Текст книги "Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков"

Автор книги: Теодор Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Летом 1938 года Орлов получил предписание из Москвы (он тогда находился в Барселоне) – немедленно вернуться в СССР на борту указанного в шифровке советского судна. Орлов прекрасно знал, чем завершились для многих советских разведчиков такие неожиданные вызовы на Родину: пулей в затылок за мифическую измену. Вместе с женой и страдающей неизлечимой болезнью сердца дочерью Верой Орлов немедленно покинул Европу и перебрался навсегда в США. Опытнейший конспиратор, он сумел сделать то, чего не удалось сделать, к примеру, Игнатию Рейссу: сбить со своего следа ежовских закордонных «боевиков». Зная, однако, что в покое его не оставят и, скорее всего, рано или поздно отыщут хоть на краю земли, а также могут расправиться с его престарелой матерью, Орлов переслал наркому Ежову вежливое, но весьма недвусмысленное письмо. Заканчивалось оно такими словами:

«…По опыту других дел знаю, что Ваш аппарат бросил все свои силы на мое физическое уничтожение. Остановите своих людей! Достаточно, что они ввергли меня в глубочайшее несчастье, лишив меня завоеванного моей долголетней самоотверженной работой права жить и бороться в рядах партии, лишив меня родины, и права жить и дышать одним воздухом совместно с советским народом.

Если Вы меня оставите в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Я не совершил и не совершу ничего против партии и н/страны.

Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.

ШВЕД».

Вот к какому человеку был направлен в 1933 году в «науку» начинающий разведчик Александр Коротков. Работа под началом «Шведа» оказала на него огромное влияние. Сказалось и влияние характера Орлова: сильного, решительного, даже дерзкого, тем более что схожие черты были заложены и в характере самого Короткова.

После бегства Орлова в Америку его имя словно по взмаху дирижерской палочки (так оно, в сущности, и было) исчезло из обихода. Вроде бы и не существовало никогда такого человека. Оно не было присовокуплено к бесконечному сонму «врагов народа». Орлова никогда не будут называть изменником или перебежчиком. Никак не будут называть. Случай беспрецедентный.

У автора есть все основания утверждать, что Коротков, уже достигший высоких постов и генеральских погон, никогда не считал Орлова изменником, и не только из-за былого уважения к давнему наставнику. Коротков знал, что Орлов не предатель, и знал доказательно.

Никольский-Орлов был осведомлен более чем о шестидесяти особо ценных агентах советской разведки, разбросанных по всему миру: в том числе о «кембриджской пятерке» Кима Филби, о ключевой фигуре «Красной капеллы» Арвиде Харнаке и многих других. Уйдя на Запад, Орлов не назвал ни одного из них. Когда во время «холодной войны» был арестован в Нью-Йорке некий Эмиль Голдфус, затем назвавший себя полковником Рудольфом Абелем, Орлов тоже не выступил с сенсационным разоблачением. А ему это было по силам: в США он единственный лично знал уже покойного к тому времени подлинного Абеля. Ему достаточно было взглянуть на фотографию Голдфуса, напечатанную, должно быть, во всех газетах страны, чтобы уверенно заявить: «Никакой это не Абель». Он этого не делал, и американские спецслужбы до самого завершения эпопеи Вильяма Фишера пребывали в убеждении, что имеют дело с Абелем.

Уже после того, как на Западе в 1954 году вышла сразу ставшая бестселлером книга Александра Орлова «Тайная история сталинских преступлений», а ее автор в конце сентября 1955 года дал показания на закрытом слушании сенатского подкомитета США, Следственный отдел Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР провел соответствующее расследование. Оно было проведено по запросу заместителя начальника Первого главного управления КГБ, то есть внешней разведки. Результатом расследования стал документ на четырех страницах машинописного текста. Смысл сводился к следующему: «У нас нет оснований для возбуждения уголовного дела против Орлова».

Тем самым было официально удостоверено, что Фельдбин-Никольский – Орлов не нарушил своего обязательства держать в секрете сведения, которыми он располагал как сотрудник ОГПУ. Это обязательство он подписал еще 1 апреля 1924 года.

Фактически это означало реабилитацию Александра Орлова. Сделал соответствующий запрос, положивший конец всей истории, не кто иной, как заместитель начальника ПГУ КГБ и начальник управления нелегальной разведки… Александр Коротков. Он вполне мог поздравить себя самого (возможно, так и сделал) с тем, что результат исполнения своего служебного долга совпал с личным убеждением в порядочности бывшего руководителя.

Примечательно, что сотрудники американских спецслужб также признавали, что бывший «генерал ГПУ» (так называли Орлова на Западе, осовременив его старое специальное звание) ни в своей книге, ни в показаниях на подкомитете не сообщил, в сущности, ничего такого, что уже было общеизвестно, не раскрыл псевдонима ни одного зарубежного агента. А мог бы…

Такое же мнение сложилось и у советского разведчика Михаила Феоктистова, разыскавшего Орлова в 1969 году – за четыре года до его смерти. Сбежавший резидент тогда преподавал в Мичиганском университете под Чикаго. Несмотря на прошедшие тридцать лет, Феоктистов легко опознал Орлова по старой фотографии из личного дела и подробному описанию внешности.

…К 1933 году под началом Орлова была окончательно сформирована небольшая оперативная разведывательная группа для нелегальной работы за границей. Задание группе сформулировал сам начальник ИНО Артур Артузов. Оно считалось настолько секретным, что было написано от руки в единственном экземпляре и нигде, в целях обеспечения все той же безопасности, не регистрировалось. Утвердил план операции в марте 1933 года председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский лично.

Задача группы Орлова была головокружительной – проникновение во французский генеральный штаб, в том числе и в знаменитое «Второе бюро» – так традиционно называлась военная разведка Франции. Одной из популярных целей было выявление источников, а если проще – агентов французской разведки, действующих в СССР.

Руководитель группы резидент Орлов «Швед» должен был обосноваться под видом зажиточного американца поначалу в Швейцарии, якобы для прохождения курса лечения в одном из санаториев, которыми так славятся окрестности Женевского озера. Орлов располагал подлинным американским паспортом, полученным от Якова Голоса, на имя Уильяма Голдина.

Сотрудником по технике и местной связи группы стала жена Орлова Мария Владиславовна – оперативный псевдоним «Жанна».

Кроме того, Орлов располагал и австрийским паспортом на имя Лео Фельдбина. У Марии также имелся австрийский паспорт на имя Маргариты Фельдбин, в который была вписана их дочь Вера[11]11
  Супружеской чете в виде редкостного исключения разрешалось выезжать за рубеж вместе с дочерью. Дело в том, что девочка страдала тяжелейшей болезнью сердца и нуждалась в постоянном медицинском и родительском надзоре. Вера умерла в 1940 году в возрасте всего семнадцати лет. Александр Орлов очень любил дочь. Некоторые разведчики, знавшие эту семью, уверены, что если бы не страх за судьбу девочки, Орлов в соответствии с приказом вернулся бы в Москву беспрекословно.


[Закрыть].

Коротков-«Длинный» – был назначен оперативным сотрудником группы, то есть помощником «Шведа» по всем разведывательным делам.

При направлении нелегала за границу очень важно подобрать ему то занятие, под прикрытием которого он должен выполнить свое задание. При этом учитывается профессия, которой владеет кандидат (хорошо, если у него в запасе несколько специальностей), его образование, возраст, состояние здоровья, порой внешние данные.

С учетом объективных данных, «Длинному» в качестве промежуточной профессии определили ту, что по-немецки звучит «кауфман». В переводе на русский это слово может означать и купца, и мелкого торговца, и лавочника. На некоем этапе кауфман должен был стать во Франции студентом – возраст «Длинного» вполне это дозволял, тем более что в западноевропейских университетах нередко можно встретить студентов из категории «вечных», которые вполне годятся в отцы своим профессорам.

Наконец, в состав группы входил четвертый и последний ее участник, иностранец, связник под псевдонимом «Экспресс». По этому псевдониму название «Экспресс» было присвоено всей группе. Связник «Экспресс» имел возможность свободно разъезжать по всей Европе, поскольку обладал подлинным американским паспортом на имя Арнольда Финкельберга, тем самым, что «Швед» получил в США от законного владельца документа (который приходился автору родным дедом со стороны матери).

Собранную «Шведом» и «Длинным» информацию «Экспресс» должен был отвозить шифровальщику советского консульства в Милане, а последний переправлять ее по дипломатическим каналам в Москву.

План предусматривал непредвиденные обстоятельства вроде болезни или несчастного случая с курьером. Поэтому «Швед» располагал паролем для самостоятельной связи с шифровальщиком в Милане: словесным «Я к вам с приветом от Владимира Федотова», и вещественным – банкнотой достоинством в один доллар США с номером А-60884782Д. В качестве запасной явки служила Вена. Словесный пароль при этом оставался тем же, но банкнота предъявлялась с другим номером.

«Швед» с семьей к обусловленному месту сбора группы выехал через Прагу. «Длинному» предстоял кружной путь через Австрию. Существует не знающее исключений правило: к месту будущей работы нелегал никогда не направляется сразу. Обязательно через какую-то промежуточную страну, порой и две, и три. При этом меняются его документы и, соответственно, легенда. В конечном итоге Короткову предстояло стать уроженцем Кракова Карлом Рошецким. (Иногда в нашей литературе эта фамилия по-русски транскрибируется как Районецкий.)

В назначенный день в скромном мосшвейевском костюмчике с советским серпасто-молоткастым загранпаспортом на другую фамилию, Коротков прибыл, сделав пересадку в Варшаве, в столицу Австрийской Республики Вену. Здесь он исчез, растворился в шумном, многоголосом городе, в самом воздухе которого, казалось, звучали бессмертные мелодии вальсов и оперетт обоих Иоганнов Штраусов, отца и сына.

Австрия в те годы была одной из излюбленных советскими разведчиками перевалочных баз. На то было несколько причин. В течение нескольких лет здесь действовал центр по изготовлению фальшивых документов, которым руководил опытный подпольщик Георг Мюллер, величайший специалист в своем деле. Позднее он эмигрировал в СССР, где долгие годы возглавлял специализированное подразделение, обеспечивавшее нужной документацией советскую внешнюю разведку. При нем в разведке вырос еще один знаменитый в своем кругу мастер уже чисто российского происхождения – Павел Громушкин[12]12
  П. Громушкин, в частности, изготовлял документы на обер-лейтенанта вермахта Пауля Вильгельма Зиберта для будущего Героя Советского Союза Николая Кузнецова.


[Закрыть].

Тогдашняя Австрия являла на политической карте Европы своеобразное новообразование. Совсем недавно она была центром огромной империи, одной из великих держав мира. В состав многонациональной монархии Габсбургов, кроме собственно Австрии, входили Чехия, Силезия, Венгрия, часть польских, западноукраинских, южнославянских, итальянских и некоторых иных земель. После поражения в австро-прусской войне 1866 года Австрийская империя несколько ужалась в двуединую монархию Австро-Венгрию (австрийский император одновременно являлся венгерским королем). После поражения в Первой мировой войне на развалинах Австро-Венгрии были образованы самостоятельные государства Австрия, Венгрия, Чехословакия, часть земель вошла в состав Югославии, Польши, Румынии, Италии. Уроженец Кракова Карл Рошецкий никакого интереса к своей скромной персоне не привлекал, поскольку граждан славянского происхождения в альпийской республике проживало достаточно много.

До поры до времени были спрятаны в надежном месте и мосшвейевский костюмчик, и скороходовские башмаки, и «серпастый-молоткастый»: могли пригодиться на обратном пути.

Никаких действий разведывательного характера в Австрии «Длинный» не предпринимал и не должен был предпринимать. В его обязанности входили легализация, совершенствование в немецком языке, а затем и во французском в объеме, достаточном для свободного общения с французами, поскольку дальнейший его путь пролегал во Францию. Заодно происходило вживание в европейский образ жизни, что было не так-то просто парню, выросшему в послереволюционных московских дворах, хорошо знающему, что такое паек, карточки на хлеб и ордер на галоши, но и представления не имеющему о заваленных товарами и продовольствием прилавках здешних магазинов. И полстолетия спустя советские граждане, впервые попавшие в любую европейскую страну, буквально впадали в шок перед витриной первой попавшейся колбасной лавки. Не одного нашего соотечественника, в том числе и партийных функционеров, толкнуло на измену родине именно сие изобилие, а вовсе не провокации западных спецслужб или идейное невосприятие коммунистических идей.

Тем не менее, вживание «Длинного» в чуждую дотоле среду прошло вполне успешно. Западные соблазны минули его стороной, тем более что большинству рабочих, крестьян, мелких служащих в тогдашней Европе, едва приходящей в себя после ошеломляющего мирового кризиса, разверзшегося в 1929 году, жилось еще достаточно трудно, порой и просто голодно. Природная наблюдательность позволила Короткову достаточно быстро освоить и неведомые ему ранее манеры, и поведение в быту, нормы отношений с людьми в разных ситуациях.

По-немецки он уже говорил бегло, более того, усвоил, как оказалось, прочно и навсегда легкий венский акцент. Это очень помогло ему в будущем, когда пришлось долго работать в нацистской Германии. Поскольку, если он и допускал какие-то отклонения от средненемецкого, так называемого хохдойч, ему это сходило с рук, собеседники про себя объясняли их австрийским происхождением.

Наконец, Коротков получил долгожданное распоряжение от «Шведа» выехать в Швейцарию, в небольшой городок близ французской границы. Это тихое место многоопытный «Швед» выбрал для сбора своей группы и отработки плана действий перед десантированием во Францию. Сюда же предполагалось отойти в случае каких-либо казусов на французской территории.

«Швед» хорошо изучил законодательство тех европейских стран, в которых ему пришлось работать или бывать. Он предусмотрел, что в случае провала во Франции, в Швейцарии ему и его группе серьезные неприятности не грозят, поскольку деятельность «Экспресса» непосредственно против Швейцарской конфедерации не направлена. В худшем случае вышлют из страны. Эвакуироваться же в избранный им городок в Швейцарии из Франции при явной угрозе и избежать тем самым сурового ответа перед французским правосудием можно за несколько часов.

Упорная, с переменным успехом и частыми переездами из города в город, из страны в страну деятельность «Шведа» по данному заданию продолжалась почти год, всю вторую половину 1933 и первую 1934 года. В определенной степени ему мешало то обстоятельство, что ранее он длительное время уже работал в Париже под другим именем и прикрытием, и с той поры во французской столице, тогда сравнительно небольшом и компактном городе осталось много знакомых, встреча с которыми была крайне нежелательна.

В конце концов Орлов, столкнувшись с серьезными трудностями, счел возможным просить Центр фактически поручить дальнейшую работу в Париже Короткову.

В Москву ушла шифровка, в которой «Швед» в числе других вариантов предлагал: «передать «Экспрессу» (хорошего связного, подлинного иностранца), «Длинного» (освоившего языки и умеющего «носить» паспорт), его жену (знающую отлично немецкий и французский языки) – в уже оправдавшую себя организацию[13]13
  Сформулировано немного неудачно. Имеется в виду разведывательная сеть, хотя и не очень многочисленная, уже созданная группой «Экспресс».


[Закрыть], а меня отозвать обратно…»

Прочитав вышеприведенный абзац, читатель, несомненно, удивится: он и не подозревал, что Александр Коротков, оказывается, женат. Автор должен откровенно признаться, что до ознакомления с данным документом он тоже не знал, когда именно герой его книги вступил в свой первый брак. Дело в том, что этот брак был гражданским, то есть не зарегистрированным ни в советском загсе, ни во французской мэрии. По той же причине нет данных и о точной дате распада семьи приблизительно лет через десять-двенадцать. Тем не менее, и муж и жена во всех анкетах в графе «семейное положение» писали соответственно «женат», или «замужем» и сообщали все, что требовалось друг о друге. В те годы подобные браки были явлением весьма распространенным. Отсутствие пресловутого штампа в паспорте не сказывалось даже при получении ордера на жилье[14]14
  Впрочем, если бы Коротков зарегистрировал брак за границей, у него возникло бы множество проблем со свидетельством об этой процедуре в СССР. Ведь в документе стояла бы не его фамилия, а… Карл Рошецкий! Автору известен и прямо противоположный случай. Одному видному советскому разведчику, армянину по национальности, пришлось со своей женой и помощницей несколько десятилетий работать в разных странах. Чтобы жить с ней под одной крышей, он должен был дважды оформлять с ней брак на те фамилии, что супруги тогда носили. Третье свидетельство они получили в СССР…


[Закрыть].

Мария Борисовна Вильковыская родилась в Санкт-Петербурге в 1913 году. Вместе с родителями – отец был загранработником Советского торгового флота – она прожила в общей сложности семь лет в Германии и три года во Франции. Она закончила два курса химического техникума, а также курсы стенографии и машинописи в Берлине. Естественно, девушка свободно владела немецким и французским языками, слабее – английским и итальянским. По возвращении в Москву Вильковыская стала работать переводчицей в Иностранном отделе ОГПУ, со временем ее начали привлекать и к оперативным делам. В 1933 году она выехала в загранкомандировку и снова встретилась с Александром, которому еще в Москве помогала в изучении немецкого языка.

Но – вернемся в Париж, куда, после того, как Москва приняла предложение «Шведа», Карл Рошецкий перебрался вместе с женой уже на относительно продолжительное время. Правда, уже не в качестве кауфмана, а студента. Он поступил в Центральную радиошколу, находившуюся на улице Луны, 12. Поселились молодожены в аристократическом XVI районе Парижа на улице Жорж Санд, 36 (правда, в очень скромной квартирке). Здесь в конце 1935 года у них родилась первая дочь София.

Одновременно Карл Рошецкий стал вольнослушателем в знаменитой Сорбонне, где усердно посещал лекции по… антропологии. Почему он выбрал именно этот предмет (не имеющий ни малейшего отношения к его основным занятиям радиоделом), остается загадкой. Возможно, к тому у него имелись какие-то основания прагматического свойства, а может быть, просто заинтриговала эта наука своими тайнами, главные из которых не разрешены и по сей день. Можно сделать и иное предположение: изучение антропологии было не столь обременительным занятием, как, скажем, постижение высшей математики, квантовой механики или санскрита. Следовательно, у Короткова оставалось больше времени для своего основного занятия – разведки. К тому же Сорбонна представляла куда большие возможности для обзаведения полезными знакомствами, нежели весьма ограниченный контингент слушателей радиошколы.

Как-никак, в тот период у него на связи было два ценных агента. Поддержание контактов с ними являлось делом достаточно трудоемким и ответственным. Даже самая короткая встреча с мгновенным обменом материалами занимала со всеми проверками, сменой маршрутов, постановками и снятием сигналов почти целый день.

Рассказывать о впечатлении, какое произвел на Короткова Париж – задача непосильная. Автор об этом может судить по собственному опыту. Трижды бывал в этом удивительном городе, но ничего вразумительного о нем рассказать друзьям не сумел. Заканчивал бесполезным советом: «Это надо видеть собственными глазами».

А между тем ни об одной другой европейской столице российский человек с детства не знает так много, как именно о Париже. Возможно, потому, что первыми самостоятельно прочитанными книгами у многих из нас были «Три мушкетера» А. Дюма и «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго. Да и 18 марта – День Парижской Коммуны многие годы являлся в СССР официальным праздником. С детских лет мы слышали эти завораживающие слова: Монмартр. Монпарнас, Эйфелева башня, Гранд-Опера (с ударением непременно на последней букве!), Лувр, Елисейские поля, Версаль, Булонский лес, гробница Наполеона, Вандомская колонна, Триумфальная арка, кладбище Пер-Лашез, Чрево Парижа и даже Плас-Пигаль… Все эти названия, разумеется, были прекрасно известны Короткову и до поездки во Францию. Многое о парижских нравах и обычаях рассказывала ему и Мария Вильковыская. Кое-что, но уже в ином ключе, втолковал «Швед». В частности: по возможности не появляться на улице Гренель, где располагалось посольство России, а ныне полпредство СССР, на улице Дарю, где находился главный православный храм во Франции – собор Святого Александра Невского, улице Пасси, которую облюбовали для поселения многие русские эмигранты. В этих местах всегда собирались бывшие соотечественники. Конечно, в отличие от «Шведа» у Короткова в силу его возраста и биографии возможность встретить знакомого практически приближалась к нулю. Но «бывшие» обладали необъяснимой, мистической способностью за версту выявлять своего земляка-русака в любом обличье. По нескольким пустяшным, ничего не значащим фразам, пусть и произнесенным по-французски, они безошибочно могли бы опознать в Карле Рошецком уроженца Самотеки и 1-й Мещанской.

На лекциях в университете Коротков познакомился со многими студентами, один из них привлек его внимание тем, что регулярно читал социалистическую газету «Попюлер». Ничего особенного в этом не было – социалистические и коммунистические идеи в тогдашней Франции буквально витали в воздухе, их разделяли даже некоторые русские эмигранты, особенно из числа молодежи. Новый знакомец Короткова – назовем его условно Пьер – не имел сколько-либо значительных средств к существованию и вскоре был вынужден бросить учение, чтобы найти хоть какой-то заработок.

Между тем Гитлер впервые после прихода к власти проявил свою агрессивность в сфере внешней политики, что не могло не привлечь внимания Короткова, поскольку то было связано с его первой «заграничной» страной Австрией. Эта страна всегда была для Гитлера самой острой занозой. Дело в том, что став канцлером Германии, фюрер формально оставался… австрийским гражданином! Чтобы стать «настоящим» немцем он просто обязан был «перекрестить порося в карася», то есть сделать Австрию одной из германских земель, вроде Пруссии или Баварии. Но альпийская республика никогда в состав Германии не входила!

Свою навязчивую идею Гитлер никогда не скрывал – об этом он написал уже в первом разделе программной книги «Майн кампф» («Моя борьба»). К захвату Австрии Гитлер стал готовиться сразу после прихода к власти в Германии. Он назначил депутата рейхстага Теодора Хабихта инспектором нацистской партии Австрии, а лидеру последней, переехавшему в Германию Альфреду Фрауенфельду помог обосноваться в Мюнхене. Отсюда Фрауенфельд ежедневно выступал по радио, обращаясь к своим единомышленникам. Из Мюнхена же переправлялись в Австрию оружие и взрывчатка. Дело дошло до того, что Гитлер дал согласие на формирование так называемого Австрийского легиона числом в несколько тысяч человек, готового по первому приказу перейти границу, отделявшую Баварию от Австрии.

Уже 3 октября 1933 года нацисты совершили покушение на твердого противника «унификации» канцлера Австрии Энгельберта Дольфуса. Канцлер был легко ранен. Тогда уладить международный скандал удалось при активном вмешательстве Муссолини. Итальянский дуче имел свои виды на альпийскую республику. После подавления известного восстания шупбундовцев в феврале 1934 года три державы – Италия, Франция и Англия подписали декларацию об австрийской независимости.

12 июля 1934 года австрийское правительство издало указ о введении смертной казни за контрабанду и хранение взрывчатых веществ. Под действие этого указа подпало семеро нацистских террористов. Тогда уж в Германии начался настоящий антиавстрийский шабаш. Мюнхенская радиостанция открыто заявила, что если суд, назначенный над семеркой на 20 июля, вынесет смертный приговор, канцлер Дольфус и министры правительства ответят за это головой.

25 июля головорезы из 89-го штандарта (полка) австрийских СС, переодетые в форму гражданской гвардии, ворвались в канцелярию канцлера. Кто-то из эсэсовцев почти в упор выстрелил Дольфусу в шею. Рана оказалась смертельной… Одновременно другая группа заговорщиков захватила расположенную неподалеку радиостанцию и заставила диктора передать в эфир сообщение об отставке канцлера и формировании нового, прогерманского и пронацистского правительства.

Гитлер в это время сидел в ложе для почетных гостей на ежегодном вагнеровском фестивале в Байрейте. Представляли «Золото Рейна». Рядом с Гитлером сидела внучка композитора Фриделинд Вагнер. Адъютант Гитлера узнал о событиях в Вене из звонка по телефону, имевшемуся в ложе, и шепотом, на ухо сообщил о них фюреру.

Однако верные правительству войска окружили здание парламента и вынудили путчистов сдаться. (Многие из них предстали перед судом, тринадцать мятежников по его приговору позднее повешены.) В дело снова вмешался Муссолини и немедленно двинул к границе с Австрией пять дивизий.

Гитлер испугался. Подготовленное было правительственное сообщение о провозглашении «Великой Германии» было срочно отозвано и заменено другим, в котором выражалась лицемерная скорбь по поводу жестокого убийства канцлера Австрии. Хабихт был смущен. Германский посол в Вене Рит, причастный к заговору, отозван. Вместо него на этот пост был назначен Франц фон Папен, всего месяц назад чудом избежавший смерти в «Ночь длинных ножей» для восстановления, как лицемерно выразился Гитлер, нормальных, дружественных отношений с Австрией.

Энергично напомнили Гитлеру о международных гарантиях независимости Австрии послы Франции и Англии.

Если бы великие европейские демократии столь же решительно действовали и в дальнейшем, возможно, не было бы ни еще одной, на сей раз удачной операции по захвату – «аншлюсу» Австрии, ни Мюнхена…

Для советских разведчиков в Европе события в Вене стали своего рода сигналом: в какой бы стране они ни работали, им следует обращать самое пристальное внимание на любую информацию, имеющую хоть какое-то отношение к политике нацистской Германии. В полной мере, разумеется, это касалось и «Длинного»…

В августе 1934 года одно событие неожиданно внесло некое разнообразие в сложившийся уклад парижской жизни Короткова. Во Францию на так называемое Рабочее первенство мира по футболу приехала сборная команда Москвы. Советские спортсмены тогда не принимали участия ни в Олимпийских играх, ни в официальных чемпионатах мира и Европы ни по одному виду спорта. Поездки за рубеж были редкостью, а для армии болельщиков каждая из них становилась почти сенсацией.

Первые две игры наша сборная провела в провинциальных городах и в обеих одержала победы с разгромным счетом, причем «сухим».

Финальный матч со сборной Норвегии должен был состояться в Париже на стадионе «Буффало» 14 августа. Из спортивных разделов рабочих газет, достаточно подробно освещающих чемпионат, Александр знал, что в составе москвичей играет и его брат. Естественно, Коротков был не в силах удержаться, чтобы не пойти на финал. Известно, что август во Франции – пора отпусков, когда весь Париж покидает город и устремляется в зависимости от толщины кошелька, кто к пляжам Средиземного моря, кто на более суровое побережье Нормандии, кто просто в маленькие деревушки в провинции, лишь бы на свежий воздух, подальше от столичной суеты и тоскливых рабочих будней.

Однако, к своему удивлению, Коротков обнаружил у ворот стадиона толпу, а у касс столь обычные для Москвы, но такие редкие для Парижа очереди. И впрямь, удивительное дело: на матч вовсе не грандов европейского футбола, к тому же без участия французской команды, собралось тридцать тысяч зрителей!

Александр купил дешевый билет в один из самых дальних рядов, чтобы исключить возможность быть случайно узнанным с поля, или скамейки запасных игроков (при всей ничтожной вероятности такого), и поднялся на трибуну, опять же, на всякий случай, когда уже прозвучал свисток судьи, возвестивший о начале матча. В этот день Александр умышленно не побрился, поднял по моде рабочих предместий воротник пиджака, глубоко, на самые глаза, натянул кепку… Теперь ему привыкшему на «Динамо» шумно болеть за своих, требовалось одно – не проявлять уж слишком явно обуревавших его эмоций. И надо же, ближайшими соседями на трибуне оказались… русские, целая компания мужчин в возрасте 35–40 лет, по всем внешним признакам – парижские таксисты из числа бывших подпоручиков и штабс-капитанов белой армии. (Парижане почему-то всех их называли «Поповыми».) К удивлению Короткова, «Поповы» дружно болели за… москвичей, иногда, правда, называя их «краснопузыми», однако без злости, а скорее даже с симпатией.

Наши без особых трудностей забили норвежцам три безответных гола, обеспечив себе тем самым прочную победу, а затем снизили обороты, чтобы у зрителей не пропал окончательно интерес к игре.

Павел Коротков как всегда играл на привычном месте правого хавбека, как тогда называли полузащитников. Почти всех его партнеров Александр знавал лично по Москве: динамовцев Виктора Тетерина, Василия Смирнова, Сергея Ильина, спартаковского вратаря Ивана Рыжова и других.

В перерыве между таймами Александр не покидал своего места, так и просидел молча полтора часа, только палил одну за другой крепчайшие, черного табака сигареты «Житан».

Стадион покинул минут за пять до финального свистка, опять же, чтобы ненароком не попасть кому-нибудь на глаза. О том, чтобы разыскать брата, не могло быть и речи.

То, что он был на этом матче тридцать четвертого года на стадионе «Буффало», Александр рассказал Павлу лишь много лет спустя. Сначала малость разыграл, сообщив тому несколько ярких подробностей игры, о которых советские газеты не сообщали и которые мог знать только очевидец с хорошей памятью, к тому же разбирающийся в футболе…

Коротков почти забыл о существовании своего мимолетного однокурсника Пьера, когда вдруг, месяца через три после того, как тот покинул Сорбонну, не столкнулся с ним случайно нос к носу возле Гранд-Опера. Так возобновилось знакомство, поначалу не сулившее «Длинному» в профессиональном смысле ничего интересного. На одной из встреч француз сообщил, что собирается жениться, как только накопит денег, чтобы снять более или менее приличную квартирку. В этом тоже не было ничего примечательного. Примечательное началось тогда, когда Пьер рассказал, что будущий тесть помог ему устроиться фотографом во «Второе бюро», где в его служебные обязанности входило изготовление фотокопий с различных карт и документов.

«Длинный» доложил об этом разговоре «Шведу». Все взвесив, они решили, что подстава со стороны французской контрразведки вроде бы исключена, поскольку на знакомство первым пошел Александр, а не его бывший однокурсник. К тому же Коротков не заметил ни малейших следов какого-либо наблюдения за собой. Решено было знакомство продлить и развить, имея в перспективе вербовку Пьера на идейной основе (социалистические воззрения), подкрепленной материальной заинтересованностью (предстоящая женитьба, естественно, влекла за собой значительные расходы на обзаведение).

«Швед» по своим каналам проверил отца невесты. Оказалось, что он был отставным армейским сержантом, ныне вольнонаемным служащим в канцелярии военного министерства. Он действительно имел возможность пристроить несостоявшегося студента на работу во «Второе бюро», да и сам представлял известную ценность как объект возможной вербовки.