Текст книги "Однорукий"

Автор книги: Теннесси Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Теннесси Уильямс
Однорукий

Киносценарий

One Arm by Tennessee Williams (1948)

Перевод с английского по изданию: Tennessee Williams «One Arm», from: «Stopped Rocking and Other Screenplays», изд – во New Directions Publishing Corp., New York, 1984.

Олли, мужчина – проститутка, довольно легко одетый для зимы, дрожит от холода на безликом углу Нового Орлеана.

Голос рассказчика: «Молодой человек на углу, очень молодой, почти мальчик, конечно, актер, и по роли, которую он должен играть по сценарию, должен быть одноруким. Он должен быть одноруким, кроме тех немногих сцен, когда показывается, как он потерял свою руку, еще до того, как он стал проституткой. В фильме вы увидите, что свою руку он не поднимает, не использует, и она всегда безжизненно висит. Считайте, что ее вообще не существует. Наш рассказ начинается…»

– Эй, Сэм! – зовет кого-то на улице Олли. Продавец горячего тамале[1]1
  Мексиканское блюдо – мясо в тесте, завернутое в листья от кукурузных початков.


[Закрыть] подкатывает свою дымящуюся тележку к тумбе, у которой стоит Олли.

– Дай мне штук шесть. Хочется чего-нибудь горячего. Тот, кто сказал, что в этом городе нельзя отморозить яйца, никогда не был здесь зимой.

– А чего не оденешься потеплее? – спрашивает Сэм. Раздается голос Вилли, слегка «педерастический»: «Олли нужно показывать свой товар».

– Вилли, разверни мне этот, – говорит Олли, горько улыбаясь.

К ним подходит Вилли, чуть сильнее играющий женщину, чем средний педераст.

– Я видел в цирке одного безрукого мужчину, который намазывал масло на хлеб ногами, – говорит Вилли, разворачивая тамале.

– Я в цирке не выступаю. Какого черта…

– Это процент за работу, – говорит Вилли, съедая тамале. Потом он разворачивает второй тамале и пытается всунуть его Олли в рот.

– Кончай паясничать! – разъяряется Олли, выхватывает тамале у Вилли, пожирает его, потом и второй. – Они кладут туда только крысятину с перцем, но желудок согревается. Остальное можешь забрать себе.

Слышен крик чайки. Олли с завистью смотрит за ее полетом своими большими потерянными голубыми глазами на худом готическом лице.

– Мне рассказывали, что если долго стоять неподвижно на берегу моря, – улыбается он, – над тобой обязательно пролетит чайка и насрет на тебя золотом. – Хрипло смеется. – Это правда или выдумка?

Вилли мрачно смеется.

– Что-нибудь заработал сегодня?

– Совершенно пустой день, – качает головой Вилли.

– Еще рано. Попробуй на следующем углу и посоветуй своей сестричке Кьюпи пройтись по Бурбон-стрит, в обе стороны, и в переулках. Нужно растрясти немного детский жирок на заднице, и получить паспорт, чтобы работать в гей-барах. Если бы ей удалось отрастить себе усы, вполне сошла бы за семнадцатилетнюю. Кьюпи уже бреется?

– Раз в месяц.

– Она, может, и гермафродит, но если бы чуть – чуть постаралась, могла бы завлекать и клиентов постарше. Ей нужно получить, наконец паспорт, чтобы ее пускали к Моне и в подобные места, бельишко поновее, и вам нужно работать отдельно, нельзя все время торчать вдвоем и хихикать, как пара сестричек – Голос авторитета?

– Голос трех лет опыта, к твоему сведению.

– Мой Кьюпи еще то дерьмо. – Улыбается. – На Пер Маркет только что один мужчина хотел выброситься из окна с десятого этажа. Внизу толпа, отец Роджерс из церкви святого Иуды держит крест и в мегафон кричит ему: «Христос любит тебя. Не прыгай». А Кьюпи орет: «Христос плевал на тебя. Прыгай». – И получил по заднице от копа.

– Парни, что прыгают из окон, очень пачкают улицу. Вилли широко улыбается.

– Тебе надо к зубному. Из-за этой дырки ты выглядишь больным.

– Ну да, платить за зуб, который не будет твоим собственным… Ой, я вижу старого клиента – я ему за пять баксов сосал недавно…

Вилли быстро исчезает.

– Таковы правила игры, – говорит Олли. В нескольких метрах от него останавливается мужчина среднего возраста и делает вид, что весь погружен в изучение витрины. Олли не показывает вида, что он заметил незнакомца, которого ждал на углу. Незнакомец проходит мимо него еще раз, чтобы рассмотреть поближе, можно сказать – прицениться. Олли все еще не замечает его, вполне можно подумать, что он видит только чаек в небе. Мужчина останавливается теперь поближе к Олли и рассматривает другую витрину ничего не видящими глазами. Его оценка мальчика более чем удовлетворительная, просто отличная. Но в город его привели другие дела, вовсе не такие опасные, как охота. Охота за мальчиками. Он спорит сам с собой: «Может, мальчик работает на полицию, ловит на живца неосторожных гомиков? Нет, не похоже, нет, и он без одной руки». Нервный клиент все ждет, что мальчик подаст ему какой-нибудь знак. Он проходит мимо еще раз, на этот раз очень медленно. В конце концов он останавливается рядом с ним, и тоже делает вид, что наблюдает чаек.

Наконец-то Олли подает ему долгожданный знак. Он по – прежнему не смотрит на него, но потихоньку звенит в кармане связкой ключей и мелочью. Мужчину среднего возраста, изголодавшегося по мальчикам, этот знак убеждает сразу же – насколько это возможно в мире, столь опасном для поисков этого вида удовольствия, такого же древнего, как и всегда современного.

– Извините за чересчур личное замечание, но у вас прекрасная фигура, – говорит мужчина.

– Спасибо.

– Вы занимаетесь… э… спортом, или…

– Нет, сэр, – ответил Олли со спокойной и грустной гордостью. – Когда-то я был чемпионом Тихоокеанского флота в легком весе.

– Пока вы…

– Да. Пока не потерял руку.

Боксерский ринг.

Соперник Олли в нокдауне. Рефери считает. Сверканья фотовспышек и шум возбужденного зала.

Пять – шесть матросов в открытом автомобиле на улице в центре какого-то города с морским портом, вроде Сан – Диего. Шофер останавливает машину.

– Пить и вести машину – плохо сочетается, лучше это делать по отдельности, – говорит Олли.

– У нас праздник, – говорит один из моряков.

– Хорошо, я пойду с вами, но пить буду только пепси или кока – колу, и машину потом поведу я, никого из вас за руль не пущу.

Припарковав машину, они входят в стриптиз – бар, над которым горят надписи из лампочек. – «ALL NITE» и «GLORY BLAZE». В баре работает стриптизерша, устало, но звонко изображая духовой оркестр: «Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам…»

Матросы возвращаются в машину.

– Глория Блейз, Глория Блейз! А сама старше моей матери, – жалуется один из моряков.

– Свинья, – вторит ему второй.

– Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам, – напевает Олли.

– Целую ночь! Представьте себе – слушать это всю ночь! – говорит моряк и садится за руль.

– Ты не слышал, что я сказал? Я поведу, если вы напьетесь.

– А пошел ты… Садись сзади.

– Или я поведу эту развалину, или поезжайте без меня, я доберусь на такси, – говорит Олли решительно, пытаясь перекрыть буйный смех и пение своих спутников. – Вам не нужны ваши жизни? Мне моя – НУЖНА! Мне дали только одну жизнь, и я слишком ценю ее, чтобы вручать ее в руки пьяного за рулем старой развалины.

– Ну и пошел ты, лови свое такси!

– Такси! Такси! – отбегает от машины Олли.

– Олли воображает себя обезьяним дерьмом, пускай катится!

– Ну, где твое такси, Олли?

Такси нет. Олли возвращается на заднее сиденье машины. Ссоры не вышло, и вскоре все вместе они запевают припев «Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам…»

Машина на высокой скорости приближается к тоннелю. Все хором распевают: «Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам…»

Визг тормозов, машина исчезает, накрытая грузовиком. Страшный треск в тоннеле.

Вход в больницу. Надпись «Hotel Dieu».

Олли сидит на крыше с другими, более или менее – призрачными пациентами. Он в инвалидном кресле. Сияние, которое исходило от его молодого лица до несчастного случая, исчезло. Он немного зарос светлой бородкой; глаза его неподвижно направлены на солнце. Входит медсестра; она немного сбита с толку, но терпелива, больше, чем это требуется ей по профессии.

– Олли, ты что, хочешь, чтобы у тебя морщинки появились от солнца? В твоем-то возрасте? (Ответа нет)

– У нас есть темные очки. Принести тебе пару?

– Спасибо, нет, мисс…

– Олли, тебе не нужно инвалидное кресло… Если у тебя не все в порядке с равновесием, лучше попробуй походить с костылем.

– В моем возрасте я не хочу пользоваться костылями.

– Но инвалидное кресло хуже, можно подумать…

– И при виде костыля можно подумать то же – калека.

– Олли, ты слишком близко принимаешь к сердцу этот – несчастный случай, эту – потерю, как-то по – детски. Подумай об этом. Ты привыкнешь к этому, когда-нибудь – ты даже забудешь обо всем этом…

– Подумать, привыкнуть, забыть – спрятаться под одеяло? – Я спросил, что означает название нашей больницы. Сказали: «Отель ДьЮ», по-французски – Отель Бога. Вот уж не думал, что Он замешан в гостиничном бизнесе.

– Олли, не так громко. Многие пациенты здесь – при смерти.

– Я заметил, что они плохо выглядят. Ладно. Когда я покину Отель Господа Бога, мне не нужны будут ни кресло, ни костыли, я собираюсь ходить на своих двоих, вот так. Инвалидное кресло – пошло оно – извини… Знаешь, почему они усаживают меня в кресло? Чтобы возить меня туда, куда они захотят, и когда захотят.

– «Они, они»… Кто это – «они»? Олли, мы – просто санитары и сестры и пришли в медицину, потому что хотели помогать людям…

– На каком этаже эта крыша?

– На тринадцатом…

– Но вы не называете его тринадцатым, вы называете его 12а.

– Многие люди, особенно пожилые, суеверны…

– К черту суеверия – извини…

– Джимми, санитар говорит, что ты не даешь ему побрить тебя, и еще он говорит, что ты не выйдешь из своей палаты, если тебя будут брить.

– Я нигде не собираюсь оставаться. Меня прикатили сюда, без моего – разрешения, не спрашивая, запишите это в свой кондуит. А что касается этого санитара, то когда он купал меня, то пытался поиграть с моим…

– Олли, пожалуйста, потише… Тебя укатить обратно в палату?

Олли качает головой.

– Мы знаем, как тебе тяжело смириться с потерей руки.

– Да?

Она заходит к нему сзади и касается его плеч.

– Я ничего не хочу.

– Не хочешь, чтобы у тебя восстановился интерес к…

– К боксу? К жизни?

– Конечно, бокс не жизнь для тебя теперь. Тебе надо привыкнуть к твоей потере. Здесь каждый должен приспособиться к потере, многие – к более страшной, чем у тебя. Я могу показать тебе старые и безнадежные случаи, но люди приспосабливаются, позволяют себе помочь, в отличие от тебя.

– Спасибо за профессиональное терпение.

– Это – личное.

– Я буду позволять себе помогать, я как раз думаю, каким образом.

– Я слышу, обед разносят. Я отвезу тебя назад.

– Спасибо, я не голоден.

– Хочешь еще позагорать?

Олли кивает. Медсестра выходит. Олли подкатывает коляску ближе к краю крыши. Затем быстрым, неловким движением выпрыгивает из кресла и карабкается на низкий карниз. Крики пациентов. Он не успевает прыгнуть, его сзади хватают мужские руки. Он падает на пол. Резкий звонок. Двое санитаров тащат его, ругающегося, отбивающегося, назад в коридор.

Клубящийся туман, в котором становится виден Олли. Он сидит на скамейке на Першинг-сквер в Лос-Анджелесе и ест хот-дог. За скамейкой стоит молодой человек, немного похожий на призрак – искусственно осветленные волосы, подведенные бледные глаза, неестественно подрисованные губы. Он обходит скамейку, подходит к Олли, начинает с ним говорить.

– Я вас никогда не видел в парке прежде.

– Наверное, потому что я никогда в нем раньше не был.

– Не возражаете, если я сяду?

– Вы уже сидите.

– Надеюсь, что вы не возражаете.

Молодой человек садится очень близко к Олли, тот немного отодвигается, засовывает в рот последний кусок хот – дога и облизывает соус с пальцев естественным движением животного.

– Дать платок?

– Спасибо, не надо.

Молодой человек пугает Олли, пытаясь платком вытереть соус с его подбородка.

– Что вы.

– Соус попал вам на подбородок, и вам нужно побриться. Мальчик с вашей внешностью не должен об этом забывать. И еще вот что. На обед лучше съесть кусок вырезки, а не жирный хот – дог. У меня такое чувство, что вы ничего не понимаете. Мне кажется, вы даже не замечаете, что четыре мужика в этом парке смотрят на вас, как кошка на мышь. – Он говорит очень быстро. – Вот этот, вот этот, вот этот и вон тот.

– Почему?

– Такой невинности не поверил бы никогда, тебе верю. Эти мужики – голодны, они хотят тебя. Давай разобьем им сердца, прогуляемся вместе до фонтана?

Призрачный молодой человек встает со скамейки.

– Спокойной ночи, – говорит Олли, уходя.

– Не туда. Вам в другую сторону. Я хочу угостить вас пивком и дать небольшой урок по тайнам парка… Клубящийся туман начинает скрывать их.

– Пошли. Это недолго.

Олли еще немного колеблется. Затем идет в указанном направлении. Сцена растворяется в тумане.

Интерьер бара с разношерстными посетителями – хиппи, мужчины-проститутки и охотники за ними, подвыпившие, наркоманы с серыми лицами.

Входит Олли. Его лицо гладко выбрито. На нем рубашка – поло, синие джинсы, все настолько в обтяжку, что он напоминает античную скульптуру. Он присаживается к стойке.

– Что тебе, Олли? – спрашивает бармен.

– Бурбон и кока – колу. Только открой свежую, выдохшуюся терпеть не могу. Люблю, когда кока колется. Фзз, фзз!

Мужчина, по-декадентски одетый яхтсменом, выныривает из кабинки у противоположной стены бара и садится на стул рядом с Олли.

– Молодой человек, у вас удивительный голос.

Олли смотрит на него, его лицо внезапно настораживается.

– Не хотите заработать пару сотен долларов?

– Конечно, правда, хотелось бы знать, как.

– Очень простым способом.

– Простым, как?

– Появиться в небольшом фильме, который я снимаю на своей яхте.

– Я не актер.

– Неважно. Все, что вам надо делать, это…

Каюта большой роскошной яхты, где-нибудь в Калифорнии. Олли и девушка, в мужских халатах.

– Идею поняли? – раздается голос яхтсмена.

– Я понял, а вы? До вас еще не дошло, что у меня только одна рука?

– Не имеет значения. Все, что нужно, у вас есть. Слышно несколько смеющихся голосов.

– Я понял. До меня дошло. То, что у меня нет руки, и послужило причиной моего приглашения в ваш уродский фильм. Вам нужен был КАЛЕКА! Ни больше, ни меньше. Красивая девушка занимается сексом с калекой, одной руки нет, вторая – огрызок. Вам нужно унижение этой девушки. Хватит. Мне не нужна такая работа. Пускай ваша лодка отвезет меня на берег. Сейчас. Немедленно!

– Вам ничего не надо делать. Она все сделает сама. Лежите тихонечко, и только постанывайте. Вам что, трудно? Тихо лежать и постанывать, как будто балдеешь? За двести баксов каждому?

Девушка помогает сопротивляющемуся Олли снять халат и раздевается сама.

– Вы не слышали, что я сказал? Вы думаете, я несерьезно?

Девушка пытается подбодрить Олли.

– Так и лежите. Камера, наезд. Лила, начинай с пальцев ног.

Олли внезапно спрыгивает с койки, опрокидывает камеру, вырывает софиты.

– Наезд, камера, наезд? – шелковый халат вздымается на нем.

– Поднимитесь на палубу и остыньте, пока мы налаживаем свет. – Девушке: – Поднимитесь с ним. Объясните ему, что все просто.

– Дорогой, ты не прав. Нам это может стоить двухсот баксов каждому, – говорит девушка.

– Когда он заставляет тебя -

– Я знаю, дорогой, но для меня это не имеет значения.

– Я уважаю себя. Ты себя совсем не уважаешь? Не уважаешь?

– Не настолько.

– Я уважал себя, пока не потерял руку.

– Давай не будем ни о самоуважении, ни о его потере.

– Но это очень важно. Очень важно уважать себя, и очень плохо – потерять самоуважение.

– Тебе что, было бы легче, если бы – Она целует его.

– Они хотят заставить нас замолчать.

– Ты преувеличиваешь.

– А как ты это рассматриваешь?

– Как способ заработать двести баксов.

– Даже одной рукой я мог бы довести эту лодку до берега. Пусть к черту катится и эта яхта, и эта грязная работа.

– Олли… мне нужны двести долларов.

– Я боюсь здесь оставаться.

– Боишься чего?

– Боюсь, что могу убить его. Для этого мне одной руки хватит.

– Знаешь что, дорогой? Ты думай об этом просто как о работе, о ночной работе, про которую утром можно забыть.

– Но можем мы хоть чуть – чуть уважать себя? Хоть чуть – чуть?

– О самоуважении можно и забыть. Ненадолго, – ее рука проскальзывает под его халат.

– Никогда не думал, что огни на берегу будут сигналить мне «Вернись, скорее, пока». —

– Олли, сделай это для меня, и за две сотни долларов, и мы вернемся на берег.

– Тебе не противно?

– С тобой нет, нет, приятно, а это со мной редко бывает.

– Меня тошнит от того, что он заставляет делать тебя противоестественные вещи, и голос у него масляный, и ухмылка сальная.

– Двести долларов – это двести долларов, они мне очень нужны.

– Мы – кто?

– Не думай об этом. Я все сделаю. Мне это нравится, так что не думай.

– Я могу не думать, но не могу не чувствовать.

– Думай об этом как о том, что можно смыть с себя утром, и за что ты получишь двести баксов, а это чертовски много.

– Я не могу так легко стереть свою память.

– Ну ладно. Пожалуйста. Для меня. Давай закончим. Пошли!

Он пожимает плечами и идет за нею в кабину. Слышен звук моторной лодки, отплывающей от яхты. Олли напряженно вслушивается.

– Лодка придет за вами позже. У вас есть возможность познакомиться со мной поближе, – грязный, развратный взгляд яхтсмена.

– Могу прожить и без этого. Когда мне заплатят? – спрашивает Олли.

– На этот счет не беспокойся. Что будете пить?

Кабина кажется заполненной туманом. Становится виден Олли, стоящий над безжизненным телом яхтсмена. Он роняет тяжелую медную подставку с книжной полки, и медленно, дрожа, склоняется над мертвым телом, чтобы вытащить у него из кармана деньги. Затем он выходит из каюты. На палубе Олли осматривается в густом тумане, затем прыгает в море. Он доплывает до берега, собирает свои вещи и исчезает.

Дождь на улицах Нью-Орлеана – как в начале – и снова Олли стоит на углу, одетый совсем не по погоде. Снова мужчина среднего возраста ходит мимо него туда и обратно, затем останавливается.

– Вы не боитесь простудиться, молодой человек?

– Нет. Я никогда не простужаюсь.

– И вам не холодно?

– Мне холодно. Я тоже человек

– Вам надо куда-нибудь пойти и согреться.

– Куда, например?

– У меня неплохая квартира и прекрасный выбор напитков.

– Где?

– Недалеко, во Французском квартале.

– Пойдем пешком, а деньги за такси вы отдадите мне.

Еще один гомосексуалист впускает Олли в свой дом. Это эстет чистой воды. Они стоят на улице у деревянной калитки, которую гомосексуалист открывает.

– Пройдя эти врата, вы попадете в иной мир.

– Мне не привыкать.

– Прошу вас в мой сад.

– А, все китайское.

– Нет, нет. Японское. Я включу освещение для вас. Зажигаются лампы.

– Бассейн очень мил, не правда ли?

– Никогда не видел ничего подобного.

– Все дно выложено перламутром – вы знаете, из ракушек. Бассейн обогревается, в нем живут тропические рыбки.

– Это что-то.

– Вы не ожидали увидеть такой сад в городе?

– Все вы, педики – извините, гомосексуалисты – художественные натуры. Антикварные лавки, сады вроде этого – ваша стихия. Но это что-то особенное. Эй, рыбка! Как дела?

– Пройдемте в дом по мостику. Олли соглашается, но когда они доходят до середины, мостик неожиданно рушится. Гомосексуалист вскрикивает.

– Такой мостик слишком хрупок для меня, – говорит Олли, бредя по воде.

– В выходные отремонтирую. У меня есть друзья, они смогут помочь.

– Я мокрый до колен.

– В доме я дам вам шелковый халат.

– Ага.

Они входят в дом. Он целиком в японском стиле.

– Каждое утро, перед уходом на работу, я создаю на этом столике новую икэбану.

– Создаете что?

– Композицию из свежих цветов, чтобы поставить ее в эту чудную синюю японскую вазу.

– Каждому надо что-то делать помимо своей постоянной работы.

– Что вы делаете помимо своей постоянной работы?

– По-моему, у меня нет постоянной работы, если не считать, что охота за клиентами может быть постоянной работой. Я все время занят, но и постоянной работой это не назовешь. Слишком уж она непостоянная с общественной точки зрения. Это подпольная и противозаконная работа, поэтому она должна хорошо оплачиваться. Вы меня понимаете? Я думал, никому не нужен будет парень с одной рукой. Но я ошибался. Это никого не отпугивает. – (Горько): – Калеки привлекают.

– У вас прекрасное лицо и такое великолепное тело.

– Искалеченное тело.

– Почему бы вам не забыть об этом?

– А вы бы попытались забыть об этом, если бы хотели быть спортсменом?

– Ну, я никогда не пытался быть спортсменом.

– Я так и думал.

– Вам надо выпить.

– Я предпочитаю быть абсолютно трезвым, когда работаю.

– Я бы не хотел, чтобы вы думали об этом как о работе.

– Да, но я собираюсь работать, и мне кажется, мы должны обсудить вопрос, сколько я получу за эту работу.

– Когда молодой человек уходит, я кладу в его карман чек, и поэтому тут нечего обсуждать.

– Но я хочу знать сумму, которая будет проставлена.

– Я так много трачу на свой сад.

– Я понимаю. Но для меня это ничего не значит.

– Ремонт мостика через бассейн обойдется мне в копеечку.

– Я не ломал его нарочно. Вы велели мне пройти по мостику.

– Я не спорю, но -

– Здесь не о чем спорить. Я кое-что стою, и не собираюсь менять свою цену, оттого, что японские мостики рушатся, и я падаю в воду. Видите ли, проституты не состоят в профсоюзе, каждый из них имеет свою собственную цену, и если не получает ее, несет убыток Может он пойти и получить пособие по безработице, если его никто не снимет на его углу или в его – где он там обретается? Может он сказать в бюро по трудоустройству – я проститут, меня клиенты не снимают? Ответ можешь произнести по – японски. Нет, у меня есть твердая цена, и я ее держусь. И я хочу знать, получу я ее или нет.

– Пять?

– Может быть, пять лет назад, сейчас я меньше двадцати не беру.

– Вы сказали – десять?

– У вас проблемы со слухом, или это от жадности?

– Вы сказали -

– Я сказал – ДВАДЦАТЬ.

Второпях входит компаньон гомосексуалиста, суетливый мужчина лет пятидесяти.

– Мостик сломан! – замечает компаньон.

– Молодой человек прошел по нему, и он развалился.

– Мне надоело слушать о сломанных японских мостах. Штаны у меня высохли, и я ухожу.

– Но -

– А это что за симпатичный молодой человек? – спрашивает компаньон.

– Он? Ах, да. Мы встретились в центре.

– Я как раз собирался уходить.

– Нет, нет, только не это!

– Да, да. Пойду в «Белый Замок», выпью горячего кофе и съем целую тарелку чили.

– Я через секунду приготовлю вам кофе и поджарю несколько яиц.

– Мне надо на работу.

– В жизни случаются маленькие недоразумения, – замечает компаньон.

– Где у вас тут дверь?

– Не хочу ничего слышать о вашем уходе!

– Точно, проблемы со слухом. – Олли поворачивается к компаньону: – Мне надо как-то выбраться отсюда.

– Останьтесь! Пожалуйста! Я согласен на вашу цену!

– Где дверь?

– Я отведу вас, – отвечает компаньон. Он уводит Олли из комнаты. Возвращается.

– Твой сарказм выгнал его! Ты любишь устраивать мне сцены, – идет к шкафу с пластинками.

– После двадцати пяти лет ты все еще обижаешься, когда я привожу домой мальчиков.

Компаньон ставит пластинку. Это «Un bel di», песня звучит очень громко.

– Тебе придется самому себе готовить ужин. Я собираюсь лечь спать и запереться в своей комнате.

Столик в кафетерии, работающем двадцать четыре часа в сутки. Ночь

За столиками сидят Олли, Вилли и Кыопи.

Олли учит их. «Детки, вы все время жалуетесь, что мало зарабатываете. Могу сказать вам, почему. Если хотите знать, конечно. Вы слишком боязливые, и слишком активные, вы – как стайка воробьев на улице. Послушайте. Я работаю уже три года, и могу дать вам совет. Вы замечаете, что клиент смотрит на вас. Не смотрите на него. Смотрите куда-нибудь в сторону. Все равно куда. На чайку. На витрину. Никуда. Самое важное, еще важнее, чем это – не меняйте позицию. Не двигайтесь.

Вы, детки, гоняетесь за клиентом. Преследуете его. Неправильно. Пусть он подойдет к вам, если он хочет вас, он подойдет. Стойте на месте, просто стойте, и это все, пока он не подойдет к вам. Тогда, если у вас есть ключи в кармане, позвените ими немного».

– У меня нет ни ключей, ничего, – говорит Вилли.

– Для этой цели совсем не обязательно иметь ключи или что-нибудь еще. Можно и без ключей; можете сходить на берег и набрать камушков, чтобы погреметь ими в кармане. И слушайте, слушайте своих клиентов. Они хорошо образованы, большинство из них. Улучшайте свое произношение, обогащайте свой словарный запас. Вы хоть знаете, что значит «словарный запас»? Что это значит?

– Они хотят заполучить твою задницу к себе в гостиницу, а когда поимеют ее, вышибают тебя обратно еще быстрее, чем тащили туда.

– Бывает. Но, как я сказал – слушайте их, обогащайте свой словарный запас, и цена вашей задницы будет подниматься. Конечно, лучше ее вообще не продавать, но раз уж продаете, то хоть слушайте меня. Я никогда не продавал и не буду. Если они пытаются, я одеваюсь и ухожу. Вежливо.

– Она любит… – вступает Кьюпи.

– Никогда не говорите «она». Будешь говорить она, и станешь «она». Это будет написано на лице, и будете ходить, вихляя.

– Так разве они не за этим -

– Нет, они не за этим гоняются.

– Они гоняются за однорукими проститутами, да? Олли выдергивает из-под Кьюпи стул, и тот шлепается на пол.

– Извини, я хотел достать кетчуп. – Олли встает из-за стола.

– У нас с вами не так много времени, у тебя, у меня, у Кьюпи, и это чертовски одинокая работа, если ее делать как следует. Ты выбираешь себе угол и стоишь там в одиночестве. Кьюпи, ты все время чешешься, как будто у тебя мондавошки. Купи себе пузырек ртутной мази и намажься. Надо заботиться о своем товаре, если хочешь иметь покупателя. Раз в неделю обязательно заглядывайте в свободную клинику, чтобы знать, не подцепили ли вы какую-нибудь заразу спереди или сзади. Не обманывайте себя, что это «не та» болезнь. У вас есть, где ночевать?

– У меня нет, – говорит Кьюпи. Олли дает ему несколько банкнот.

– Найми себе. И купи ртутную мазь. Смотрите, какой ветер, даже опрокинул мусорное ведро. Запах, как будто кто-то раскопал старое кладбище. Ха!

Олли выходит из кафетерия. Закуривает под неоновой вывеской кафетерия, которая по очереди высвечивает «ALL NITE» и «ALL RITE». Перевернутое мусорное ведро ветром пригоняет к его ногам.

– Привет, папаша, – говорит ему Олли.

Отфутболивает ведро на несколько метров перед собой. Девушка на противоположном тротуаре вскрикивает, когда у нее ветром сдувает шляпу. Ее спутник бежит за ней. Олли перехватывает шляпу раньше и возвращает ее девушке. Идет по улице. Из дверей бара вырываются звуки джаза. Из другого бара – голос негра, поющего блюз. Олли улыбается. Ветром по улице несет газету, на какое-то время она закрывает лицо Олли. Он срывает ее с себя. Олли доходит до узкого здания с таинственной эмблемой на витрине. С ним сталкивается пьяный, хрипло спрашивает:

– Где тут Армия Спасения?

– Вот это да. Ходишь, а говорить не можешь. Поищи на Силвер Скрин, пока тебя не посадили в кутузку.

– Силвер —?

– Скрин, следующий поворот налево. – Дает пьяному доллар.

– Мой совет – держись подальше от освещенных улиц.

Пьяный, шатаясь, уходит. Олли громко кричит ему, как цирковой конферансье: «Сегодня всем бесплатные советы!» В дверях дома появляется цыганка.

– Парень, а парень!

– Ну?

– Давай, погадаю тебе. Заходи.

– Сколько?

– А сколько ты дашь?

– Когда услышишь, будешь знать, что я дорого стою.

Олли садится за столик напротив цыганки в причудливо украшенной комнате. Цыганка читает по его руке, смотрит в хрустальный шар.

– Ты что-то продаешь.

– Правильно.

– Но это не вещь.

– Нет, это вещь, только разбитая.

– Ты продаешь себя.

– Разбитого.

– Да, разбитого, но желаемого многими.

– Да, у меня пока все в порядке с этим делом. – Я вижу тень за тобой.

– Естественное место для тени.

– Будь серьезным, пожалуйста.

– Хорошо, мамаша. А передо мною тени нет?

– Ты живешь меж двух теней.

– Та, что передо мной, когда она явится?

– Та тень, что перед тобой, очень близко.

– Я жду ее, и не пойму, почему она медлит.

– Похоже, что ты ждешь ее.

– Я устал ждать.

– Тебе недолго осталось. Может, месяц, может, неделю, может, день. Та тень, что перед тобою, крепко связана с тенью позади тебя. Тень позади тебя темна, как преступление.

– Ты молодец.

– Тень перед тобою – расплата за тень позади. Ты все время среди людей. Это ошибка. Тебе не надо мелькать. В толпе.

– Моя работа требует, чтобы я все время был среди людей.

– Дай мне что-нибудь твое, кольцо или часы.

– Зачем?

– Подержать, пощупать, узнать тебя.

– На мне нет ничего моего, кроме четырех бумажек по пять долларов, монет и ключей.

– Двух бумажек хватит.

– Одна бумажка столь же моя, как и две, – подает ей бумажку.

– Я могу сказать тебе, как уйти от тени перед тобой. Откажись от своей идеи ехать в город на севере. Поезжай на юг, прочь из этой страны. А теперь исчезай. Иди домой темными улицами, и если у тебя есть чемодан, побыстрее собери его. Тень впереди настигнет тебя, если ты не послушаешь меня.

Цыганка встает и протягивает руку.

– А теперь дай мне то, что ты хотел дать мне.

– Я дал тебе пять, и дам тебе другие пять, если ты скажешь мне кое-что еще.

– И что это еще?

– Почему я не убегаю от той тени, что передо мной?

– Еще пять, и я скажу. Он передает ей пятерку.

– Ты презираешь себя, и ты больше похож на тень человека, чем на человека, и еще за пятерку я отвечу на другой вопрос. У человека бывает много вопросов.

Он качает головой. В его глазах слезы.

– Тебе совершенно бесполезно говорить «Удачи тебе». Олли уходит.

Олли и худая, нервно болтающая девушка лет тридцати, через узкую деревянную калитку входят во двор. Только что кончился дождь: девушка встряхивает мокрый зонтик, ищет ключи; легкая одежда Олли промокла насквозь.

– Ну вот. Ключи – последнее, что я нашла в своей сумочке. Внимательнее к этим кирпичам – это старинные кирпичи патио – рабских кварталов, – говорит девушка, отпирая калитку.

– Здесь жили рабы?

– Да, во всех этих дряхлых домах в Старом Квартале – его еще называют Французским.

– Да, я знаю. Как здесь тихо, ни звука.

– Сейчас мне надо найти второй ключ, надеюсь, в этот раз мне повезет больше.

– Может, я поищу, у вас руки трясутся?

– Нашла! Нашла!

– Хорошо!

– Когда я искала свободную квартирку в этом квартале, было два варианта. Одна была очень недорогая, и там было много удобств, даже плита, чтобы готовить – другая, та, в которой мы сейчас окажемся – мне она совершенно не по карману – но я выбрала ее по причине, в которой вы сейчас убедитесь.

Открывает калитку.

– Пожалуйста! Кто первый?

– Лучше вы, я не знаю вашей квартиры.

– Нет, вы первый. Мне интересно, увидите ли вы, почему я выбрала ее.

– Хорошо, я первый. – Они входят. Олли зажигает спичку.

– Нет, нет, никаких спичек!

– Мне кажется, вы выбрали ее из-за стеклянного потолка.

– Да, вы правы. Включить лампу, или света с неба хватит?