Текст книги "Метрополис. Индийская гробница (Романы)"

Автор книги: Теа фон Харбоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА IV

Горбун с печальными трагическими глазами открыл Джо Фредерсену дверь в дом Ротванга, и манеры его ясно показывали, что самый большой человек в Метрополисе был в этом доме гостем, которого принимали неохотно, хотя и не решались не принимать.

Дом, где жил великий изобретатель Ротванг, был сдавлен между двумя небоскребами. Он находился близ церкви и несомненно был построен в то время, когда Дева Мария с Младенцем, которая стояла на церкви, высилась над красными черепичными крышами окрестных домов. Дом Ротванга был узок, как полотенце, и не имел ни одного окна на улицу – кроме закрытого решеткой отверстия, которое вело в подвальное помещение.

Чужой человек не мог бы определить, сколько комнат в этом фантастическом пережитке былых времен. Спиральная лестница вела вверх и вниз, а дом казался слишком хмурым и недружелюбным, чтобы возбудить охоту к исследованиям.

Горбун провел Джо Фредерсена по лестнице и молча отворил дверь.

С гулом щелкнул замок.

Джо Фредерсен стоял в комнате, которую он знал, знал слишком хорошо… Он равнодушно бросил на стул свою шляпу. Глаза его медленно и утомленно скользили по комнате. Она была пуста. Большой почерневший от времени стул, какие бывают в старых церквах, стоял перед задернутой портьерой. За ней была ниша, шириной в стену.

Джо Фредерсен долго стоял возле двери, не двигаясь. Он закрыл глаза. Потом, не открывая глаз, немного неверной походкой он подошел к тяжелой черной портьере и раздвинул ее. Тогда лишь он открыл глаза. На широком цоколе покоилась высеченная из камня голова женщины.

Это не было творение художника, это было создание человека, который в муках, коим нет названия на языке людей, днями и ночами боролся с белым камнем, покуда, казалось, сам камень понял его и сам принял форму женской головки. Камень сжалился, и в нем расцвел портрет молодой женщины, которая была для двух людей их небом – и адом.

Гельга Ротванг, жена великого изобретателя, которая принадлежала ему всецело – пока не встретилась с Джо Фредерсеном.

Тогда она должна была покинуть мужа, который горячо любил ее, и уйти к другому.

Глаза Джо Фредерсена оторвались от головы женщины и опустились на высеченные на цоколе слова:

«Гель, родившаяся мне на счастье, всем людям на радость, потерянная из-за Джо Фредерсена и скончавшаяся, когда она подарила жизнь сыну его, Фредеру».

Да, тогда она умерла. Но Джо Фредерсен слишком хорошо знал, что она умерла не от родов. Она умерла потому, что сделала то, что должна была сделать. Она, собственно, умерла уж в тот день, когда пришла от Ротванга к Джо Фредерсену и удивилась, что ноги ее не оставляли на пути своем кровавых следов. Она умерла, потому что не могла противостоять великой любви Джо Фредерсена и потому, что он заставил ее разбить жизнь другого человека.

Никогда не было на лице человека выражения такой радости освобождения, как на лице Гель, когда она узнала, что умирает.

Но тот же самый могущественный человек в Метрополисе в жутком сознании своего бессилия лежал на полу и кричал, как дикий зверь, которому переламывают кости.

И когда он через 4 недели встретился с Ротвангом, густые упрямые волосы над чудесным лбом изобретателя были белы как снег, а в глазах его горела ненависть, граничащая с безумием.

В этой великой любви, в этой великой ненависти Гельга осталась живою для обоих мужчин…

Джо Фредерсен не заметил, как за ним открылась дверь, и кто-то тихо вошел в комнату. Но он услышал смех, обернулся – и увидел лицо Ротванга.

Оба в упор смотрели один на другого. Никто не поклонился.

– Тебе надо было бы раздробить череп, если бы в нем не хранился такой драгоценный мозг, – сказал Джо Фредерсен после паузы.

– Ты ничего не можешь сделать мне хуже того, что сделал, – ответил Ротванг.

Джо Фредерсен молчал.

– Как ты думаешь… – продолжал Ротванг, – что мучительнее раздробить череп или вырвать из груди сердце?

Джо Фредерсен молчал.

– Ты не хочешь отвечать мне, Фредерсен?

– Мозг, подобный твоему, должен бы уметь и забывать, – произнес Джо Фредерсен, не глядя на Ротванга.

Ротванг пожал плечами. Он подошел к портьере и задернул ее.

– Забыть? – переспросил он. – Я дважды в жизни забыл. Раз я забыл, что эфирное масло и ртуть дают взрывчатую смесь. Это стоило мне правой руки. Другой раз я забыл, что Гель была женщиной, а ты – мужчиной. Это стоило мне сердца В третий раз, боюсь, дело пойдет о моей голове. Я никогда больше не буду забывать, Фредерсен.

Джо Фредерсен молчал. Наконец, он произнес беззвучно:

– Ты забываешь, что Гель умерла и для меня.

– Ты забываешь, – ледяным голосом сказал Ротванг, – что у меня от Гель не осталось ничего, кроме проклятых воспоминаний.

– А у меня, Ротванг?

– У тебя от неё сын.

Джо Фредерсен не ответил. Он стоял с отсутствующим лицом. Ротванг смотрел на него и как будто внимательно прислушивался к тому, что заметил в этот час впервые.

– Ты, кажется, не спешишь сегодня, Фредерсен? – сказал он. – Не хочешь ли сесть? И не хочешь ли сказать мне, почему ты пришёл? Ты ведь отыскиваешь меня, когда дело идет о новых планах и когда ты один не знаешь, как быть дальше…

– И сегодня дело идет о планах, хоть и не о новых, – ответил Джо Фредерсен, точно не расслышав насмешки. – Можешь объяснить мне этот план?

Он протянул Ротвангу маленький кусочек пергамента, который получил от Грота. Ротванг взял его и глубоко склонился над ним – не для того, чтобы рассмотреть его, а чтобы спрятать свое лицо.

– Откуда это у тебя? – спросил он после паузы.

– Ты знаешь план?

– Да. Откуда он у тебя?

– Из кармана одного из моих рабочих, но откуда он известен тебе?

Ротванг стоял спиной к окну. Это не позволяло вглядеться в черты его лица.

– Помнишь, – спросил он, – с каким непонятным тебе упрямством я в свое время желал поселиться именно в этом доме?

Джо Фредерсен кивнул.

– И помнишь, с каким упрямством я впоследствии отказывался продать землю под домом для продолжения подземной дороги?

– Еще бы. Я точно помню сумму, которую стоил изгиб пути, сделавшийся поэтому необходимым.

Ротванг загадочно усмехнулся.

– Вот причина, – сказал он, покачивая в своей ладони маленький кусочек пергамента.

– Объяснись, пожалуйста.

– Этот дом, Фредерсен, был, очевидно, построен человеком, который желал, чтобы добрые друзья и милые соседи его не знали всех его путей. Быть может, впрочем, это был просто-напросто глупец, любящий прогулки, как крот. Я не знаю. Во всяком случае ему был известен секрет этого кусочка пергамента, – потому, что этот квадрат, который ты видишь здесь, совпадает с квадратом подъемной двери, находящейся в самом нижнем помещении дома. Под подъемной дверью находится еще довольно хорошо сохранившаяся лестница, а дальше многочисленные и разбросанные ходы, где едва ли приятно заблудиться.

Джо Фредерсен, казалось, не верил.

– Ты рассказываешь сказки, – сказал он.

– Ты можешь во всякое время убедиться в справедливости моих слов, – ответил Ротванг с некоторой кротостью.

Джо Фредерсен задумался.

– И куда ведут эти ходы?

– К копям, которые были оставлены уже тогда, когда стали закладывать фундамент этой церкви.

Джо Фредерсен покачал головой.

– А откуда ты все это знаешь?

– Я люблю гулять, как гуляют кроты.

Джо Фредерсен посмотрел на Ротванга долгим испытующим взглядом.

– Мне сдается, что ты играешь двойную игру, Ротванг, и что у меня нет большего врага, чем ты.

– Я никогда не скрывал этого, Джо Фредерсен, – ответил седой его собеседник.

– Ну, что же, поступай, как хочешь, Мне сейчас интересно только узнать, что означает план покинутых копей в кармане моих рабочих.

– Это не трудно, – заметил Ротванг с несвойственной ему мягкостью.

Джо Фредерсен поднял голову.

– Хочешь проводить меня?

– Да.

– Еще этой ночью.

– Хорошо. Но приготовься к долгому пути.

– К долгим путям я привык, – ответил Джо Фредерсен.

ГЛАВА V

Фредер не мог больше стоять. Он больше не обслуживал машины, он висел на ней, на её ручках и рычагах – потому что его кости больше не держали его. Его светлые волосы были смочены потом, который стекал солеными каплями по его лицу, делая его неузнаваемым, с ужасом задыхающегося, он боролся за каждый вздох. В его мозгу была одна лишь мысль:

Неужели же нет конца у этих двух часов?

Внезапно рядом с ним очутился какой-то человек, у уха его – чей-то рот;

– Она будет говорить сегодня ночью… Ты придешь?

Он ожидал ответа.

– Она позвала. Ты придешь?

Кто она? Куда надо было ему придти? Но он кивнул утвердительно. Он хотел знать пути тех, кто, как и он, носили грубую синюю парусину, черный капюшон и твердые сапоги.

Голова его упала на грудь. Он оставил рычаги, за которые взялись руки другого рабочего, пришедшего ему на смену. А Фредер точно в полусне машинально шел куда-то. Он шел плечо к плечу с новым своим знакомым.

– Она позвала? – думал он. Кто же эта «она». Он шел и шел, и усталость его все росла. Не было конца пути. Он слышал глухой гул шагов тех, кто шел с ним, точно шум далекого прибоя.

Кто же она? – думал он. – чей голос заставлял на смерть утомленных людей добровольно отказаться от сна – от лучшего их отдыха, чтобы идти к ней, когда она зовет.

– Дальше? Все еще дальше?

– Глубже? Все еще глубже?

Но поток остановился, остановился и Фредер. Он споткнулся и упал на твердый холодноватый камень. Он опустится на колени, положил голову на камень.

Как ему было хорошо… Он улыбнулся.

Тогда кто-то начал говорить.

– Ах, сладкий голос, – думал, не открывая глаз, Фредер, – любимый, желанный голос. Твой голос, девушка! Я заснул… Я вижу сон… Мне снится твой голос, любимая.

– «Братья мои, – говорит голос, – все вы знаете огромное здание в сердце Метрополиса: „Новую Вавилонскую башню“. Я расскажу вам легенду о постройке башни в древнем Вавилоне… Хотите послушать, как она была начата. Хотите послушать, чем это кончилось? Человек, который, предпринял постройку, был добр и велик. ОН чувствовал близость Бога и не боялся померяться с ним. Он сказал: „Построим башню до самого неба. И на верхушке башни мы воспоем хвалу Богу и человеку“. Тогда собралось несколько человек и ревностно начали строить, но вскоре им стало ясно, что дело не под силу им одним. И они разослали гонцов вовсе страны за чужими, чтобы продолжать постройку башни в Вавилоне.

Пришли чужие и стали работать за деньги, но они не знали даже, над чем они работают. И Вавилонская башня была так велика, что никто из работающих на одной её стороне не знал никого из рабочих на другой. Человек, в мозгу которого зародилась постройка башни, был им неизвестен. Мозг и руки были далеки, были враждебны друг другу… „Вавилон!“ восклицал один и думал: „Радость! Венчание! Триумф“

„Вавилон!“ – стонал другой и думал: „Ад! Несчастие! Вечное проклятие!“

То же слово стало молитвой и проклятием. Произнося те же слова, люди не понимали друг друга. И вот почему была разрушена Вавилонская башня… Потому, что мозг и руки не понимали уже друг друга. Погибнет когда-нибудь и „Новая Вавилонская башня“.

Мозгу и рукам нужен посредник. И посредником между мозгом и руками должно быть сердце…»

Она замолчала.

Тогда один из рабочих медленно встал, он поднял свое худое лицо с глазами фанатика, и спросил:

– А где же посредник, Мария?

Девушка посмотрела на него, и на лице её появился свет беспредельной уверенности.

– Ждите его. Он придёт.

Шёпот прошел по рядам мужчин.

Фредер, который давно уже не спал, склонил голову к самим ногам девушки.

Вся душа его звучала:

– Я хочу быть им.

Но Мария не видала его, не слыхала.

– Терпение, братья, – тихо продолжала она. – Путь, которым должен прийти посредник, далек. Многие среди вас кричат: «бороться, разрушать!» Не боритесь, братья мои, ибо это делает вас виновными. Поверьте, придет некто, кто будет говорить за вас, кто будет посредником между вами – руками и человеком, мозг и воля которого создали город. Он подарит вам то, что всего дороже на свете: освобождение без сознания своей вины.

Она встала с камня, на котором сидела. Толпа оживилась.

– Мы будем ждать, Мария, но недолго еще.

Девушка замолчала. Своими грустными глазами она, казалось, искала среди толпы говорившего… Затем она опустила голову.

Когда кругом Марии все стало тихо и заглохло эхо последних шагов, она вздохнула и вновь открыла глаза.

Тогда она увидела человека в синей парусине и в черном капюшоне, который лежал на коленях у её ног.

Она наклонилась к нему. Он поднял голову. Они посмотрели друг другу в глаза, и она узнала его.

– Ты? – сказала она тихо. – Ты – посредник? Неужто то это, действительно, ты?

– Ты позвала меня, и я пришёл, – ответил сын Джо Фредерсена.

Её дрожащая рука гладила его волосы. Но взгляд её стал печальным и строгим.

– Ты носишь этот костюм из каприза? – сказала она, грустно улыбаясь. – Если ты пришёл к нам, чтобы выдать нас своему отцу, это, конечно, не принесет тебе благословения.

Он встал, остановился перед нею.

– Так ты веришь в меня, Мария? – спросил он серьезно.

Она замолчала. Глаза её наполнились слезами.

– Прости меня, – сказала она тихо плача. – Мы так долго ждали, мы так долго тосковали. У нас уже немного сил и веры в избавление. Еще вчера я видала, как ты играл с друзьями в прекрасных «Вечных Садах». А сейчас ты здесь в костюме рабочего. Разве не могла я подумать, что это тоже игра?

– Я всегда буду носить этот костюм, Мария.

– Как сын своего отца?

– У моего отца нет больше сына, Мария.

Она испуганно посмотрела на него.

– Ты не понимаешь, Мария? – спросил он. – А ведь ты сама позвала меня на дорогу, куда я пошёл во имя твое… Ты хочешь, чтобы я был посредником между моим отцом и теми, кого ты называешь своими братьями. Но не может быть посредника между небом и адом, который не был и на небе, и в аду. Подумай, до вчерашнего дня я не знал ада. Быть, может, потому я был так жалок, когда заговорил с моим отцом о рабочих Метрополиса. Я многому учился и ничего не знаю. Я ничего, не создал и не имел цели перед собою. А тогда пришла ты и показала мне моих братьев… Ты живёшь здесь, маленькая святая?

Фредер опустил голову, положил ее на руки Марии.

– Я желала бы, но мой отец ко позволяет.

– Кто твой отец?

– Он стоит за машиной сердца.

– Грот?

– Да, Фредер. Это самый верный слуга твоего отца. Если бы случилось что-нибудь между Джо Фредерсеном и его рабочими, мой отец первый предал бы нас.

– До этого не должно дойти, – сказал Фредер.

Она подняла его голову и доверчиво посмотрела на него. По лицу её пробежала улыбка.

– Как это случилось? – спросила она, – что мы говорим друг другу ты? Как это случилось, что мы так хорошо знаем друг друга?

– Я не знаю, Мария, – ответил Фредер. – Но мне кажется, что я искал тебя всю мою жизнь. Я хочу жить и искать дорогу…

– Ко мне или к моим братьям?

– К тебе, Мария. Я не хочу казаться лучше, чем я на самом деле. Я люблю людей не из-за самих них, но только из-за тебя, потому, что ты любишь их. Я не хочу помогать людям из-за них самих, но из-за тебя, потому что ты этого желаешь. Со вчерашнего дня я пытался помочь двум людям: я подошёл к человеку, которого отослал мой отец, и я делаю работу того, чью одежду я ношу. Видишь, это начало пути к тебе. Да благословит тебя Бог!

Голос изменил ему. Мария наклонилась. Она взяла обе его руки в свои. Она смотрела на него своими кроткими глазами и улыбалась ему.

* * *

Ротванг стоял, прислонившись к стене, заложив руки в карманы своего черного сюртука и наблюдал за Джо Фредерсеном, который шагал взад и вперед по небольшой комнате, куда они удалились.

Внезапно он остановился и посмотрел прямо в лицо Ротвангу.

– Ты знал об этих собраниях, Ротванг?

Да.

– И ты ничего не сказал мне об этом?

Ротванг пожал плечами.

– Я не контрольный чиновник твой, Фредерсен.

– Нет, конечно…

Казалось Джо Фредерсен хотел продолжать, но он проглотил слова, которые были у него на губах и снова стал шагать взад и вперед.

Ротванг усмехнулся.

– Может быть, ты думал, что твои рабочие любят тебя, Фредерсен? Или что они довольны своей судьбою?

Джо Фредерсен махнул рукой, точно это совсем не интересовало его.

– Дело не в этом, – сказал он. – Дело в том… что среди них мой сын… а он единственное, что я не могу потерять.

Ротванг не двигался.

– Я боюсь, – сказал он медленно, – что ты уже потерял его.

Фредерсен побледнел.

– Ты думаешь об этой девушке? – спросил он.

– Да.

Молчание.

Затем против своего желания Джо Фредерсен хрипло спросил:

– Ты не находишь, что она напоминает Гель?

Ротванг не отвечал. Его лицо было серо, и безжизненно, как камни.

– Я знаю силу таких женщин, – продолжал Джо Фредерсен. – Этих кротких женщин с чистым, ясным лбом. Если бы позволить им, они завладели бы всем миром.

– Но ты не намерен позволить?

– Нет, Ротванг.

– Опыт с Гель, значит, не сделал тебя умнее?

Джо Фредерсен молчал.

– Помнишь, – продолжал Ротванг, – как Гель чуть не на коленях умоляла тебя не строить подземного города для рабочих? Твоя мать с этих пор никогда не подавала тебе руки. Так возмущена была она. Но Гель была более кроткой. Она плакала и просила. И, быть может, ей удалось бы победить тебя, Джо Фредерсен, если бы у нее было достаточно времени, чтобы плакать и просить. Но она умерла… и ты построил свой знаменитый рабочий город…

– Я ни разу не жалел об этом до сегодняшнего дня.

– До сегодняшнего дня… Не чувствуешь ты разве, Джо Фредерсен, что сейчас занимается новый день, или ты забыл, что Фредер сын Гель.

– И мой сын… Девушка должна быть удалена из Метрополиса!

– Ты хочешь уничтожить ее? – спросил Ротванг спокойно.

Джо Фредерсен вспылил:

– Ты с ума сошел!

Ротванг молчал. Он не двигался. Его опущенное лицо было непроницаемо.

– Фредер – все для меня, – продолжал Джо Фредерсен. Он не знает этого. Быть может, сыновья никогда этого не знают. Быть может, судьба отцов – собирать для своих сыновей то, что кажется им сокровищем. Но для молодых это тяжелые камни, не имеющие никакой цены, и они бросают их прочь. Тогда, когда умерла Гель, я не пошел за ней, как ни хотел – потому что жило дитя, которое она родила мне. Я хотел сделать это дитя самым могучим человеком мира. Вся моя жизнь имела эту лишь цель. И я не откажусь от нее, потому лишь, что кроткая молодая девушка, которая немножко похожа на Г ель, хочет взять у меня моего сына.

– Значит, ты решил разлучить их?

– Твердо решил, Ротванг!

– Но это удастся тебе одним лишь путем.

– Каким же, Ротванг?

– Клин вышибают клином!

– Что это должно означать?

– Женщина против женщины, Джо Фредерсен!

– Я не расположен разгадывать загадки.

– Допустим, – сказал Ротванг, усмехнувшись, – что твой сын снова придет на собрание в оставленные копи и увидит девушку, маленькую святую проповедницу любви и жалости… и вдруг она начнет возбуждать рабочих к восстанию!

– Дальше, – сказал Джо Фредерсен после паузы.

– Или допустим, в один прекрасный вечер твой сын захочет посмотреть, как пляшут девушки в Иошиваре… и среди этих девушек будет Мария… Как ты думаешь, что подумает Фредер?

– Он подумает, что началось светопреставление или решит, что сам он сошел с ума.

– Но весьма вероятно, что он в твоем смысле исцелился бы… Неправда ли?.. При виде развенчанного своего божества?..

– Я думаю, ты можешь многое, Ротванг… Но душа этой девушки под двойной защитой – ее хранит и сама Мария, и любовь к ней Фредера.

– Я знаю, я никогда не решился бы посягнуть на душу Марии.

– Тогда я не понимаю тебя.

– Этого и не требуется. Я назвал тебе единственное верное средство отозвать своего сына с пути, на который привела его эта маленькая святая. Если ты решился, предоставь мне применить мое средство и не заботься ни о чем.

– Хорошо, – сказал Джо Фредерсен с побледневшим лицом.

И точно боясь, что он пожалеет о своем слове, если останется здесь еще хоть минуту, он молча повернулся, чтобы идти.

Ротванг не провожал его. Только улыбка, тонкая улыбка великого изобретателя следовала за Джо Фредерсеном, пока он скрылся из виду.

Затем Ротванг отошел от стены, прислонившись к которой он стоял. Он протянул руку, и свет маленькой электрической лампочки потух.

* * *

Ты должен уйти, милый – сказала девушка, и нежность её улыбки скрасила её слова.

Он умолял ее, как мальчик: еще пять минуток – еще две – еще одну минутку! Но кроткие руки Марии все же убедили его, хотя он и не понимал, как можно оставить ее в этих хмурых коридорах и вернуться одному на улицы города.

– Не забудь, – сказала она, покраснев, – что уже почти утро. Я не хотела бы никого встретить, я не хотела бы объяснять кому бы то ни было то, что самой мне кажется чудом…

И он, наконец, оставил ее.

Мария оставалась стоять неподвижно, пока не заглох шум его шагов. Тогда она глубоко, глубоко вздохнула и наклонилась, чтобы поднять маленький фонарик, который светил им.

Внезапно она насторожилась. Какой-то звук достиг её ушей.

Что это было? Казалось, под ногами человека оторвался камень, скатился куда-то вниз и остался лежать там.

Но, наверное, она ошиблась, или же камень, утомленный своим тысячелетним покоем, сам покатился, чтобы снова застыть. Здесь не могло быть никого, никого, кроме нее.

Почему же была она испугана? Она улыбнулась, подняла лампу спокойно повернулась, чтобы пойти, – чтобы пойти в город рабочих, который так хорошо был известен ей.

– Фредер, – произнесла она тихо. И еще раз: – Фредер.

Прислушиваясь, она остановилась. Тут было эхо? Нет. Это не могло быть эхом.

Чуть слышно откуда-то донеслось:

– Мария!

Она быстро обернулась, испуганная: неужели же он вернулся?

– Фредер, – позвала она.

Прислушалась… Никакого ответа!

– Фредер!

Ничего…

Но внезапно – легкое дуновение воздуха, от которого зашевелились волосы на её затылке. Точно ледяная рука погладила её спину. Легкое дуновение прошло по низкому коридору, точно мучительный глубокий вздох, который не имел конца.

Девушка стояла тихо.

Никакого ответа. Но в глубине коридора, по которому она должна была пойти, несомненно кто-то крался: ноги в мягких туфлях на суровых камнях. Это было – да, это было странно… Подкарауливал ее кто-нибудь? Человек приближался. Пусть он пройдет мимо? Да.

Налево от нее тянулся длинный коридор. Она хорошо не знала его, но она и не хотела идти этим коридором. Ей надо было только подождать, чтобы прошел тот человек, тот странный человек.

Она потушила лампу и осталась в полной тьме, прислонившись к стене чужого коридора. Она ожидала, она затаила дыхание.

Она слушала: крадущиеся шаги все приближались. Вот они уже здесь. Теперь они должны были – должны бы были пройти мимо. Но нет! Они остановились. Шаги остановились в том месте, где отходил коридор, в котором она стояла, и, казалось, ждали.

Кого?… Ее?

Решившись, наконец, она бросилась бежать. Она спотыкалась – и вставала, она натыкалась то на одну, то на другую каменную стену, она была вся в крови, потянулась к пустоте, упала, со стоном вновь поднялась…

Давно выпала из её рук лампа. Она прикрыла уши руками, чтобы не слышать шагов, крадущихся шагов, которые снова приближались к ней.

И внезапно она увидела на каменной стене свою огромную тень; за ней был свет, за ней стоял человек!

С диким криком, разрывавшим ей горло, она снова бросилась вперед, не оглядываясь, подхлестываемая светом, подгоняемая длинными, мягкими, упругими шагами.

Она бежала и кричала:

– Фредер, Фредер!

Она оступилась, упала. Перед ней была лестница. Замшелые ступени. Она поднялась по ней.

Тут был конец! Лестница заканчивалась каменной, подъемной дверью.

– Фредер! – застонала девушка. Она уперлась в дверь головой и руками. – Фредер!

Подъемная дверь поднялась, упала с грохотом назад.

Внизу – у подножья лестницы – раздался смех.

Там стоял человек с белыми, как снег, волосами. Мария потеряла сознание.