Текст книги "Невеста вечности"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 24
Подвенечное платье

Сестра Инна приехала в Каблуково к своей подопечной – лежачей больной, чтобы, как обычно, ухаживать за ней, помогая ее престарелой сестре.

Весь стандартный набор действий со сменой белья, простыней и клеенки она повторяла чисто механически – умело и ловко. Больную снова поворачивали, протирали тело от пролежней. Затем сестра Инна терпеливо и медленно кормила ее, как младенца, с ложки.

Престарелая сестра суетливо помогала и то и дело сетовала: «Матушка, дорогая моя, что бы я без вас делала. Пропала бы совсем. Ведь Клава тяжелая, как камень, – я ее и не подниму и в постели не переверну. А вы все можете. Так хорошо это у вас получается, словно вы в больнице работали. Нет? Не работали?»

– Полгода в хосписе несла послушание, – кротко отвечала сестра Инна.

В душном воздухе тесной квартирки царил запах болезни и тлена, запах карболки, мази от пролежней. На кухне же пахло жареной рыбой и жареной картошкой – престарелая сестра больной готовила нехитрый обед.

– Знаю, знаю, вам ничего скоромного нельзя, только постное. Вот карасики в сметане, – вещала сестра больной, – в сметане-то можно?

– Вы не беспокойтесь, мне ничего не нужно, я сыта, – отвечала сестра Инна. – Сейчас вот помогу вам, уберу все и поеду.

– Нет, нет, я прошу вас, останьтесь со мной… с нами подольше, как и в прошлый раз. – Престарелая сестра больной умоляюще протянула к сестре Инне руки. – Когда вы тут… когда я с ней не одна… ох, господи, вдвоем-то легче. То есть мне так легче, я вам говорила, объясняла. Хоть кто-то со мной и с ней – с Клавой. Ведь не знаешь, какой час – последний. Матушка-сестрица, милая, посидите со мной подольше, прошу вас!

– Ну, хорошо, не волнуйтесь, я побуду с вами.

– Если есть не хотите, то мы чаю попьем. У меня варенье вишневое. И о божественном вы со мной поговорите, о церковном.

– Я побуду с вами и с Клавдией Федоровной, – сестра Инна кивнула в сторону постели больной, – помолюсь за вас обеих. И у меня к вам просьба.

– Все что угодно.

– У вас, я вижу, машинка швейная, – сказала сестра Инна тихо, – а у меня с собой работа. Пока я тут у вас, можно мне пошить?

– Да, конечно, вот, пожалуйста. – Престарелая сестра ринулась в комнату и стала открывать тумбу большой швейной старой машинки. – Это Клава шила, когда могла еще. Такая рукодельница. Мне пять халатов сшила байковых и два сарафана. А раньше-то сколько вещей сама себе шила и соседкам тоже. Все приходили – постельное белье шить отдавали. Потом-то уж все на эти спальные комплекты перешли, а раньше-то нет – шили, как купят полотна, так и шьют.

Сестра Инна принесла из прихожей свою большую хозяйственную сумку и достала из нее шитье – белое, уже скроенное.

Она привычно осмотрела машинку, поменяла шпульку и заправила белую шелковую нитку, качнула ногой доску – машинка застучала ходко.

– Монастырское что-то шьете, да? – спросила с любопытством сестра больной – О, да у вас все по выкройкам… Ризы, да? Белые ризы?

– Нет, это не ризы.

– Ой, да у вас тут кружева… Ох, на подвенечное платье похоже.

– Это и есть подвенечное платье, – ответила сестра Инна и начала строчить на машинке.

– Красивая ткань, это кому же такое?

– Монастырь берет заказы на шитье, – ответила сестра Инна.

– А вы, я смотрю, не только за больными ухаживать, но и шить мастерица.

– Меня мать учила.

– Мать настоятельница?

– Нет, – сестра Инна покачала головой в черном полуапостольнике послушницы, – моя мать, мама.

Сестра больной села на диван возле швейной машинки.

– А, понятно, то-то я гляжу… Она вас навещает в монастыре?

– Нет.

– Вы такая молодая. – Сестра больной покачала седой головой. – Вы уж не обижайтесь на меня, на старуху любопытную, но вы ведь такая молодая. И это тяжело должно быть – вот так от мира насовсем отречься, в монастырь себя упечь. Без родителей, без друзей. Тяжело, наверное, очень.

– Нет, не очень, – сестра Инна низко нагнулась над швейной машинкой.

Она шила самозабвенно.

Подвенечное платье…

Должно получиться очень, очень красивым. Она уж постарается.

В памяти всплыло видение – то, другое свадебное, подвенечное платье. Кирилл… он берет ее за руку. Их венчание в соборе, огоньки свечей.

Все чинно, да, очень чинно, как и должно быть.

А потом ее собственное подвенечное платье аккуратно висит на плечиках на шкафу. Она только что сняла его. За окном темно.

Ее муж… да, теперь Кирилл ее муж… он в душевой кабине – там шумит вода. И он что-то долго не идет в спальню. Хотя она давно уже легла в их брачную постель.

В старой швейной машинке что-то заело.

Сестра Инна начала терпеливо распутывать скомканные иглой нитки – так не пойдет, строчка должна быть ровной. Это ведь другое подвенечное платье. И оно должно выйти просто идеальным.

Больная за стеной слабо застонала – ее престарелая сестра пошла ее проведать, но сразу же вернулась: ничего, мол, все как обычно.

Сестра Инна дежурила в своем послушании в этой квартире, насквозь пропитанной болезнью и смертью, что уже не за горами.

Она строчила на швейной машинке, надеясь, что, возможно, сегодня она дошьет это чудесное рукоделье до конца.

Глава 25
Старые грехи

На следующее утро Катя после аврала и организационного триумфа прошедших суток вообще не ожидала какой-то активной следственно-оперативной деятельности. Так всегда вроде – за авралом следует краткое затишье.

Однако у Андрея Страшилина имелось свое представление о том, как должны строиться следствие и розыск. Все, что можно сделать сегодня, – надо делать только сегодня.

Катя не успела еще дописать коротенький очерк об ограблении магазина в Подольске для криминальной хроники интернет-портала, как Страшилин снова появился в ее кабинете.

Катя заметила: он никогда ей не звонил, да и в дверь не стучал. Просто возникал на пороге, закрывая своим квадратным торсом весь проем.

– Елена Уфимцева есть в базе данных Петровки, – сообщил он, не утруждая себя восклицанием «Доброе утро!».

– Как вы и предполагали – наркотики? Она наркоманка?

– Нет, не наркотики. – Страшилин прошел к окну и оседлал стул, повернув его спинкой к Кате. – Интересный расклад там. Только давний. Отказной материал на возбуждение уголовного дела восьмилетней давности.

Катя сразу же закрыла свой ноутбук с недописанной статьей. Что еще за интересный расклад? Что Страшилин накопал за вчерашний вечер по базам оперативных данных?

– Значит, если коротко, а там в информации по отказному только коротко, и никак иначе, то произошло вот что: шестнадцатилетняя школьница Елена Уфимцева проживала вместе со своим родным дедом Ильей Уфимцевым в квартире на Трубной площади – той самой. Дед занимался воспитанием внучки, так как отец ее вместе со своей новой семьей постоянно находился за границей, а мать девочки умерла. И вот шестнадцатилетняя девица рассказала в школе одной из учительниц, что дед дома не дает ей прохода, пристает. В школе у нее уже имелись прогулы, она плохо училась, испытывала большие проблемы из-за пропусков занятий. И в школе сразу обратились в ОВД. Девица и там сначала подтвердила свои обвинения к деду насчет сексуальных домогательств. Уфимцева вызвали, он все отрицал. Разгорелся невообразимый скандал. А потом Елена призналась следователю, что просто оговорила деда, потому что он не одобрял ее образ жизни – она, мол, с парнями встречалась, поздно приходила домой, гуляла, а он устраивал ей выволочки, воспитывал. В общем, таким способом она попыталась ему отомстить. Петровка провела проверку, данные о сексуальных домогательствах не подтвердились. В возбуждении уголовного дела на Уфимцева отказали.

– И? – спросила Катя. – И что произошло дальше?

– Я оперирую лишь сведениями базы данных – там справка об отказном.

– Скандал в семье, и какой еще. Только сейчас – мы же с вами видели ее там, в квартире. Не похожа она на гуляку.

– Восемь лет – немалый срок. Но что, если предположить…

– Что предположить?

– Что не оговорила она дедулю тогда. Было у них там что-то между собой такое. Старые грехи, – Страшилин раздумывал вслух, – сексуальные домогательства к девочке, к внучке родной… И соотнести все это с нашими фактами – с теми стихами пророка Иезекииля, с посещением Уфимцева монашками.

– Вы опять пытаетесь выстроить версию, что Уфимцев приставал к кому-то из них.

– Самая простая версия – начал приставать, а монашка его по голове лампой.

– Андрей Аркадьевич, вы вспомните Елену Уфимцеву – ей всего за двадцать сейчас, она сама похожа на затворницу, на узницу. И бойфренда в квартире и в помине нет – никаких намеков, никаких мужских вещей, – сказала Катя. – Она вся зажатая какая-то, жалкая.

– Однако в тот самый вечер, когда деда убили, ее черти куда-то из дома понесли, судя по всему, в направлении станции метро, откуда автобусы в их поселок ходят. Ладно, разбираться надо во всем этом детально. – Страшилин встал со стула и повернулся к окну. – Там, в справке по отказному, еще кое-что весьма интересное значится.

– Что?

– И тогда Уфимцев уже в пенсионерах числился, но указано там прошлое место его работы и должность, какую он занимал в восьмидесятых годах, – завотделом административных органов ЦК КПСС по кадровой работе. А это ранг министра, – сказал Страшилин. – Давно все это уже быльем поросло, однако пост в те времена был более чем солидный, насколько я понимаю. Теперь ясно, откуда это все – квартира такая на Трубной, карьера дипломатическая для сынка, средства, этот вот коттедж в элитном поселке. Все еще с тех былых времен. Нам надо найти кого-то, кто мог бы нас просветить насчет прошлого Уфимцева и его войны с внучкой, окончившейся оговором и клеветой, если то, конечно, была клевета, а не правда. Семьдесят семь лет старику – его ровесники – партийцы-цековцы все поумирали небось.

– Горлов, – подсказала Катя. – Он может что-то знать. Он же единственный нам о внучке упомянул. И про работу Уфимцева в партийных органах тоже говорил. Надо с ним снова встретиться.

– Вы не против вновь прокатиться в «Маяк»? – усмехнулся Страшилин.

– А куда денешься? Не вызывать же больного старика из санатория сюда, на Никитский, на допрос.

– Тогда сейчас и отправимся, машина во дворе главка. – Страшилин достал ключи из кармана пиджака и позвенел ими. – Если повезет, застанем этого Горлова в парке за шахматами, а не в процедурной в грязевой ванне.

И им относительно повезло. Однако не во всем.

В санатории на берегу речки время словно остановилось. Солнце и октябрь стояли тут в своем золотом зените. Старые липы возле корпуса с белыми львами, дорожки парка, усыпанные палой листвой.

Катя вдохнула свежий бодрящий воздух – пахло влажной нагретой солнцем землей, прелью и грибами. И точно – среди стариков-отдыхающих немало грибников. По дорожкам парка шли пожилые женщины с пластиковыми пакетами, полными опят и сыроежек.

«Зачем им тут, в санатории, грибы?»– подумала Катя. В столовой жарить добычу лесную эту не разрешат. Значит, просто так, для души, чтобы хорошо провести время в парке и в лесу на берегу реки, грибная охота.

Прекрасный октябрь…

Страшилин спросил на рецепции про Аристарха Семеновича Горлова. Дежурная сообщила: только что видела его, проходил мимо, возвращаясь с процедур к себе в палату. Семнадцатая палата – вот сюда, направо по коридору.

Катя и Страшилин направились по уже знакомому им коридору, устланному бежевой ковровой дорожкой.

Дверь семнадцатой. Страшилин вежливо постучал.

– Да, кто? Войдите.

Страшилин открыл дверь. Катя увидела небольшую светлую палату на двоих – скромную, но очень чистую, с маленьким телевизором на тумбочке у окна.

Обе кровати аккуратно застелены. У стола боком к ним сидел Горлов – все в том же видавшем виды спортивном костюме. Горлов ел яблоко. Целая горка яблок-антоновки лежала на стеклянном блюде на столе. На спинках стульев и на двери ванной развешаны полотенца.

– Вы ко мне? Ох, это опять вы. – Горлов с трудом начал подниматься.

– Нет, нет, сидите, сидите. Аристарх Семенович, добрый день. Извините нас за беспокойство, но срочно потребовалось с вами опять переговорить.

– Поймали кого-то уже? – спросил старик.

– Пока расследуем.

– А я-то надеялся. – Горлов отложил недоеденное яблоко. – Слушаю вас, что за срочность?

– Вы нам рассказали о внучке Ильи Уфимцева, Елене, – сказал Страшилин. – Мы с ней встретились, очень своеобразная девушка оказалась.

– Сейчас молодежь вся такая – не пойми что, не пойми кто, – отозвался Горлов.

– Вы не в курсе, что у них произошло в семье? – спросила Катя.

– В их семье?

– Ну да, когда Елена училась в школе, классе в девятом, у нее с дедом произошел серьезный конфликт.

– С Ильей? – Горлов нахмурил свои седые брови. – Я не знаю. О том, что внучка у него есть, слышал я от Ильи, но это когда было-то? Сто лет назад. Девчушка тогда только ходить училась. Сколько воды с тех пор утекло, мы годами с ним не встречались. У меня жена тяжело болела – не до встреч, знаете ли. А что за конфликт-то? На какой почве?

– На семейной, – вздохнул Страшилин. – Жаль, что не можете нам помочь разобраться в этом.

– Да я бы со всей душой. Только я не знаю ничего.

– Тогда у меня другой к вам вопрос, Аристарх Семенович. Как мы установили, Илья Уфимцев в прошлом своем крупный пост занимал – заведующий отделом административных органов ЦК по кадрам, ранг министра.

– Ну так что ж, назначен был на тот пост государством, – Горлов выпрямился, насторожился весь сразу, – а что тут плохого-то? И потом, это когда было-то – опять же вечность прошла с тех пор, вечность пролетела.

– А что это за должность?

– Кадровые вопросы, через него все назначения проходили на высшие посты. Тогда же ЦК все курировало. Так вот у него куст был – дипломатический корпус, Внешторг, юридические органы. Думаете, отчего сынок его такую карьеру в МИДе сделал? Все оттуда, все потому. Связи… Да, связи… В девяностых-то, как все поменялось, Илья в большую совместную фирму российско-германскую пристроился сразу. Лучше, чем в банке, себя там чувствовал. И работал там немалое время.

– А вы?

– Что я? – спросил Горлов.

– Ну вы же его приятель, вы тоже работали в ЦК?

– Да, и не скрываю этого. Конечно, не на такой должности, как Илья. Я в отделе пропаганды работал. А потом!.. – Горлов махнул рукой. – Кончилась вся та идеология. Чтобы вот так, как Илье, повезти с фирмой совместной – не повезло мне. Сколько лет мыкался. Жена болела… хорошо еще поликлинику нам ведомственную оставили, а то бы совсем сгинули. Пенсия – копейки… Как мы жили, ох, как мы жили. Но я не жалуюсь, нет. Илья сумел к новой жизни приспособиться, я не смог. Но и это теперь уже неважно. Наша жизнь прожита. Старость – вот наше настоящее. Каждое утро просыпаешься и думаешь – жив еще или нет. Так что на прошлое сейчас уже нет смысла жаловаться. И вспоминать его тоже нет смысла.

– Мы расследуем дело об убийстве, – заметил Страшилин, – просто стараемся выяснить все факты, в том числе и из прошлого.

– Я понимаю, работа у вас такая, – закивал старик, – ищите, найдите убийцу. Есть хоть какие-то подвижки?

– Пока нет, – признался Страшилин. – Мы сразу несколько версий разрабатываем. А вот не подскажете нам – Уфимцев в то время, когда вы его знали, был религиозный человек?

– Что, простите? – Горлов поднял брови, словно ослышался.

– Религией он интересовался?

– Чтобы на таком посту в ЦК партии работать и религией интересоваться?! – Горлов развел руками. – Да он знаете какой был человек, к нему министры в кабинет на цыпочках входили – Илья Ильич, какие ваши указания?

– Понятно, – Страшилин кивнул. – Действительно, дела давно минувших дней.

– Преданья старины глубокой, – Горлов продолжил стих. – Ничего этого уже нет. Жизнь – как сон промелькнула. И Ильи уже нет. Молодой человек, вы только не отступайтесь, отыщите его убийцу.

– Это я вам обещаю, Аристарх Семенович, – ответил Страшилин, которого так пылко обозвали вдруг «молодым человеком».

Глава 26
Скверна

– Облом опять, – подытожил невесело Страшилин, когда они покинули санаторий и выруливали на Ярославское шоссе. – Не смог помочь нам старичок. Себе на уме он. И явно тоскует по славному прошлому. Но сегодня он крепче мне показался, чем в прошлый раз. Видно, на пользу его здоровью здешние процедуры.

Катя не отвечала. А что толку молоть языком? Никаких подробностей о семейной жизни Уфимцева и того, что произошло у него с Еленой, они не получили. Что ж, надо обращаться непосредственно к самой внучке-фигурантке.

– Остановлюсь на минуту, вы не против? – спросил вдруг Страшилин. – Зоомагазин вижу. Корм мне нужно попугаю купить.

– Забавный у вас попугай, Андрей Аркадьевич.

– Дочка все забрать обещает, да вот никак время не выкроит, чтобы к папе зайти. Замуж она у меня ни свет ни заря выскочила, студенческая семейка там, квартиру снимают на Ленинском. – Страшилин вздохнул. – Говорил я ей: подожди, не спеши, надо институт сначала закончить. Нет, не послушала папу. Я сам ведь на втором курсе женился. И вот чем вся эта моя долгая двадцатилетняя жизнь кончилась.

– Чем же? – спросила Катя.

– Одын, совсем одын, – ответил Страшилин с кавказским акцентом и грузно полез из машины.

Катя наблюдала, как он шествует к длинному торговому павильону из пластика, расположенному у дороги. В павильоне – множество маленьких магазинчиков. И «Продукты», и «Цветы», и «Хозяйственный», и «Зоомагазин», и туристический «Экспедиция». Таких торговых павильонов – полно в Подмосковье, вокруг всегда много машин, покупателей. Тут же автобусная остановка и торговые палатки.

«И зачем вы мне все это рассказываете, дорогой коллега, – лениво думала она, – мне все это совсем, совсем не интересно. Ваше прошлое, ваше настоящее, Андрей Аркадьевич. Меня интересует только дело уголовное, которое вы расследуете, а я волей обстоятельств вынуждена тоже расследовать бок о бок с вами. Так что ничего личного, ничего… ничего… ничего…»

Катя чувствовала усталость и апатию. Неблизкий все же конец в район по загруженной дороге, а толку никакого. Вроде несложное дело – это убийство, а они с самого начала наталкиваются постоянно на какие-то препятствия.

Она вышла из машины и решила посмотреть в палатке «Мороженое» – нет ли чего там такого, чтобы подсластить жизнь и поднять настроение. Палатка располагалась у автобусной остановки, запруженной народом. То и дело подходили автобусы и маршрутки, но толпа пассажиров не убывала.

Катя уже дошла до палатки, остановилась, чтобы посмотреть, что на витрине, как вдруг…

– Не оборачивайтесь. Обернетесь – ничего не узнаете. Я ничего не скажу.

Катя замерла. Женский свистящий шепот ей в спину.

– В чем дело? Вы кто?

– Я сказала – не оборачивайтесь. Стойте как стоите. Вы ведь из полиции, я вас узнала. Вы в монастырь приезжали. С послушницами говорили, которые к старику на «Маяк» ходили. К тому самому, которого убили. В монастыре сейчас об этом шепчутся по углам.

– Да, я капитан полиции. А вы кто?

– Неважно, – прошептал женский голос, – вы слушайте, что я скажу.

– Я вас внимательно слушаю. Но может, мы нормально поговорим?

– Так нормально. Не оборачивайтесь.

– Хорошо, хорошо.

– Так вот – не было их в тот вечер в монастыре. Ни на службе, ни на ужине.

– Троих послушниц?

– Да, да, троих. Мать настоятельница болеет. Ей некогда за монастырем следить. Собой только занята. А в монастыре скверна завелась.

– Как это понять? – спросила Катя.

– Говорю вам – скверна. Вот вы и разберитесь.

– А вы кто?

– Никто, – прошипел женский голос.

И Катя услышала, как за ее спиной к остановке подъехал автобус. Она мгновенно обернулась, но ничего не успела толком заметить в первую секунду – пассажиры хлынули на выход из средней и задней двери. А другие садились в переднюю дверь.

Но вот в салоне промелькнула фигура в черном – монашеское одеяние, полуапостольник, низко надвинутый на лоб. Катя видела монахиню всего несколько мгновений. А затем та скрылась среди пассажиров переполненного автобуса.

Автобус тронулся – и вот он уже далеко в потоке транспорта на Ярославском шоссе.

Катя вернулась к машине. Подошел Страшилин с пакетами в руках.

– Что случилось? Вы словно «Летучего голландца» увидели.

– Кажется, да, – Катя рассказала о происшедшем.

– Интересно, – Страшилин бросил пакеты на заднее сиденье, – аноним в деле объявился. А вы уверены, что это была монашка?

– Я видела монашку в салоне автобуса. Но все продолжалось буквально доли секунды. Я ее даже узнать не смогу, потому что ее лица в автобусе не разглядела.

– А голос?

– Голос женский, немолодой вроде как.

– Она сказала, что в монастыре шепчутся по углам?

– Да.

– И что сестер Риммы, Пинны и Инны не было в тот вечер в монастыре?

– Она по имени их не назвала. Сказала – послушницы, с которыми вы… то есть мы с вами беседовали.

– А как это понимать – скверна в монастыре завелась?

– Я не знаю, – ответила Катя.

– Вообще, что за слово такое – скверна?

– Непорядок… нет, не то значение… скверные дела. Андрей Аркадьевич, я не понимаю. Эх, надо было бы мне обернуться сразу.

– Ну, обернулись бы – увидели перед собой монахиню. И ничего бы не узнали. – Страшилин положил Кате руку на плечо. – Да вы не переживайте. Это же шаг, и какой еще шаг вперед. Пусть это негласный свидетель, но теперь мы можем алиби послушниц смело ставить под сомнение.

– Может, это оговор? – возразила Катя.

– Может. Женское сообщество непредсказуемо. – Страшилин хмыкнул. – Когда женщины вместе собираются, что они делают? Сплетничают, порой интригуют друг против друга, злословят. Всегда найдется та, кто недовольна другими. Женский монастырь должен чем-то от такой модели отличаться?

– По идее, должен.

– В идеале, – сказал Страшилин, – а если идеала нет или он недостижим? Как она вам сказала – игуменья болеет и ей некогда за порядком следить?

– Помните, когда мы приезжали, она где-то у врачей находилась на обследовании?

– Помню, – Страшилин достал сигарету и закурил, – но если честно, меня во всем происшедшем заинтересовало вот это словцо нашей тайной осведомительницы – скверна.Что она все-таки имела в виду, а?

Катя молчала, прокручивала в голове этот коротенький разговор – в спину, в упор.

– Нас просят разобраться, – сказала она, – только вот в чем?

– В скверне, – Страшилин снова произнес это слово, как будто смаковал его. – Я все ждал, где, где же в этом тихом убийстве подвох. Кажется, сейчас мы к этому самому подвоху приблизились с вами вплотную, Катя.

– Вы вот так сразу поверили в то, что сказала нам эта никто?

– Не поверил, нет. Я чувствую, – ответил Страшилин, – и я доверюсь своим ощущениям.