Текст книги "Рейтинг темного божества"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА 12
ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ ЗАВОДА ТОЧНОЙ МЕХАНИКИ

На служебном входе дворца культуры завода точной механики города Зеленограда дежурила специально нанятая на этот вечер многочисленная охрана. Но Антон Петрович Брагин миновал всех этих зеленоградских чоповцев беспрепятственно. Его знали в лицо как одного из устроителей и организаторов сегодняшнего мероприятия.

Еще на подъезде к дворцу культуры Брагин заметил большое скопление машин и разрозненные возбужденные группки молодежи с аляповатыми плакатами и разноцветными воздушными шарами. Что ж поделаешь? Кому-то всегда не хватает места в битком набитом зале и приходится торчать на улице.

– Как дела, Василий? – спросил он дежурившего в служебном вестибюле знакомого милиционера. Присутствие представителя власти на подобных мероприятиях тоже было обязательным.

– Все в порядке, Антон Петрович. Народу уйма. Ну, как обычно на таких сеансах.

– Никаких звонков? Никаких сюрпризов?

– Все спокойно, – ответил милиционер, сосредоточенно прислушиваясь к гулу голосов, доносящихся из зрительного зала.

Брагин кивнул – в прошлый раз были и сюрпризы: кто-то позвонил в местное отделение милиции и сообщил о заложенной во дворце культуры бомбе. Пришлось срочно эвакуировать зрителей. А еще на одном сеансе какой-то шизофреник в пароксизме восторга с криком «смотрите, я леветирую, летаю!» спрыгнул с балкона прямо в переполненный партер. Он сломал себе шею и жестоко покалечил еще троих человек. Приехала «Скорая», милиция. Какой-то идиот из охраны с перепугу вызвал по сотовому бригаду МЧС. «Левитатора» спасти не удалось, агония его была ужасной. Врачи ничем не смогли помочь. А результатом всего этого инцидента стало пренеприятнейшее разбирательство с прокуратурой и улаживание дел с местной администрацией, грозившей приостановить аренду дворца культуры для сеансов «Геоастратрансцендентальной медитационной медицины», собиравшей с каждым разом все большее количество зрителей и фанатичных приверженцев.

Брагин быстро поднялся по лестнице на второй этаж. По мере того, как он поднимался, гул за бетонными стенами вестибюля все нарастал – сеанс был в самом разгаре. Брагин знал, как все это начинается, как раскручивается – сначала сумрак и тишина. Тихая мелодичная музыка, доносящаяся из динамиков. Потом свет на сцене: белый – слепящий глаза, красный – тревожный, синий – умиротворяющий, оранжевый – пробуждающий сознание, малиновый – сочный и спелый, фиолетовый – манящий за собой, снова красный – угрожающе-яркий. И – мгновенная тьма. Полная и густая, пугающе-непроницаемая, первобытная, пульсирующая, пожирающая время. Попробуйте вырубить свет в переполненном зале, где пруд пруди истеричных сексуально неудовлетворенных сорокалетних женщин, психически неуравновешенных параноиков, жаждущей драйва неформальной молодежи и бесчисленных истинно и мнимо больных, потерявших веру во врачей и явившихся за чудесами геоастратрансцендентальной медицины. Уже через пять минут кромешной темноты в зале – тревога и беспокойство, чуткое ожидание, кашель, нервные смешки, хлопки, шепот, свист, сверлящий уши гул, крики.

Взрыв эмоций – и снова вспыхивает белый свет на сцене и как бы вносит вместе с собой в темный, пропитанный нервной тревогой зал долгожданное успокоение. Но пока это всего лишь тень, призрак желаемого – темный силуэт на белом сплошном заднике, символизирующем экран. И снова музыка из динамиков. И вот уже в нее шелковой лентой вплетается умиротворяющий испуганные сердца голос. Мягкий, настойчивый, громкий, властный, вкрадчивый, нежный, мужской, гипнотический, обволакивающий разум, освобождающий подсознание. И словно рябь по воде – дрожь по рядам: поднятые вверх руки зрителей, ласкающие воздух ладони, запрокинутые головы, глаза – широко открытые, блестящие и одновременно затуманенные, устремленные в белый подвесной потолок зала, словно в ночное звездное небо.

Брагин до сих пор никак не мог привыкнуть к тому, как быстро и легко, пугающе легко на таких вот сеансах, публика впадает в транс. А потом и в полнейший экстаз, эйфорию.

Эйфория – это всего лишь химическая реакция. Выделение мозгом эндорфинов в избыточном количестве – это говаривал он после сеанса. И Брагина всегда поражало, как устало-насмешливо звучал его голос после всего того, что на его глазах и с его же собственной подачи происходило в зале. Это всего лишь химическая реакция… реакция…

Голова внезапно закружилась – вроде бы без всякой на то причины. Брагин остановился на предпоследней ступеньке лестницы и крепко вцепился в перила. Странное, наверное, впечатление он сейчас производит: солидный мужчина, симпатичный, молодой, в добротном немецком костюме, модном галстуке, а глаза закрыты, и пальцы вон побелели от усилий.

Как они кричат… Как он не боится, что они все разом вдруг сойдут с ума и разорвут его на куски – прямо там, на сцене… Эти ужасные, ужасные твари, так неискусно притворяющиеся людьми…

Что с ними, бедными, станет, когда это наконец случится? То, ради чего, собственно, и…

Брагин глубоко вдохнул. Так, все уже прошло. Неужели он все еще торчит на лестнице? Ведь ему надо спешить. У него важная новость.

«Идите за мной! Я всех вас зову за собой!» За бетонной стеной, в зале дворца культуры завода точной механики рев тысячной толпы внезапно и без всяких усилий перекрыл голос, отраженный мощными динамиками.

Брагин замер на лестнице служебного входа. «Я зову вас подняться на новую эволюционную ступень, чтобы позволить людям возвыситься над собственной человеческой природой! – гремело из зала. – Станем как боги! Нет, превзойдем даже богов!»

Брагин сделал над собой усилие и преодолел последнюю ступеньку. О «ступенях» и «богах» он слышал не раз – собственно для трансмедитационных сеансов никаких особо новых импровизаций не изобреталось, но…

Все дело, конечно, в его потрясающем и таком переменчивом голосе. И в этом мощном гуле невидимой глазу, до предела наэлектризованной толпы, да и в собственном внутреннем тревожном состоянии, с которым он, Брагин, спешил сюда, в Зеленоград из Москвы. И еще, наверное, в…

Тут, на лестнице служебного входа, Антон Петрович Брагин внезапно вспомнил, как впервые посетил его дом – дом человека, который стоял сейчас там, на сцене зрительного зала, и дирижировал взбаламученной толпой, как оркестром. Собравшиеся в зале люди знали его под именем Брата Стефана. Тогда в его доме Брагин впервые увидел ту, которую Брат Стефан называл своей родной сестрой.

Было холодное весеннее утро – несмотря на солнечный погожий март, на дорогах сильно подмораживало. Брагин – уж так случилось – провел ночь без сна, за рулем. Он подъехал к воротам, позвонил, и ворота автоматически открылись. Дом был большой, кирпичный, с сауной, подземным гаражом и прекрасным зимним садом. Но не он тогда поразил воображение Антона Петровича Брагина.

Поразило то, что его прямо с порога провели не в кабинет, не в гостиную с жарко натопленным камином, не в библиотеку – а прямо в спальню. Там было много воздуха и света и совсем мало мебели. Зеркало во всю стену, балетный станок и широкая кровать. На кровати среди мятых шелковых простыней лежала женщина.

Брагин увидел молочно-белую кожу, волосы странного тускло-серебристого оттенка. Точеную и вместе с тем как-то безжизненно расслабленную фигурку белой шахматной королевы, королевы-альбиноски… Женщина в кровати повернулась на спину, бесстыдно позволяя Брагину рассмотреть свое обнаженное тело. Помассировала грудь, погладила выпуклый живот, раздвинула бедра. Смутная довольная улыбка блуждала на ее тонких, изъязвленных жадными поцелуями губах. Тут и там на груди и бедрах алели следы укусов.

– Вот, – услышал Брагин за спиной, – познакомьтесь, Антон, это моя сестра. Моя любимая сестра Аня.

Брагин обернулся и увидел его – он держал в руках две чашки дымящегося кофе. На нем ничего не было, кроме короткого синего кимоно. Он подал одну чашку Брагину, сел на кровать – кимоно разошлось и на груди, и снизу, открывая голое тело. Он потянулся к сестре и, как беспомощного ребенка, начал с чайной ложки заботливо поить ее горячим кофе.

Одна кровать на двоих в светлой просторной спальне, в доме за высоким забором среди мартовских снегов, промасленных ранними оттепелями… Женщина по имени Анна взглянула на Брагина и улыбнулась. Свет ли так причудливо упал, или действительно это свойственно природным альбиносам – потрясенному до глубины души Брагину почудилось, что в глазах ее сверкнули крохотные яркие красные огоньки.

В тот миг Брагин осознал, что означало это самое «Будем как боги», которое он слышал десятки раз во время его геоастратрансцендентальных медиатических сеансов. Странное это состояние озарения продолжилось уже в другой спальне – для гостей, на втором этаже. Там тоже была широкая двуспальная кровать, и там уже самого Брагина – взвинченного и сгорающего от возбуждения – покорно, по-женски исступленно ждали.

Лишь потом он узнал, что ту девятнадцатилетнюю девчушку, которая молча и деловито начала расстегивать ему «молнию» на брюках, звали ужасно старомодно – Ангелиной. У нее были грубоватые ухватки сорванца, неразвитая полудетская грудь и узкие бедра. Но именно с ней, с этой бесполой безмозглой юной сучонкой, ему волей случая, а быть может, силой чужого внушения суждено было пережить необычайно острое, дурманящее разум и воспламеняющее кровь физическое наслаждение. А перед глазами даже на самом пике страсти плавала как в тумане та комната внизу, спальня, полная солнечного света, огромная, как ковчег, кровать. Шелковые скомканные простыни и два тела – не сестренских и не братских – сплетенных, свитых накрепко в последнем страстном содрогании…

Ну что же, что же, что же, и мы будем как боги… Хотя бы для начала так, а уж потом, когда главная цель будет достигнута, тогда…

По реакции зала Брагин понял, что на ярко освещенную сцену он, как и бывало всегда на сеансах, выпустил свою бесценную неповторимую уникальную сестру – целительницу и медиума. Анна появлялась каждый раз по-разному – то выходила сама легкой летящей походкой, а то ее вывозили на специально сконструированном кресле, очень уж смахивающем на инвалидное.

Брагин вошел в фойе. Там было пусто. Возле окна стояли столики, за которыми сидели – опять же как обычно на подобных сеансах – специально нанятые менеджеры, которые составляли списки желавших получить индивидуальную консультацию целительницы Анны, посетить сеанс персонального ясновидения или же записаться на лечебный оздоровительный курс геоастрамануальной релаксации. Менеджеры терпеливо ждали окончания сеанса, готовясь к массовому наплыву зрителей, которые по выходе из зала с оголтелой настойчивостью осаждали столики.

Брагин пересек фойе и прошел узким боковым коридором за кулисы. Тут снова надо было подняться по небольшой винтовой лестнице. В конце была дверь аварийного выхода со сцены – Брагин ее осторожно приоткрыл. Краем глаза увидел черноту бездонного как колодец, дышащего ожиданием зрительного зала, яркий свет софитов. Анна была уже на сцене и теперь вела сеанс самостоятельно.

Он тревожно окинул взглядом кулисы – где он, тот, кто ему так нужен? Внезапно у него зажужжал мобильный телефон – Брагин всегда предусмотрительно отключал звонок во время сеанса.

– Ну что? – спросил знакомый голос в трубке. Так непохожий на тот, что всего минуту назад призывал через динамики тысячную толпу подняться на новую эволюционную ступень.

Брагин шарил глазами по кулисам – где же он? Ну где?! Его сестра на сцене, но он никогда не оставляет ее один на один со зрителями. Хрупкая белая королева – шахматная королева-альбиноска может однажды не выдержать неистовой осады своих возлюбленных, вогнанных в транс черно-белых пешек…

– Я тебя не вижу, Стефан, – сказал он.

– Зато я тебя вижу отлично, Антон, – голос усмехнулся. – Просто софит бьет тебе прямо в глаза. Я у второго аварийного выхода. Ну что? – в последнем вопросе была уже не усмешка, а раздражение и нетерпение.

– Неверовский мертв, они убили его там, на кладбище, – шепотом ответил Брагин. – Я звонил его Женьке. Ей сообщили вчера из милиции. Она не стала со мной говорить, бросила трубку.

– Ты ездил на аэродром? Что там?

– Я только что оттуда, – Брагин шумно сглотнул слюну. – Прямо оттуда сюда. Самолета нет. Их обоих тоже нет. Они там вот уже неделю не появлялись. Видимо, перебрались на какой-то другой аэродром. Путают следы.

– Путают следы? – в голосе теперь вибрировало неподдельное удивление.

– Я приму меры. Мы примем меры, – Брагин тут же поправился – нет, одному ему не справиться. – Прикажи Дракону помочь мне. Там пилоты, диспетчера… Самолет спортивный не иголка, да и они люди известные… Сунем деньги, порасспросим персонал аэродрома – найдем.

– Это ни при каких обстоятельствах не должно пострадать.

– Я знаю… Что ты… ну, конечно, об этом можете не беспокоиться, только вот… – Брагин осекся. То, о чем он так хотел – всю дорогу сюда, в Зеленоград, спросить – так и не сорвалось с языка. Не посмело сорваться.

В телефоне пульсировали гудки. Свет софита бил прямо в глаза. Брагин вернулся в фойе. Тут все, как и пять минут назад: столики, за которыми скучают женщины, менеджеры в темных костюмах с табличками на груди, ворох списков, карточек, регистрационных билетов. Что ж, геоастратрансцендентальная медитационная медицина пополам с сеансами персонального ясновидения приносят неплохие дивиденды: счета в отечественных и зарубежных банках, дорогие машины, подмосковную виллу на берегу водохранилища, дома на море в Ялте, Сочи, на Кипре и Финском заливе под Сестрорецком. В принципе… Что ж, при средних амбициях и неразвитом воображении только этим можно было бы и ограничиться, но …

Он вспомнил, как однажды, еще в самом начале он слышал – слышал из его уст фразу: суть оккультизма, истинного оккультизма проста: вы получаете ключ к тайной истории, истинной подоплеке того, что представляется всем нам хорошо известной, набившей оскомину реальностью.

С некоторых пор граница между реальностью и ее тайной подоплекой была для Брагина размыта. В сущности, подняться на новую эволюционную ступеньку было не труднее, чем подняться сейчас по той вон затхлой служебной лестнице…

В памяти внезапно всплыл его прежний кабинет на девятнадцатом этаже высотного офиса «Стальпрокатконсалтинггрупп» – полированный стол, кожаное кресло, панорамное окно, откуда было видно Москву и вдаль, и вширь. В офисе ходили скоростные бесшумные лифты, и тратить свои силы на подъем по эволюционным ступеням сотрудникам «Стальпрокатконсалтинггрупп» не требовалось. Было ли это хорошо? Сейчас, стоя в фойе зеленоградского дворца культуры завода точной механики, Антон Петрович Брагин, право слово, затруднялся на это ответить.

ГЛАВА 13
ЖЕНЯ НЕВЕРОВСКАЯ

– Ой, Никита, ты откуда такой грустный? – Катя столкнулась с Колосовым в вестибюле главка. Сама она только что приехала с брифинга МВД, который, как обычно по понедельникам, проводился на Житной, и собиралась звонить Анфисе, у которой фактически обосновалась на все выходные. Анфиса начала потихоньку оправляться от потрясения, даже ела с прежним аппетитом. Но выходить на улицу пока не решалась. Дело было не в ране и не в слабости. У нее, хотя она в этом и не признавалась даже самой себе, появился какой-то навязчивый страх перед улицей. Родной двор и подъезд представлялись ей местами, полными угрозы. А о том, чтобы как прежде заявиться куда-нибудь – на последний киносеанс в «Пять Звезд», в джаз-клуб или кафе с той же, например, подружкой Катей, и потом возвращаться домой в первом часу ночи по темным нескончаемым Парковым улицам – пусть даже и на такси, не было и речи. Анфиса еще в воскресенье позвонила в свое агентство и сказала, что приболела и все эти дни будет работать дома – благо у нее собственная фотостудия. Однако долго такое затворничество продолжаться не могло. И, отлично понимая, что рано или поздно, но выйти на улицу все же придется, Анфиса сильно нервничала. А когда она нервничала, она начинала есть, есть, есть, опустошая полки битком набитого продуктами холодильника.

– Я съезжу на брифинг, потом вернусь к тебе и повезу тебя на перевязку в больницу. Найди пока свой страховой полис, – сказала ей Катя еще утром за завтраком.

Ночь с субботы на воскресение она провела возле Анфисы. Мещерский уехал от них глубокой ночью, прихватив с собой злополучную фотографию. Утром в воскресенье, пока Анфиса спала, Катя на час съездила к себе на квартиру и забрала кое-какие вещи. Тут позвонил «Драгоценный В. А.» из своей Пермско-Уральской командировки:

– Я что-то не врубился, мой зайчик! – были его первые, самые первые восклицательные слова. – Я все телефоны оборвал, тебе что, по мобильнику лень ответить? Где тебя носит с утра пораньше, а?!

Катя сразу призналась: мобильник свой я впопыхах забыла в прихожей на столике, в квартире у Анфисы – ты же, золотко мое, помнишь Анфису? – она тут же взахлеб поведала мужу о ночном происшествии.

– Я поживу в Измайлове, – закончила она робко, – Анфису нельзя сейчас оставлять одну. Она каждого звонка в дверь боится, и потом ее надо показать врачу, ей же нужен больничный. Я поживу эти дни у нее, ладно? Вадик, ты не против?

Она ждала бурного недовольства, но из далекой Перми пришел весьма мирный ответ:

– На то вы и подружки, чтоб помогать друг дружке, – Драгоценный хмыкнул. – А Серега-то что там у вас ночью делал, я не понял?

Катя не стала рассказывать мужу про странную фотографию. Не заикнулась она о ней и в разговоре с Колосовым. У него было такое адски-мрачное выражение лица, когда он обернулся на ее невинный оклик, что она вообще пожалела о том, что зацепила его словом вот тут, в главковском вестибюле у лифта. Пусть бы он шел своей дорогой – на первый этаж в розыск, а она в родной прессцентр – своей. Но ретироваться было уже поздно:

– Так ты откуда такой? – спросила она.

– Какой такой? – Колосов выпрямился.

– Ну… невеселый?

– Я из морга, со вскрытия. Я что, после этого петь должен, чечетку плясать?

– Нет, но… ну и зверский у тебя вид, Никита.

– Да у меня скоро клыки вот такие вырастут! – рявкнул Колосов. – Завоешь тут с этими вашими свидетелями… очевидцами хреновыми, оборотнем в погонах станешь!

– Что случилось?

– Может, кому-то это вовсе и до лампочки, может и наплевать с двадцать пятого этажа, но случилось… То случилось, что я с самой пятницы тут торчу, домой еще даже не уезжал. Во какая щетина выросла, на вот, полюбуйся! – Колосов резко схватил Катю за руку и прижал ее ладонь к своему и правда небритому подбородку. Жест был отчаянно-импульсивный. Но вот парадокс: как только Катина ладонь коснулась его лица, шторм, буря, душевный ураган словно по мановению волшебной палочки утихли. Колосов внезапно густо покраснел. Катя провела пальцами по его щеке:

– И ничего нам не до лампочки… И совсем не надо так вопить… Тут глухих нет. А где же наша походная бритва? – пропела она тихонько. – И кого же это вы так задушевно вскрывали там, в морге, а?

– Потерпевшего с мамоновского кладбища. Это который Неверовский, – Колосов потупился, чувствуя, что пожар на его небритой хмурой физиономии разгорается все ярче.

Они стояли в центре вестибюля, возле стенда фотогазеты, иллюстрирующей суровые будни областной милиции. Мимо проходили сотрудники. Уезжал, приезжал, открывал, закрывал свои двери лифт. Словом, было людно. Слишком людно.

– Пойдем ко мне в кабинет, – Колосов крепко взял Катю за локоть.

– Прости, но я спешу. Я только что с брифинга. Я потом к тебе зайду или позвоню.

– Потом будет суп с котом, – Колосов смотрел на Катю, чувствуя, что она видит все, особенно этот его чертов румянец. – У меня новости. Или ты уже больше нашими убийствами не интересуешься? Другой материал для публикации нашла? Может, это наш доблестный отдел по борьбе с угонами и кражонками карманными, копеечными тебе очередную сенсацию подкинул?

– Ты, по-моему, перетрудился. Поэтому чушь, что ты городишь, я тебе великодушно прощаю, – Катя заглянула ему в глаза. – Ой, как все запущено-то у нас… Ладно, пойдем. Я тебе хоть кофе по-человечески сварю. Твоя кофеварка еще фурычит?

В кабинете розыска на первом этаже Катя и узнала самые последние, самые свежие новости и по происшествию в сауне, и по убийству на кладбище в Мамоново-Дальнем.

– И все это ты сделал за эти трое суток? – не удержалась она.

– А что, мало?

– Ну ты даешь, – она покачала головой. – Я к тебе только в конце недели собиралась – думала фактов наскрести хоть вот столечко, а ты так быстро, оперативно…

– Пой, ласточка, пой, – Колосов покачал головой. Эх, Катя, Катя, знала бы ты, что явилось самым главным стимулом такого служебного рвения…

– Выходит, личности двух потерпевших по делу сауны тебе уже известны. Этот Федай и Кублин Кирилл. Как все-таки здорово, что он был судим!

– Не судим, а привлекался, будучи еще пацаном, – поправил ее Колосов. – Первичная информация по нему такая: проживал в Москве в Люблино. Был женат, имел трехлетнего сына. Вся его семья – мать, жена, ребенок – занимает трехкомнатную кооперативную квартиру, однако сейчас мать – Кублина Серафима Сергеевна – гостит у своей родной сестры на Украине, а жена Светлана с майских праздников вместе с сыном живет за городом на даче своих родителей в поселке Покровский. О смерти Кублина ни она, ни тем более мать еще ничего не знают. Я послал в Покровский двух сотрудников. Еще утром послал, но ты понимаешь, что такое разговаривать с женщиной, да еще беременной на шестом месяце – оказывается, Кублины второго ребенка ждали, – сообщив ей предварительно о гибели мужа. По Федаю же у нас на данный момент вот какая информация. Мои орлы – Барабанов с Лукиным проверили рецепт на винпоцетин, выписанный на его имя. Там на бланке стоит штамп седьмой поликлиники. Но в регистратуре карты на фамилию Федай Барабанов с Лукиным не обнаружили, хотя и проторчали там в регистратуре все воскресение. Судя по всему, этот самый Федай проходил у тамошнего невропатолога как коммерческий больной. Барабанов проверил журнал выписки рецептов и регистрационный список всех больных, которым оказывались платные медицинские услуги. Встретился с невропатологом больницы некой Бухгольц Эльвирой Леонидовной. Она и помогла с установочными данными на Федая. Вот, – Колосов протянул Кате факс, переданный старшим оперуполномоченным Барабановым прямо из седьмой городской больницы, – Федай Валерий Юрьевич, год рождения восьмидесятый. Тут вот показания этой самой Бухгольц: Валерий Федай был направлен к ней, как к опытному невропатологу, на консультацию доктором Сухарским. Мы навели справки – этот Сухарский возглавляет специализированный муниципальный наркологический центр «Надежда»: анонимное лечение от хронического алкоголизма и наркозависимости. В этом наш судмедэксперт Василь Василич как раз и не ошибся.

– Ты разговаривал с этим Сухарским? – спросила Катя.

– Еле дозвонился до него. Немногим он меня порадовал. Федай действительно, по его словам, примерно год назад регулярно посещал наркологический центр. В прошлом у него была стойкая наркозависимость. Его мучили сильные головные боли, спазмы сосудов головного мозга, и Сухарским предложил ему проконсультироваться у невропатолога Бухгольц. Еще он мне сказал, что вот уже почти семь месяцев Федай не посещал его клиники и не звонил, так что каких-либо сведений о его судьбе у Сухарского нет.

– Но самое-то главное, этот Валерий Федай – это действительно один из повешенных, или же он…

– Ты что, меня совсем за идиота считаешь? – обиделся Колосов.

– Но ты ведь нашел рецепт на моих глазах в одной из сумок, в предбаннике, а потерпевшие были…– Катя пискнула, – голые совсем.

– Первое, что сделал оперуполномоченный Барабанов, а он тоже не круглый идиот, знаешь ли, он предъявил доктору Бухгольц на опознание фотографии всех четверых из сауны. Бухгольц сразу опознала Федая – нервы у нее крепкие.

– Который же из четырех? – спросила Катя.

– Как мы и предполагали – тот, у кого в крови гематологический анализ обнаружил следы миристицина.

– Значит, тот брюнет?

– Да, брюнет. Больше всего меня заинтересовала личность этого самого брюнета и также ихняя семья – Федай, оказывается, в прошлом фамилия известная. Знаешь, какой у них адрес?

– Какой?

– Серафимовича, 2, знаменитый серый дом на Набережной. Дед Валерия служил в комендатуре Кремля, а прадед вообще во всех советских энциклопедиях прописан – легендарный герой гражданской войны. Дача его еще довоенная за ними до сих пор числится в Серебряном Бору. Это все по информации доктора Сухарского – хоть центр у него и бесплатный, но, видно, кого ни попадя с улицы все же он к себе лечиться не берет. Сейчас, естественно, все у этой семьи в прошлом – отец Федая умер в 98-м. Сам парень, как выясняется, наркоман со стажем, да и занимался неизвестно чем. Вроде учился на режиссерском факультете ВГИКа, потом бросил, якобы занялся каким-то бизнесом. Я завтра встречаюсь с его родственниками – мать, бабка, как узнали, что он погиб, в истерике, так что разговаривать со мной изъявил желание его родной дядя Федай Федор Стальевич, – Колосов глянул на номер телефона, записанный на календаре.

– От слова Сталь его отчество? Броня крепка и танки наши быстры. – Катя покачала головой. – Странно это все… Такая жуткая смерть и… такие приличные семьи… Такие люди…

– Да уж, судя по всему все четверо покойников – не из братков. Бритоголовый тип меня сначала смутил, но вон судмедэксперт утверждает, что он в прошлом – профессиональный спортсмен. И я ему верю, – Колосов нахмурил брови. – Многое бы я отдал, чтобы узнать, что на самом деле произошло в этой сауне… Приехали шесть человек, уехали двое. Четверо в петлях закачались, как метко выразилась наша главная свидетельница – бойкая продавщица. Причем на трупах нет никаких следов насилия, никаких телесных повреждений… А вот то, что я про отпечатки пальцев на их надувном матраце рассказывал, тебя это ни на какие выводы не навело?

– Н-нет, ты знаешь, я как-то не осмыслила еще все… Я вообще поразилась, сколько вы всего сделать успели за такое короткое время, – Катя почувствовала себя застигнутой врасплох. И поэтому тут же, как щитом, прикрылась беззастенчивой лестью. – А какие выводы я должна была сделать?

– Какие? – Колосов о чем-то думал. – Выводы, выводы… При случае составишь мне компанию в эту сауну?

– Ты снова хочешь ехать в Скарятино?

– Да, только не сейчас и не завтра. Завтра с утра я встречаюсь с гражданином Федаем – что он, интересно, нам поведает про своего таинственного племянника? Но если это будет из той же оперы, что и показания сестры другого нашего жмурика Неверовского, то…

– Ой, а что с этим Неверовским? Ты и с его родственниками успел пообщаться? Это ты из-за них такой встрепанный приехал? А как вскрытие прошло?

– Как обычно, в духе нашего Василь Василича. Выводы он свои полностью подтвердил: причина смерти – проникающие ножевые ранения в брюшную полость.

– А на изъятом ноже есть отпечатки?

– Заключение еще не готово. Эксперты все еще по сауне пока работают. И потом, там кроме ножа еще и «Фольксваген» его, и лом рядом, и канистра эта. Потом, я памятники приказал обследовать. Особенно тот, где яма вырыта, так что работы там нашим экспертам за глаза хватит.

– Яма, канистра… Чудеса в решете… Зачем ему понадобилось тащить туда канистру с бензином? А что его родственники говорят?

– У него никого нет, кроме младшей сестры Евгении.

Катя внимательно посмотрела на Колосова.

– Я только что от нее, – он покачал головой. – Не знаю, что за тип был этот наш покойник Неверовский. Но сестренка у него уж точно с большим приветом.

– Ну? – Катя, как лампочка, вся так и светилась любопытством.

Колосов молчал. А что он мог сказать?

Об Алексее Неверовском были наведены справки. На встречу с сестрой потерпевшего Евгенией Колосов ехал как на обычный в таких случаях и неизбежный допрос ближайшей родственницы – по собранной за эти дни информации было установлено, что Неверовский был разведен и проживал вместе с незамужней сестрой в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте, доставшейся им по наследству от родителей. Но Колосов и представить себе не мог, что это была за квартира!

Он поехал один – весь личный состав отдела убийств пахал в поте лица, отрабатывая вновь открывшиеся обстоятельства по сауне. Ленинский проспект встретил его неласково: пробкой на площади Гагарина. Во дворе дома под номером 87 грохотали отбойные молотки – ДЭЗ расщедрился на новый асфальт. В подъезде со сломанным домофоном пахло кошками. Лестничные пролеты были широкими, ступени выщербленными, стены монолитными. Старенький лифт, натужно скрипя, вознес Колосова на пятый этаж. Дверь квартиры открылась только после шестого по счету отчаянного настойчивого звонка:

– Кто? Кто здесь? – чей-то темный испуганный глаз разглядывал Колосова в щель, ограниченную крепкой стальной цепочкой.

Колосов показал удостоверение, представился. Сказал:

– Я по поводу гибели Алексея. Вы ведь его сестра – Евгения?

За дверью раздался тяжелый вздох, потом цепочка звякнула, и его пропустили в прихожую.

В нос сразу ударили тяжелые пряные ароматы восточных благовоний – по прихожей плыла сизая дымка У Колосова запершило в горле. В сумраке он не сразу разглядел ту, которая встретила его на пороге.

– Так вы правда из милиции? Вы меня не обманываете?!

– С какой стати я вас должен обманывать? – Колосов шагнул в комнату и… замер от неожиданности.

Со всех сторон со стен на него, враз утратившего от смущения всю свою уверенность, смотрели, пялились, зырили бесстыдно и весело, удалые любовники – мужчины и женщины, мужчины и мужчины, женщины и женщины, слившиеся, свившиеся, слепившиеся в самых фантастических, самых умопомрачительных и нереальных с точки зрения человеческой анатомии сексуальных позах. Кругом царил первобытный разгул, какая-то невообразимая мешанина акварельных мазков, четких контурных линий, росчерков синей и черной туши, красочных пятен, составляющих мозаику бесчисленных больших и маленьких, прекрасных и уродливых человеческих фигурок, занятых исключительно самым что ни на есть экстремальным совокуплением друг с другом. Все это было нарисовано, намалевано, начерчено, набросано штрихами на холстах, листах ватмана и картона – все было в картинках и красках, но все жило и пульсировало, продолжая свой род. Ноги, руки, вывернутые ляжки, взвихренные юбки, голые коленки, мускулистые спины, острые локти, груди, задницы, крепкие объятья, распяленные в крике наслаждения рты, черные, туго закрученные спирали, углы и ломаные линии, овалы и брызги бьющего фонтаном телесного сока…