355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тереза Фаулер » Z — значит Зельда » Текст книги (страница 3)
Z — значит Зельда
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:23

Текст книги "Z — значит Зельда"


Автор книги: Тереза Фаулер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 4

– Я не могу остаться на ужин, но я должен был тебя увидеть, – сказал Скотт.

Стоял октябрьский вечер, и я ждала Скотта на переднем крыльце. Скотту и самому в последнее время приходилось много ждать – пока решится судьба его романа, который уже был единожды отвергнут и вновь подан на рассмотрение; когда отбудет его полк – мы знали, что это должно случиться со дня на день; когда я объявлю его первым и лучшим среди своих кавалеров и возможным женихом – к чему я пока не была готова. Он не собирался возвращаться на Юг после войны, а я, как бы Скотт ни был мне дорог, не могла просто так оставить дом. Кем я буду, если уеду из Монтгомери?

И все же он продолжал приезжать в наш городок на дребезжащем автобусе всякий раз, когда удавалось вырваться из лагеря Шеридан. Мы отправлялись на долгие прогулки, на танцы. Он водил меня ужинать, а порой мы сидели на ступеньках крыльца у кого-нибудь из наших друзей, прихлебывали джин из фляги, рассказывали истории и смеялись так, как смеются лишь те, кто еще не познал настоящих потерь и лишений. Немало времени мы проводили, упражняясь в поцелуях. Я сразу предупредила, что это ни к чему не обязывает.

– Иначе я уже давно была бы замужем, – пояснила я.

Я старалась скрывать наши встречи от папы, потому что, как говаривала тетушка Джулия, «беда особого приглашения не ждет». Она была урожденной рабыней дедушки Мэхена и нянькой моей матери, а воспитывала всех детей Сейров. По ее словам, освобождение рабов означало лишь, что теперь нужно учиться еще пуще следить за собой.

Сейчас Скотт был мрачен и, судя по покрасневшим глазам, либо неважно себя чувствовал, либо мучался похмельем. Он уже говорил, что ожидание выдвижения почти доконало его. Он и еще несколько офицеров целыми ночами пили кукурузный сироп и обсуждали, как расправятся с врагом, если представится шанс. Может, дело действительно только в этом. Я надеялась, что это не тот ужасный испанский грипп, о котором толковали все вокруг.

– Что такое? Ты заболел?

– В каком-то смысле. – Скотт достал из кармана сложенный лист бумаги и передал мне.

В «шапке» значилось: «Сыновья Чарлза Скрибнера», и я сразу поняла, что новости нерадостные. Письмо было коротким, тон – извиняющимся, но не допускающим возражений.

– Ох, мне так жаль. Ты столько трудился.

Он тяжело опустился на верхнюю ступеньку, будто отказ превратил его кости в вату.

– Знаешь, в детстве я был отвратительным учеником. Никак не мог сосредоточиться. А поскольку у моего отца было громкое имя, но не было денег…

– Как у нас, – кивнула я, сходя на пару ступеней ниже и облокачиваясь на перила. – Ни мама, ни папа не получили большого наследства. Папа говорит, что это и хорошо – мужчина должен сам проторить себе путь.

– Твой папа прав. И мои родители надеялись, что со мной так оно и будет, если я всерьез займусь учебой. Тетя предложила мне поступить в Ньюманскую старшую школу и все оплатила. И Принстон тоже. Очень щедро с ее стороны, – сухо проговорил он, сковыривая заусенец. – А меня страшно злило, что я для нее всего лишь благотворительный проект. У всех моих однокашников были папаши-миллионеры, собственные дома, заграничные поездки, роскошные балы… Отчего я не родился таким? – Он перевел взгляд на меня, и я пожала плечами. – Я хотел, чтобы мне нашлось место за их столами. Я и писать стал для этого – чтобы получить если не миллионы, то престиж. В Америке можно проторить собственный путь к вершине в любой сфере. А когда ты это сделаешь, что ж, тогда тебя примут. – Он кивнул на письмо, которое я все еще сжимала в руке. – Здесь, девочка моя, закончилась мечта.

По моему настоянию мы вышли во двор, чтобы нас нельзя было подслушать из-за окон возле крыльца, и я опустилась на траву. Он рухнул рядом со мной.

– Разве нет других издательств? – спросила я.

– Главную ставку я делал на «Скрибнерс», – вздохнул Скотт, откидываясь на спину и всматриваясь в розовато-лиловое небо. – С тем же успехом можно отправляться служить мишенью для фрицев.

– Не говори глупостей. Ты лучший писатель! Людям в «Скрибнерс» просто не хватает ума это разглядеть. Наверное, там сидит толпа надутых старых консерваторов, которым воротнички натерли шею.

Он тускло улыбнулся.

– Это действительно консервативное издательство… – Но так же быстро улыбка сползла с его лица. – Мои идеи слишком радикальны. А мой стиль недостаточно традиционен.

Я положила письмо ему на грудь.

– Но ведь мистер Перкинс так не думает.

Скотт снова вздохнул.

– Какая разница, что думает Перкинс, если в итоге ответ все равно «нет». Господи, я жалкий неудачник. Нужно было принять сан – я тебе рассказывал? Монсиньор Фей, мой наставник и хороший друг, всегда говорил, что я рожден для высоких целей. Я изобразил его в романе, который, конечно, никто никогда не прочитает.

Его голос просто сочился отчаянием. Я дала себе минуту поразмышлять, как вытащить его из этой тоски и вернуть к привычному воодушевлению. Может, обратиться к его гордости – с моим братом срабатывало. Тони частенько проваливался в хандру, и пара жестких слов обычно давала хорошую встряску, которой сочувствием не добиться.

– Серьезно, что ты хочешь, чтобы я думала? Что ты жалкий неудачник? Да еще и трус, который бежит от трудностей? Фрэнсис Скотт Фицджеральд, выпускник Принстонского университета, всего лишь никому не нужный тюфяк, вышедший в тираж, так ничего и не добившись? Таково твое решение?

Скотт приподнялся на локтях и всмотрелся в меня, нахмурив брови и поджав губы. Я задрала подбородок и одарила его своим самым серьезным взглядом – тем, который я использовала, когда учила младшеклассников литературе. Нужно было заставить детей поверить в твою совершенную искренность, особенно когда речь заходила, скажем, о Уильяме Блейке и его тигре, затаившемся в чаще.

Этот жар приводил детей в полное замешательство. Тигр что, правда горел? Он умер? Почему он загорелся? В него ударила молния? Его наказал Бог? Я должна была заставить их поверить, что поэзия дело серьезное – до лимериков[3]3
  Форма короткого стихотворения, основанного на обыгрывании бессмыслицы.


[Закрыть]
они и так скоро доберутся.

Сейчас мне нужно было заставить Скотта поверить, что он рискует упасть в моих глазах. Я бросила на него неодобрительный взгляд и отвернулась.

– Ты ведь знаешь, что я пробовался на сцене раз или два? – спросил он.

– Да, ты рассказывал.

Он был активным участником Принстонского клуба «Треугольник», писал для них тексты пьес и сам участвовал в нескольких представлениях.

– Ну так вот, сейчас я играю роль Отвергнутого Юноши. Оттачиваю актерское мастерство. Нельзя позволять таланту ржаветь.

Снова поворачиваясь к нему, я заставила себя не улыбаться:

– То есть ты все же не жалкий неудачник?

– Нет, – прочувствованно ответил он, выпрямляясь. – Конечно же нет. Университетские газеты пачками публиковали мои произведения. Стихи, пьесы, рассказы, очерки. Полный список составил бы пару футов. Однажды я написал мюзикл! Это пустяк. Небольшая заминка. Я могу попробовать снова.

– Вот и я так думаю. Ты останешься на ужин?

– Нельзя же разочаровывать твоего отца.

В день, когда выступал полк Скотта, моя сестра Тильда, которая теперь тоже жила у нас, пока ее мужа нет рядом, обнаружила меня на деревянных ступенях крыльца в прескверном расположении духа.

Тильда в свои двадцать семь была мне ближе всех по возрасту. Способная и надежная, она растила очаровательного мальчика, названного в честь его отца. Она была одной из настоящих «девушек Гибсона», величественных и эфемерных. Ничто не могло поколебать ее спокойствия. Своими темно-русыми волосами, очками и решительным настроем она во многом походила на папу.

Тильда присела рядом со мной.

– Значит, Скотт уехал? Мне сказала Тутси.

Я отрывала белоснежные лепестки у пахучего, шелковистого цветка жасмина и бросала их себе под босые ноги.

– Зачем они это делают?

– Что, вызываются добровольцами?

– Да. Зачем они вообще воюют? Почему все еще верят, что любое дело можно решить, собрав толпу молодых людей в поле, в лесу или в городе и заставив их стрелять друг в друга? Как будто правота сторон будет зависеть от того, кто захватит это поле, реку, или горсть домов. Какое Джону дело до того, получат немцы кусок Франции или нет? Почему это заботит его больше, чем ты?

Тильда обхватила колени руками и сплела пальцы в замок.

– Мужчины думают иначе. Они верят, что таким образом демонстрируют характер. Они сражаются ради нас.

– Мне-то какая пользы от войны? Или тебе? Ни в Монтгомери, ни в любую другую часть Америки никто не вторгается.

– Война подарила тебе Скотта.

– А теперь забирает его.

– Потерпи, детка. Ты еще совсем юная, не нужно связывать надежды на будущее с одним-единственным человеком.

– Разве он тебе не нравится?

– Нравится, хотя я видела его совсем немного. Хотя по рассказам матушки он похож на маленького мальчика, который бегает повсюду и кричит: «Посмотрите на меня! Посмотрите!»

– Что в этом плохого?

– Я беспокоюсь, да и матушка тоже, что вы с ним измотаете друг друга, – вздохнула Тильда. – Так или иначе, поживем – увидим. Я знаю, общение с ним доставляет тебе большое удовольствие, но все равно может оказаться, что он не твой единственный.

Насколько легче мне было бы, если бы Тильда оказалась права. Насколько проще стала бы моя жизнь…

Глава 5

1 ноября 1920

Дражайшая Зельда!

Пишу тебе с Лонг-Айленда – мы застряли в порту и не можем двигаться дальше, пока мои ребята не оправятся от гриппа. Я и другие офицеры коротаем время за плохими стихами и недурным бурбоном и не снимаем фуражек в надежде усилием воли победить болезнь и отправиться в бой. Милая, милая моя девочка, я скучаю по твоей улыбке, по звуку твоего голоса и по тонкому аромату розовой воды на твоей нежной шее. Забавно, как сильно меня тянуло во Францию до того, как я узнал о существовании этого местечка чуть ниже твоего уха… Теперь я хочу разделаться уже с этой проклятой войной, чтобы вернуться к своему истинному призванию.

Твой томящийся Скотт.

Не желая думать о том, что ждет его во Франции, я отвечала весело. Рассказала, что начала писать маслом по настоянию миссис Дэвис, которая учила меня рисованию в старшей школе Сидни Ланье и верила, что у меня большой потенциал.

Весь первый день мы учились произносить термины – нашему южному языку непросто даются слова «гризайль» и «кьяроскуро».

Я поделилась историей о том, как накануне вечером выпила два напитка покрепче на званом вечере в отеле «Эксчендж» и в результате влезла на стол, чтобы продемонстрировать публике движения разнузданного негритянского танца под названием «Черная корма» – одной из наставниц пришлось стаскивать меня силой.

Эта милая пожилая дама со всей обстоятельностью растолковала мне, что это скандальный танец, а я не менее серьезно объяснила ей, что она не дает мне выполнить обещание. Родной мой, думаешь, мне удалось бы добиться успехов в чем-то, кроме развлечений? Неуверена, что это мое желание. Хотя, конечно, больше всего мне хочется развлекать тебя. Поэтому я, как обычно, записываю свои пустяковые истории в дневник, чтобы тебе было что почитать, когда вернешься.

Прошло три недели со дня его отъезда. Однажды, это было в понедельник, я обнаружила папу в окружении мамы, всех троих моих сестер и Майнора, мужа Марджори. Перед собой на вытянутых руках, словно трофей, папа держал газету. Я протолкнулась поближе к Тильде, чтобы взглянуть.

– Что происходит?

– Все закончилось! – Тильда бросилась мне на шею. – Гансы сдались!

Папа постучал по газете костяшками пальцев и повернул ее, чтобы мне было видно. В газете «Экстра» заголовок гласил: «МИР! Сражения окончены! Подписано соглашение о прекращении огня».

– Сегодня утром, по парижскому времени, – сказал он. – Мы победили!

– Тони, и Джон, и Ньюман возвращаются домой! – подхватила Тильда.

«И Скотт», – подумала я.

На меня накатила волна облегчения. Ему не придется плыть через Атлантику, чтобы встретиться лицом к лицу с жестоким врагом, его никогда не будут перевязывать бинтами, которые скатывала я и многие другие, он не будет вязнуть в грязи окопов, под угрозой ранений, инфекций, паразитов, смерти, пока я в полузабвении жду окончания войны.

«Его домом, – подумала я, – будет Нью-Йорк, город мечты».

Он рассказывал, как до войны его друг по Принстону Банни Уилсон жил на Манхэттене, работал репортером, делил квартиру с еще двумя мужчинами и массой книг, а вокруг суетился и дышал очарованием большой город. Скотт представлял, что будет жить как Банни, а не так, как живут в дремотном южном Монтгомери, где больше всего движений в жаркий полдень создают лопасти вентилятора на потолке.

– Ты не умираешь от радости? – спросила Тутси, обнимая меня.

– Конечно, умираю. Как же иначе?

Скотт ненадолго вернулся в Монтгомери, чтобы помочь свернуть лагерь Шеридан. Мы делали вид, будто нас не волнует, где он станет жить дальше. Большую часть времени обменивались страстными поцелуями в затаенных уголках Клуба или на заднем ряду Театра Империи под звуки какой-нибудь кинокартины. Мы шутили, что весь наш роман развивается под музыкальный аккомпанемент.

– Держу пари, Лиллиан Гиш чувствует то же самое, – говорила я.

В начале февраля в сырой серый день, когда облака неслись по небу, а ветер пронизывал до костей, мы вышли на прогулку, просто чтобы побыть наедине. На углу улиц Сейр и Милдред он взял меня за обе руки.

– Ты бы хотела приехать ко мне? В Нью-Йорке ненамного холоднее, чем здесь сегодня.

Я потрясенно уставилась на Скотта. Его лицо заливал румянец, в глазах сияла надежда.

– Это настоящее предложение?

– Я могу повторить это при свечах за ужином, если так будет официальней, но да, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. – Он опустился на колено. – Выходи за меня, Зельда. Мы будем строить свою жизнь прямо на ходу. Что скажешь?

Я оглянулась, обводя взглядом квартал, знакомые дома, табличку с именем Сейров, тротуары и фонари, деревья. Здесь я играла в салочки, каталась на велосипеде, на роликовых коньках, выдувала мыльные пузыри, а позднее прогуливалась с ребятами, которые, как и тот, что стоял передо мной, хотели сделать меня своей невестой. Я любила Скотта со всем пылом восемнадцатилетней девушки, но любила ли я его достаточно, чтобы навсегда покинуть родной дом?

Он заметил нерешительность на моем лице и поднялся с колен.

– Тебе не нужно отвечать прямо сейчас. Обдумай все хорошенько. Я буду твоим, Зельда, если ты этого хочешь.

Ночью, закрыв глаза, я увидела, что стою на перепутье… Я за городом, в деревне. Воздух неподвижен, все вокруг замерло, и я жду, когда судьба проявит себя, подтолкнув меня в том или ином направлении.

Я смотрю на длинную грунтовую дорогу, я понимаю, что если отпущу Скотта, несомненно окажусь замужем за милым порядочным пареньком из хорошей семьи, прочно укоренившейся на Юге. Я буду все той же девочкой, только вечера, в которых принимаю участие, переместятся из Клуба и отеля «Эксчендж» в гостиные и салоны.

Скажем, у моего мужа будет своя хлопковая плантация, он будет играть в гольф, охотиться и пить отличный бурбон с друзьями, у моих детей будут цветные няни, которые будут присматривать за малышами, пока я хожу по званым ужинам с подругами и планирую такие же общественно-культурные мероприятия, в которых сама участвовала все эти годы. Я знаю эту жизнь, ясно вижу ее, люблю ее так, как люблю свою семью, понимаю ее и на самом деле совсем не хочу менять.

Глядя на дорогу в противоположном направлении, я вижу жизнь, которую мне предлагает Скотт, – он обрисовал ее в конце нашей прогулки. Она даже более непредсказуема, чем погода в Алабаме по весне.

Для начала он отправится в Нью-Йорк, где найдет какую-нибудь работу в литературном бизнесе, которая сможет прокормить нас обоих, и тогда пошлет за мной. Подыщет нам свой уголок – квартиру, маленькую и старую, но уютную. Как-нибудь – он говорит, что с моей помощью, – издаст свой роман и займет положенное место в ряду лучших писателей современности. Мы будем вращаться в кругах литераторов и его друзей по Принстону, которых, в этом он не сомневается, я сочту восхитительными. Рано или поздно мы заведем детей. А до тех пор сможем упиваться развлечениями, которые оба обожаем: музыкой и танцами, пьесами и водевилями. Это будет приключением – слово, которое всегда манило нас обоих.

Я могла с легкостью выбрать любой из путей. Но только по одному из них я пойду вместе с уникальным парнем, чье присутствие озаряло всю комнату и меня, а это о чем-то да говорит. Вопрос только в том, сможет ли он воплотить свои планы в жизнь. В какую сторону подует ветер?

В восемнадцать я была нетерпелива и решила: не стоит ждать ветра. Около трех часов ночи я, крадучись, спустилась по лестнице и позвонила в казарму Скотта.

– Ты ведь сделаешь все для того, чтобы оно того стоило, да? – спросила я, когда он снял трубку.

– И даже больше.

* * *

– Ты только посмотри, – произнесла Сара Хаардт, когда я зашла в дом ее родителей на чай в чудесный, благоухающий майский полдень. – Краше некуда. Ты похожа на Венеру Боттичелли.

Сара, с ее врожденным пороком сердца и извечной худобой, сейчас выглядела даже стройнее, чем когда я видела ее в последний раз, и была все такой же бледной.

– А ты Мона Лиза, – отозвалась я. – Представляешь, какой фурор мы произведем, если выйдем в люди вместе?

– Не могу представить, чтобы тебе и в одиночку не хватало внимания.

Это правда. Хотя Скотт прислал мне бриллиантовое кольцо своей матери, которое я носила с гордостью и удовольствием, моя общественная жизнь практически не изменилась. Местные ребята, вернувшиеся из Франции, все, за исключением нескольких десятков, которые не вернутся уже никогда, похоже, не тревожились, что вскоре я уже не смогу уделить им внимание. Главное, что сейчас я все еще могла станцевать хороший тустеп, рассказать хороший анекдот и залезть иногда на стул или на стол, чтобы показать, как прекрасно пляшет бахрома на воротнике моего платья в такт моим движениям.

Кроме того, мы со Второй Сарой вызвались помогать миссис Маккинни в планировании свадеб. А еще у меня были мои занятия по живописи, где я уже в третий раз пыталась запечатлеть на холсте идеальный цветок кизила. Еще был теннис. А еще теперь, когда поле для гольфа покрылось зеленью, я упорно отрабатывала удар, чтобы попытаться выиграть любительский трофей в турнире в следующем месяце.

Я прошла вслед за Сарой в гостиную Хаардтов. Горничная расставляла фарфоровый чайный сервиз на столике, у которого стояли два стула, обитых ситцем в цветочек. За французским окном на ветке магнолии жались друг к другу три пушистых вихрастых птенца кардинала. Сквозь окно доносился их щебет.

– Что слышно от Скотта? – спросила Сара. – Никто не может поверить, что ты и впрямь позволила мужчине заарканить себя – и увезти в Нью-Йорк! Что говорят родители?

– О, у них чуть припадок не случился, когда я объявила о наших планах. Но я сказала им; «Я обожаю Скотта. Он такой один. Я нашла моего принца». Папочка только глаза закатил, как ты понимаешь. Но Скотт чудесный, вот и весь разговор, – вздохнула я. – Конечно, прежде чем забрать меня, ему придется пройти испытания. Преодолеть трудности. Убить драконов. Тогда он сможет вернуться за мной, увенчанный лавром.

– Ты читаешь Теннисона, да?

– Разве Ланцелот не прекрасен? – откликнулась я и, откинувшись на спинку стула, положила ноги на стол. – Раньше я думала, что никогда не захочу уехать отсюда, даже ради такого потрясающего парня, как Скотт, но теперь Элеанор живет у сестры в Канаде, а ты в Балтиморе большую часть времени, а мои братья и сестры все разъехались – ну, кроме Марджори, – и, даже не знаю… столько всего происходит, но при этом ничего не происходит!

Сара кивнула.

– В последнее время я прослушала столько потрясающе интересных лекций! Ты слышала о новой дисциплине – сексологии?

– Не произноси это слово при своей маме.

– Она сама была на одной из лекций! Я так ею гордилась. – Сара налила нам чаю. – Сексология изучает власть женщины в интимных отношениях и учит осознавать наши уникальные психологические особенности, чтобы не стыдиться собственных желаний. Знаешь, мы живем в историческую эпоху. Женщины получат право голосовать, когда Конгресс возобновит заседания и закончит ратификацию.

– Звучит как ведьминское заклинание. Ратификация – такое может и в крысу превратить.

– Оно превратит нас в полноправных людей. – Сара шлепнула меня по руке. – Женщины смогут выбрать нашего следующего президента.

– Пока что я выбрала себе мужа – если только он закончит с обещаниями и подкрепит слово делом. Скотт уже продал этой весной один рассказ в какой-то глянцевый журнал под названием «Сливки общества», а потом потратил все заработанные тридцать долларов на веер из перьев для меня и фланелевые брюки для себя. Но он не может найти работу по душе – пишет рекламные тексты по девяносто долларов в месяц и живет в какой-то удручающей квартире возле… как он сказал? Гарлема? Какое-то место вроде бы в городе, но не совсем. Ненавидит свою работу, но без конца твердит: «Скоро». Скажу по секрету… чем больше он это говорит, тем меньше я ему верю. Скоро – это когда? Не через несколько дней, или недель, или даже месяцев. Это просто звук, а не единица измерения. – Я наклонилась к Саре. – Как думаешь, с моей стороны глупо – выйти за него замуж? Скажи честно. Я доверяю твоему мнению.

– Он любит тебя? Искренне любит, видит в тебе особого человека, а не идеализированный женский образ?

– Да, но…

– Но что?

– Если он не добьется успеха, это его сломает. У меня будет сломанный муж в бедной квартире. Я, конечно, романтик, но уверена: любовь побеждает не все. К тому же он уже целых две недели мне не писал. У него своя, другая жизнь. Другие друзья.

– Как и у тебя, если посмотреть на это его глазами, – покачала головой Сара. – Дай ему еще немного времени. Если он видит тебя так, как ты говоришь, он редкий человек, Зельда. Даже сейчас, на пороге новой эпохи, большинство мужчин знакомятся с женщинами исключительно ради их вагины.

– Ох, Сара Хаардт, – с восхищением протянула я. – Граучер серьезно обогатил твой словарный запас.

– Ты хотя бы когда-нибудь бываешь серьезной?

– Ты же меня всю жизнь знаешь.

– Верно.

Она рассмеялась.

– Большинство женщин слышат то, что я говорю, и я не только об этом слове, и хотят заткнуть уши. «А как же романтика? – спрашивают они. – А как же любовь?» У нас может быть романтика, любовь, секс, уважение, самоуважение и полноценная работа в интересной нам области, если мы захотим. Материнство необязательно должно занимать всю нашу жизнь – оно может быть всего лишь частью жизни женщины, как отцовство у мужчин.

– Ты правда так думаешь?

– Да, если у нас будет простой и законный способ избежать беременности – помимо очевидного, конечно. И он появится благодаря таким женщинам, как Маргарет Сэнгер.

«И таким женщинам, как Сара, которая развернула в Монтгомери кампанию за права женщин», – подумала я.

– Ты потрясающая, Сара Хаардт. Мне обязательно нужно хотя бы попытаться быть такой, как ты.

– Чего же в этом интересного?

– В этом-то и загвоздка.

В конце мая я заболела бронхитом, и жестокий кашель не давал мне даже выйти из дома. В ожидании, пока отступят кашель и жар и пока Скотт напишет об обещанной ему работе в газете, я читала. Начала с «Размышлений» Марка Аврелия, которые мне дал папочка. «Хорошая пища для мыслей, – сказал он, – пока ты пережидаешь болезнь. Быть может, она откроет тебе глаза на будущее».

Для такой цели эта книга не подходила – она сплошь состояла из стоических банальностей. Их все слышали, но на них ни один живой человек не стал бы ориентироваться. «Не поступай так, будто тебе жить еще десять тысяч лет. Смерть довлеет над тобой. Пока ты жив, пока это в твоих силах, поступай правильно». Этот парень мог убить любое веселье. Папочка явно именно этого и добивался.

Настоящим открытием для меня стал «Мед Плешера» Комптона Маккензи. Главный герой, Гай Хэзелвуд, напоминал поэта-романтика, кем считал себя Скотт, невеста Гая Паулина Грей была страстной женщиной, она напоминала Скотту меня. Эти персонажи были старше нас, и их обстоятельства отличались от наших, и все же, читая эту историю, я чувствовала, что живу точно такой же жизнью. Это было удивительно.

В этой книге, в главе под названием «Другое лето», мне бросилась в глаза одна строчка. Она захватила мои мысли и не оставляла меня. Друг Гая сказал о нем Паулине: «Он такой необычайный, блистательный человек! Ужасно, если в итоге он позволит себе превратиться в ничто».

Этот друг обращался прямо ко мне.

Работа в газете, куда пробовал устроиться Скотт, – можно ли считать, что это «ничто»? Скотт не хотел в это верить. Он считал такую работу способом обеспечить нам достойную жизнь в Нью-Йорке. Но это лишь капля в море. Он слишком полагался на то, что если он найдет новую работу, то сможет воплотить в жизнь остальные части своего плана. Новая работа, новая жена, время для творчества, деньги на театр и вечеринки, отличная книга, литературное призвание – видит Бог, он умрет, но добьется этого всего.

Невыполнимый план.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю