Текст книги "Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков"

Автор книги: Теодор Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Дабы читатель получил более точное представление о работе Короткова в Берлине, следует рассказать еще об одном разведчике, действовавшем там в начале тридцатых годов – Гайке Овакимяне (псевдоним «Геннадий»). Можно сказать, что этот человек в какой-то степени представлял новую поросль советских разведчиков с высшим техническим образованием. Причем свой диплом он получил не в сомнительном заочном заводе-втузе года за два без отрыва от производства, а в престижнейшем и по сей день Московском высшем техническом университете имени Баумана, там же закончил и аспирантуру. К своим тридцати с небольшим годам Овакимян успел поработать на производстве, а также пройти стажировку на промышленных предприятиях Италии и Германии. Он свободно владел немецким, итальянским и английским языками. Впоследствии еще два года учился в адъюнктуре Военно-химической академии РККА и в аспирантуре Нью-Йоркского химического института. Отдавая основное свое время работе в разведке, он сумел стать доктором химических наук, коих тогда в стране были считанные единицы[22]22
  С 1933 по 1941 год Г. Овакимян под прикрытием должности инженера знаменитого общества «Амторг» работал в Нью-Йорке. Главная линия его деятельности была именно научно-техническая разведка. Но не только. Овакимян поддерживал связь с крупнейшим создателем и руководителем агентурной сети советской разведки в США Яковом Голосом («Звук»). Овакимяну принадлежит важная роль в получении атомных секретов США и Великобритании, следовательно, в создании ядерного оружия в СССР. Впоследствии генерал-майор Г. Овакимян занимал руководящие должности во внешней разведке, вплоть до заместителя начальника.


[Закрыть].

По мнению автора, Гайка Овакимяна можно без натяжек назвать одним из основателей принципиально нового направления в деятельности советской разведки, значение которого с каждым годом возрастало и возрастает, а именно – НТР, то есть научно-технической разведки.

В Германии, издавна славящейся своей развитой химической, электротехнической, машиностроительной, авиационной промышленностью, а также высоким уровнем инженерно-конструкторских и технологических разработок, сам Бог, как говорится, велел Овакимяну заниматься в первую очередь именно научно-технической разведкой. К слову сказать, вовсе не обязательно с целью хищения каких-то секретов, но и для ориентирования отечественных специалистов разных отраслей, в первую очередь обороны; в разного рода технических новинках, создаваемых или разрабатываемых немцами. Это имело еще и то значение, что в силу всем известных сегодня причин советские ученые и инженеры тогда были лишены возможности поддерживать нормальные профессиональные связи со своими зарубежными коллегами.

Овакимяну также неоднократно приходилось оказывать квалифицированную помощь – информацией, советами, рекомендациями приезжающим в Германию советским техническим специалистам и работникам внешнеторговых ведомств.

Еще до прихода Гитлера к власти Овакимян завязал обширные связи и знакомства в кругах научной и технической интеллигенции Германии, в которых тогда были широко распространены симпатии к Советскому Союзу и социалистическим идеям.

Не приходится удивляться, что в такой благодатной среде Овакимян привлек к сотрудничеству с советской разведкой на идейной основе многих надежных источников информации, в том числе и военного характера.

Худощавый, стройный Ганс-Генрих Куммеров был внешне абсолютной противоположностью низенькому, коренастому, со склонностью к чисто восточной полноте Овакимяну, что не помешало им быстро найти общий язык. По окончании средней школы Ганс-Генрих вначале изучал в Берлинском университете историю музыки и философию и только после этого поступил в Высшую техническую школу в берлинском районе Шарлоттенбург, где и получил диплом инженера. Еще через два года, в двадцать шесть лет, он уже был доктором наук.

В течение пяти лет Куммеров работал в Ораниенбурге под Берлином на заводе акционерного общества «Газглюлихт-Ауэр-гезельшафт». Предприятие выполняло и военные заказы. Ему неоднократно предлагали выгодные контракты французские и японские фирмы, но Куммеров решил поехать в СССР и даже посетил советское полпредство, чтобы навести справки о порядке получения визы и условиях работы.

Тогда-то Куммеров и познакомился с Овакимяном, который сразу оценил потенциальные возможности талантливого инженера и сообщил о нем в Москву. В переписке резидентуры с Центром Куммерову был присвоен оперативный псевдоним «Фильтр». Однако формальное привлечение Куммерова к сотрудничеству затянулось на два года. Дело в том, что в октябре 1933 года политическая полиция произвела у Ганса-Генриха обыск, правда, ничего компрометирующего не нашла. Работавший в политической полиции наш агент «Брайтенбах» по заданию Центра выяснил, что причиной обыска явилось всего лишь давнее намерение Куммерова поехать на работу в СССР, о чем он в свое время сам рассказал сослуживцам, не видя в том ничего особенного. Так оно и было до января 1933 года, но теперь этот факт уже вызывал подозрение. Полицейское расследование, однако, не нашло в поведении Куммерова ничего плохого. В 1932 году истекал срок его контракта с фирмой «Ауэр» и, как рассудили дознаватели, инженер Куммеров вправе был побеспокоиться о своей дальнейшей работе.

На этом, к счастью, все и закончилось. Тогда…

В дальнейшем Куммеров работал в конструкторском бюро фирмы «Леверадио АГ», располагавшейся в берлинском районе Штеглиц, на Тельтоканале, 1–4. Кроме того, он сотрудничал в Имперском биологическом бюро сельского хозяйства в берлинском районе Далем.

Спустя некоторое время Центр повторил проверку – все через того же «Брайтенбаха». Тот доложил в Москву: «Куммеров известен полиции и контрразведке только своими изобретениями. Против него ничего нет». Затем Куммеров два года был ассистентом в Институте физической химии и электрохимии.

Теперь Центр счел возможным возобновить связь с «Фильтром». На первой же встрече с работником резидентуры Куммеров передал ему образец (вернее, основные компоненты) нового, только что запущенного в производство противогаза, принятого на вооружение вермахтом.

«Сколько это стоит?» – спросил советский представитель и чуть не упал в обморок, услышав в ответ астрономическую по тем временам цифру: «Сорок тысяч марок».

Однако тут же выяснилось, что Куммеров назвал ему… стоимость разработки сделанного им изобретения. Советской же России изобретатель передал свое детище бесплатно. Так же безвозмездно действовал он и в дальнейшем. Мотивация Куммерова была исключительно идейной.

На следующей встрече Куммеров передал оперативному работнику данные о некоторых новых боевых отравляющих веществах, разрабатываемых на предприятиях Германии, в основном в лабораториях концерна «ИГ Фарбен», а также средствах защиты от них.

Уже после разгрома фашистской Германии в каторжной тюрьме Плетцензее были найдены записки Куммерова, датированные 24 января 1943 года. В них он, в частности, писал: «Выражение «шпион» и «шпионаж» в их обычном смысле не отражает моего поведения… Речь шла о том, чтобы способствовать ее [то есть России] техническому развитию и оснастить в военном отношении для защиты от соседей, откровенно алчно взирающих на эту богатую перспективную страну, население которой составляли замечательные, идеальные по своему мировоззрению люди, но еще слабые в области техники… С этой целью их друзья во всем мире помогали своим русским единомышленникам делом и советом, передавая им все необходимые знания, а особенно сведения о вооружении, которое могло и должно было быть использовано для нападения на Россию, и связанные с подготовкой этого нападения военные тайны…» И далее: «…Друзья России с чистой совестью, следуя своим идеалам, стали пересылать в нее технические тайны военных фирм… Так поступил и я…»

Ганс-Генрих Куммеров считал, как мы видим, и вполне справедливо, эти свои действия абсолютно морально оправданными.

В последнее время в российской печати можно встретить упреки и даже прямые обвинения в адрес многих деятелей западной культуры за то, что они поддерживали своим авторитетом жестокий сталинский режим в СССР, проявляя, в лучшем случае, политическую слепоту. Клянут, в частности, Герберта Уэллса, Лиона Фейхтвангера, Ромена Роллана, Бернарда Шоу, Теодора Драйзера. Основываются сии обвинения на их книгах, статьях, публичных выступлениях. Так-то оно так… Да не совсем так.

Вот что накануне войны тот же Ромен Роллан написал не для печати, а в своем дневнике об СССР: «Там установлен режим абсолютного, бесконтрольного произвола, без тени гарантией самых элементарных свобод… Я подавляю в себе потребность говорить и писать об этом… чтобы бешеные во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как отравленным оружием в самых преступных целях».

И далее: «Я не Сталина защищаю, а СССР – кто бы ни стоял в его главе. Вреднейшая вещь – идолопоклонство по отношению к личностям, будь то И. Сталин, А. Гитлер или Б. Муссолини. Я стою за дело свободных народов, хозяев своей судьбы».

Можно с уверенностью сказать, что так думали и соответственно поступали многие тысячи честных и думающих людей в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки. В Германии, разумеется, тоже.

Ближайшим помощником Куммерова по сотрудничеству с советской разведкой стал его друг Эрхард Томфор, также доктор технических наук в фирме «Леверадио АГ» занимавший должность референта директора, а перед этим заведующего там же отделом в химической лаборатории.

Начав работать в Берлине, Александр Коротков принял на связь от своих предшественников в числе нескольких других ценных агентов Ганса-Генриха Куммерова и Эрхарда Томфора. С «Фильтром» со временем его стали связывать не только деловые отношения, но и глубокая взаимная симпатия, можно сказать – личная дружба.

Организационно научно-техническая разведка в составе ОГПУ оформилась в 1926 году, тогда в ней работали лишь несколько человек. Это неудивительно: специфическое подразделение нуждалось не просто в толковых сотрудниках, но в людях, обладающих высокими, порой даже выдающимися знаниями в различных областях науки и техники, коими страна тогда была не очень богата.

Значение НТР очевидно. Ни одна страна и ее армия не хотят рисковать, чтобы в случае вооруженного конфликта, тем более большой войны, встретиться с новым, более совершенным, нежели ее собственные, скоростным и маневренным истребителем, либо с танком с большей толщиной брони, пушкой более крупного калибра.

НТР в первую очередь и обязана застраховать свои вооруженные силы от подобных сюрпризов. А во вторую – помочь собственным изобретателям и конструкторам в области оборонной техники преодолеть отставание в каком-то виде вооружения, а желательно – получить превосходство над возможным противником.

У информации, собранной по линии НТР, имеется определенное преимущество перед информацией политической. Последняя обладает способностью быстро устаревать и потому терять свое значение. Скажем, сообщение о секретных переговорах между двумя державами должно быть использовано с максимальной эффективностью в короткий срок до того, как переговоры завершатся подписанием соответствующего договора. Информация НТР не теряет своей актуальности десятилетия. К примеру, те же атомные секреты. Более того, в отличие от политической, информация НТР может быть даже точно выражена в денежном эквиваленте: миллионах долларов, фунтов стерлингов, франков, наконец, просто в золоте.

Свои задачи НТР выполняет различными методами[23]23
  Хотя бы в сноске следует сказать, что НТР способствовала нашим внешнеторговым организациям и при совершении вполне легальных сделок с западными фирмами: помогала подобрать надежных и перспективных партнеров, предостерегала от сомнительных дельцах, устанавливала иногда через свою агентуру «последнюю цену» и прочие полезные сведения. Это тоже экономило стране большие деньги.


[Закрыть]. Иногда достаточно бывает выяснить лишь идею, замысел новой военно-технической разработки, а уж все остальное додумают собственные ученые. Иногда можно достать чертежи, техническое описание, тактико-технические данные, инструкции. Порой – и такие случаи известны – удается раздобыть даже образец нового вида снаряда, оружия, отравляющего вещества, прибора.

Внешняя разведка широко использовала многочисленные общества дружбы с СССР, возникшие в разных странах мира, тем более что в их составе были представлены ученые, конструкторы, инженеры. Разумеется, многие из этих лиц, принадлежащие к элите технической интеллигенции, были идеалистами, о подлинной жизни в СССР понятие у них было самое смутное. Кое-кто из них впоследствии испытал горькое разочарование. Но именно впоследствии, а пока они видели в Советском Союзе не только и не столько даже будущее человечества, сколько реальную силу, способную остановить поступь фашизма. В этом последнем они были правы, и в этом – прощение потомков за былые заблуждения.

Целые отрасли советской промышленности в годы первых пятилеток создавались при участии развитых капиталистических стран. Сегодня мало кто знает, а кто знает, тот из «патриотических побуждений» предпочитает помалкивать, что, к примеру, Горьковский автогигант был куплен в Америке у бывшего рабочего, изобретателя-самоучки Генри Форда. Такого же происхождения были современные (для тех лет) авиационные моторы, без которых немыслимо было бы воплощение в реальность замыслов одного из крупнейших авиаконструкторов ХХ века Андрея Туполева. Даже такую ерунду, как мороженое «эскимо» и кукурузные хлопья вывез из Америки нарком Анастас Микоян самолично.

Меж тем на Западе купить за золото, нефть, пшеницу, сокровища Эрмитажа можно было далеко не все. Кое-что нам не собирались продавать ни за какие деньги – из политических соображений, кое-что было просто не по карману. Ну а еще «кое-что», связанное с новейшим вооружением, на Западе держали в глубочайшем секрете. Это – нормально.

И тогда вставал сакраментальный вопрос: «Как быть?»

Добывать специфическими средствами научно-технической разведки. Ради укрепления обороноспособности Отечества, а порой – и тут вполне уместны самые патетические слова – сохранения мира во всем мире.

Но вернемся к Александру Короткову. Плодотворное сотрудничество с Куммеровым продолжалось. Так, от Томофора Куммеров получил и передал советской разведке данные о работе немецких специалистов по созданию того прибора, который впоследствии получил название радиолокатора, или радара, а также акустической торпеды и специальных радиостанций для установки на танках. От других своих источников Куммеров узнал о разработке технологии по производству синтетического бензина и синтетического каучука – оба эти материала всегда были из числа самых дефицитных для немецкой военной промышленности и оставались таковыми до самого конца Второй мировой войны. Общение с Куммеровым помогло Короткову лучше понять настроения и психологию германских антифашистов, что в дальнейшем существенно помогало ему в работе.

Мария Вильковыская в этой командировке не только помогала мужу, но и сама выполняла оперативные задания. В частности, по поручению сотрудника резидентуры Александра Агаянца («Рубена») Мария поддерживала контакты с несколькими ценными агентами. Свободное владение немецким языком и превосходное с детских лет знание города делали ее незаменимой связной.

Благодаря Марии Коротков также относительно быстро ознакомился не только с достопримечательностями Берлина вроде знаменитого музея Боде, но, что для разведчика даже важнее, его бесчисленными проходными дворами, а также традициями, обычаями и привычками местных жителей.

Новых вербовок в этот период сотрудники резидентуры не производили, даже если перспективные источники информации, как говорится, сами плыли в руки. На то было строгое указание сверху. Объяснение странному решению было найдено спустя много лет: Сталин тогда полагал, что через упомянутого уже Канделаки удастся договориться с Гитлером, а потому не хотел раздражать фюрера интенсивностью разведки. Следующий период подобного затишья еще раз наступит после заключения «Пакта Молотова-Риббентропа» в августе 1939 года.

В освоении огромного города Короткову помогла, конечно, великолепная зрительная память, интуитивная, а точнее, профессиональная способность ощущать внутреннюю закономерность того или иного участка городской застройки. Она помогала ориентироваться в кажущемся нагромождении больших и малых домов, дворцов и церквей, улиц, площадей, переулков. Способствовало также обилие, как ни в каком другом городе, планов, проспектов и путеводителей. Упрощенные схемы города можно было бесплатно взять на конторке любого отеля, планы маршрутов городского транспорта – в киосках всех крупных станций. Густая сеть метро и городской электрички удобно накрывала весь колоссальный мегаполис, позволяла быстро добраться с одного конца на другой. К тому же не только поезда, но даже автобусы ходили строго по расписанию. Не нужно было и спрашивать у соседей, где выходить: зычноголосые кондукторы – в те годы только мужчины! – аккуратно объявляли каждую остановку.

Удобен был Берлин и для тайных встреч с агентами. Берлин, по сути, был конгломератом нескольких городов, слившихся в один. В каждом из них – Панкове, Шпандау, Веддинге и других была своя ратуша, свой главный храм, свой парк, свой базарчик, свое кладбище, свои достопримечательности. В черте города оказалось даже несколько чудом уцелевших и сохранивших свой образ жизни деревень. К тому же – множество больших и малых озер, речных и озерных пляжей (обязательно обустроенных), лесных массивов, вроде Грюневальда на западе. А также несчетное множество питейных заведений – от огромных, на сотни мест, до совсем крошечных на два-три стоячих столика. В Берлине было и поразительно много музеев и музейчиков – от грандиозного Пергамского на Музеуминзель («Остров Музеев») вблизи Унтер-ден-Линден до малюсеньких в честь забытых нынешним поколением художников. А проходные дворы! Некоторые доходные дома, особенно не в очень престижных районах, были похожи на… опрокинутые этажерки с несколькими полками. Главный корпус с аркой выходил на улицу, за ним через узкий двор-колодец следовал второй, далее третий, а то и четвертый. В дворах-колодцах, должно быть, жильцы почти не знали естественного солнечного света. Квартиры в них были, разумеется, самые дешевые, с общими «удобствами» в конце коридора.

Эти проходные дворы были просто находкой для разведчиков. Но они же могли оказаться и опасной ловушкой в том случае, если разведчик вдруг привлек бы внимание не гестаповского шпика, а обычного филера крипо – уголовной полиции, так как эти знали город, тем более свои участки до последнего подвала и чердака.

А еще в Берлине был потрясающий, огромный, с тысячами обитателей, прославленный зоопарк возле одноименного железнодорожного вокзала.

Очень быстро Коротков запомнил некоторые правила посещения ряда так называемых общественных мест. Не стоило, к примеру, заходить в пивные в районе Александерплац: здесь любили проводить свободное время и обедать сотрудники расположенного рядом полицайпрезидиума Берлина. Не следовало посещать и некоторые бары, вроде популярного в определенных кругах «Фемины»: в них собирались проститутки, гомосексуалисты и наркоманы. В этих злачных заведениях постоянно дежурили шпики крипо и их осведомители.

Неприятным эксцессом со штурмовиками и просто нацистами – «энтузиастами» могла завершиться даже мелкая покупка в магазинах, принадлежащих евреям.

Нагрузка на Короткова с первых недель пребывания в Берлине легла несусветная. Дело в том, что разведчик, работающий под крышей какого-либо учреждения, фактически исполняет две должности. Его сослуживцы по «крыше» не должны догадываться о второй ипостаси своего коллеги. Значит, он должен со стопроцентной добросовестностью выполнять свои официальные обязанности – в данном случае экономиста представительства. Несколько легче бывает разведчикам, действующим с аккредитационной карточкой корреспондента газеты или радио (в наши дни и телевидения). Оно и понятно: функции разведчика и журналиста – сбор информации – во многом совпадают, в частности, и те, и другие пользуются конфиденциальными источниками. Но такое совпадение прекрасно известно и всем контрразведкам мира. Поэтому последние ведут тщательное наблюдение за всеми инкорами, вплоть до экстравагантных представительниц журналов мод.

Наркомат тяжелой промышленности СССР, которым с 1932 года и по день своей трагической гибели 18 февраля 1937 года бессменно руководил Серго Орджоникидзе, был громадным образованием. Впоследствии от Наркомтяжпрома отпочковались десятки отраслевых наркоматов и министерств. Для Короткова такое положение наркомата было весьма удобно, поскольку оправдывало его интерес к разным отраслям германской науки, техники и промышленности – от самолетостроения до химии. Соответственно, давало возможность поддерживать деловые контакты со множеством немецких специалистов и фирм.

Успешное выполнение заданий требовало от Короткова не только приобретенного оперативного мастерства, но и вдумчивого изучения до того мало известных ему предметов (достаточно примитивного знания обычной бытовой и лифтовой электротехники, разумеется, не хватало). Так что приходилось ночами изучать специальную литературу, научно-технические журналы, проспекты фирм и предприятий, пособия по экономике, внешней торговле и тому подобное. Спасло огромное трудолюбие, добросовестность, природная любознательность и, не в последнюю очередь, крепкое здоровье спортсмена.

Конечно, не обходилось и без поддержки Центра, который имел возможность в любом московском научно-исследовательском институте или оборонном предприятии получить квалифицированную консультацию по ценности той или иной новинки, до которой добирался за рубежом советский разведчик. К тому же Коротков иногда получал из Москвы по линии НТР и конкретные задания.

Летом 1936 года Александру Короткову посчастливилось стать одним из немногих советских людей, коим довелось быть свидетелем спортивных баталий XI летних Олимпийских игр в Берлине. Увы, вплоть до XV Олимпиады 1952 года в Хельсинки[24]24
  В 1916, 1941 и 1944 годах из-за мировых войн Олимпийские игры не проводились, но и нумерация не прерывалась.


[Закрыть] советские спортсмены в этих всемирных соревнованиях лучших атлетов планеты участия не принимали.

Они считались буржуазными, им противопоставлялись проводимые иногда «Спартакиады», «Рабочие первенства мира» и тому подобные состязания с ярко выраженной классовой направленностью. Серьезного спортивного значения они из-за низкой квалификации и подготовки участников, конечно, не имели.

Берлин был избран местом проведения очередных игр задолго до прихода Гитлера к власти. Примечательно, что тогда нацисты называли Олимпиаду «еврейской затеей для демонстрации своего торжества». Однако став рейхсканцлером, Гитлер на сто восемьдесят градусов изменил свое отношение к Олимпиаде и решил активно использовать ее для пропаганды достижений «третьего рейха» в сфере спорта и здоровья нации. К слову сказать, физической подготовке в нацистских молодежных организациях, в СА и СС действительно придавалось большое значение. Но отнюдь не из-за здоровья нации – Гитлеру нужны были крепкие солдаты и такие же крепкие будущие матери будущих солдат. Фюрер надеялся, что каждая золотая медаль, завоеванная на Олимпиаде немцем или немкой, станет свидетельством превосходства не только немецкого спорта, но и общественно-политического строя возрожденной из Версальского пепла Германии[25]25
  Поразительное совпадение! Долгие десятилетия «борцы идеологического фронта» в СССР объявляли каждый успех советского спортсмена ярким примером преимуществ социалистического общества перед капитализмом». Непонятно лишь, почему социализм неоднократно помогал нашим хоккеистам становиться чемпионами мира, но ни разу не помог в этом нашим футболистам!


[Закрыть].

На строительство новых спортивных объектов, в том числе Олимпийского стадиона более чем на сто тысяч мест на северо-западе Берлина, была выделена громадная по тем временам сумма – 25 миллионов рейхсмарок. Город спешно чистили, с немецкой педантичностью наводили порядок. За месяц до приезда иностранных гостей – спортсменов, журналистов, туристов в столице повсеместно исчезли со стен домов и заборов антисемитские лозунги и плакаты, чертыхаясь, их отдирали и смывали те же самые штурмовики, что их же малевали и наклеивали, прекратились соответствующие радиопередачи и публикации в газетах. С витрин ресторанов, кафе, пивных, некоторых магазинов убрали таблички с надписью «Евреев не обслуживаем». Вновь появились в продаже – всего на месяц – запрещенные ранее рейхсминистром Геббельсом вредные книги и грампластинки, например, с записями музыки еврейского композитора Мендельсона, который сам себя всегда полагал немцем.

Геббельс также отдал распоряжение иностранных олимпийцев не обижать и не третировать. Все владельцы гостиниц, ресторанов, магазинов были строго-настрого предупреждены, чтобы не допускали никакой дискриминации и грубости к приехавшим иностранным спортсменам евреям, темнокожим и прочим азиатам.

Наконец, был даже учрежден специальный орден с изображением пяти олимпийских колец, предназначенный для награждения германских атлетов, показавших высокие достижения в различных видах программы Игр. В одночасье спорт стал делом высочайшего престижа германской нации и арийской расы в целом.

Не случайно немецкий тяжеловес Макс Шмелинг, в 1930 году абсолютный чемпион мира по боксу, а затем через несколько лет выигравший у Джо Луиса, стал у нацистов настоящим идолом. Шмелинг был хорошим боксером, но бочку меда его чемпионства изрядно подпортила все же ложка дегтя. Нормально в честном поединке боксер может одержать победу нокаутом, по очкам, ввиду явного преимущества над соперником…

Шмелингу победу присудили ввиду дисквалификации противника. Излишне азартный тогдашний чемпион мира американец литовского происхождения Джек Шарки нечаянно нанес ему сильнейший удар ниже пояса. Шмелинг очутился на полу… С трудом поднялся уже в ранге чемпиона мира! Злые языки еще долго называли Макса «чемпионом… горизонтальным». Впрочем, через два года Шарки вернул себе чемпионский пояс, легко выиграв у немца.

Культу Шмелинга способствовало еще одно пикантное обстоятельство, известное лишь узкому кругу лиц: его жена, популярная киноактриса Анни Ондра была близкой приятельницей самого фюрера…[26]26
  Когда разразилась Вторая мировая война, Шмелинг добровольно вступил в армию, в мае 1940 г. в составе парашютно-десантного полка принимал участие в известной высадке на остров Крит. После войны стал предпринимателем.


[Закрыть]

Старый и притом разносторонний спортсмен Александр Коротков, разумеется, не мог пропустить такого события, как Олимпийские игры, хотя посетить даже лишь самые интересные состязания был не в состоянии. Пригласительных билетов ему по незначительности официальной должности не полагалось, а зарплата у наших за рубежом всегда была достаточно скромной. Так что он мог позволить себе купить лишь несколько билетов на самые дешевые места, откуда следить за происходящим на беговой дорожке и в секторах приходилось в хороший цейссовский бинокль.

Почти всю оперативную работу, вернее, самые серьезные встречи с агентурой на дни Олимпиады пришлось свернуть. Понимая, что в Берлин съедутся не только спортсмены, но и разведчики со всего мира, нацистские власти стянули в столицу рейха тысячи лучших шпиков и полицейских Германии. Любой подозрительный человек, особенно иностранец, немедленно попадал под цепкое наблюдение не одной пары глаз.

В день торжественного открытия Игр над Берлином барражировал дирижабль «Гинденбург» с огромным Олимпийским флагом.

Так случилось, что в первый же день соревнований под ликующие вопли трибун первую золотую медаль – в толкании ядра – завоевал немец Ганс Вельке. Его немедленно пригласили в правительственную ложу, где нового чемпиона поздравил сам фюрер. Затем «золото» получила его соотечественница, метательница копья Тилли Флейшер. Снова рев толпы и всеобщее ликование. Но затем произошел первый конфуз. В прыжках в высоту все три медали у мужчин завоевали американцы, причем двое из них были неграми, то есть недочеловеками с позиций нацистских расовых теорий. Раздосадованный Гитлер тут же покинул стадион. Окончательно испортил настроение фюреру, несмотря на победы многих немецких спортсменов, или хотя бы представителей «арийской расы», темнокожий американец Джесси Оуэнс, завоевавший четыре золотые медали: в беге на 100 и 200 метров, в спринтерской эстафете 100ґ4 и прыжках в длину! В последнем виде он выиграл у «немецкой надежды» Луца Лонга[27]27
  Примечательно, что сам Луц Лонг всю жизнь – с перерывом на годы войны – дружил с Джесси Оуэнсом и гордился тем, что завоевал серебряную олимпийскую медаль в борьбе с самым знаменитым легкоатлетом мира.


[Закрыть]. Когда Оуэнс взял свое третье «золото», Гитлер опять покинул стадион, чтобы не присутствовать при торжественной церемонии вручения награды победителю, хотя обязательно оставался, если медаль доставалась немцу.

В канун Олимпийских игр рейхсминистр Геббельс выпустил на экраны всех кинотеатров страны полнометражный документальный фильм «Триумф воли» – о нацистском партсъезде 1934 года. Сняла фильм одна из лучших режиссеров-документалистов Лени Рифеншталь. Она же сняла грандиозный и весьма одиозный фильм об играх 1936 года в Берлине. Эта картина – «Олимпия» – вышла на экраны лишь в 1938 году, и Александр Коротков, которого, разумеется, интересовали лишь кадры, запечатлевшие чисто спортивные эпизоды, смог посмотреть ее в 1940 году, когда неисповедимые пути разведчика снова привели его в Берлин[28]28
  Поразительно, но факт: в 1948 году Международный Олимпийский комитет (МОК) присудил Лени Рифеншталь награду за фильмы о спорте!


[Закрыть].

Меж тем на Родине происходили события, повергшие в шок население страны, события загадочные, непонятные и пугающие. Более того, и по сей день, спустя десятилетия, мы знаем далеко не все, по многим моментам недоумеваем, теряемся в догадках, блуждаем в многочисленных версиях, порой противоречащих друг другу.

20 августа 1936 года начался первый из так называемых московских процессов – по делу «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра». На скамье подсудимых сидели шестнадцать человек, в том числе ближайшие соратники Ленина – Лев Каменев и Григорий Зиновьев, герой гражданской войны Иван Смирнов и другие, менее известные фигуранты. Все они в ходе скоротечного процесса под председательством печально знаменитого упыря Василия Ульриха при прокуроре Андрее Вышинском были приговорены к смертной казни. И незамедлительно расстреляны 25 августа.

Затем произошло совсем непонятное. Ровно через месяц, 26 сентября, главный организатор судилища Генрих Ягода был отстранен от должности наркома внутренних дел и назначен наркомом связи, сменив на этом посту Алексея Рыкова. Через четыре месяца Ягоду лишили звания Генерального комиссара госбезопасности, а 4 апреля 1937 года арестовали.

Новым наркомом был назначен известный до того лишь в узкой среде партийных аппаратчиков Николай Иванович Ежов, светлоглазый человечек, почти карлик (рост – 150 сантиметров), обладавший несильным, но приятным тенорком (в былые времена он любил в компании петь народные песни), в последние же годы жизни пристрастился к алкоголю.

Наркомом Ежов стал в сорок один год. Он происходил из рабочей семьи и сам в молодости был рабочим. Образование имел низшее, но в юности много читал и даже заслужил потому в своей среде прозвище «Колька-книжник». Сохранились собственноручно написанные им документы; они составлены грамотно, грамматических и синтаксических ошибок почти нет. Да и сам слог, равно как и почерк, нареканий не вызывают. Жена Ежова – Евгения Соломонова (урожденная Фейгенберг) была женщиной интеллигентной, работала редактором в основанном М. Горьким журнале «СССР на стройке». Ежова была знакома со многими известными писателями, артистами, художниками. Когда-то у нее был роман с Исааком Бабелем. Поэтому Бабель часто бывал у Ежовых в доме. Приходили сюда и другие знаменитости: Самуил Маршак, Лев Кассиль, Леонид Утесов…

Детей у Ежовых не было, и они удочерили девочку-сироту, взятую из приюта[29]29
  Е. С. Ежова умерла в 1934 году от отравления при невыясненных до сих пор обстоятельствах. Приемная дочь после ареста Ежова была направлена в детдом в Пензу. Ей повезло – она дожила до наших дней.


[Закрыть].

К моменту назначения в НКВД, Николай Ежов занимал несколько ответственнейших постов: одновременно он был секретарем ЦК ВКП(б), председателем Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), а затем и членом Исполкома Коминтерна. Как секретарь ЦК Ежов курировал деятельность НКВД, лично участвовал в подготовке судебных процессов, присутствовал при допросах главных обвиняемых.