Текст книги "Пища богов"

Автор книги: Теренс Маккенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

До этого момента я пользовался терминами “стиль партнерства” и “стиль владычества” без объяснений. Этими полезными терминами я обязан Риане Эйслер и весьма серьезному пересмотру истории в ее книге “Кубок и клинок”. / Riane Eisler, The Chalice and the Blade (San Francisco: Harper amp; Row, 1987)/ Эйслер развивает концепцию, согласно которой “партнерские” модели общества предшествовали “владыческим” формам социальной организации, а впоследствии конкурировали с ними и были ими сокрушены. Культуры владычества иерархичны, патерналистичны, материалистичны, отличаются господствующим положением мужского пола. Эйслер полагает, что напряженность между организациями, основанными на партнерстве и организациями, основанными на владычестве, а также крайний экстремизм модели владычества ответственны за наше отчуждение от природы, от самих себя и друг от друга.

Эйслер дает блестящий анализ того, как на древнем Ближнем Востоке возникла человеческая культура и переходит к описанию политических дебатов о феминизации культуры и необходимости преодоления шаблонов мужского доминирования при создании культуры жизнеспособной. Ее анализ “половой” политики выводит уровень дебатов за пределы крикливого восхваления или порицания древнего “матриархата” или “патриархата”. В книге “Кубок и клинок” вводятся понятия “общества партнерства” и “общества владычества”, и на основании свидетельств памятников археологии показывается, что на огромных пространствах и в течение многих веков партнерские общества древнего Ближнего Востока обходились без войн и переворотов. Войны и патриархат пришли с появлением ценностей владычества.

НАСЛЕДИЕ ВЛАДЫЧЕСТВА

Наша культура, отравляющая себя ядовитыми побочными продуктами индустрии и эгоцентристской идеологией, является несчастным наследником позиции, свойственной владычеству, согласно которой изменения сознания путем потребления тех или иных растений или веществ почему-то ошибочно, онанистично и антисоциально. Я же докажу, что подавление шаманского гнозиса с его опорой на экстатическое растворение “эго” и настаиванием на таком растворении лишило нас смысла жизни и сделало врагами планеты, самих себя и своих внуков. Мы убиваем нашу планету ради того, чтобы сохранить в неприкосновенности упорные претензии, присущие культурному стилю владычества “эго”.

Время перемениться.

I. РАЙ

1. ШАМАНИЗМ: СТАНОВЛЕНИЕ МЕСТА ДЕЙСТВИЯ

Раонги тихо сидел в угасающем свете огня. Он чувствовал, как тело изгибается глубоко внутри, напоминая своими изгибами картину глотания у угря. Когда мысль эта у него оформилась, в затемненном пространстве за закрытыми веками послушно возникла голова угря, но великоватая и омытая голубоватым светом.

 
О Мать-дух первого водопада…
Праматерь первых рек…
Покажись, покажись.
 

В ответ на эти голоса затемненное пространство за медленно вращающимся образом угря наполнилось искрами; волны света вздымались все выше и выше в сопровождении какого-то нарастающего рева.

“Это – первая мариа”. - Этот голос принадлежит Манги – старшей шаманке селения Ярокамена. – “Она сильна. Так сильна”.

Манги безмолвствует, пока видения исчезают над ними. Они на краю Вентури – мира реального, голубой зоны. Шум падающего дождя снаружи неузнаваем. Шелест сухой листвы смешивается со звуком далеких колоколов. Звон их кажется больше похожим на свет, чем на звук.

* * *

До сравнительно недавних пор практика Манги и ее уединенного амазонского племени была повсюду типичной религиозной практикой. Лишь в последние несколько тысячелетий теология и ритуал перешли к более сложным, но не всегда более полезным формам.

ШАМАНИЗМ И ОБЫЧНАЯ РЕЛИГИЯ

Перед прибытием в начале 1970-х годов в верховья Амазонки я провел несколько лет в странах Азии. Азия – это место, где песчаный ландшафт устлан разбитой скорлупой брошенных религиозных онтологии и словно выскобленными песком панцирями скарабеев. Я объездил Индию в поисках чудесного. Посетил ее храмы и ашрамы, джунгли и горные пристанища. Но йоги – пожизненного призвания, мании немногих наставляемых и аскетов – оказалось недостаточно для того, чтобы повести меня к тем внутренним ландшафтам, которые я искал.

В Индии я узнал, что религия – во все времена и повсюду, где светлое пламя духа иссякло, – не более, чем суета. Религия в Индии взирает утомленными, как мир, очами, которым знакомы четыре тысячелетия жречества. Современная индуистская Индия была для меня и антитезой, и надлежащей прелюдией к почти архаичному шаманизму, который я обнаружил в низовьях Рио-Путумайо, в Колумбии, когда прибыл туда изучать использование шаманами галлюциногенных растений.

Шаманизм – это практика верхнепалеолитической традиции целительства, прорицания и театрализованного представления, основанная на натуральной магии и появившаяся 10-50 тысяч лет назад. Мирча Элиаде – автор книги “Шаманизм: архаичные техники экстаза” и крупнейший специалист по шаманизму в аспекте сравнительного религиоведения – показал, что шаманизм во все времена и повсеместно сохранял удивительную внутреннюю взаимосвязь практики и веры. Определенные технические приемы и результаты остаются одними и теми же у всех шаманов, будь то живущий в Арктике инуит или витото с верховьев Амазонки. Важнейшим из этих инвариантов является экстаз – момент, который мы с братом отметили в нашей книге “Невидимый ландшафт”.

Экстатическую часть посвящения шамана анализировать труднее, так как она зависит от определенной восприимчивости к состояниям транса и экстаза со стороны новичка; он может быть угрюмым, слабым и болезненным, предрасположенным к уединению, у него могут быть и припадки эпилепсии, кататонии или какие-то иные отклонения психики, (хотя далеко не всегда, как это утверждали некоторые авторы, писавшие на данную тему). /См. Mircea Eliade, Shamanism: Archaic Techniques of Ecstasy (New York: Pantheon: 1964). pp. 23ff/ В любом случае его психологическая предрасположенность к экстазу составляет лишь отправной пункт для его инициации: новичок после той или иной психосоматической болезни или психических отклонений, какие могут быть более или менее интенсивными, начнет наконец проходить через болезнь и трансы инициации: он будет целыми днями лежать как мертвый или находиться в глубоком трансе. В течение этого времени к нему во снах будут являться его духи-помощники, и он сможет получать от них инструкции. Во время этого продолжительного транса новичок неизменно переживает момент мистической смерти и воскресения. Он может видеть себя развоплощенным до состояния скелета, а затем одетым новой плотью или же сваренным в котле, пожираемым духами, а затем снова ставшим целым и невредимым. Он может также воображать, что духи оперируют его, удаляют его органы и замещают их “магическими камнями”, а затем зашивают.

Элиаде показывает, что, хотя конкретные детали могут быть различными в разных культурах и у разных индивидов, общая структура шаманизма ясна: шаман-неофит проходит символическую смерть и воскресение, что понимается как коренное преображение в сверхчеловеческое состояние. С этого времени шаман имеет доступ к сверхчеловеческому плану, он – мастер экстаза, он может по собственной воле путешествовать в сфере духа, а самое важное, как мы отмечали в книге “Невидимый ландшафт”, - лечить и прорицать.

Короче говоря, шаман преображается из профанического состояния бытия в священное. Он не только повлиял на собственное лечение этой мистической трансмутацией, он облечен теперь властью священного, а следовательно, может лечить и других. Так что отныне важно помнить, что шаман этот гораздо больше, чем просто больной или сумасшедший, он больной, исцеливший себя, он излечился и должен шаманить, чтобы оставаться излеченным. / Dennis McKenna and Terence McKenna, The Invisible Landscape (New York: Seabury Press. 1975), p.9/

Следует отметить, что Элиаде использовал слово “профанический” умышленно, с намерением создать явный разрыв между понятием профанического мира обычного опыта и миром священным, который “совсем Иной”. /Eliade (1959). p. 9/

ТЕХНИКИ ЭКСТАЗА

Для достижения экстаза не все шаманы используют опьяняющие растения, но вся шаманская практика ставит своей целью вызывание экстаза. Битье в барабан, манипулирование дыханием, всяческие суровые испытания, голодание, театрализованные иллюзии, половое воздержание – все это освященные временем методы вхождения в транс, необходимый для работы шамана. Но ни один из этих методов не является столь же эффективным, древним и всесокрушающим, как использование растений, содержащих химические соединения, вызывающие видения.

Данная практика использования визионерских опьяняющих растений может показаться некоторым людям Запада чуждой или неожиданной. Наше общество рассматривает психоактивные снадобья как нечто фривольное или опасное, в лучшем случае предназначенное для лечения серьезных душевных болезней, когда недоступен никакой иной действенный метод. Мы сохраняем представление о целителе как о медике-профессионале, умеющем лечить благодаря владению специальными знаниями. Но эти специальные знания современного врача – знания клинические, далекие от драматической ситуации конкретного человека.

Иное дело шаманизм. Здесь, если и применяются какие-то психоактивные средства, то их принимает шаман, а не пациент. Мотивация также совершенно иная. Растения, используемые шаманом, не предназначены для стимулирования иммунной системы или какой-либо иной системы защиты тела от болезней. Эти растения, скорее, позволяют целителю войти в некую незримую сферу, в которой причинность мира обычного сменяется принципом натуральной магии. В этой сфере язык, идеи и смысл имеют большее влияние, чем причина и следствие. Симпатии, резонансы, намерения и личная воля лингвистически преумножаются поэтической риторикой, пробуждается воображение, и иногда формы его зримо осязаемы. В пределах магической установки шамана обычные связи мира и то, что мы называем естественными законами, утрачивают свое значение или не принимаются во внимание.

МИР, СОТВОРЕННЫЙ ЯЗЫКОМ

Доказательства, собранные за тысячелетия шаманского опыта, свидетельствуют о том, что мир действительно в некотором роде сотворен языком. Не совпадая с ожиданиями современной науки, такое радикальное предположение находится в согласии со многими моментами современного лингвистического мышления.

“Лингвистическая революция XX века, – заявляет антрополог Бостонского университета Майсиа Ландау, – состоит в признании того, что язык – это не просто некий механизм для передачи идей о мире, но в первую очередь, определенный инструмент для приведения мира в существование. Реальность не просто “переживается” или “отражается” в языке – она действительно создается языком”./Цит. по: Roger Lewin, In the Age of Mankind (New York: Smithsonian Institution. 1988), р 180/

С точки зрения психоделического шамана мир видится по своей природе скорее чем-то вроде словесного выражения или рассказа, нежели чем-то, имеющим отношение к лептонам и барионам или зарядам и спинам, о которых говорят наши верховные жрецы-физики. Для шамана космос – это рассказ, который становится верным, когда его сказывают и когда он сам себя сказывает. Такая перспектива подразумевает, что человеческое воображение может зацепиться за росток бытия в мире. Свобода, личная ответственность и смиряющее осознавание истинной величины и разумности мира соединяются в этой точке зрения, чтобы сделать ее основанием для подлинной Неоархаичной жизни. Почтение к силам языка и коммуникации и погружение в них являются основой пути шамана.

Вот почему шаман – дальний предок поэта и художника. Наша необходимость почувствовать себя частью мира как бы требует, чтобы мы выражали себя через творческую деятельность. Первичные истоки этой творческой способности скрыты в тайне языка. Экстаз шамана есть акт жертвы, который удостоверяет подлинность как индивидуальной самости, так и того, чему она предается, – тайны бытия. Поскольку наши карты реальности определяются нашими настоящими обстоятельствами, мы склонны к утрате способности осознавать более значительные формы времени и пространства. И лишь с обретением доступа к Трансцендентному Иному можно уловить проблески этих форм времени и пространства и нашу роль в них. Шаманизм стремится к этой высшей точке зрения, которая достигается через подвиг лингвистической доблести. Шаман – это тот, кто достиг видения начала и конца всех вещей, и кто может передать это видение. Для мыслящего рационально это невероятно, но техники шаманизма направлены именно к этой цели, и она является источником их силы. Самой выдающейся среди шаманских техник является техника использования растительных галлюциногенов, хранящих живой растительный гнозис, который, ныне почти забытый, находится в нашем далеком прошлом.

РЕАЛЬНОСТЬ ВЫСШИХ ИЗМЕРЕНИЙ

Вступая в сферу разума растений, шаман некоторым образом получает привилегированный доступ к высшим измерениям опыта. Здравый смысл предполагает, что, хотя языки постоянно развиваются, тот сырой материал, который язык выражает, сравнительно постоянен для всех людей. Тем не менее нам известно также, что в языке хопи нет ни прошедшего, ни будущего времени, нет и соответствующих понятий. Как же тогда хопи могут быть похожи на нас? А у инуитов нет местоимения первого лица. Так как же их мир может быть подобен нашему?

Грамматика языков – их внутренние правила – тщательно изучена. Однако слишком мало внимания было посвящено исследованию того, как язык создает и определяет пределы реальности. Быть может, язык правильнее понимать, считая его магическим, ибо в магии подразумевается, что мир сотворен языком.

Если язык принять за первичные данные познания, то мы здесь, на Западе, введены в досадное заблуждение. Только шаманские подходы способны будут дать нам ответы на вопросы, которые мы считаем наиболее интересными: кто мы такие? откуда мы? к какому уделу движемся? Вопросы эти никогда не были так важны, как сегодня, когда очевидность несостоятельности науки, ее неспособности напитать душу человека ощущается во всем. Ведь у нас не просто временный духовный кризис; если мы не будем достаточно бдительны, он станет смертельным приговором коллективному телу и духу.

Рациональный, механистический, антидуховный уклон нашей собственной культуры сделал для нас невозможным оценить духовную установку шамана. В культурном и языковом плане мы слепы к миру сил и взаимосвязей, отчетливо видимых тому, кто сохранил характерное для Архаичного отношение к природе.

Конечно, когда я 20 лет назад прибыл на Амазонку, я ничего этого не знал. Подобно большинству людей Запада, я считал, что магия – феномен чего-то наивного и примитивного, что наука может дать объяснение всему происходящему в мире. В таком состоянии интеллектуальной наивности я впервые столкнулся с псилоцибиновыми грибами в местечке Сан-Аугустино в Альто-Магдалене (Южная Колумбия). Потом, немного позже, во Флоренсии у меня произошла также встреча и знакомство с визионерским напитком йяге или аяхуаска из лианы вида Banisteriopsis - подпольной легенды 60-х годов. /Ср.: William Burroughs and A. Ginsberg, The Yage Letters (San Francisco: City Light Books, 1963)/

Переживания, которые охватили меня в этих путешествиях, были Преображающими для моей личности и, что еще важнее, они ввели меня в опыт, жизненно важный для восстановления равновесия в нашем обществе и окружающей среде.

Я принял участие в групповом разуме, который порождается в визионерских сеансах аяхуаскеро. Я видел магические стрелы красного света, которые один шаман может послать против другого. Но откровениями большими, чем паранормальные подвиги даровитых магов и духовных целителей, были те внутренние богатства, которые я обнаружил в собственном уме в кульминационные моменты этих переживаний. Я предлагаю свой отчет как свидетель, которым мог стать каждый: если через эти переживания прошел я, то они могут быть частью общего опыта мужчин и женщин везде и всюду.

СЕРДЦЕ ШАМАНИЗМА

Мое шаманское воспитание не было уникальным. Тысячи людей так или иначе приходят к выводу, что психоделические растения и институт шаманов, предполагающий их использование, являются серьезным инструментом исследования внутренних глубин человеческой психики. Психоделические шаманы ныне составляют распространенную по всему миру и разрастающуюся субкультуру исследователей гиперизмерений, причем многие из них – люди весьма образованные. Уже вырисовывается определенная картина, какая-то область просматривается еще смутно, но становится все заметнее, требуя к себе внимания рационального обсуждения и, возможно, угрожая разрушить его. Мы еще можем вспомнить, как жить и как занять свое настоящее место в этом соединяющем узоре – в лишенной швов материи всех вещей.

Понимание того, как достигнуть этой гармонии, скрывается в забытых и попранных культурах тропических лесов и пустынь третьего мира, а также в заповедниках и резервациях, в которые культуры владычества загнали аборигенов. Шаманский гнозис, должно быть, умирает. Он, несомненно, меняется. Но растительные галлюциногены, являющиеся источником старейшей из человеческих религий, остаются прозрачным родником, таким же освежающим, как и всегда. Шаманизм жизнеспособен и реален, потому что в нем происходит индивидуальная встреча с проблемой и чудом, экстазом и экзальтацией, вызываемыми галлюциногенными растениями.

Мои встречи с шаманизмом и галлюциногенами на Амазонке убедили меня в их важной, буквально спасительной роли. А однажды убедившись, я решил просеять разного рода лингвистический, культурный, фармакологический и личный хлам, закрывающий тайну. Я надеялся прояснить сущность шаманизма, проследить явление божества до его обители. Мне хотелось заглянуть под покровы его головокружительного танца. Мне, космическому соглядатаю, мечталось о встрече с красотой обнаженной.

Какой-нибудь циник, приверженец культуры владычества мог бы удовлетвориться тем, что отклонил бы это как иллюзию романтической юности. Вся ирония в том, что когда-то и я был таким же циником. Я считал эти поиски глупостью. Я знал, в чем суть. “Иное? Обнаженная красота платоническая? Ты, должно быть, сам себя обманываешь!”

И должен признать, что на моем пути было немало сумасбродств. “Мы должны стать Божьими дурачками”, – убеждал меня как-то один знакомый энтузиаст дзен, подразумевая под этим “найти дорогу”. Искать и находить было методом, который “работал” в моем прошлом. Я знал, что шаманская практика, основанная на использовании галлюциногенных растений, еще жива на Амазонке, и решил проверить свою интуицию относительно того, что за этим лежит великая неоткрытая тайна.

* * *

Реальность превзошла ожидания. Покрытое струпьями лицо старухи-прокаженной стало еще отвратительнее, когда огонь, за которым она следила, вдруг ярко вспыхнул, после того как она добавила дров. В полумраке за нею я видел проводника, который доставил меня в это безымянное место на Рио-Кумала. Там, в баре городка на реке, случайная встреча с лодочником, согласившимся взять меня повидать работающую с аяхуаской ведьму-чудодейку из местной легенды, казалась мне замечательным шансом. Теперь же через три дня пути по реке и еще полдня скитаний по раскисшим тропам, на каждом шагу грозящим просто-напросто снять с тебя обувь, моей уверенности поубавилось.

В этот момент первоначальная цель моих поисков – настоящая аяхуаска из лесных глубин, по слухам, резко отличающаяся от пойла шарлатанов с рыночной площади, – едва ли сохраняла для меня какой бы то ни было интерес.

“Томе, кабальеро!” - усмехнулась старуха, предлагая мне полную чашку черной вязкой жидкости. Поверхность ее отливала блеском моторного масла.

“Должно быть, она вжилась в эту роль”, – подумал я, выпивая жидкость. Она была теплой и соленой и имела известковый и одновременно горьковато-сладкий привкус. У нее был вкус крови чего-то старого-престарого. Я старался не думать о том, насколько я теперь зависим от милости этих странных людей. Но на деле смелость моя убывала. Насмешливые взгляды доньи Каталины и проводника мало-помалу застывали, глаза их смахивали на глазки богомола. Волна звуков насекомых, носящихся над рекой, как бы рассекала мрак клинками остроконечного света. Я чувствовал, как немеют губы.

Стараясь не казаться таким уж опьяненным, я направился к своему гамаку и лег. За прикрытыми веками текла река красноватого света. В каком-то сонном ментальном пируэте мне вдруг пришло в голову, что на крышу лачуги садится вертолет, и это было мое последнее впечатление.

Когда я очнулся, мне показалось, будто я несусь на внутреннем витке волны ярко сияющей, прозрачной информации, высотой в несколько сот футов. Веселое оживление сменилось ужасом, когда

я осознал, что волна моя несется к каменистой береговой линии. Все исчезло в шумном хаосе информационной волны, разбившейся о виртуальный берег. Еще какое-то время, и у меня возникло впечатление, что я потерпевший кораблекрушение матрос, выброшенный на незнакомый берег в тропиках. Чувствую, как прижимаю лицо к горячему песку тропиков. Чувствую себя счастливым, оттого что остался жив. Я счастлив, что жив! А может, я жив, для того чтобы быть счастливым? Я разражаюсь смехом.

В этот момент старуха запела. Это была необычная песня – магическая исцеляющая песнь икаро, которая в нашем опьяненном и экстатическом состоянии кажется больше похожей на какую-то тропическую рыбу или на оживший многоцветный шелковый шарф, чем на вокальное исполнение. Песнь эта – зримое выражение силы, раскрывающей и успокаивающей нас.

ШАМАНИЗМ И УТРАЧЕННЫЙ МИР АРХАИЧНОГО

Мирча Элиаде прекрасно определил шаманизм как “архаичные техники экстаза”. Здесь важно использование у Элиаде термина “архаичный”, поскольку он намекает нам на ту роль, которую шаманизм должен играть во всяком подлинном оживлении жизнеспособных Архаичных форм существования, жизни и понимания. Шаман получает доступ в мир, скрытый от тех, кто пребывает в обычной реальности. В этом ином измерении таятся силы и полезные, и вредные. Его правила – не из нашего мира: они больше похожи на те, что действуют в мифах и снах.

Шаманы-целители настаивают на существовании разумного Иного где-то в соседнем измерении. Существование экологии душ, или развоплощенного разума, не является чем-то, что наука может позволить и выяснить, не затрагивая своих предпосылок. В особенности если это Иное когда-то было частью земной экологии, присутствующей, но незримой, неким соучастником планетарных тайн.

Писания Карлоса Кастанеды и его подражателей при содействии средств массовой информации привели к увлечению “шаманским сознанием”, что, хотя и внесло путаницу, но превратило шамана из периферийной фигуры в литературе по культурной антропологии в полноправного члена Неоархаичного общества. Несмотря на то влияние, которое шаманизм оказывает на всеобщее воображение, паранормальные феномены, считаемые им подлинными и верными, никогда не воспринимались современной наукой всерьез, даже когда ученые в редких случаях почтительного отношения призывали психологов и антропологов заняться анализом шаманизма. Эта слепота к миру паранормальному создала интеллектуальное белое пятно в нашем нормальном мировоззрении. Мы совершенно ничего не знаем о магическом мире шамана. И это гораздо более странно, чем мы можем предположить.

Возьмем к примеру шамана, который использует растения, чтобы общаться с невидимым миром, населенным представителями нечеловеческого разума. Казалось бы, это стоит по крайней мере заголовка в бульварной газете. Но те же антропологи сообщают о таких вещах постоянно, и при этом никто и ухом не ведет. Все это оттого, что мы склонны допускать, будто шаман интерпретирует свой опыт опьянения как общение с духами или предками. При этом подразумевается, что вы или я интерпретировали бы тот же опыт иначе, а потому неважно, что какой-то там жалкий, необразованный кампесино считает, что говорил с ангелом.

Позиция эта ксенофобична, но она предлагает хорошую операционную процедуру, поскольку при этом заявляется следующее: “Покажите мне техники вашего экстаза, и я оценю для себя их эффективность”. Я так и сделал. Это мой мандат к теориям и мнениям, которых я придерживался. Поначалу я испугался того, что нашел: мир шаманизма, союзников, изменения формы и магических нападений оказался гораздо более реальным, чем какие бы то ни было научные построения, потому как духов предков и их иной мир можно видеть и ощущать, их можно познавать в необычной реальности.

Нечто глубокое, неожиданное, почти невообразимое ждет нас, если мы обратим свое исследовательское внимание на феномен шаманских растительных галлюциногенов. Люди, не принадлежащие к западной цивилизации, еще во “время сновидений”, до появления письменности поддерживали огонь этой потрясающей тайны. Допустить это и поучиться у них будет актом смирения, что тоже является возрождением Архаичного.

Это не значит, что мы должны застыть от восторга перед достижениями “первобытных” вроде знаменитого дикарского ча-ча-ча. Всякому, кто работал в этой сфере, знакомо нередкое расхождение между нашими ожиданиями относительно того, как должны вести себя “настоящие лесные люди”, и реальностью повседневной жизни племени. Никто еще не понимает ни таинственного внутреннего разума растений, ни смысла той идеи, что природа общается на базисном химическом языке, который бессознателен, но глубинен. Мы еще не понимаем, как галлюциногены преобразуют весть из бессознательного в откровения, зримые сознательным умом. Поскольку люди Архаичного для умножения преимуществ адаптации оттачивали свою интуицию и органы чувств с помощью находящихся под рукой растений, у них было мало времени на философию. Мы еще и по сей день не вполне осознали всего значения существования разума, открытого шаманами в природе.

А тем временем тихо и независимо от истории шаманизм продолжает свой диалог с миром незримым. Наследие шаманизма может действовать как уравновешивающая сила с тем, чтобы снова обратить наше сознание на общую судьбу биосферы. Шаманы верят в то, что у человечества есть союзники. Есть силы, дружески относящиеся к нашей борьбе за то, чтобы родиться как виду разумному. Но они тихи и робки. Их надо искать не в прибытии чужих звездных флотилий в небо Земли, а рядом, в уединении дикой природы, среди водопадов и, конечно же, на лугах и пастбищах, так редко теперь расстилающихся под нашими ногами.