Текст книги "29 отравленных принцев"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 12
Крысиный король

Отчего так бывает – трудно сказать, но с теми, кто нам духовно близок, кто вызывает в нас самую искреннюю симпатию, мы общаемся весьма охотно, но редко. И большей частью по телефону, или по факсу, или по электронной почте. Катя знала это по себе. Анфиса Берг понравилась ей с самой первой встречи. Она была общительна, открыта, непосредственна, немножко по-женски болтлива, немножко сумбурна и рассеянна. Это было самое первое Катино о ней впечатление. Понаблюдав за новой знакомой, Катя очень быстро убедилась, что впечатление второе от Анфисы, третье и десятое будет еще лучше: Анфиса была добра и как-то по-старомодному, по-прабабушкиному романтична и восторженна. А еще она была, несомненно, талантливым художником. На той фотовыставке в Манеже, про которую Колосов так и не дослушал, четыре фотоснимка принадлежали самой Анфисе Берг.

Собственно, из-за этих фотографий они с Катей и познакомились. Катя как-то сразу выделила эти снимки и долго-долго их рассматривала. Анфиса, казалось, снимала какой-то инопланетный пейзаж на фоне заходящего неземного солнца. Но Катя сразу узнала это место. Это была Высокая Дюна на Куршской косе у поселка Рыбачий. У Кати было много причин, чтобы запомнить этот балтийский ландшафт навсегда. Под снимками она и прочла имя художника-фотографа: А. Берг, сначала подумала, что это парень – Александр, Анатолий или Андрей и, может быть, родом из Калининграда, раз так вдохновенно снимает эти места. Но приятель Сергея Мещерского, фотограф-любитель и путешественник Михайловский, сказал, что это не «бой, а сеньорита», что вместе с Анфисой Берг они когда-то в прошлом работали для Интерфакса, что Анфиса тут где-то и тусуется в компании знакомых Михайловскому журналистов и фотографов и что он ее с Катей непременно познакомит.

Так и вышло – они познакомились, разговорились, сразу нашелся целый ворох общих тем: эти вот, так понравившиеся Кате снимки, сама Куршская коса, где Анфиса бывала часто, ища подходящую натуру, прошлогодняя ее поездка в Иерусалим и Перу с туристической группой, фотография в целом как профессия и искусство, Катины детективы и то, что в этих романах – ложь, что намек, а что и чистая правда, выплывшая наружу при расследовании того или иного таинственного и темного преступления.

Анфиса слушала Катины детективные байки, затаив дыхание, и только восклицала: «А это как же было? А как вы догадались, что надо искать там? Что он убийца?» Катя рассматривала Анфисины фотографии с искренним восхищением и, в свою очередь, сыпала вопросами: «А как же удалось снять этот ракурс? А это освещение поймать? А настроение передать?»

Разве всего этого не было достаточно, чтобы сразу понравиться друг другу, ощутить некое родство душ, подружиться, обменяться телефонами? Они начали перезваниваться и каждый раз радовались, слыша друг друга по телефону. Но шло время, и, как это обычно бывает, звонки становились все реже и реже – от случая к случаю, от праздника к празднику, от дня рождения до дня рождения. И так продолжалось год, и другой год, пока…

Катя не знала, что ей делать. Обещая Колосову позвонить Анфисе, она думала, что все будет у них как и прежде: привет, как дела, как настроение, какие новости? А уж затем она осторожно и хитроумно наведет разговор на события в ресторане «Аль-Магриб». Но голос Анфисы по телефону – плохо узнаваемый, хриплый, безжизненный, какой-то совершенно потусторонний голос – встревожил ее до крайности. Встревожило и то, что Анфиса даже и не удивилась звонку. Она разговаривала таким тоном, что напрашивалось сразу несколько предположений – либо Анфиса серьезно больна, либо она вообще при смерти, либо сильно, безмерно страдает и ей совершенно все равно, кто ей звонит и что там болтает.

Их разговор был предельно краток, учитывая то, что прежде они с трудом укладывались в два с половиной часа. А сейчас на все Катины тревожные «Что с тобой?» и «Что случилось?» Анфиса односложно и медленно, еле-еле цедя слова, отвечала: «Ничего, все в порядке». Затем она сказала: «Катя, я…» И надолго умолкла, так что Кате пришлось снова ее окликнуть, забормотать в трубку, что ей необходимо встретиться с Анфисой, и как можно скорее, поговорить об одном важном и срочном деле.

«О деле?» – переспросила Анфиса, как просыпающийся лунатик, и покорно согласилась, не выказывая ни любопытства, ни радости: «Хорошо, завтра в двенадцать на «Парке культуры».

Потом в трубке что-то сильно зашумело – Кате показалось, что льется вода (откуда, почему?), а затем запульсировали гудки. И они продолжались и продолжались – Катя лихорадочно перезванивала, но телефон был глухо занят.

На следующий день Катя помчалась к двенадцати на метро «Парк культуры». И опять было как-то чудно: родное метро, свой родной дом через два квартала, и все троллейбусы, магазины, кинотеатры, улочки и закоулочки – свои. Анфиса, помнится, жила далеко, в Измайлове, а встретиться назначила отчего-то именно здесь. Быть может, рассчитывала, как думала Катя, что они придут домой, сядут на диван, потрепятся за чашкой кофе? Катя с досадой вспомнила свой пустой холодильник. Что там осталось со вчерашнего дня? Йогурт, банка майонеза, два персика, яблоко, яйца и кочан увядшей от старости цветной капусты. Когда муж уезжал в командировку, Катя не готовила обеда, не варила первое. Без Кравченко, без «драгоценного В.А.» дом словно умирал, сиротел, покрываясь пылью и паутиной забвения.

Катя подумала, что неплохо бы прямо сейчас прикупить какой-нибудь тортик или на худой конец яблочный рулет – Анфиса, помнится, страшная сластена, но…

Она вдруг вспомнила ее голос по телефону. Нет, тут, пожалуй, не торт нужен, а коньяк или валерьянка, а может, и валокордин с корвалолом. Она даже засомневалась: а придет ли Анфиса на встречу? Что с ней вчера такое творилось? Может быть, она дома, ей плохо, ей необходима помощь? И вообще, они ведь даже не условились, где именно встретятся – внизу, в метро, или здесь, наверху, на Садовом кольце? Катя беспомощно озиралась – родное метро, станция родная, Крымский мост, набережная, но, господи, сколько же народу! Торговцы, ларьки, газетчики, прохожие, подростки, спешащие в парк через мост, мамаши с колясками, машины, припаркованные везде в три-четыре ряда. Где же тут в этой толчее увидеть ту, с кем они не виделись больше года?

И тут внезапно она увидела Анфису. Та понуро стояла возле книжного лотка. Катя сразу узнала приятельницу, и сердце ее сжалось: с момента их последней встречи Анфиса сильно изменилась. Она чудовищно растолстела. Катя смотрела на ее расплывшуюся бесформенную фигуру, облаченную в мешковатый костюм, подозрительно похожий на тот безразмерный «кутюр», который продают в магазинах «Три толстяка». Костюм был серым, точно припорошенным пылью. Лицо Анфисы тоже было серым, пепельным, опухлым и одутловатым, не тронутым летним загаром, а густые темные волосы были кое-как сколоты на затылке, пряди выбивались. На лбу блестела обильная испарина. Анфиса вытащила из сумки бумажную салфетку и промокнула лоб.

Катя быстро подошла к ней.

– Анфиса, здравствуй, я здесь. – Она разглядывала приятельницу, чувствуя сердцем, что эта встреча уже началась не так, как надо, и бог весть чем теперь закончится, – Анфиса, ты давно меня ждешь?

– Пять минут. – Анфиса посмотрела на Катю и вздохнула: – Опять жара, и снова этот дым…

– Ну, сейчас хоть рассеялся немного, а то утром дышать нечем было, – Катя осеклась. – Анфиса, мне нужно поговорить с тобой. Пройдемся по набережной, там не так шумно. Ты не торопишься?

– Нет.

Анфиса закинула на плечо свою увесистую вместительную сумку-торбу, украшенную затейливыми мексиканскими узорами. Ремень впился ей в грудь. Катя заметила, что Анфиса вздрогнула, закусила губу, точно от внезапной боли, и быстро перевесила сумку на другое плечо. Катя не могла знать, что ремень надавил на пластырь, прикрывавший вчерашние порезы. Они всегда особенно сильно болели и саднили на второй день, хотя под легкой тканью ни их, ни пластыря не было видно.

– Анфиса, я тебе вчера звонила, – произнесла Катя, отчего-то теряясь, – я хотела… С тобой все нормально? У тебя такой голос был больной по телефону, я подумала, что…

– Ничего, все прошло, – сказала Анфиса, – ты как сама?

– У меня все в порядке.

– А Вадик твой как?

– Он отдыхает. Он в Сочи с Мещерским. Анфиса, я вот что хотела, – Катя снова запнулась. – Анфиса, как родители?

– Что им сделается? Живут.

– Папа все еще работает?

– Работает. Я с ними сейчас редко вижусь.

– Анфиса, мне нужно поговорить, посоветоваться с тобой об одном важном деле.

– А я думала, он меня к вам вызовет. Сразу на допрос, – тихо произнесла Анфиса, – твой коллега из милиции. Он вчера приезжал в ресторан. Сказал, что позже со мной побеседует, вызовет меня на Никитский. А я сказала, что у меня там подруга работает, – Анфиса пристально посмотрела Кате в глаза, – и ты сразу же мне позвонила. Только поэтому?

– Поэтому, но не только… Я давно хотела позвонить, увидеться с тобой.

Анфиса скорбно усмехнулась. Катя подумала: «Так мне и надо. Люди, особенно наши друзья, не прощают вот этого самого: хотела, собиралась, да все дела, дела… Какие, к черту, дела? А вот клюнул петух жареный, что называется, и сразу вспомнила, сразу телефон набрала».

– Это убийство вызвало страшный переполох, – выпалила Катя, более не раздумывая, – потому что это не обычный случай, это отравление. Ты понимаешь, о чем я? Максима Студнева отравили на том самом ужине в ресторане «Аль-Магриб», на котором была и ты. Я про тебя узнала совершенно случайно, вчера.

– Как это случайно? – спросила Анфиса.

– В таких случаях всегда составляется список тех, кто… Ну, в общем, свидетелей. Кто был со Студневым в день его гибели. Анфиса, как же ты там среди них оказалась? Ты что же, знала Студнева раньше?

– Ага, знала, – Анфиса отвечала с каким-то нервным смешком, – я с ним даже спала. Но он меня бросил. Сказал мне как-то раз, что я – прорва ненасытная, что таких, как я, раскормленных, до неприличия раскормленных свиноматок, нужно…

Анфиса умолкла. Катя смотрела на нее, не зная, что говорить дальше.

– Давай-ка присядем, – сказала она наконец, кивая на скамейку на набережной. Они сели. На том берегу в парке работали аттракционы. Визжали, хохотали дети. Из плавучего ресторана «Мама Зоя» несло кухонным чадом, пригорелым салом и жареным луком. На воде дрались и кричали чайки.

– Есть хочется, – сказала Анфиса, облизывая пересохшие губы. – Ты завтракала?

– Что? Да, я завтракала, кофе пила… Анфиса, так как же это? Что ты говоришь? – Катя с усилием подбирала нужные слова. – Как же это у тебя было с ним?

– Как было? А ты не знаешь, как это бывает? Маленькая, впервые замужем? – Анфиса усмехнулась. – Ну, теперь его нет, он умер. Значит, его отравили, это точно?

– В теле обнаружен яд замедленного действия. Экспертиза установила, что Студнев получил его на том самом ужине вместе с пищей. А умер он спустя несколько часов в своей квартире в поселке Столбы.

– Он мучился? – спросила Анфиса.

– Наверное… Я не знаю точно. Ему не хватало воздуха, он добрался до балкона и упал оттуда. Упал с восьмого этажа. Нелепо, ужасно, но все так и было.

– Я хочу, чтобы он мучился, – сказала Анфиса, – значит, это был яд? О, это даже интересно! Крысиный король получил-таки свою порцию пирога. А это был случайно не стрихнин?

– Я не помню названия яда, – соврала Катя, – а при чем тут… крысиный король? Какой крысиный король?

– Ты не помнишь, как у Ахматовой написано: «Слава тебе, безысходная боль, умер вчера… крысиный король». – Анфиса усмехнулась: – Кто из великих сказал, что в каждом из нас сидит во-от такая жирная крыса? Так вот в Максе сидела не одна, а целых пять. Выводок со слипшимися хвостами.

– Анфиса, ты… у вас что, все было так серьезно? Ты его любила? – Катя тревожно смотрела в лицо подруги.

– Я хочу есть. – Анфиса быстро отвернулась, жадно втянула ноздрями запах с кухни «Мамы Зои». – Я просто умираю от голода.

– Ну, если хочешь, давай зайдем, – Катя неуверенно кивнула на поплавок, вид у заведения был подозрительный. У входа маячили похожие на собак львы из позолоченного папье-маше и картонный черкес зверовидной наружности.

– А ты разве не мечтаешь взглянуть, где отравили Макса? – спросила Анфиса.

– Ты угадала. – Лукавить с Анфисой было бесполезно. – Он тебя бросил, оскорбил?

– Да как тебе сказать, Катька… Я-то замуж за него совсем уж намылилась выйти.

– Тебе больно об этом говорить? – спросила Катя.

– Ну, все равно же вы будете меня допрашивать, – пожала плечами Анфиса, – и об этом, и о том… Так уж лучше сразу и тебе, чем… чем тому типу, что приезжал вчера. Знаешь, явился вчера от вас один – такой весь из себя накачанный. Наверное, спит и видит себя чемпионом по карате в тяжелом весе. Фингал под глазом как слива. В голове, по-моему, ни одной извилины, одно мужское достоинство упрямо выпирает.

Катя невольно усмехнулась: Анфиса нарисовала свой собственный портрет Колосова. Они поднялись со скамьи и медленно побрели по набережной к пешеходному мосту.

– У вас все было так серьезно? – вернулась к разговору Катя. – Студнев хотел на тебе жениться?

– А что? – Анфиса вдруг остановилась. – На такой бомбе нельзя даже захотеть жениться?

– Анфиса, ты что, я совсем не то имела в виду… Просто я немного познакомилась с этим делом. И мне показалось, что Студнев…

– Я так и поняла, – перебила ее Анфиса, – ты такого дела не упустишь. Как же, сенсация! Эх, жаль, меня не оказалось поблизости, когда он с балкона-то вверх ногами летел. Какие бы снимки получились – класс. Мои фото да твой комментарий профессионала с места последних событий. Денег бы заработали – жуть, – Анфиса неожиданно всхлипнула.

Катя обняла ее за плечи.

– Я и со Студневым познакомилась немного по рассказам тех, кто его знал, – приврала она, – и мне показалось, что этот парень был не из тех, кто женится даже на красотках. Он не производил впечатления жениха. А почему в нем сидело сразу пять крыс? Почему ты его их королем зовешь?

– «Щелкунчик» помнишь? Вот потому и зову. У него было сложное отношение к жизни, смешанное – наполовину королевское, наполовину крысиное, – ответила Анфиса, – все вокруг мое, везде я один, мне все можно, я король жизни. И при этом я же и сожру всех и все, до последней крошки, никому ничего не оставлю. Лопну, издохну, а сожру все один… Ты думаешь, что он со мной-то, такой вот тушей, сошелся?

– Анфиса, ну не надо о себе так. Я просто не могу, когда ты так говоришь.

– Если не нравится, не слушай, зачем тогда позвала? Ты думаешь, отчего он со мной начал? Да все потому же. Мне вот скоро тридцать стукнет. Вроде я полностью состоявшаяся личность, независимая и свободная. Ни в чем особенно не нуждаюсь, все у меня есть. Работа приличная, деньги платят нормальные, отдыхаю за границей, по экскурсиям ношусь как кошка угорелая – пирамиды, Стена плача, мечеть в Касабланке, Монпарнас, Монмартр. Квартиру собираюсь ремонтировать, тряпки покупаю, какие хочу, точнее, какие на мою задницу налезут. Фотовыставку персональную планирую через год сделать. Мне даже из «Вог» недавно звонили, интересовались, не хочу ли я и для них поработать. Вроде бы что еще надо? – Анфиса стиснула зубы. – И что тебе, красна девица, неймется? Так нет, любви хочется, чувств-с! Поцелуев при луне хочется жабе-царевне… Только в кино и видишь эти поцелуи. Ну, кассетку с порнушкой на Горбушке купишь, вечерком дома запрешься, видак включишь, насладишься – и вроде снова себя женщиной почувствуешь, бабой нормальной, без этой поганой жирной бабьей кожи! А тут вдруг – явление природы: он выплывает из тумана. Принц.

– Вы давно с ним познакомились?

– Успела, как видишь. Полгода назад, – Анфиса отвернулась. – Меня Аврора с ним свела. Кстати, именно там, куда мы с тобой сейчас топаем.

– В этом ресторане? А Аврору ты как же узнала?

– Да они сами лезут, мне, что ли, они нужны? У них же там только об одном разговоры: кто съемку финансирует, кто оплачивает, кто тряпки в рекламных целях дает, какой бутик – этот или тот… Авроре раньше муж бабки немерено отстегивал – Димка Гусаров. Его менеджер каждый месяц нам в издательство звонил: неплохо бы рекламную съемочку провести – оплата не заржавеет. Снимки – в журнал, на обложку, на разворот, на плакат. Я Аврору раз двести, наверное, снимала – невольно познакомишься, сойдешься. Ну, а в тот раз она меня сама сюда затащила.

– В «Аль-Магриб»? Название какое-то, – Катя поморщилась, – «Аль-Каидой» какой-то попахивает.

– Позвала меня кофе по-восточному пить с корицей и финиками. Аврорка, хитрая змея, знала, куда меня, обжору, позвать, чем подмазать.

– Значит, она пригласила тебя в ресторан и там познакомила со Студневым?

– Да не знакомила она меня! Так, кивнула небрежно: это вот Анфиса, это вот Макс… как стул дивану представляют. Я на него и глаза поднять тогда не смела, куда уж мне…

– Почему?

– Ты его видела?

– Нет. На фото из дела, где он после падения с восьмого этажа, у меня духу не хватило смотреть.

– Тогда тебе простительно не понимать меня.

– Он что, настолько был привлекателен?

– Он был неотразим. По крайней мере, таким он мне тогда в первый раз показался – господин Совершенство, воплощенная мечта в джинсах с расстегнутой ширинкой. Мощный заряд скрытого мужского эротизма, я много раз знаешь какую композицию с ним себе представляла? Стена где-нибудь в Палермо, граффити на стенах, мотоцикл, тут же у колеса стреляные гильзы, сухая ветка, надкушенный гранат и он… Король жизни, крысиный повелитель подворотен и домов терпимости… Ладно, это метафора, мечта… Ну а тогда, во время той первой встречи, грустно мне стало, Катька, так грустно. Честное слово, на диету даже немедленно захотелось сесть. Фитнесом заняться. Правда, бред все это – фитнес, диеты. Ни спорт, ни липосакция от обжорства не излечат. Есть одно лишь верное средство.

– Какое? – спросила Катя.

– Боль, – ответила Анфиса.

– Как это… боль?

– А так. Когда что-то болит, есть ведь не хочется. Аппетит пропадает. – Анфиса взглянула на Катю, и что-то в ее темных глазах изменилось, дрогнуло, словно на мгновение приоткрылась какая-то потаенная дверца и снова наглухо захлопнулась. – Правда, если болит недостаточно сильно, это тоже не поможет. Надо, чтобы адски болело, чтобы все время напоминало, забыться не давало. Разожраться чтобы снова не давало нам, толстякам…

– Анфиса… – Катя не знала, что сказать дальше. По спине вдруг снова пробежал холодок, как и тогда, когда она услышала по телефону этот странный, надорванный, исполненный отчаяния голос. – Гляди-ка, мы уже пришли.

Они стояли перед рестораном. В отличие от Колосова Катя прочла, пробежала лишь буквы вывески: «Аль-Магриб» – и совсем почти не обратила внимания на его окна, дубовую дверь, кованый, разноцветного стекла фонарь над входом. Все это чисто внешне уже было ей знакомо. Ведь это был ее квартал, она много раз бывала тут раньше, проходила мимо и почти не обращала внимания ни на эту вывеску, ни на этот псевдовосточный, так нелепо и забавно смотрящийся на фоне мрачного сталинского дома рекламный антураж. На набережной было много ресторанов, и «Аль-Магриб», по мнению Кати, был всего лишь одним из них.

– Сейчас бстеллу закажем – это такая вкуснятина – и какой-нибудь салат острый, креветки «Танжер», а потом кофе. – Анфиса нетерпеливо дернула на себя дверь, широко шагая через ступеньки, голос ее внезапно, точно по волшебству, изменился. В нем уже не было сарказма и горечи. – Если не захочешь мучного, можно тапас будет заказать – это такие закусочки испанские, легкие, – сардинки, оливки, мидии, осьминожки маринованные. Рыбу брать не будем однозначно – дорогая, и есть нечего. Дорада – порция четырнадцать баксов, а на вкус – как карп в томате. Уж лучше порцию тажина, сытнее и приятнее.

Катя с невольным изумлением смотрела на подругу. Казалось, перед ней совсем другой человек. Бледные, нетронутые загаром пухлые щеки Анфисы порозовели. В глазах появился алчный блеск. Она еле сдерживала возбуждение, подталкивая Катю через пустой прохладный вестибюль в зал. Они вошли: столики, полосатые диваны в нишах, расписные стены, чаша фонтанчика, выложенного голубой плиткой.

Катя настолько была потрясена странной метаморфозой, происходившей с Анфисой, что даже не обратила на все это внимание. Она смотрела на подругу – на ее загоревшиеся предвкушением чего-то очень и очень приятного глаза, на ее суетливые жесты, которыми она поправляла выбившиеся пряди волос, гладила, усаживаясь за столик, туго накрахмаленную белую скатерть, теребила салфетку, листала меню.

Посетителей было немного, двери во второй зал закрыты. Ресторан работал по обычному своему распорядку. Едва Катя и Анфиса уселись за столик, к ним подошла молодая официантка. Катя взглянула на нее с любопытством: высокая, тонкая, изящная блондинка – очень стильная, очень бледная, с накрашенными губами. Помаду Катя определила сразу: «Кристиан Диор», модный в этом сезоне красный, который идет только вот таким породистым длинноногим жердям, похожим на Николь Кидман в пору расцвета ее благоуханной кинематографической юности.

Анфиса приветливо, по-свойски кивнула ей. Та вежливо улыбнулась в ответ, но улыбка вышла какой-то болезненной, вымученной.

– Лена, мы тебя позовем, когда все выберем, – сказала Анфиса тоном настоящего завсегдатая, протягивая меню Кате. – А ты и сегодня тоже работаешь?

Официантка молча кивнула, что означало, наверное, «да, работаю», и отошла. Походка у нее была какая-то неровная, точно ей зверски жали модные дорогие босоножки на каблуках-шпильках.

– Вы что же, стали встречаться со Студневым после того совместного ужина? – спросила Катя, чтобы хоть как-то отвлечь Анфису, с головой ушедшую в меню.

– Что? Мы? Ах, вот ты про что… Ну да, я же начала рассказывать про наш знойный роман. – Анфиса подняла голову. – Вот тут мы и сидели тогда, за этим самым столом. А вон там, в угловой нише, где столик с лампой Аладдина, сидел Серафимочка Симонов собственной персоной.

– Это кто еще такой? – спросила Катя, хотя фамилия была ей уже знакома.

– Ну проще всего про него сказать, что он и герой, и любовник в одном лице. – Анфиса криво усмехнулась. – Про него много чего можно сказать и услышать, только вот непонятно, что правда, а что же собственные его выдумки. А так, он живет с Марьяшей Потехиной, хозяйкой всего этого марокканского кулинарного чуда. Правда, он ей почти в сынки годится. Марьяша-то у нас дама в возрасте. Муж от нее сбежал, но это, в общем, к делу совсем не относится. Короче, сидели мы тут втроем тогда, а Серафим сидел вон там. Вот с этого и началось…

– Что началось? – спросила Катя.

– Понимаешь, я все в толк сначала взять не могла, – Анфиса стукнула по столу пухлой ладонью, – с чего это вдруг Макс мне через два дня позвонил? Сам позвонил вечером, плести начал что-то насчет каких-то там снимков, что Аврора, мол, просила забрать. Что, мол, давай с тобой встретимся, он ко мне подъедет и эти снимки заберет. Какие снимки, откуда? Я сразу поняла: все туфта, звонит он мне не из-за этого.

– А из-за чего же тогда?

– Из-за чего… Спроси что-нибудь полегче, я же говорю: голову я тогда сломала. Его тогда я отшила – мне, мол, некогда, я такая вся ужасно занятая женщина, у меня вон фотосъемка жены лидера одной партии для журнала «Финансы». А Макс взял и позвонил мне на следующий вечер. И на следующий. И все многозначительно так, глухо, интимно, вкрадчиво. Ну, ты знаешь, как мужики умеют, когда очень захотят. И все комплименты мне – и такая я талантливая, и умница, и художница, и фото-то он мои в журналах видел. Дальше больше: какая у меня улыбка, какие глаза… Алмазы…

Катя смотрела на Анфису. Теперь в ее глазах снова блестели навернувшиеся слезы. Метаморфоза продолжалась. Меню лежало на скатерти.

– Я тогда решила, что со мной такой из-за денег, точно! Липнет из-за денег, вот что я тогда про него подумала: обычный альфонс, бабник, раз весь из себя такой неотразимый. Ну, и решил поживиться на мой счет. Ты, Катька, не думай, мало ли что я там про себя говорю, я себя иногда очень дорого ценю. Самомнение-то у меня выше крыши… Ну, когда зеркала поблизости нет. Но звонки эти вечерние… Было так приятно потрепаться. Я не хотела встречаться, хотя он и предлагал. А так, по трубке, – почему бы и нет? Справки я о нем стала наводить то тут, то там, и оказалось, что… В общем, деньги свои были, так что все мои гонорары вряд ли бы ему понадобились – не та сумма, не его масштабы. И вот тут, Катя, я… Да что ты понимаешь, что ты знаешь обо всем этом? У тебя вон Вадька, муж есть. А у меня восемь лет никого. Ну хоть бы кто по пьянке внимание обратил. И я подумала: а вдруг? Может он, Макс, как раз таких, как я, безразмерных любит? Некоторые вон пишут в объявлениях: «Меньше шестого размера бюста не звонить». Может, такие лярвочки, как Аврорка, тощие ему надоели, может, он вообще, – Анфиса криво усмехнулась, – может, он, на мое счастье, извращенец, фанат веса?

– Анфиса, знаешь, я вот это закажу. – Катя быстро ткнула в меню. – Бстеллу, как ты советуешь. И кофе. А мороженое тут водится?

– Водится. В Магрибе все водится. Мороженое здесь фирменное от шеф-повара Полякова. Короче, все-таки уломал он меня, встретились мы. Ну и сразу пропала жаба-царевна, позабыла все на свете, влюбилась. Он меня сюда возил все время – вроде бы кофе пить, я так сначала думала, а на самом деле… на самом деле он как вещественное доказательство предъявлял. Ездили мы четыре раза, а в другие разы он тут ужинал с Авроркой. День со мной, день с ней. Я потом про это узнала, а тогда-то… Ослепленная была, на крыльях летала, дура сумасшедшая. Ну, конечно, до постели дело дошло, тут я вообще сдурела от счастья. Думала: вот оно, наконец-то случилось, дождалась наконец-то! И все дальше будет так хорошо, так хорошо, – Анфиса посмотрела на Катю, потом отвернулась и окликнула официантку: – Лена, подойди к нам, пожалуйста, мы выбрали!

«А ведь это, наверное, Воробьева, – подумала Катя, следя за торопившейся к их столику официанткой, – Елена Воробьева. Никита ее вчера допрашивал. Красивая, только малость на вампира смахивает. И идет точно по канату. На каблуках, что ли, ходить не умеет? Зачем тогда такие высоченные шпильки надела?»

– Лена, нам, пожалуйста, две бстеллы, салат шерги, креветки в соусе «Танжер», соленья ассорти, два кофе и на десерт два мороженых: шербет с клубникой. Клубника хорошая сегодня? – спросила Анфиса.

– Да, – кивнула официантка.

– Ну, тогда шербет и кофе с финиками, – Анфиса вернула ей меню. Подождала, когда официантка отойдет. – Ну, на чем я остановилась, Катя?

– На том, что дальше будет «так хорошо». А было совсем не так?

– Ну, переспали мы раз, другой, а на третий он просто не приехал. Я его всю ночь прождала, потом позвонила на мобильник, а он меня послал. Не просто вежливо отшил, делами отговорился, а послал натурально, понимаешь? – Анфиса говорила тихо. – Я, конечно, понять ничего не могла, ревела как корова, переживала. Начала за ним… Ну, не бегать, до этого не опустилась, но встречи искать с ним начала везде, где можно. Мне поговорить хотелось, узнать, что, почему? Ведь так не бывает – сам звонил, навязывался, добивался, добился. Все так чудесно было, и вдруг раз – как отрезал. Они с Авророй вид сделали, что все как и прежде, все нормально, ничего не произошло.

– А что, Аврора про вас разве знала? – удивилась Катя.

– Конечно. Макс ей сам все рассказал. И было много смеха. А мне знаешь кто потом глаза открыл? Да Серафим! Ну тот самый, что в первый же наш вечер во-он там сидел, коньяк глушил. Он тут однажды напился до потери пульса. Он каждый раз напивается, когда Марьяши Потехиной нет, когда она на стадион уезжает, на футбол, за сына старшего болеть. Ну вот, тогда Серафим как раз напился и… Он, вообще, заметь, симпатяга большая. А когда пьяный, совсем такой колоритный-колоритный. Со мной в тот вечер как раз камера была, я его такого поснимать хотела. А он мне вдруг и говорит… Катя, скажи, почему они нам правду говорят, только когда сильно пьяные?

– Они так устроены, – ответила Катя, – меня это тоже сначала удивляло, но потом я одну песенку вспомнила из нашего детства: из чего же, из чего же сделаны мальчики? Из замочков, из крючочков… Крючочки с треском отлетают, и – нате вам, шлюз открывается. И что же тебе сказал этот Серафим?

– Он сказал, чтобы я не обольщалась и не вела себя как последняя дура. И чтобы в ресторан не таскалась, не караулила Макса, не надеялась ни на что. Он сказал, что они со Студневым тогда просто поспорили. Поспорили, и все.

– Как поспорили, на что? На тебя, что ли?

– На свое мужское «я», на свою свободу, на свои потенции. Тогда, в тот самый первый наш вечер, Макс Серафима подначивать начал: мол, вконец ты, Фима, потух, погас, у мадам Потехиной своей под каблуком. Она ведь Серафима и правда полностью содержит. Тачку вон какую купила – загляденье, в театр хочет его пристроить – денег там сунуть кому-нибудь, чтобы взяли. Ну, чтобы хоть чем-то занят был, не пил так по-черному. Макс тогда над ним и посмеялся: связан, мол, спутан по рукам и ногам. А Серафим ему возьми и пари предложи: «Давай так, я прямо тут в ресторане на глазах Потехиной снимаю официантку, а ты, Макс, тоже докажешь, что ты мужик и орел, а не фаршированная орехами курица». Так он мне прямо и сказал: «Я ему предложил тебя, Анфиса, снять». Не слабо, понимаешь? Слабо, вот такую бомбу, такую жирную кадушку…

– Анфиса! – Кате до слез было ее жаль. – Анфиса, ну не надо, перестань.

– Нет, почему же? Ведь вы все равно будете меня допрашивать. Раз Макса убили – вы всех теперь будете допрашивать. Нет, я расскажу, я хочу, чтобы ты поняла, почему он король крыс и отчего мне его сейчас ни капли, ни вот на столько не жалко.

– Ты когда узнала, что Студнев умер? – спросила Катя. – Вчера или раньше, в выходные?

– Вчера, здесь, – ответила Анфиса. Посмотрела на Катю, отвернулась, – бстеллу нам везут. Есть ее надо горячей, это такое объедение…

Официантка Воробьева вкатила в зал сервировочный столик, на котором стояли фаянсовые тарелки, мисочки с соусами, салатницы и горячее для соседнего столика, прикрытое сияющим металлическим колоколом-крышкой. Она обслуживала сразу несколько столов и работала как-то вяло, словно через силу.

– Это вот ее тогда Серафим на спор-то, – тихо сказала Анфиса, – они до сих пор встречаются. Повернутая она на нем совсем, а он на нее – как на пустое место. Я их однажды видела – они от Марьяши прячутся, как дети, ну просто цирк бесплатный!

Воробьева подкатила столик к ним. Катя была так поглощена разговором, что толком и не вникла, что они там поназаказывали. Теперь перед ней красовалось нечто пышное, аппетитное, с хрустящей румяной корочкой: слоеный пирог, обложенный оливками, дольками ананаса и лимона.