Текст книги "Проклята луной (ЛП)"

Автор книги: Татьяна Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Часть 2. Ведьма

1.В оккультных книгах писали ерунду. Интернет врал. Ничто не помогало Еве развить свои способности. Её переполняла нечеловеческая злоба. Колдовская сила морозными побегами оплела сердце и рвалась наружу, просясь вырваться. Но не могла. Ева оледеневала изнутри. Она задыхалась от стужи, бушующей в груди.

Довольных клиентов разом поубавилось, потому как сеансы массажа больше не несли облегчения. Наоборот, люди жаловались, что массажистка выпивала их до дна. Она приносила боль касаниями. Тогда владелица салона намекнула, что надо бы подходить к работе с былым задором или придется подобрать другую сотрудницу. На что Ева подытожила:

– Подбирайте.

Как её терпел Сергей – загадка. Но он стоически выносил все капризы и молчаливые дни, проведенные у компьютера или за чтением магической литературы. Точнее – макулатуры. Не лез, напротив, поддерживал, как умел, старался отвлечь. И про то, что Ева стала безработной, ни слова не сказал. Не подшучивал даже над тем, что она возомнила себя ведьмой.

Ева в подробностях представляла возмездие над Егором. Как он корчится в жутких муках, а она стоит над ним и наблюдает. Как она отравляет его сильнейшим ядом или расстреливает в упор. И пускай её посадят, но сестренка будет отомщена. Она просматривала его страницу в социальной сети. Он катался на дорогой тачке, обедал в известном ресторане, раскуривал кальян в клубе – с придурковатой улыбочкой и прищуром, от которого Еву выворачивало наизнанку. Он угробил Машку и припеваючи жил дальше. Урод!

Месяца не прошло со дня похорон, как Егор завел себе новую дуреху. Какую-то приезжую деревенскую девочку, которая на всех фотографиях смотрела на Егора с  немым обожанием. Ева не удержалась и написала ей. В длинном сообщении описала всё, что он творил с Машкой. И попросила держаться подальше от этого садиста. Но девочка без разговоров добавила её в черный список.

Кажется, она помешалась на нем. Изучала, смотрела, запоминала. Ей мерещилось его лицо в толпе. Вечерами она пила снотворное и мечтала забыться во сне.

Но сны не приносили облегчения.

2.

Минует то ли час, то ли два, то ли целая вечность. Дверь отворяется. Много голосов сплетаются в карканье, чьи-то шаги. Немцы лающе смеются, изломанно разговаривают. Где-то на задворках сознания Глаше страшно, но сознание уплывает от неё с каждой секундой всё дальше. Кто она, где она, что происходит? Сердце чует беду, а разум путается. Кто она и где её держат? Почему с ней так жестоки? Где маменька да братец?

Пухлощекий солдат садится на постель, поглаживает по макушке. Лает что-то пугающее. Глаша забивается в угол, скулит от ужаса. Ей совсем не нравится этот солдат и щеки его не нравятся и то, как он на неё смотрит. Он будет делать ей больно. Опять. Снова. Нет-нет-нет!

В руке мучителя сверкает лезвие ножа. Солдат хватает Глашу за стянутые запястья и вытягивает ей руки. Неужели он отпустит её? Развяжет тугие путы? Глаша против своей воли начинает улыбаться. Нож зачаровывает своим сиянием. Он, как луна над деревней, серебристый и холодный.

Два быстрых взмаха. Ей очень больно. По запястьям стекают ручейки крови. Мучитель проводит лезвием по животу и по ногам. И по шее. Но она почему-то не умирает. Хрипит. Из горла вместо слов вырывается бульканье. В глазах совсем мутно. И как же больно!

А от запястий тянутся золотые нити к груди её мучителя. Светлые как само солнце, горячие, опаляющие. Они вытягивают тепло из Глаши. А он смеется, и в глазах его полыхает пламя. Он – зло.

Всё обрывается…

3.

Сергей смотрел на Еву с тоской. Она сильно изменилось после смерти сестры, и изменения не сделали её краше. В её глазах плескалась ненависть. Казалось, неверный шаг – и она спалит дотла всё, к чему прикоснется. Лицо исхудало, вытянулось; проступили ребра и ключицы. Она погибала.

Возомнила себя ведьмой, сутками просиживала, читая всякий бред.

Вскакивала посреди ночи вся в поту, беззвучно ревела в подушку, а когда Сергей пытался успокоить её – запиралась в ванной. Боялась показаться слабой.

Как её расшевелить?

– А давай поженимся? – предложил Сергей однажды вечером.

Ева медленно оттаивала. По-женски заинтересованно сощурилась. Меж бровей залегла морщинка, которую Сергей разгладил большим пальцем.

– Ну что, ты готова стать моей навеки?

Она закивала быстро-быстро, словно он мог передумать.

4.

Неужели он готов взять её в жены? Изломанную, опустошенную, ледяную? Любить её столько, сколько уготовала им судьба? Чем она заслужила этого мужчину?..

Они поженились без свидетелей. Ева надела короткое бежевое платьице из ситца, Сергей – джинсы и белую рубашку. Ни букета, ни лимузина или каравая с тамадой. Только вдвоем. Муж увез её в свадебное путешествие, и целую неделю они провели на необитаемом острове посреди океана. Кроме местных жителей, темнокожих аборигенов, ни говорящих ни на английском, ни уж точно на русском, никого вокруг не было.

И луна здесь абсолютно другая. Непохожая на их, российскую, как инь на ян. Она светила тепло и ласково, капала расплавленным золотом в воду. Ева курила ночами на берегу океана, а луна гладила её по голым плечам. Они, как сообщницы, переговаривались без слов. И понимали друг друга лучше закадычных подруг. А вокруг луны плясали звезды. И где-то среди них, Ева чувствовала, сияла недавно загоревшаяся лучезарная звездочка по имени Мария. Пускай отец и был верующим, но вера эта Еве не передалась. Она сама не знала, во что верит. Уж точно не в Бога. Если бы тот существовал, разве позволил бы он умереть невинной девочке?

После долгих минут наедине с луной Ева тушила сигарету и откидывалась на песок, где и засыпала. В постель переносил её Сергей, укрывал шелковым покрывалом. Он заботился о ней, и Ева не представляла с собой другого мужчину.

Но семь дней кончились, и Россия встретила молодоженов мокрым снегом. Тот стекал каплями по автомобилю. Работали «дворники», сбрасывая тающие снежинки с лобового стекла. Россия поприветствовала их бедностью и серостью улиц, пепельным небом и полным отсутствием солнца.

Мир и так был полон горя, а без Машки он и вовсе выцвел.

5.

Комом прокатилось два месяца. Дни сменялись один за другим. Сергей то приезжал, то уезжал. Ева ждала его и старалась не думать ни о чем дурацком. Потихоньку она приходила в себя. Убрала залежи пыли, задумала ремонт в прихожей, содрала обои в спальне. Сергей потакал любому капризу жены. Как же он её любил!

То была пятница, ближе к полуночи. Ева нежилась в ванне с хвойной пеной. Пар растекся по потолку и стенам. Затуманилось зеркало. Еловый запах напоминал о беспечном детстве, когда сестренки с мамой ходили по грибы, а папа караулил их в машине. Машка всегда набирала полную корзинку подберезовиков, а Еве попадались одни поганки. И когда мама расхваливала Машку перед отцом, Ева злилась. А папа теребил старшую дочь за щечку и приговаривал:

– Не в грибах счастье, глупенькая.

Но тогда Еве казалось, что исключительно в них.

– Малыш, тебя к телефону, – донесся из коридора голос Сергея, рассеивая воспоминания. – Возьмешь?

– Ага.

Дверь приоткрылась, и мужская рука всучила Еве трубку.

– Ну у тебя и парилка, – изумился Сергей перед тем, как уйти.

Еве обжигающая ванна казалась ледяной. Она постоянно мерзла. Куталась в два одеяла, носила шерстяные носки. Даже на необитаемом острове, в тридцать градусов тепла, стучала зубами от озноба. Мороз шел изнутри, и ничто извне не согревало.

– Алло.

– Ой, девочка моя, неужели я слышу твой голосок! – ахнула тетушка по маминой линии. – Видела я тебя по телевизору, красотка ты моя. Вся в папеньку уродилась, стройная да ладная как куколка. Как там Машенька?

Ева поджала губы.

– Замечательно Машенька.

– А у меня горюшко случилось, – тотчас сменила тему тетка. – У Темочки машинка совсем испортилась. Заглохла и не включается. А он ею зарабатывает на существование и себе с женой, и детишкам, и мне, мамке старой. Я, собственно, чего и тревожу тебя... Не подсобишь денежкой?

– Откуда у меня деньги? – учтиво спросила Ева.

Жутко захотелось курить, но Ева справилась с соблазном. Пора отучаться от дурной привычки.

– Так ты ж звезда телевизионная, в шоу каком-то участвовала. Видела-видела, как ты расхаживала вся такая красивая. Заплатили небось золотые горы? Не что нам, простолюдинам заводским, три гроша да труд дают.

– А телефон вы мой где взяли? – продолжила допытываться Ева, опустив фразу про звезду и деньги. – Я вам его точно не давала.

– Так Машенька продиктовала ещё давным-давно. Сказала, ты к мужчине уехала какому-то, о как, любовь строить. Мы с Машенькой частенько болтали о том да о сем раньше. Она девочка добрая, мне копеечкой помогала. Когда женилась, правда, подзабыла тетку, хотя всё равно словечком перекидывались. А тут трубоньку чего-то совсем не берет. Я занервничала, конечно. Мы ж родные люди, не должны друг дружку забывать. А, Евонька? Вы – мне, я – вам.

Свет резко потух, точно глаза обвязали непроницаемой повязкой.

6.

На извилистом шоссе темно, горизонт сливается с дорогой. Они втроем, родители и Ева, едут со свадьбы. Женился сын маминой двоюродной сестрицы. Справа и слева – сплошная лесополоса. По радио отечественный певец заливается о вечной любви, мама подпевает ему. У неё красивый голос, но с музыкой свою жизнь она не связала. Всю себя отдала семье: Еву родила в девятнадцать, Машку – в двадцать четыре.

Девочки растут послушные. Ева тем летом поступила в медицинский институт, Машка доучивается в девятом классе.

Отец всматривается в трассу. Ева на заднем сидении не видит его лица, но чувствует напряжение. Еловый лес по сторонам превращается в непроглядное полотно, на небо будто пролили черную гуашь. Светит луна, но жалко и тускло.

– Не гони, – ласково произносит мама. – Малыш брыкается, когда ты втапливаешь.

Она поглаживает большой живот. Мама сильная, в сорок лет она вынашивает ребенка без единой патологии: беременность проходит легко, токсикоз не мучает, врачи нахваливают и в шутку предлагают родить ещё и четвертого – уж больно хорошие анализы.

– Я и не гоню, – фырчит отец. – Восемьдесят километров, это разве скорость? Передай сыну, что всё в порядке.

– Интересно, как там Машенька? – Мама поворачивается к Еве. – Ты ей давно звонила?

– Мам, она выпила жаропонижающее и наверняка дрыхнет, – отчитывается Ева.

Машка с ними не поехала – заболела в самый последний момент. И родители ехать передумали, собирались остаться с дочерью, но Машка их выпроводила. Видимо, решила привести в гости парня. Ей, кажется, нравился Антон из параллельного класса. Или Семен? В Машкиных симпатиях Ева давно запуталась. Но знала точно: сестрица болеет не взаправду, иначе бы не опускала градусник в чашку с теплым чаем перед тем, как показать его маме. Впрочем, Ева младшенькую не сдаст. Сегодня она её прикроет, а завтра Машка наплетет с три короба, когда Ева поздно вернется со свидания.

Мелькают дорожные знаки, которых Еве не разглядеть. Она напрягает зрение, но впустую. Луна скалится как волчица. Ева на миг отводит взгляд, и тут что-то происходит. Отец выругивается, визжат тормоза. Свет встречных фар ослепляет Еву. Мама заходится в крике. Удар.

Ева стукается об отцовское сидение виском. В ушах звенит. Она потирает ушибленную голову – под пальцами мокро, – и выбирается наружу. Машина лежит в кювете мордой в земле, капот искорежен, лобовое стекло выбито. Родительские двери закрыты. Ева дергает их, царапает ручки, обламывая ногти. Отцовская дверь кое-как поддается.

Отец лежит лицом на руле, а мать откинулась набок.

– Эй! – тормошит папу Ева, перелезает через него и расстегивает ремень безопасности. – Ну, вы что? Вылезайте!

Отец выпадает наружу безвольной куклой. От его носа осталась кровавая каша, осколки стекла изранили маме лицо. Зачем-то Ева пытается выковырять стекло из отцовской шеи.

Нет, не надо! Хуже сделает!

Ева не слушающимися пальцами набирает номер спасения. Ей мгновенно отвечает оператор, но то мгновение длится бесконечно долго. Ева умоляет поскорее приехать. Выходит на шоссе, описывает округу, называет номер километрового столба. Оператор что-то говорит и сбрасывает звонок.

…Похоронами занимается мамина двоюродная сестра, та самая, что женила сына. У родителей были отложены накопления на квартиру, но и их мало для дорогостоящих приготовлений: гробы, место на кладбище, поминальное застолье, которое тетушка организовывает в кафе.

– Ценники безумные, – сетует она, тыча сестер носами в чеки, а они её толком и не слушают. Ни Ева, ни Машка не способны полностью додумать, что происходит.

Когда церемония прощания и поминок оканчивается, тетушка перед всеми друзьями мамы с папой вручает сестрам конверт, в котором лежит без малого двадцать тысяч рублей. Ева ей нескончаемо благодарна, хоть и не совсем осознает, где находится. Как это, родителей нет? Но в комнате же их одежда. А в морозилке хранятся ягоды, которые мама собирала прошлым летом. Неправда всё. Они вот-вот приедут из отпуска. Задерживаются что-то…

С ней с детства происходит нечто подобное – в критической ситуации она будто заковывается в защитный панцирь, отчего совсем не больно и не страшно. Ева находится в прострации. А вот Машка плачет днями напролет и упрекает бесчувственную сестру:

– Тебе совсем, что ли, плевать?!

А Ева всё повторяет:

– Да не случилось же ничего особенного.

До неё окончательно доходит только на сороковой день. Защитный панцирь спадает, оголяя беззащитное тело. Они мертвы, их никогда уже не будет рядом. Окончательно мертвы! А она даже в гробы толком не посмотрела… Еве плохо до трясучки. Она забирается на подоконник. Внизу – пропасть в девять этажей и клумба с цветущим розовым кустом. Шаг. Ветер срывает дыхание.

От прыжка останавливает мысль: нельзя бросать Машку. Она же к жизни не приспособлена, даже картошку жарить не умеет.

Ева, дрожа всем телом, слезает – ради сестры и её благополучия. Ради будущего Машки.

И они существуют вдвоем, никому не нужные. Девочки во всем себе отказывают, но деньги утекают сквозь пальцы как песок. Родительские запасы пусты. Отважная Машка удумывает устроиться на работу, но ей запрещает Ева. Машка когда-нибудь получит красный диплом, нельзя запороть ей золотую медаль. Помучившись совестью, Ева все-таки звонит тетушке и просит денег, а та охает:

– Ой, девоньки, сама с голода помираю, грехи мои тяжкие. Сынку машинку прикупила и осталась гола. Простите уж, не подмогу.

Другие родственники тоже всячески извиняются, желает сестрам всех благ, но денег не предлагают даже в долг, даже под проценты. Неудивительно, мама с папой мало поддерживали отношения с родней – с чего им теперь жалеть сирот?

Первый месяц Ева ищет работу, соответствующую образованию: санитаркой в больницу или помощницей медсестры, или продавцом в аптеку. Да только кому она, второкурсница, сдалась?

От голода сводит желудки. Дома ни крупы, ни хлеба. Решено, Ева идет торговать в палатку на рынок. Летом там душно, в дожди зябко, а зимой невероятно холодно. Это потом появляются супермаркеты (в числе которых и построенные Олегом), но тогда до их захолустного городка только доходит прогресс. В единственном универмаге за место кассира претенденты готовы поколотить друг друга. В круглосуточных ларьках работать опасно – туда забредают наркоманы, и продавцов ежедневно грабят. А на рынке относительно спокойно; местные бандиты «крышуют» прилавки. Хозяин платит исправно, он человек добрый, сам выращивает пять девочек. Жалеет Еву, иногда даже подкидывает ей лишних пятьсот рублей в зарплату. Всё думает, как бы помочь. Уж больно она на его старшенькую похожа, вылитая копия.

В тот весенний слякотный день он прибегает довольный, встряхивает Еву за плечи.

– Всё, красота, ты – моя должница! Вероника согласна взять тебя уборщицей, – выпаливает хозяин.

– Какая Вероника? – Ева отстраняется – она не любит, когда её касается кто-то чужой.

– Хозяйка «Леди», этого, как его, салона красоты. Оклад как у продавца, а забот гораздо меньше. Иди, неразумная, а то отморозишь тут себе всё.

Вероника новенькую не то, чтоб жалеет, скорее  не трогает. С придирками не лезет и полы дотошно не осматривает. Помыла, прибралась – отдыхай в свое удовольствие. А Ева честно отрабатывает зарплату, отдраивает кафель, чистит плинтуса, натирает зеркала.

Дни идут. Машка растет, Ева о медицинском и не вспоминает. Она вообще старается ни о чем не думать. Вечерами ужинает и заваливается спать, в выходные убирает квартиру. Только бы не вспоминать. Как же не хватает мамы с папой! И их улыбок, и ободрения.

Ей трудно. Иногда хочется упасть и больше не вставать, но ради сестры Ева находит силы улыбаться.

Когда увольняется салонная массажистка, Вероника подает объявление о найме в местные газеты, размещает в интернете. К ней приходят такие личности, от которых волосы встают дыбом. Или древние старухи, которые когда-то работали массажистками в санаториях, или мужики с дипломами врачей и глазами алкоголиков, или полный сброд. Те, у кого и образование, и опыт, и внешность, требуют других денег, а жадноватая Вероника не готова платить много.

– Блин, придется взять девочку без образования, – сетует она, покачивая ножкой.

– А чем плохо без образования? – Ева старательно выжимает тряпку.

– Тем, что дипломом не ткнешь в нос клиенту. Типа наш массажист и лауреат, и ученый, и просто красавец. Кстати, ты ж вроде студентка мединститута?

– Бывшая, – поправляет Ева.

– Да по барабану. Будешь массажисткой? График помягче, никаких вонючих тряпок. А?

– Да какой из меня массажист? – Ева показывает обветренные ладони. – Я даже основ не знаю.

– Научим, – отмахивается Вероника.

У неё чутье на бизнес. Она возвела салон красоты с нуля, влезла в долги, но выстояла. И теперь нюх прям-таки вопит: "Бери её!" Если уж обучать незнамо кого, то хоть нормальную девочку. Да и оклад можно поменьше сказать, чем предлагала в объявлении. Ева и тому будет рада.

…Проходит полтора года с похорон. Тетушка впервые звонит сама в Вербное воскресенье. И внезапно заявляет:

– У Ольги гарнитур пылился прабабушкин, тот по праву должен был моей маманьке перейти, но моя тетя, ваша бабка, его присвоила, по-хорошему если. Не воротите мне его, девоньки?

Гарнитур хранился на видном месте в серванте, и мама его обожала. Он был ещё досоветский, когда прапрадед с прапрабабкой жили зажиточно. Потом этот гарнитур скрывали от советских властей, в военные времена прятали в стенах. Он – всё, что осталось от бабушки, которую Ева никогда не видела. Мама его надевала на годовщину свадьбы, на свой юбилей. Какая она была красивая, как дворянка!

Ева всхлипывает. Жалко его отдавать, но вряд ли тетушка обманывает. Она столько сделала для них с Машкой. Теперь их очередь отплатить добром.

Тетушка приезжает с сыном на его чистенькой машинке серебристого цвета. Забирает гарнитур, расцеловывает сестер в обе щечки, но на чай не остается. Некогда им засиживаться.

В понедельник, когда они с Вероникой курят на крыльце салона, Ева рассказывает про потерю.

– Ты дура, что ли? – Вероника держит тоненькую сигарету двумя пальцами, так женственно и естественно. – Какое право эта тетка имела на ваши побрякушки?

Ева курит недавно, у неё получается совсем не элегантно, но быть похожей на Веронику очень хочется. Она тоже старается держать сигарету двумя пальцами и тоже пускает струю в воздух.

– Их завещала ей прабабушка.

– А почему тогда гарнитур лежал у вас?

Ева пожимает плечами.

– Ну ты и блаженная, – присвистывает Вероника. – Дай-ка я тебе глазенки разую на правду. Ты мне как-то рассказала о своих мытарствах, так мне с тех пор одна мыслишка покоя не дает. Но всё не хотела тебя огорчать. Похоронами кто занимался, тетка?

– Ну да.

– И что, сколько она затратила на сие ответственное мероприятие?

– У родителей было отложено около полмиллиона, – вспоминает Ева. – А что?

– Чеки остались?

– Не-а.

И тогда Вероника рассказывает, что недавно хоронила своего деда. И что место на кладбище стоит в три раза дешевле, чем «затратила» тетушка. А гробы – в четыре. А поминки родителей вообще проходили в одном из самых бюджетных заведений города, Вероника для нелюбимого деда и то поприличнее выбрала.

– Ну и куда делось остальное? – Вероника выпускает дым прямо Еве в лицо, как детектив, допрашивающий обвиняемого.

Ева только моргает. До неё и до самой доходит, что картинка не складывается. Тем же днем она созванивается с кладбищем, моргом, какими-то ритуальными агентствами. Так, проверить слова Вероники. И получается, что даже сейчас, когда цены выросли, на похороны уйдет не больше ста тысяч.

Еве жутко охота позвонить тетке, наорать на неё и потребовать гарнитур обратно. Выплюнуть правду в лицо. Как она посмела так с ними поступить?!  Обманула студентку и школьницу. Тварь, корыстная тварь!

Но Ева не может. Всякий раз хватается за телефонную трубку, набирает номер и… сбрасывает. Ну, расскажет она, ну, наорет. Легче не станет. Маму с папой не вернуть. И они с Машкой как-то выстояли без родительских денег. Да пусть тетка подавится ими! Ева Машке ничего не рассказывает – та сгоряча точно поедет отбирать гарнитур. Зато понятно, на какие шиши бедная тетушка купила сыночку автомобиль. Да, не роскошную иномарку, но новенькую «Ладу», только с конвейера.

В двадцать два года до Евы доходит тяжелая, но простая мысль: чтобы выжить, нужно не только самому барахтаться, но и других топить. Можно сказать, тетушка преподнесла ей ценнейший урок за какие-то пятьсот тысяч рублей.

7.

Несколько лет пронеслись за пару секунд. Промелькнули пятнами как в калейдоскопе. И Машкино заплаканное личико, и родительские переговоры, и унылые поминки с кисловатым оливье, и ветер, смазывающий слезы.

– Вы бы выбросили этот номер, – посоветовала Ева, стряхивая наваждение. – Я вам никто, а уж вы мне – тем более.

– Да что ж ты несешь, Евонька! – квохтала тетка. – Я ж для вас костьми полечь готова. Да за какие грехи ты ополчилась на меня? Неужели за то, что я за помощью обратилась? Так мы ж родственники, нынче ты мне подможешь, а завтречко и я тебе одолжу какой рублик.

Ева вкрадчиво поинтересовалась, воротила ли тетка деньги, которые брала у Машки «в долг». Вместо ответа – короткие гудки.

Сергей на кухне гремел посудой – он любил приготовить что-нибудь этакое. Играло радио. Шумела водопроводная труба. Звуки давили на слух. Их было так много, что Ева на секунду оглохла.

Она заперла дверь в ванную на щеколду и, долго всматриваясь в зеркальное отражение, пыталась рассмотреть нечто необычное. Но видела себя: голую, мерзнущую, босоногую. Никчемную. Пена в ванной осела и колыхалась белоснежными островками.

Были б те деньги, Ева б окончила медицинский и работала педиатром. Она с детства мечтала лечить детишек. Она бы не мерзла зимними вечерами в трех штанах на рынке, к ней не приставали бы мигранты, не пытались облапать грязными ручищами. Она бы, конечно же, устроилась куда-нибудь – но не хваталась за любое место, где платят. Были б те деньги, Машка б поступила в Питерский институт. Ей так хотелось жить в городе на Неве и любоваться белыми ночами. Она бы уехала отсюда. Никогда не познакомилась с Егором. И жила бы сейчас счастливо… Жила…

Злость оглушила, вывела из равновесия. Тетка не деньги забрала, а жизнь! Машкину счастливую и долгую жизнь! Ева заехала ладонью по зеркальной глади, но та не треснула. Копия в отражении начала расплываться. Едкое дымное облако заволокло ванную комнату. По кафелю поползи крупные капли влаги.

Лоб покрылся испариной.

Кажется, Ева научилась обращаться со своими способностями. А значит, самое время забрать долги.

8.

Она настойчиво вдавливала кнопку звонка. Птичья трель разносилась за дверью. Долго, нудно. Оглушительно громко.

– Кто приперся-то в такую рань?! – донеслось из-за двери.

Ева тряхнула головой и не ответила. Она смотрела прямо в «глазок», насмешливо и спокойно.

– Ева! – ахнула заспанная тетка из-за двери. – Четыре утра, ты на кой ляд приехала?..

Загремели замки. Тетка была одета в нелепый леопардовый халат и ночную сорочку до пят в сине-желтые цветочек. На жабьей морде, одутловатой и обвисшей, отразилось недоумение пополам с раздражением.

– Впустите? – не дожидаясь ответа, Ева оттиснула тетку к стене и прошла внутрь.

Тетка кивнула, но глядела настороженно и всё охала про ранний час. Жила она одна в просторной двухкомнатной квартире. Ева бесцеремонно прогулялась по комнатам, не стягивая туфель. К стене прикручен плоский телевизор, напротив стоит новенький диван. В серванте фарфор, хрусталь. Да, а она не бедствует. Ева повторила эту фразу вслух. Тетка тут же сложила руки лодочкой у груди.

– Ах, как же не бедствую, когда денег совсем нет. Вещички-то мне Темочка прикупил, сама бы я их ни за что не взяла. Куда мне, нищей, до вашей роскоши? Ты, видать, помириться приехала? Так могла б и по телефону, не мотаться в такую-то даль. Туфельки-то сымай, а то я полы намывала вчера только.

– Чаем напоете? – вместо ответа спросила Ева, шагнув в кухню, и полезла в шкафчик за заваркой. Ошиблась – на полках выстроились в ровненький рядок банки с крупами. Ева осмотрела их, хлопнула дверцей, открыла ящик стола.

– Где у вас чай?

Тут до тетки дошло, что подчиняться племянница не собирается. Она уперла мясистые руки в бока и громогласно потребовала:

– Или обувь скидывай и веди себя нормально, или шагом марш отсюда. Спать приличным людям не даешь.

Тут-то Ева всё и поведала. Про полмиллиона родительских накоплений, про стоимость похорон и про то, как они с Машкой выживали на одной грече, пока тетушка покупала сыночку тачку. Их от голода иногда шатало, но гарнитур они не продавали, как и другие мамины драгоценности (кстати, не желает ли тетка их тоже присвоить себе?) А тетка не погнушалась названивать студентке-Машке и тянуть с той последние крохи. Ненависти в Еве не было – выгорела. Но то, что тетка просила денег у Машки, которую сама же обокрала, – это выводила её из себя.

Рассказывая, Ева достала чашку с котятами, плеснула туда холодной воды. Чайный пакетик отыскался в третьем шкафчике. Хозяйка дома молча следила за её манипуляциями.

Когда Ева замолкла, тетка ответила что-то невнятное, и голос её стал наигранно оскорбленным.

– Да как ты смеешь, неблагодарная?! Я вам двадцать тысяч из заначки выложила, а ты меня в воровстве обвиняешь?

Лицо побледнело, приобрело синюшный оттенок.

– Давайте договоримся, – рассмеялась Ева и побренчала ложечкой по стенкам чашки, размешивая сахар. – Если вы неожиданно раскаетесь, то отдадите мне гарнитур. Расстанемся, так сказать, полюбовно.

– Ах ты, дрянь! – тетка подлетела к Еве, пытаясь схватить её то ли за волосы, то ли за рукав. Ева вывернулась. – Я полицию вызову!

– Валяйте.

Внутри – по жилам, по венам, по артериям, – расползался лед. Бах! И он вырвался наружу ударной мощью. По стеклянным дверцам кухонных шкафчиков пробежали трещины-паутинки. Ева для зрелищности крутанула ладонью. Осколки стекла осыпались на столешницу. Котята разлетелись на осколки, расплескав холодный чай. Тетка, отпрянув, завизжала.

– Свят-свят!

И принялась креститься.

– Свят или не свят, а за жадность ты поплатишься, – выплюнула Ева. – Что, не присваивала себе чужого? Чем клянешься? Собой?

– Господи, да что ж ты за чудовище... – Тетка пятилась к коридору, беспрерывно крестясь.

– Ты каждый рубль возместишь втройне, – пообещала Ева замогильным голосом. – Ради сыночка старалась, не так ли? Тогда и сыночка придется наказать.

Дверь захлопнулась перед самым теткиным носом. Та тянула, дергала, но ручка не поддавалась. Железо, покраснев, раскалилось. Ещё немного, и оно бы расплавилось. Тетка взвыла, прижимая обожженную ладонь к груди.

– Я всё отдам, честно. Не трожь меня... Прости уж, что взяла у вас тогда оставшиеся средства, я ж знала, вы сильные, вы выберетесь, а сын без машины… он же… Я все отдам до последней копеечки, что позаимствовала…

– Гарнитур я заберу сейчас, а деньги можете отправить на банковскую карту, – безмятежно сказала «прежняя» Ева. – Номер я вам запишу. Есть листочек?

Тетка, дрожа всем телом, достала из серванта в гостиной гарнитур. Вручила его, воя как сирена. Ева дотронулась до янтаря на серьгах, теплого и искристого, и улыбнулась.

«Скоро ты будешь дома», – подумала она с нежностью.

После отстранила ревущую тетку, открыла входную дверь и вышла. Она шла вон от квартиры, в которой свет зажегся во всех окнах. Тетка нескоро уснет спокойным сном.

Ева задыхалась. Не пришлось делать чего-то особенного: она всему научилась интуитивно. Сила прочно угнездилась в Еве, наполнила от кончиков пальцев и до низа живота.

9.

Второе «Я» поглощало Еву, пило до дна. В душе, если таковая имелась, светлого не осталось. Даже чувства к Сергею померкли. Она жила с ним по привычке, но когда он уезжал – наслаждалась одиночеством. Рядом с ним было душно и тесно, словно он своим присутствием съедал свободу. Сергей что-то подозревал, глядел задумчиво, но не спрашивал. Может, боялся услышать правду?

Она пыталась себя контролировать. Порой так хотелось дать волю тьме, но Ева не позволяла. В чем виновна хамка-продавщица или ворчливая соседка, которых так охота осадить? Она изучала силу по капельке, по ниточке, чтобы однажды собрать всю свою мощь в ком и направить её на Егора. Пока она умела бить стекла, но не могла убивать.

По выходным Ева моталась в город детства. Она навещала Машку, долго болтала с ней о всяких пустяках. Заходила на минутку к родителям. Наверное, те её ненавидели. У них, глубоко верующих людей, разгуливает дочь-ведьма. Но она не оправдывалась. Какой уродилась…

Собаки завывали, когда чувствовали её запах. Кошки трусливо поджимали уши. У окон квартиры Сергея не пели птицы и не ворковали голуби. Младенцы заходились в плаче, если Ева проходила мимо. Кактус, который Еве подарил какой-то давнишний клиент, сгнил изнутри. Фиалка засохла.

Той ночью луна скрылась за тучами, и дышалось легче. Той ночью, безлунной и черной, ей приснилась Машка. Пухленькая, смешливая. Сестренка покачала головой, мотнула толстенной косой.

– Ну что ты творишь? – пожурила она. – Прекращай уже, успеешь ты всем отомстить.

– Я должна уничтожить Егора, – Ева сжала кулаки.

Машка прикоснулась мертвенно-холодной ручкой к Евиному лбу.

– Забудь о нем! На тебя будут охотиться. Уходи, Ева, убирайся прочь отсюда.

– Но куда?

– А куда деваются приличные ведьмы? – спросила с ехидцей.

Машка толкнула сестру в лоб. Позади не оказалось опоры, и Ева полетела куда-то в пропасть. Падала… падала. Мимо проносились обрывки воспоминаний, глаза и губы, голоса и шепотки, предметы и люди.

Проснулась она, абсолютно уверенная, как действовать дальше. Вещи были упакованы за час: беспорядочно и неаккуратно. На дно чемодана лег сверток с кучей денег, которые Ева сняла с карты. Тетка не обманула – перечислила ровно полмиллиона.