Текст книги "Лейла. По ту сторону Босфора"

Автор книги: Тереза Ревэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Селиму не нравилась жесткая складка его губ, его дерзкая манера говорить о Его Величестве. Секретарь был в курсе этой дискуссии. В июле паша предложил себя на должность начальника генерального штаба, а затем и военного министра. Возможно, не доверяя этому упрямцу, Мехмед VI вежливо отказал. Генералу не удавалось скрыть, насколько он уязвлен.

– Создается впечатление, что падишах намекает на то, что готов броситься в руки союзников, – продолжил Мустафа Кемаль. – Но это ошибка. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он прислушался к голосу разума.

– На что же вы надеетесь? – вспылил Селим. – Его Величество осознает опасность, которая угрожает Империи. Он желает добра своим подданным, всем своим подданным, даже из самых отдаленных территорий. Что, кажется, не свойственно вам, – бросил он.

С ироничным видом Мустафа Кемаль пронзил его жестким взглядом.

– Но Империя уже мертва, дорогой мой. Мертва и погребена. Или это ускользнуло от вас?

По спине Селима пробежала дрожь. Его характер всегда удерживал его в равновесии. В жизни он опирался на две внушающие доверие основы: веру в единого Бога и веру в человека, «всегда побеждающего» султана-халифа. Мысль о том, что его могут лишить одной из них, казалась ему ничтожной.

Мустафа откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Для встреч с парламентерами он был одет в цивильную одежду, в европейский костюм с жестким воротником и ловко повязанным галстуком, в то время как Селим был в сюртуке, застегнутом до горла, прямых штанах и феске, украшенной золотой кисточкой. Молодой секретарь вдруг почувствовал себя так же смешно, как и неловко.

– Стоит вернуться к нашим корням, – настаивал военный. – Я люблю свою страну, Селим-бей, не сомневайтесь в этом ни на секунду. Я люблю ее народ и ее землю. Если мы хотим, чтобы Турция жила, она должна сконцентрироваться в своих естественных границах и на своей сущности. Это вопрос выживания, – горячо отрубил он. – А я, я не позволю ей умереть.

«Раньше его бы сослали на другой конец Империи или отрубили голову», – подумал Селим, чувствуя неловкость. Куда могут привести непомерные амбиции? Секретарь, привыкший к раболепию придворных, цветистому слогу, за которым скрываются мысли говорящего, к искусству лжи, был застигнут врасплох откровенностью. Мустафа Кемаль обладал невероятной решительностью. Это был непримиримый человек. Селим понимал недоверие падишаха и тайный страх перед тем, что непокорный нрав военного не удастся смирить. И эта непокорность проявлялась не в первый раз. Разве не армия всегда в первых рядах революций? Разве не она двигает прогресс? Офицеры читают Вольтера в оригинале и вдохновляются деятелями эпохи Просвещения! Что помешает генералу устроить новый переворот в умах?

Мустафа Кемаль положил сигару, давая понять, что беседа окончена. Он взглянул на Селима с холодной улыбкой, а затем, протянув руку для рукопожатия, произнес:

– Это перемирие для меня не конец. Это начало.

Селим спросил себя, обещание это или угроза.

Глава 3

Влага, испаряясь, высвобождала густые ароматы земли и садовых растений. На краю колодца ленился на солнышке кот. Лейла подошла к входным воротам гаремлика[13]13
  Гаремлик – женская часть дома, т. е. часть, где живут жены, дети и слуги правоверного мусульманина.


[Закрыть], и к ней тут же поспешили ожидавшие возвращения хозяйки молодые служанки. Следом подошла Фериде, поправляя на голове вуаль. По ее выражению лица Лейла догадалась, что сын еще не вернулся.

– Лейла-ханым, вас ожидают, – прошептала Фериде, снимая с хозяйки чаршаф.

Это было совсем не удивительно. Немыслимо было представить, что от свекрови могло ускользнуть хоть что-то в доме, хоть малейший чих. В небольшой прихожей для гостей, пока служанка сметала щеткой пыль с одежды Лейлы, женщина заметила несколько разноцветных шелковых свертков, в которые обычно складывали одежду приглашенных дам. Турецкий дом никогда не скупился на угощение подруг или родственниц, которые порой являлись без предупреждения и на неопределенный срок.

«Я наверняка выгляжу, как сумасшедшая», – подумала Лейла, приглаживая непокорную прядь волос. Хотелось кричать от волнения и беспомощности, но женщина взяла себя в руки. Она попросила Фериде привести дочь. Из гостиной доносилась оживленная болтовня. Туда Лейла и направилась скрепя сердце и холодея от неприятных предчувствий.

– Наконец-то! – воскликнула Гюльбахар-ханым. Она сидела на диване скрестив ноги. Вокруг устроились подруги, которые, увидев Лейлу, отложили газеты и вышивание.

Свекровь легко поднялась навстречу невестке. Вышитое цветами красное бархатное платье с золотым поясом слегка касалось пола. Волосы Гюльбахар украшала прозрачная муслиновая вуаль, тяжелые серьги качались при каждом ее шаге. Лейла почтительно поклонилась, прижав руки ко лбу.

– Я до смерти волновалась! – продолжила Гюльбахар-ханым. – Запрещаю тебе подвергать меня таким пыткам. Ты ушла совсем одна и ничего не сказала. Ты хотя бы нашла мальчика?

Лейла молча опустила взгляд.

– Пускай Милосердный придет нам на помощь! Нужно прочесать город. Пусть Али Ага сейчас же предупредит моего сына. Невероятно! Что могло взбрести Ахмету в голову?

– Из-за всех этих несчастий детям постоянно снятся кошмары, – пожаловалась одна из подруг. – Может, он испугался?

– Никогда в жизни! – разбушевалась Гюльбахар-ханым. – Мой внук ничего не боится. Какие-то жалкие корабли не могут нарушить его сон.

Сидя по-турецки в порядке старшинства и соответственно их дружбе, женщины продолжили судачить об исчезновении Ахмета, бросая на Лейлу сочувствующие взгляды. Невестка почтительно молчала. Она не могла привыкнуть к жесткому характеру свекрови.

Когда в шестнадцать лет Лейла покинула родительский дом, чтобы выйти замуж за молодого человека, с которым даже не была знакома, будущая свекровь – этот фантастический персонаж – вселяла в нее ужас. В приемной, которая славилась розовыми и пурпурными бухарскими коврами и коллекцией ваз из китайского селадона, беспредельно властвовала черкешенка. Она стремилась сохранить обычаи и роскошь сераля своего детства и отрицала прогресс, плоды которого все же проникали в дома обеспеченных семей. Несмотря на финансовую нестабильность страны, Гюльбахар располагала внушительным состоянием благодаря щедрости султана Абдул-Хамида. В свое время последний пожаловал ей солидное приданое и подарил ее отцу Селима, который согласно мусульманскому этикету освободил невесту из рабства перед тем, как сыграть свадьбу. Поначалу Лейле было трудно адаптироваться, принять традиционный образ жизни, неоспоримый авторитет, ведь она происходила из просвещенной семьи. Но Селим дал понять жене, что та должна подчиняться. Лишь после того, как Лейла перенесла болезненные роды, в результате которых на свет появился Ахмет, невестка заметила доброжелательность со стороны свекрови.

Деревянные решетки на окнах делили солнечный свет на множество маленьких лучиков. Но несмотря на тихую прелесть утра, в комнате с нежной цветочной росписью царило мрачное настроение. Не имеющие возможности принять участие в поисках, женщины чувствовали свою бесполезность. Они говорили о лишениях, которые терпели с начала войны, наперебой вспоминали и крыс на улице, и дефицит ткани для одежды, и отключение воды, и нехватку дров в преддверии зимы.

Все женщины были роскошно одеты. Бархатные энтари[14]14
  Энтари – длинное женское платье, пошитое по типу халата, с широкими рукавами и поясом.


[Закрыть] с богатой вышивкой и кружевным воротником, болеро и штаны с поясом, шитым серебром… Гостьи пренебрегали современной модой, которую расхваливали женские журналы, правда, сами журналы они все же не упускали случая полистать. Сладости должны были утихомирить их пыл, но сахар теперь стал редчайшим продуктом. Невозможно было найти даже хороший кофе. Оставалось довольствоваться отвратительным напитком на основе ячменя или нута. И чтобы утешиться, они курили тонкие сигареты из чистого табака, браня торговцев, устанавливающих непомерные цены, и спекулянтов на черном рынке. Гюльбахар-ханым кивала, перебирая четки, бряцающие о ее кольца.

– Лейла, не волнуйся, – вдруг произнесла она, одарив невестку одной из своих коронных улыбок, столь неожиданных, сколь и пугающих. – Уверена, что с ним ничего не произошло. Я это чувствую вот здесь, – добавила она драматическим тоном, прижимая руку к сердцу.

В очередной раз свекровь застала Лейлу врасплох. Женщина ожидала выговора, но Гюльбахар-ханым очевидно хотела ее утешить. Это было удивительно. Между ней и внуком существовала особая сообщническая связь, значительно более сильная, чем с Перихан.

Одна из дверей с грохотом распахнулась, и в гостиную влетел комок энергии со взъерошенными черными кудрями. Малышка покрыла поцелуями руки Лейлы, перед тем как броситься в ее объятия.

– Моя любимая мамочка, сегодня утром, когда я проснулась, тебя не было рядом, – надув губки, упрекнула Перихан.

Лейла уткнулась в шею дочки. Кожа малышки пахла молоком, корицей и невинностью, самыми дорогими детскими ароматами. Это маленькое пылкое существо защитит от всех несчастий.

– Ты нашла Ахмета? – поинтересовалась Перихан.

Лейла всмотрелась в большие темные глаза. Малышка была не способна хранить секреты, отчего ее брат часто раздражался.

– Нет, сокровище мое. А ты случайно не знаешь, где он прячется?

Девочка принялась со скучающим видом болтать ногами. Лейла отпустила ее, но Гюльбахар-ханым ухватила внучку за руку.

– Отвечай матери, свет моих очей, – приказала она.

– Он только сказал, что скоро должен вернуться дядя Орхан, и он хотел сделать ему сюрприз.

– Орхан? – удивилась Лейла.

Девятнадцатилетний брат Лейлы изучал археологию в Берлине. К огромному облегчению сестры, в армию его не взяли. Из-за слабых легких юноше отказали, когда он решил записаться добровольцем. Брат и сестра были очень близки. Лейла заботилась об Орхане с момента исчезновения родителей после кораблекрушения недалеко от Принцевых островов. Орхан действительно возвращался домой, но дату не уточнил. Лейла растрогалась при мысли, что Ахмет бродит по вокзалу Сиркеджи среди солдат, которых отправляют на родину.

– Я должна туда пойти, – произнесла она.

– Ты останешься здесь! – приказала Гюльбахар. – Хватит бегать по городу, как сумасшедшая… Пусть пошлют кучера Недима. Он знает вокзалы. Все! – добавила она, хлопнув в ладоши.

Перихан воспользовалась этим и ускользнула к подругам бабушки. Она поцеловала им руки и получила от них комплименты, неизменно сопровождаемые заклинаниями от дурного глаза. Девочка в шелковом платьице с бархатным воротником была осыпана поцелуями. Ее тискали и прижимали к своим пышным грудям дамы, от которых приятно пахло розовым маслом. «Девочка не должна вырасти хвастливой», – волновалась Лейла, прекрасно понимая, что вскоре придет конец этой безграничной свободе. Через несколько месяцев Перихан отправится в школу при мечети вместе с мальчиками и девочками ее возраста. Ее будут учить читать и писать по-турецки, географии и чтению Корана на арабском. Затем она будет закреплять и углублять знания дома с иностранными гувернантками. А пока Лейла хотела, чтобы ее маленькая дочь понимала – жизнь состоит из обязанностей и домашних заданий. «Она еще успеет наслушаться замечаний, – вмешивалась Гюльбахар-ханым, когда слышала, что мать ругает девочку. – Из-за этих иностранных книг, которыми ты так дорожишь, у тебя появляются странные идеи…»

Внезапно одна из дам разразилась слезами. Ей сразу же дали платок, шепча сочувственные речи. Сквозь всхлипывания гостья призналась, что никогда не увидит своих внуков, потому что ее сын погиб в сражении при Сарыкамыше, в первые месяцы войны, когда в суровых и жестоких условиях зимы плохо экипированная турецкая армия была уничтожена русскими. После этого были еще битвы, одна за другой. Слово «Галлиполи» звучало с особенно напряженной интонацией. Испытания, которым подверглись солдаты в окопах под палящим солнцем без воды, умирая от дизентерии под бомбами военных кораблей, терзали сердца матерей. Но, по крайней мере, герои Галлиполи погибли во имя славной победы.

Растерявшись, Перихан тоже начала хныкать. Лейла подхватила ее на руки. Как жить, если лишился части самого себя? Отсутствие Ахмета пронзительной болью отозвалось в ее сердце.

Свекровь приказала подавать завтрак. Старая кузина, которая приехала весной погостить и не торопилась убираться, поспешила дать распоряжения кухарке. Селим как-то попросил мать ограничить расходы, он уже несколько месяцев не получал государственного жалованья. Но Гюльбахар-ханым, вздернув бровь, глянула на сына с пренебрежением, отчего стала еще более надменной. Свекровь не заботилась о счетах. Она даже не задумывалась о том, чтобы контролировать траты. «В таком случае я продам изумруд, – сообщила она. – Как ты себе представляешь уменьшение количества блюд, если я не знаю, что захочу съесть?» Наблюдая, как исказилось лицо супруга, Лейла подумала, что такая экстравагантность Гюльбахар заслуживает если не восхищения, то, по крайней мере, некоторого почтения. В тяжелое и безумное время оптимизм свекрови и ее вера в Провидение порой воодушевляли.

Вошедший Али Ага доложил, что кучер отправился на вокзал и что хозяин вернулся из дворца и ожидает мать и жену. Гюльбахар-ханым тотчас же направилась к двери в центральную гостиную. С высоко поднятой головой, свекровь неслась гигантскими шагами, и, чтобы ее догнать, Лейле пришлось поторопиться.

Селим стоял перед окном в сад. Вдали на солнце поблескивал Босфор, а лесистые холмы Азийского берега вспыхивали осенними красками. Сын поклонился матери, поцеловал ей руку и приложил к своему лбу в красивом жесте приветствия.

– У меня для вас плохая новость, – произнес он важным тоном.

– Боже Всемогущий, с Ахметом случилось несчастье! – воскликнула Гюльбахар-ханым, закатив глаза, и грациозно упала в обморок к ногам сына.

– Да что это с ней? – Селима взбесила выходка матери.

– Сегодня утром исчез Ахмет, – объяснила Лейла, помогая мужу перенести мать на стул у стены. – Возможно, он отправился посмотреть на корабли. Мы не можем его найти.

Селим отошел от матери. Лейла похлопывала свекровь по щекам.

– Какой-то проклятый день, – прорычал секретарь.

Но когда мать быстро пришла в себя, мужчина несколько успокоился.

– Так о чем ты хотел сказать? – спросила Лейла.

Его плечи опустились, как у ребенка, которого уличили в ошибке.

– Дом реквизировал один французский офицер. Некий капитан Луи Гардель. У нас сутки, чтобы переехать.

Пронзительный крик Гюльбахар-ханым отозвался во всем доме, достигнув ушей ее подруг, спокойно ожидавших завтрак.

Глава 4

Теперь, когда мать вернулась в свои покои, можно было не контролировать выражение лица и Селим снова надел мрачную непроницаемую маску. Лейла молчала. За почти десятилетнее замужество она научилась уступать ему во время обсуждения деликатных тем, приспосабливаясь к его настроению во избежание конфликта. Однако сейчас женщина была очень взволнована, и ей приходилось совершать над собой невероятные усилия, чтобы казаться послушной. «Мой сын – не идиот, он найдет дорогу, я вытворял то же самое, когда был в его возрасте», – проворчал чуть ранее Селим. Это безразличие ее ранило. Лейла сердилась на супруга за то, что он не пошел искать мальчика. По мнению мужа, сам факт, что в поисках Ахмета дом покинет глава семьи, приобретет символическое значение, поскольку такое поведение последнего неэффективно. Звучало это странно и путано, но Лейла не сомневалась в любви Селима к сыну, ведь супруг был не из тех, кто действует поспешно. Обычно он поступал обдуманно и взвешенно, он не любил неожиданностей. Отсюда и его недовольство присутствием оккупационных войск в городе. Словом, иногда пассивность похожа на беспомощность. Лейла принялась упрашивать супруга начать поиски Ахмета на вокзале.

– Мы должны устроиться в йали, – вдруг произнес Селим.

– Там недостаточно места, чтобы всех разместить, и там слишком сыро, чтобы зимовать, – возразила она.

Ей принадлежал родительский деревянный дом на азиатском берегу. Стены йали хранили самые счастливые воспоминания женщины. После внезапного исчезновения родителей Лейла и Орхан унаследовали этот дом, но хозяйкой считалась именно она. Каждую весну с началом цветения иудиных деревьев она переезжала в этот дом, где жила до октября, когда начинались холодные ветра и сильные дожди.

– В любом случае часть прислуги будет обслуживать французов, – продолжил Селим. – Али Ага останется здесь, чтобы следить за домом. Мы вынуждены все оставить, – добавил он, глядя на изящные буквы суры из Корана, выведенные золотом на стене.

Они находились в просторной гостиной с золотой лепкой в виде листвы. В этой комнате принимали иностранных гостей, она разделяла два крыла дома. Одна дверь выходила в селямлик[15]15
  Селямлик – часть дома, отведенная исключительно для мужчин; мужская половина дома у турецких народностей.


[Закрыть], другая – в женскую часть, куда мог входить лишь Селим. Многие семьи не придерживались старого разделения дома, но он соблюдал правило. К тому же это был вежливый способ уберечь себя от назойливого присутствия матери.

Селим хмурился, вспоминая вопль Гюльбахар-ханым. «Это осквернение!» – воскликнула она, после чего заявила, что покинет этот дом, лишь когда ее душа отойдет к Аллаху Милосердному. И речи быть не может, чтобы оставить дом неверным. Селим знал, что мать способна на любой скандал. Как отреагируют на это оккупационные власти? Могут ли арестовать женщину за неповиновение? От одной только этой мысли секретаря прошиб холодный пот. Семья не сможет оправиться от такого бесчестия.

– Действительно нет другого выхода? – нежным голоском спросила Лейла. – Ты встречался с этим офицером? Возможно, это благоразумный человек…

– Оккупанты не бывают благоразумными, – грубо прервал он жену.

– Но ты все же ценишь французов. Ты знаешь их манеру мышления. И потом, ты – секретарь падишаха, – настаивала она. – Почему не попросить этого майора Гарделя устроиться где-нибудь в другом месте? Ты можешь быть очень убедителен, если захочешь.

Лейла терпеливо наблюдала за игрой эмоций на лице Селима. Часто она склоняла супруга на свою сторону, аккуратно направляя его и скрывая эту игру под маской смирения.

– Я не наделен магической силой! Я не могу повлиять на оккупантов. Все, что я знаю, – город разделен на секторы и этот квартал передан французам. Надеюсь, что мы не пожалеем об этом.

– А йали?

– Азиатский берег под контролем итальянцев. Но я не переживаю по этому поводу. Итальянцы злятся на то, как с ними обращаются после окончания войны. Их британские союзники пообещали территории, которые итальянцам никогда не получить. Поэтому они ведут себя не слишком смело, что нам только на руку.

Скрепя сердце Лейла представила себе отъезд. Они возьмут матрасы и постельное белье. Украшения, безусловно, а еще зимнюю одежду. Любимую фарфоровую куклу Перихан. Некоторые кухонные принадлежности. Запас продуктов на первое время. Но сложнее всего не организовать процесс, а сохранить душевное спокойствие. «А мои книги?» – внезапно вспомнила она. Ей придется оставить библиотеку, ее единственную отраду. Но если дети будут веселы и здоровы, то она будет счастлива в любом месте.

В душах жителей Стамбула живы были отголоски завываний степного ветра и звука лошадиных копыт и искры костров стойбищ их предков – осман. Потомки кочевников не из тех, кто боится переписать свою жизнь заново. Анатолийский крестьянин никогда не был глубоко привязан к своему клочку земли, как и османский чиновник, привыкший путешествовать по всей империи, не тосковал по стенам своих временных обиталищ. В Стамбуле было мало домов, которые служили нескольким поколениям. Ей и самой однажды уже пришлось покинуть родной очаг.

В тот вечер тревожный крик ночного сторожа внезапно разбудил семью Лейлы. Ее родители собрали кое-какие вещи, мать подхватила на руки маленького Орхана. На улице стоял едкий запах гари, было трудно дышать. Под черным куполом неба плясали искры, над улицей возвышались пылающие факелы кипарисов. Жители спасались на переполненных повозках среди криков и лошадиного ржания. Отец до боли сжимал ее руку. Они, спотыкаясь, спускались с холма. Жители Стамбула приходили в отчаяние от частых пожаров, огненная стихия уничтожала целые кварталы. Деревянные дома, плотно стоящие друг к другу, представляли идеальные условия для распространения огня. Погорельцы находили временное пристанище в мечетях, у родственников или друзей. Но первый шок проходил, и не оставалось ничего иного, как смело принять свою участь. Той злополучной ночью семья Лейлы потеряла все в считаные часы. А через полгода отец купил йали.

– Мать этого не вынесет, – жаловался Селим, шагая взад-вперед.

– Да нет же, она намного сильнее, чем ты думаешь!

Закон ислама обязывал сына заботиться о матери. Лейла чтила свекровь, сожалея лишь о том, что Гюльбахар не из тех неприметных пожилых дам, которые интересуются сладостями и заботятся о внуках. Характер Гюльбахар-ханым позволял ей, не покидая поместья, управлять многим в Высокой Порте. И иногда казалось, что ей лет сто. Она занимала высокое положение, ее обязательно приветствовали высокие гости, с ней согласовывали многие вопросы… Никто до сегодняшнего дня не осмелился бы даже представить, что что-то изменится.

– Он будет жить один или с семьей? – поинтересовалась Лейла, с непроницаемым лицом поглаживая желтый шелк туники.

– Откуда мне знать? Я же не роюсь в бумагах французского управления!

– Кажется, я слышала, что офицеры приезжают вместе с женами и детьми.

Мусульманские женщины далеко не последними узнавали свежие новости. Посещая друг друга, встречаясь в хаммаме, слушая сплетни старых нянек, торговок и цыганок, они были в курсе городских событий. Эти скромницы были очень гостеприимны, а порой попадали в любовные истории, романтические и недозволенные. Наслушавшиеся разнообразных сплетен домохозяйки умудрялись манипулировать супругами или сыновьями, подталкивая их к желаемому решению. Подпитываемая вековой конспирацией загадочная власть восточных женщин касалась самых разных сторон жизни и была очень эффективной.

– Если у него есть дети, возможно, он поймет, что нам трудно покинуть дом в разгар зимы? – настаивала она. – И вот-вот вернется Орхан, а у него такие слабые легкие. Нет, действительно… Это недопустимо.

Селим подкурил сигарету, и Лейла поздравила себя, заметив промелькнувшую на лице супруга нерешительность. Как, впрочем, и всегда в ее присутствии. Тем не менее Лейла ощущала страшное одиночество. Мужу даже в голову не пришло утешить ее, узнав об исчезновении Ахмета. Он редко делился с ней душевными переживаниями. «Мы лишь инструменты наслаждения мужчин», – с неким презрением повторяла кузина Зейнеп. Как с этим спорить? Иногда Лейла жалела о том, что делит с мужем только постель.

– Дом большой, – продолжила она. – Тридцать комнат. Два прекрасно разделенных крыла. Может, капитан и его жена согласятся расположиться в селямлике, а Орхан, дядя Мехмет и ты переселитесь в наше крыло?

С ними проживало множество родственников. Их число варьировалось по воле Аллаха. Кузины или старый дядюшка из Анатолии, страдающий подагрой, могли нагрянуть без предупреждения. Во времена мира и процветания в конаке царило бы радостное согласие. Но известие о реквизировании жилья предвещало конец щедрой турецкой гостеприимности, и без того подорванной многолетней войной.

– Даже речи быть не может. Чтобы я опустился до того, чтобы просить милостыню!

– На кону здоровье твоих детей. Это не милостыня. Такова роль хорошего отца… И твоя мать будет тебе за это благодарна.

Селим повернулся к жене. Лейла спокойно смотрела на него. Его всегда пленяла ее гордость. Иногда она часами сидела за вышивкой или чтением, в отличие от других женщин из его семьи, возлежавших на диване с томным видом. Тонкий силуэт супруги всегда был напряжен, словно она была готова убежать в любую секунду. Ее лебединая шея, изящные запястья и лодыжки отличались удивительной грацией. Он не уставал любоваться ее прямым носом и полными щеками, пухлыми губами. Иногда ее горячность заставала его врасплох. Она не отличалась степенностью восточных женщин. В день свадьбы Селим увидел скромную черноволосую девушку с серебряными лентами в кудрях. Однако он был удивлен ее пылкостью, сражен взглядом ее прекрасных умных глаз.

Перед свадьбой, пока соседские женщины любовались невестой в великолепном вышитом платье с дорогими украшениями, Селим наблюдал, как доставили старый истрепанный чемодан, набитый книгами. Сестры секретаря довольствовались чтением французских романов, от которых впадали в меланхолию, Лейла же, поощряемая семьей просвещенных реформаторов, читала исторические и философские произведения как на французском языке, так и на немецком. А став матерью, она даже начала изучать произведения американских авторов, посвященные воспитанию детей, что казалось Селиму абсолютно несуразным.

При родах Ахмета, когда французский врач из всех сил старался спасти мать и ребенка, Селим волновался, что может потерять жену. Он испугался своей реакции, настолько сильным было его переживание. Терзаемый тревогой, он бродил по саду. Он даже не мог находиться под крышей здания, где страдала супруга. Он понял, что уязвим, и спрашивал себя, сможет ли собрать воедино осколки своего существования, если когда-нибудь его молодая жена исчезнет. Он никогда ей в этом не признавался, так как считал это своей слабостью.

Лейла даже не моргнула накрашенными глазами. И, как всегда, Селим извлек из этого необыкновенного спокойствия решительность, которой ему порой не хватало.

– Ты права, – сказал он улыбаясь. – Я считаю, что твоя идея просто чудесна. Посмотрим, что смогу сделать.

Он подошел к ней, взял ее за руки. Она поднялась. Ее макушка доходила ему до плеч. Селиму хотелось прижать ее к себе, но он так и не шелохнулся. Он замер, вдыхая ее аромат, думая о том, что желает ее всегда и навсегда.

– А Ахмет? – тревожно спросила она.

– Не волнуйся. Мужчинам иногда нужно убежать от женской груди, – пошутил он.

Ей не удалось сдержать разраженный жест:

– Селим, Ахмет – не мужчина, он – ребенок.