувствовала эти изменения, а долгое отсутствие Селима им способствовало. Жизнь привела ее на распутье, и, следуя своей интуиции, Лейла направилась по самой обрывистой тропинке.

Женщина взяла перо. На приеме у кузины Зейнеп-ханым ей настойчиво предлагали вести колонку хроники в газете, и Лейла раздумывала недолго. Недостойно молчать, когда есть возможность говорить во весь голос. На протяжении нескольких недель она писала, последовательно и логично излагая свои мысли, желая быть понятной для своих читателей. Теперь Лейла открывала в себе таланты и возможности, что вызывало в душе волнение и возбуждение.

У нее был красивый почерк, результат занятий по каллиграфии. Она принадлежала к группе образованных мусульманских женщин, которые не боялись пользоваться своей образованностью. «Турецкая женщина должна забыть о своей скромности и, словно птица, броситься в небо», – часто повторяла Лейла, подбадривая себя. Однако никто в семье, за исключением Орхана, не был в курсе ее деятельности. Подпись под статьями «Лейла-ханым» могла принадлежать любой из тысяч жительниц Стамбула с таким же именем, как у нее. Ведь у турчанок не было фамилий, что, в сущности, являлось признаком отсутствия индивидуальности. Возможно, это будет новая тема статьи? «Нужно обсудить с Хансом», – улыбаясь, подумала она.

Когда Лейла узнала, что Орхан выдал ее секрет, показав газету археологу, женщина обиделась на брата. «Но я горжусь тобой!» – воскликнул юноша. И тогда она обнаружила, что очень полезно сравнивать свои размышления с мыслями образованного человека. С Селимом у нее не было интеллектуального родства. Она принадлежала к тому поколению женщин, которые познали ценность логики и рассуждения. В двадцать пять лет Лейла ощущала себя разрываемой между двумя мировыми концепциями. «Должны ли женщины соблюдать традиции Востока, чтобы быть счастливыми?» – спрашивала она себя. Ханс указывал на ее противоречия, втягивал в споры, но соглашался снова и снова возвращаться к тому или иному вопросу, когда Лейла удивляла его удачными ответами. И однажды она поняла, что во время дискуссий он абсолютно забывает, какого она пола. Это стало для нее настоящим откровением.

Лейла закончила статью, подошла к окну. В саду она заметила Розу Гардель, которая, выставив ладонь козырьком, чтобы защитить глаза от солнца, внимательно наблюдала за крылом гаремлика. Лейлу надежно скрывала решетка, но женщина резко отпрянула, почувствовав, как заколотилось сердце. Али Ага рассказывал о странном поведении мадам Гардель. Француженка часто заходила в кухню и иногда делала вид, что забыла обратную дорогу. Что искала эта женщина? Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы она всюду совала нос.

Как и боялась Лейла, болезнь Ханса затягивалась. Лихорадка не отступала. Иногда мужчина смотрел с таким отчаянием, что ей приходилось утешать его, суля скорое выздоровление. Для мужчины, привыкшего к активному образу жизни, было неимоверным мучением оказаться взаперти в маленькой темной комнате. Но разрешить ему выйти в сад означало подвергнуть всех и вся риску. Об этом даже речи быть не могло. Судя по информации, полученной от Рахми-бея, дяди Гюркана, имя Ханса Кестнера не сходило с языков британских агентов. Лейле порой казалось, что вокруг них сжимаются тиски.

Наконец зацвели иудины деревья, укрывая сады и пригорки розовым. Стоило подумать о переезде в йали на побережье Босфора. К несчастью, в этом году все усложнялось. Ахмету недавно исполнилось восемь. На войне погибло много людей, в том числе хорошие преподаватели, но Лейла не хотела лишать мальчика школьных учителей. И потом, нельзя было оставлять французов одних в конаке. Али Ага и молодые служанки будут вынуждены жить в городе. Некоторые девушки слезно умоляли не оставлять их во власти капризов неверных. Но вершиной бедствий было далеко не блестящее финансовое положение. Свекрови пришлось продать несколько драгоценностей по бросовой цене.

Вздохнув, Лейла поправила вуаль и зашагала по маленькой лестнице, ведущей в комнату Ханса. Они не виделась три дня. С тех пор как Кестнеру стало лучше, женщина заставляла себя держать дистанцию. Зоркий взгляд Фериде следил за ней, что крайне раздражало, ведь она ничего плохого не делала. И все же как отрицать, что ее охватывало волнение при каждом визите к Хансу?

– Что вы делаете? – воскликнула она, открыв дверь.

Посреди комнаты, шатаясь, стоял Кестнер. Она подхватила его и помогла сесть. Он дрожал от слабости.

– Лейла-ханым, вы определенно мой ангел-хранитель.

– Вас же просили не упражняться в одиночку, – отчитала она его. – Вы в самом деле упрямы!

Он с обезоруживающей улыбкой пожал плечами.

– Я схожу с ума. Мне нужно отсюда выйти.

Голубая рубашка подчеркивала сияние его глаз. Старые штаны Орхана были для него слишком коротки.

– Наступила весна, я через стены улавливаю ее ароматы, – продолжил он, повернувшись к окну. – Мир движется вперед, а я стою на месте.

В изрезанном оконной решеткой свете Лейла разглядела отражение страсти на его лице.

Но его тело отказывалось петь с ним в унисон. Забавно, но Лейла подумала, что сейчас он похож на турецких женщин, которых против воли удерживают в гаремликах. Ханс очень исхудал, но все равно был слишком большим для этой маленькой комнаты. Его присутствие здесь было ошибкой, неверным жизненным шагом. Он, человек бескрайних просторов, стал пленником женской части дома.

– В конце концов, вам нужно восстановить силы! – ответила она. – Вас до сих пор лихорадит. Вам нужно лечь.

– Нет! Прошу вас. Позвольте мне снова быть человеком.

Ханс скривился, опираясь на подушки. Ему требовалось много времени на восстановление, но Лейла знала, что залог успеха – в хорошем питании. А им часто приходилось довольствоваться чечевицей, капустным супом и черным хлебом.

– Чем вы займетесь, когда уедете отсюда? – спросила Лейла, присаживаясь рядом.

– Пойду туда, где смогу быть полезным.

– Вы же знаете, что это опасно. Кажется, за вашу голову назначили денежное вознаграждение.

– Это не впервой.

– А почему вы не вернетесь в Берлин, не возобновите преподавание? Вы рискуете жизнью, оставаясь здесь.

Он бросил на нее игривый взгляд.

– Вы за меня волнуетесь, Лейла-ханым?

Она покраснела.

– Вовсе нет! Но я не понимаю, что вас так привязывает к националистам, ведь вы даже не турок.

– Духовные узы подчас намного требовательнее, чем родственные… Я родился в Берлине, но вырос в Османской империи. Мои первые воспоминания связаны с холмами Анатолии. Мой отец был инженером. Он работал на железной дороге, на мифической Багдадской[43]43
  Багдадская железная дорога была важным фактором международной политики начала XX века. Планировалось соединить Берлин, Вену, Стамбул, Багдад, Басру, Кувейт. В строительстве активно участвовала Германия. К началу Первой мировой войны была построена частично – на севере до Рас-эль-Айна (за время войны до Нусайбина), на юге – от Багдада до Самарры. После поражения Центральных держав и распада Османской империи строительство прекратилось.


[Закрыть]. Он привез нас сюда, мать и меня. Но вскоре остался только я.

– Ваша мать умерла?

– Только в глазах отца, – сказал он глухо.

Лейла из деликатности промолчала. «Господи, как же она красива!» – подумал Ханс.

– Мать бросила его ради другого. Однажды утром она ушла. Без предупреждения. Я был слишком мал, чтобы что-то понимать. В четыре года не можешь себе представить, что мама может тебя покинуть. Я долго ждал ее…Слишком долго, – с горечью усмехнулся он. – Она так никогда и не вернулась. Анатолийские крестьянки подарили мне внимание, в котором я нуждался. Позже отец отправил меня в Бранденбургский пансионат. Там было холодно, мы жили впроголодь. Я вытерпел и выжил, дав себе обещание, что вернусь в Турцию, как только меня освободят из этой тюрьмы. Если бы я остался там чуть дольше, я бы умер.

Он сам был поражен тому, с какой силой снова прочувствовал далекие события. Археологические раскопки были приостановлены, у него больше не осталось оснований находиться в этой стране, но ему казалось немыслимым возвращаться в Берлин, раненный поражением в войне и терзаемый революцией. В голове Ханса проносились картинки из прошлого. Воспоминания об одиноком детстве, раскаленное летнее солнце, аромат полевых цветов, смех анатолийских пастухов, непонятное отсутствие матери, разрывавшее сердце… Затем, чуть позже, – страсть к забытым мирам людей и богов. Каменные львы великих ворот Хаттуса, стены храма, таблички с не поддающимися расшифровке надписями, скрывающие секреты уничтоженных империй…

– Орхан, наверное, говорил вам, что я изучаю хеттов, не так ли? Вплоть до прошлого века историкам были известны лишь три великие империи Древнего мира в Африке и Малой Азии: Египетская, Вавилонская и Ассирийская. Тем не менее некоторые исследователи предполагали, что их значительно больше. По неизвестным доселе причинам эта империя не оставила никаких следов в памяти коренных жителей и не упоминалась в священных писаниях. Начиная с 1906 года я участвовал в раскопках в Анатолии под руководством Гуго Винклера и Османа Хамди Бея, хранителя Стамбульского археологического музея.

Ханс никогда не забудет тот день, когда они обнаружили около двух с половиной тысяч таинственных табличек, не забудет вкуса пыли и ударов пульсирующей в висках крови и той уверенности, что наконец он держит волшебный ключ к тайнам столицы хеттов. Она возвышалась среди суровых скалистых холмов, туда можно было добраться верхом, проведя в пути несколько дней.

– Я посвятил свою жизнь тайнам прошлого этой земли. Знаю, что здесь сейчас опасно. Но как я могу ее бросить? Если мы хотим подарить будущее нашей стране, мы должны бороться и помешать союзникам разорвать империю на куски. Но я пока не знаю, придем ли мы к своей мечте. В такой ситуации необходимо твердое руководство, ясное видение, человек, ниспосланный Провидением…

Его взгляд потерялся вдали.

– Генерал, с которым знаком ваш друг Рахми-бей? – спросила Лейла.

– Да. Мустафа Кемаль на это способен. Это военный стратег, обладающий тонким политическим чутьем. Увы, на данный момент все очень неопределенно. Ощущается волнение как среди офицеров, так и в народе, но проволочки правительства сеют смятение. Падишах ошибается, веря, что может рассчитывать на защиту британцев. Те думают лишь о собственных интересах. Успех дипломатической миссии в Париже станет определяющим.

Ханс заметил, как Лейла напряглась при упоминании мирной конференции. Не впервые она закрывалась, как только он упоминал о муже, даже косвенно. Селим-бей не знал о присутствии Ханса под своей крышей. «Это женская конспирация», – объяснил Орхан с довольным видом. Молодой человек не любил своего шурина, обвинял его в упрямстве и реакционерстве. Но Ханс научился не судить о людях, не познакомившись с ними.

– Вы подумали о супруге? – осмелился спросить он.

Лейла огорченно отвернулась. Она ценила его откровенность, но ее смутило упоминание о близком человеке. На долю секунды Ханс упрекнул себя за то, что поставил ее в неловкое положение. Но, увы, он ничего не мог поделать. Все, что ее касалось, не могло оставить его равнодушным. Нельзя останавливаться в пустыне, если ты чего-то хочешь. Идешь, не считая шаги, потому что время исчисляется бесконечностью. И теперь он знал, что провел всю свою жизнь, шагая к этой женщине.

– Как он отреагирует, если узнает о моем пребывании здесь?

– Он разозлится, потому что вы подвергли нашу семью опасности.

– Даже если ваша свекровь на это согласилась?

– Моя свекровь – революционерка, хоть сама об этом не подозревает, – ответила Лейла, улыбаясь. – Она всегда всех ставит в неловкое положение.

– Она однажды приходила ко мне.

Заметив шок Лейлы, Ханс не удержался от смеха.

– Еще в самом начале, когда я был слишком слаб. Я понимал, что рядом со мной кто-то есть. Это была женщина, скрытая вуалью. Я не мог различить ее лица. Но это были не вы.

– Как вы можете быть уверены?

Он выдержал паузу.

– Потому что я всегда знаю, когда это вы, Лейла-ханым. Даже с закрытыми глазами. Даже во сне. Я узнаю вас по дыханию, по вашему молчанию… Вы живете в моих снах.

Лейла задрожала.

– Прошу вас, – прошептала она.

«Какая несправедливость!» – подумала Лейла. Она вернула его к жизни, а он в благодарность превратил ее в свою пленницу, пробуждая в ней всякого рода волнения. Она постоянно думала о Хансе. День и ночь ее преследовал его взгляд – то искренний, то хитрый, иногда затуманенный страданием. Она помнила это тело, которое все же оставалось для нее чужим, поскольку тело по-настоящему раскрывается во время любви. Лейла больше не могла сопротивляться. Она хотела почувствовать ласки этого мужчины, насладиться его губами, языком, вдохнуть аромат его кожи… Она им упивалась. Безмятежность и исполненная почтения нежность сквозили в его речах и движениях. И в ней зарождалась сила, о которой она могла раньше только догадываться.

Она заметила, что дрожит. Ханс взял ее ледяные ладони в свои и поцеловал их, отчего она вздрогнула. Когда он поднес их ко лбу в знак уважения, в ней что-то надломилось. Он заговорил тихим голосом, тембр которого очаровывал:

– «С первого взгляда я полюбил тебя всем сердцем…»

Лейла сдержала вздох, побежденная поэмой Михри Хатун. За пять столетий ничего не изменилось для ищущих душ. Иностранец казался таким искренним, таким уверенным в себе, а она была растеряна, она заблудилась в круговороте своих чувств, и в голове звучали только последние слова этой поэмы: «…сердца сгорали от любви в пламени ада».

На лестнице раздались тяжелые шаги. Испугавшись, Лейла отскочила от Ханса и поспешила к двери, чтобы преградить путь непрошеному гостю. Она была полна решимости защищать немца любой ценой.

Но это был всего лишь Орхан с пылающими щеками и взъерошенными волосами, он растерялся, увидев сестру.

– Вы никогда не догадаетесь, что произошло! – размахивая газетой, воскликнул Орхан. – Греки высадились в Измире! Они стреляли в наших солдат и мирных жителей. Сотни погибших. Это война!

Глава 16

Бесчисленная толпа двигалась в сторону площади квартала Султанахмет. Сотни женщин в чаршафах, мужчины с мрачными лицами… Лейла шла в сопровождении Ахмета. Упрашивая мать пойти вместе с ней, мальчик даже топал ногами, а теперь покорно держал ее за руку. Никто не разговаривал. Раздавался лишь глухой грохот ног многотысячной толпы по мостовой. Сколько же их было? Сотня тысяч? Две сотни? На фронтонах зданий ветер колыхал флаги Османской империи с полумесяцем и звездой на красном фоне, перевязанные черной лентой, а минареты были задрапированы траурной темной тканью.

Несколькими неделями ранее греки с благословения стран союзников высадились в Измире. Секретные соглашения, заключенные в разгар войны, не могли устоять перед прагматизмом победы. Опасаясь волнений, поддерживаемых итальянцами, три другие державы-победители решили предоставить премьер-министру Греции, Венезелосу, то, что он требовал, – господство в Малой Азии.

Лейла шла вперед, сжав маленькую руку Ахмета. Казалось, что ее жизнь рухнула 15 мая 1919 года, в роковой день высадки в Измире греческих солдат, но это также был благословенный день, потому что Ханс признался ей в любви. Разве можно этому удивляться? С самого начала их история была отмечена печатью невинных смертей и нарушающим супружескую верность влечением, которое могло закончиться только смертью. В такие моменты оказываешься бессилен перед всепоглощающим фатумом. Желание от этого только обостряется, и нет места безмятежности. Таким душам нужен особый пыл, безусловная любовь. Лейла была в растерянности, она не видела выхода ни из капкана своих смятенных чувств, ни из тисок, сжимающихся вокруг ее страны.

В Измире были сотни погибших и раненых, несколько дней продолжались грабежи в турецких кварталах города. Среди разбитых витрин и сожженных лавок лежали обнаженные трупы, валялись разорванные фески. На набережную еще долго прибивало принесенные морем тела. Согласно газетам и свидетельствам перепуганных иностранцев, первый выстрел был произведен турецкими солдатами, которым было запрещено выходить из казарм. Другие обвиняли итальянцев, которые претендовали на эти территории и были заинтересованы в ухудшении ситуации. Третьи упоминали о провокации греков. Но никто не отрицал массовые жертвы среди мирного населения.

Стамбул воспринял это нападение как удар в спину, как позор, который можно смыть только кровью. Массовые убийства на Востоке – ядовитый плод болезненной и жестокой истории, результата слепой страсти, немого презрения и страха людей. На протяжении последних четырех лет европейцы убивали друг друга с варварской жестокостью, после чего потеряли всякое право устанавливать нравственную цензуру. «Неужели потоки крови никогда не иссякнут?» – задавалась вопросом молодая женщина, пока вокруг нее сжималась толпа.

На призыв студенческих организаций люди вышли на улицы. Они требовали, чтобы падишах принял их представителей. Люди требовали от власти вмешаться, вступиться за свой народ. Поговаривали, что падишах не пожелал никого принять, ссылаясь на плохое самочувствие, но в это никто не верил. Между властью и народом ширилась пропасть. И вдруг, к большому удивлению иностранной прессы, слово взяли женщины.

Писатель и преподаватель университета, Халиде Эдип, заговорила первой. Перед взволнованной пятидесятитысячной толпой на площади она заявила с балкона мэрии: «Когда темная ночь кажется вечной, свет зари кажется все ближе…» А на азиатском побережье, в древнейших районах Стамбула Уксюдаре и Кадыкёе, и других городах Турции отважные женщины обращались с речью к более скромным аудиториям… и все говорили об одном: прошло время рыданий, пора действовать. И поэтому Лейла пришла послушать талантливого оратора.

Плотная толпа помешала ей двигаться дальше. Море фесок, белых тюрбанов и чаршафов колыхалась перед глазами. Манифестанты заполонили крыши, взобрались на фонари и деревья. Многие были измождены. Чтобы прокормить детей, стамбульцы были вынуждены довольствоваться кукурузой, низкосортным хлебом и разбавленным водой оливковым маслом. Но сейчас все присутствующие жаждали одного – они хотели верить! Резкий и неожиданный призыв муэдзина к молитве заставил толпу вздрогнуть.

Не слишком надеясь заметить Орхана в огромной толпе, Лейла пробежалась взглядом по собравшимся, зная, что брат где-то неподалеку. Официальная газета сообщила о назначении генерала Мустафы Кемаля инспектором 9-й армии. Задачей Кемаля было разоружение турецкой армии, прекращение противостояния между греческим населением и турецкими партизанами.

Генерал высадился в порте города Самсун. Доверив Кемалю восстановление мира, правительство предоставило широкие полномочия этому довольно проницательному, талантливому и здравомыслящему военному. Но Рахми-бей, Орхан и Ханс Кестнер знали, что орел улетел в Анатолию с единственной целью: создать с нуля новое, независимое и свободное турецкое государство, и ничто и никто не отговорит его от этой святой миссии.

Внимание манифестантов привлек какой-то шум. Над городом пролетали самолеты стран союзников. В памяти стамбульцев всплыли самые страшные моменты минувшей войны. Бомбардировки, эхо артиллерийских выстрелов за холмами… Тревогу людей можно было буквально почувствовать. Самолеты снизились и на бреющем полете пронеслись над толпой. Лейла прижала к себе Ахмета. «Они же не станут стрелять? Они не посмеют». Толпа оставалась спокойной, к тому же среди манифестантов было слишком много европейцев, которых можно было легко узнать по головным уборам. Эта авиапоказуха была очередной оскорбительной провокацией. Впрочем, большинство стамбульских мужчин и женщин лишь вжали голову в плечи. Лейла покусывала губы.

– Мама, посмотри! – выпалил Ахмет, указывая на появившуюся на возвышении женщину в черном платке, с открытым лицом.

Лейла была очень горда, наблюдая, как толпа с уважением слушает хрупкую женщину. Халиде-ханым говорила об уверенности, о патриотическом значении «отважных сердец и непобедимых идеалов». Звучным голосом она возвещала туркам о чести, напоминая о столетиях славы, которые нельзя стереть несколькими годами поражений и мрака. Борьба христиан против полумесяца продолжалась благодаря поддержке ненавистных интриганов, которые договаривались о мире в Париже, но думали лишь о разграблении побежденных. Не стоит гнуть перед ними спину. Никогда! Халиде заговорила громче, чтобы перекричать шум самолетов, и развела руки, словно обнимая толпу.

– Взываю к душам наших славных предков, которые некогда топтали камни этой площади, – с воодушевлением произнесла она. – И заявляю, во имя присутствующей здесь новой турецкой нации, что в обезоруженной сегодня стране есть ваши неукротимые сердца. Доверимся Аллаху и отстоим наши права…

В толпе раздались рыдания. Манифестанты постигали таинственное, но вдохновляющее значение слова «нация». В это неспокойное время, когда страну рвут на части, выгрызая территории, и когда, опасаясь за свою жизнь, мусульманские семьи превращаются в изгоев, могут ли турки поверить в возможное воссоединение? Где найти мир? В глубине души все понимали, что падишах и его предшественники не справились со своей задачей. По правде говоря, османские султаны потеряли популярность, как только перестали командовать своей армией. Народ ждал воинственного руководителя, выходца, например, из пастухов.

Лейла наблюдала за своим мальчиком. Решалось его будущее. Приподнявшись на цыпочки, он слушал выступающую женщину, казалось, каждой клеткой тела. Халиде Эдип права. Нельзя жить, опустив голову, страдая от унижений и угрызений совести. Это не та жизнь, которой Лейла желала своим детям. Страх всегда был плохим советчиком. Он союзник слабых, неверующих. Вдохновленная решительностью писательницы, молодая женщина ощутила в душе волну ликования. Как можно сомневаться в способностях народа бороться за свое будущее? И как она могла сомневаться в себе? Она подхватила Ахмета на руки, чтобы ему было лучше видно, но он был тяжелым. Она пошатнулась, но стоящий рядом мужчина молча подхватил ребенка и посадил себе на плечи. Лейла с изумлением узнала капитана Гарделя.

– Что вы здесь делаете? – недоверчиво спросила она. – Вы следили за нами?

– Я сопровождаю генерала Фулона, – ответил Гардель, указывая на мужчину в униформе, стоящего в нескольких метрах от них и украдкой вытирающего слезы.

Лейла больше не возвращалась к этому вопросу. Как французские военные оказались в скорбящей толпе, тогда как сам Клемансо разрешил греческое вторжение?

– Похоже, что вы оба странным образом взволнованы, – едко заметила она. – Но я сомневаюсь в вашей искренности. Вы и ваши товарищи желаете нашей гибели. Лорд Керзон настаивает на том, чтобы турки покинули Стамбул. В его глазах мы – «корень Зла».

– Франция не всегда разделяет мнение британцев. И крайне редко – мнение касательно Востока.

Это был эвфемизм. Недоразумения между двумя союзниками обострились, и Луи придется потрудиться, чтобы сдержать нетерпение одних и других. Несколькими минутами ранее француз узнал мальчика, а в силуэте закутанной в многочисленные одеяния женщины угадал Лейлу-ханым. Ахмет спокойно сидел у него на плечах, Луи придерживал его за щиколотки.

– Дама-оратор впечатляет. Не думаю, что какая-нибудь женщина смогла бы зажечь такую многочисленную аудиторию у нас.

– А Жанна д’Арк? – насмешливо заметила Лейла. – Определенно ничего не меняется, когда речь идет о том, чтобы выдворить англичан со своей земли…

Луи отметил решительность в ее голосе, а поскольку он знал характер хозяйки канака, его вдруг охватила тревога.

– Надеюсь, что вы держитесь в стороне от всего этого, – заявил он безапелляционным тоном. – Играя с огнем, можно обжечь крылья. Сомневаюсь, что Селим-бей будет счастлив, узнав, что вы сюда пришли.

– Не читайте мне нравоучений, капитан, – возмутилась Лейла. – То, что думает мой супруг, вас не касается. Что до меня, то я лишь несчастная покорная женщина…

«Она так мило надо мной насмехается», – забавляясь, подумал француз. Османские женщины сыграли немаловажную роль в революции 1908 года, в результате которой свергли султана. Луи не сомневался, что их способность действовать осталась такой же. Парадоксально, но он скорее верил в злокозненность европейцев, а не турок.

– Не играйте в покорность. Вам это не к лицу. Примите это как комплимент… Я лишь должен предупредить вас об опасности. После высадки греков в Измире англичане стали еще подозрительнее. Их шпионы повсюду. Обыски учаситлись. Не хотел бы, чтобы с кем-нибудь из ваших близких случилось несчастье.

Лейла вздрогнула. Луи Гардель знал о Хансе? Невозможно. Он никогда не потерпел бы под своей крышей человека, которого разыскивают все государственные службы. Но может он имеет в виду Орхана? Брат отличался самоуверенностью молодости и был убежден, что с ним никогда ничего не произойдет. Неужели заметили его ночные похождения? Часто в их доме находили приют солдаты-дезертиры, перед тем как продолжить свой опасный путь в Анатолию.

– В любом случае, хочу вас поздравить за статью в газете, – продолжил он, не обращая внимания на ее смущение. – С каждым разом читать вас все интереснее и интереснее. У вас интересный стиль.

Впервые Лейла была счастлива, что вуаль скрывает ее покрасневшее лицо.

– Не знала, капитан, что вы выучили наш язык за такое короткое время.

– У нас великолепные переводчики.

– Как вы догадались, что это я?

– По правде говоря, меня встревожила документация об оккупационных французских войсках, но я не был уверен.

Лейла ненавидела игры в кошки-мышки, ей не понравилось, что она так глупо попалась.

Вдруг повсюду раздались аплодисменты. После тишины всплеск был особо звучным. Черные флаги встрепенулись. Луи внимательно осмотрел манифестантов, и его страхи подтвердились. Здесь были все слои населения: богатые и бедные, студенты, демобилизованные военные, преподаватели, женщины, рыбаки, хамалы[44]44
  Хамал – носильщик.


[Закрыть], мелкие чиновники, которые уже несколько месяцев не получали зарплату, старики в белых тюрбанах, тоскующие о прошлом… Рапорт, который он найдет на следующий день на своем рабочем столе, подтвердит угрозу национального восстания.

– До сегодняшнего дня в греческих кварталах праздники шли полным ходом, – сказал он. – Но на данный момент в Пера боятся наихудшего.

– Как это?

– Греки считают, что вы пойдете штурмом на Галатскую башню. Они бегают по улицам, выкрикивая: «Турки наступают!»

Капитан не сдержал улыбки, а Лейла лишь пожала плечами.

– Одни плачут, когда другие танцуют. У нас так испокон веков.

Луи поставил Ахмета на ноги и добродушно потрепал по щеке.

– Если судить по поведению таких решительных женщин, как вы или Халиде Эдип, то жители Пера волнуются не зря, – добавил он, кланяясь. – Но будьте осторожны, Лейла-ханым, будьте предельно осторожны.