Текст книги "Невеста вечности"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 14
Надпись

– Видите, оказалось, что соседка Балашова не лгала – вот он, тот посетитель, Горлов, – подвела итог Катя, когда они покинули лечебный корпус санатория.

Ей захотелось уколоть Страшилина – ишь какой: «не верьте свидетелям, люди лгут»… Ничего и не лгут, возможно, просто сразу с мыслями не могут собраться, как лучше рассказать об увиденном. И не надо, не надо, Андрей Аркадьевич, делать столь поспешные выводы.

– Да, любопытный старикашка. Хреноватенький, – ответил Страшилин. – За сердце сразу схватился.

– Убили его приятеля, а в этом возрасте смерть сверстников воспринимается особенно остро.

– И все-то вы знаете. – Страшилин открыл дверь машины. – Ладно, Горлов у нас на примете, но с ним позже разберемся.

– И куда мы теперь? – спросила Катя, усаживаясь.

– Обратно. Эксперты закончили работу в доме. И я хочу, чтобы вы увидели одну деталь, возможно, главную в этом деле.

И конечно же, после этой фразы весь короткий путь от санатория до дома Уфимцева Катя сгорала от нетерпения. Вот оно! Вот что она предчувствовала в этом деле – какой-то подвох. Что-то необычное, что сразу всех заставило взглянуть на это дело под совершенно другим углом.

Кирпичный коттедж встретил их тишиной – калитка распахнута настежь. Страшилин осмотрел ее. Эксперты действительно уже закончили осмотр и собирали оборудование.

– Что нового?

– Его мобильный пропал. Нигде нет, сколько ни искали, – ответил старший группы.

– Не факт, что он имелся у старика. Впрочем, сейчас редко кто не имеет. – Страшилин поднялся на крыльцо, Катя следовала за ним, подгоняемая адским любопытством. – Все звонки на его здешний домашний номер проверим, конечно. И насчет сотового попытаемся выяснить. Прошу вас, заходите, – он вежливо и широко распахнул дверь перед Катей. – Трупа там нет, зато одна улика имеется.

Катя прошла в дом – и тут тоже после всей утренней оперативно-следственной суеты необыкновенно тихо и пусто. Кухня… Комната, где Уфимцева убили. Камин погас, остатков обгорелой лампы в нем больше нет – все это изъяли на экспертизу. Заношенных тапочек на полу тоже нет.

Вот место, где лежало тело. А вот тут участок пола до сих пор прикрыт полиэтиленом с маркером полицейской ленты.

Страшилин всем своим крупным массивным телом просочился между комодом и стоявшей у двери Катей, стараясь не толкнуть ее, и нагнулся. Сдернул полиэтилен.

Катя увидела на полу бурые пятна. Кровь… и справа…

Она наклонилась, чтобы лучше рассмотреть.

Бурые каракули.

Неровные, судорожно корявые буквы, явно написанные кровью.

Матушк…

Катя наклонилась совсем низко. Эта кровавая надпись…

– Что это, по-вашему? – спросил Страшилин.

– Матушка. Тут написано «матушка» без последней буквы.

– Вот именно.

– Это Уфимцев написал?

– Первое, что я проверил, когда увидел надпись, – его пальцы правой руки. Указательный и средний в крови. Первый удар лампой пришелся ему прямо в лицо, кровь потекла из носа, второй раз ударили его сбоку – у него тяжелая черепно-мозговая травма, но он жил еще несколько минут.

– И успел написать имя своего убийцы? – спросила Катя.

– Да, успел написать имя своего убийцы, – Страшилин смотрел на кровавые каракули, – или это убийца написал, используя руку Уфимцева, чтобы пустить нас по ложному следу.

– Если убийца прикасался к телу, осталась его ДНК.

– Необязательно. Но эксперты это проверят. Есть мысли по поводу надписи?

– Вообще-то да, – медленно сказала Катя, – но я пока воздержусь от высказываний.

– Да, пока воздержитесь. Мне не до пустой болтовни.

Катя вспыхнула, но Страшилин, казалось, этого даже не заметил.

– Книгу его, Библию, эксперты упаковали, это вещдок. Достаньте себе другую. Думаю, в ближайшем будущем мне потребуются ваши консультации, – Страшилин снова закурил. – Завтра я с утра займусь звонками в МИД, надо разыскать сына Уфимцева и сообщить ему о смерти отца и насчет внучки справки навести. А после обеда вы мне потребуетесь, так что будьте на месте.

– Запишите мой мобильный, – сухо сказала Катя. – А зачем я вам потребуюсь, если не секрет?

– Мы вернемся в поселок и посетим одно богоугодное заведение.

Глава 15
Домашние дела

Когда длинный, насыщенный событиями день позади, так хочется расслабиться. Катя открыла ключом дверь своей квартиры и бросила сумку на комод у зеркала. К дому на Фрунзенской набережной ее подвез Страшилин.

Сделал он это как ни в чем не бывало – Катя думала, что, покидая поселок «Маяк», они едут в главк, но за Кольцевой на Ярославском шоссе Страшилин спросил:

– И какой адрес?

– Что?

– Где вы живете? Не на работу же возвращаться, тем более что и день рабочий к концу. Вы устали.

Катя вздохнула и сказала: «Мне на Фрунзенскую набережную». А сама подумала: «Выгляжу, наверное, скверно, раз сразу заметил, что я вымоталась за день».

По дороге они почти не разговаривали. Страшилин никаких версий не озвучивал, ничего не обсуждал. Катя тоже помалкивала. Нет-нет да ловила его взгляд на себе в зеркале заднего вида.

– Хороший район, – отметил он, когда Катя попросила остановиться у своего дома на набережной, – Москва-река, Нескучный сад. Окна на набережную?

– Да, окна на набережную.

– Мама, папа?

– Нет, Андрей Аркадьевич, спасибо, что подвезли меня. – Катя выбиралась из машины.

– Муж?

Он спросил это как бы между прочим.

– Да.

– Ясно.

– Мы не живем вместе, – сказала Катя.

– Завтра в главке в два часа будьте на месте. – Страшилин глянул на нее снизу вверх – Катя выпрямилась во весь свой немалый рост, а он сидел за рулем.

– Конечно, у меня поручение оказывать вам помощь и содействие, Андрей Аркадьевич.

Вот так и потолковали у дверей подъезда. Страшилин уехал, а Катя поплелась домой.

Дома она разделась, накинула махровый халат и включила воду в ванной. Горячая пена казалась панацеей от всего.

Катя ждала, пока ванна наполнится, потом собрала свои волосы на затылке, заколола шпилькой.

Дело, которое ей так неожиданно поручили, обещало быть сложным. И вряд ли какие-то материалы по нему предстояло опубликовать на страницах «Криминального вестника». По сути, для нее, как сотрудника пресс-службы, это дело – пустая трата времени. Однако ей приказано в нем участвовать. А приказы начальства не обсуждают.

Она легла в горячую воду. Бросила шипучую «бомбочку» с мятно-малиновым ароматом и закрыла глаза.

Осень…

Золото лип и кленов медь… как там в стихах…

Этот Страшилин… Весь день она смотрела на него с такой тоской, почти с неприязнью. А под вечер, довезя ее до дома, он так невзначай поинтересовался – замужем ли она. Ох, мужчины…

Катя подумала о муже, о Драгоценном В. А. Все вы, все вы, все вы одного поля ягоды. Ах, если бы вас не существовало на свете вообще. Но вы есть. И от вас порой одни неприятности.

Страшилин… Ну и фамилия… Однако сегодня в качестве буйного алкоголика он себя не проявлял. Но это ничего не значит. Замначальника главка предупредил ее. Выходит, есть основания. Так что надо держать с этим Андреем Аркадьевичем ухо востро.

Эта надпись на полу в комнате, где произошло убийство…

Эта надпись – свидетельство того, что с виду простое дело, возможно, окажется очень сложным. И надо готовить себя к этому.

Катя заколыхалась в воде – лениво, наслаждаясь, избывая усталость. Вот так отмокать каждый раз в душистой пене, в полном одиночестве в пустой квартире… Что ж, пока все так, без изменений.

Она вспомнила, как Страшилин улыбался – улыбка шла ему, однако…

Катя улыбнулась, шлепнула по воде рукой, затем решила, что хватит лениться, надо ужин приготовить и загрузить белье в стиральную машину.

После ванны, закутавшись в халат, она сидела на диване и красила лаком ноготки на ногах. На ужин она ограничилась бутербродом с ветчиной и зеленым яблоком – они ведь обедали со Страшилиным и… в общем, возиться с готовкой после «Маяка» не было сил.

Кате не хотелось даже смотреть телевизор или ставить какой-то фильм на DVD. Лак на ногтях высох, и она закрыла ноги шерстяным пледом. Смотрела в темное окно. Ладно – будущее все покажет. Но дело обещает быть очень и очень непростым. Это словно предчувствие, хотя пока по убийству Уфимцева у них нет ни одного подозреваемого.

Глава 16
Сестра Инна

Некоторые вещи хочется забыть и не вспоминать никогда. Словно и не случалось это с тобой, не происходило на самом деле. Сестра Инна не любила вспоминать о многом. Вспоминая, она порой испытывала сильнейшие приступы паники, вот как сейчас.

В двадцать пять лет – много ли дурных воспоминаний? Оказывается, достаточно. Сестра Инна всегда старалась глушить дурноту работой. Вот и в этот вечер, когда на сердце кошки скребли, она занималась тем, что помогала обихаживать лежачую больную в поселке Каблуково. У больной имелась престарелая сестра, которая просто не справлялась одна. И Высоко-Кесарийский монастырь взял эту семью под свой патронат. Сестра Инна приезжала в Каблуково в дни своих социальных дежурств.

Больную только что перевернули на бок и начали осторожно менять простыни и подстеленную под них клеенку.

Сестра Инна помогала, руки ее так и мелькали – чистое белье, тазик с теплой водой, губка, медицинский спирт для протирки пролежней.

Воспоминания клубились внутри, как темная волна, и сначала вроде бы в них не было ничего такого…

Вот мать сидит в церковной лавке при храме в тихом московском переулке. В лавке пахнет как-то особо – ладаном, книгами, нагретым солнцем деревом. Инна приводит младших сестер из школы – в семье их пятеро. И вдруг у матери звонит телефон, и ей сообщают, что отец погиб. Отец – священник, ехал на машине и разбился в аварии. Все так просто и быстро. Был человек – и нет человека.

И потом все та же церковная лавка – несколько лет подряд. И она, тогда еще не сестра Инна, а мирская девушка с другим именем, помогает матери продавать свечи и собирать записки за здравие и упокой. Мирное житье, в чем же тут дурные воспоминания? Скорее легкая грусть об ушедших днях и снова – внезапный приступ острой тревоги…

Отец Варсонофий – священник и родной дядя – беседует с ней по-отечески кротко. Время, мол, идет, ты совсем взрослая, пора, пора выбирать в жизни путь. И нет для женщины богоугоднее и почетнее пути, чем участь жены и матери. Она – тогда еще девушка юная – особо не возражает: конечно, дядя, я понимаю. В семье пятеро детей, мать одна работает в церковной лавке, денег вечно в обрез. Я все понимаю, я согласна… Наверное…

Дядя знакомит ее с Кириллом. Тот учится в семинарии, скоро должен закончить курс и рукоположиться. Если дело сладится и они понравятся друг другу, то скоро и свадьба.

Сестра Инна встряхивает грязные простыни, которые только что сняла с постели больной, парализованной – запах от них едкий, запах плоти, запах распада и тлена.

У Кирилла мягкая улыбка и светлые глаза. Он скромен, чрезвычайно умен, начитан и очень уклончив. Нет, скорее застенчив. Они видятся не очень часто, то есть совсем-совсем редко. Однако… дядя настаивает, и мать тоже шепчет каждый вечер – хороший парень, семья потомственных священнослужителей, как и наша, вы отличная пара.

Сестра Инна окунает в тазик с теплой водой губку и начинает осторожно протирать спину больной. Капли стекают на клеенку.

Свадьба… их свадьба с Кириллом… Ох, нет, пожалуйста, этого не нужно, не надо этих вот воспоминаний сейчас.

Но другие – еще темнее, еще хуже.

Больная слабо стонет. Она в таком состоянии, что любое движение, даже осторожное, любое прикосновение – даже бережное – причиняет ей боль и неудобство.

Стоны… эти стоны… Сестра Инна уже слышала их прежде. Тихие, беспомощные и – громкие, полные боли… Стоны…

– Какая вы заботливая, – говорит ей сестра больной, – что бы я без вас делала. Спасибо вам.

Сестра Инна скромно опускает глаза. Она обмывает недужное слабое тело и слышит…

Стоны все громче…

Хочется захлопнуть дверь, чтобы не слышать их больше.

Дверь хлопает. Дверь закрыта.

– Что с вами? – спрашивает сестра больной. – Вы совсем прозрачная, может, как закончим, чаю со мной выпьете?

– Не откажусь, спасибо, – отвечает сестра Инна.

Она насухо вытирает тело больной полотенцем и надевает на нее свежую ночную рубашку. Затем несет тазик с грязной водой в ванную и выливает в унитаз.

Потом деловито разбирает сумки – благотворительную помощь от монастыря больной – полотенца, кое-какие медицинские препараты, пачки с памперсами, пластиковую посуду для кормления.

Там, глубоко в памяти, дверь… та дверь захлопнута, но не закрыта на замок и в любой момент способна открыться настежь.

Стоны боли…

Сестра Инна слышит их. Хочется закрыть уши ладонями. Но этот жест – он такой демонстративный, мирской. Жест испуга, жест отчаяния и страха. Нет, чтобы справиться со всем этим, есть другие способы. Она лишь в начале пути, но она сможет.

– Чай готов, – с кухни зовет ее сестра больной, – проходите, милая.

Кухонька крохотная, как и сама квартирка в хрущевке, все тут пропахло застарелой неизлечимой болезнью, все уже приспособилось, скукожившись и засохнув.

– Побудьте со мной, – сестра больной разливает чай по чашкам, – а то… честно вам признаюсь, страх меня порой берет по вечерам. Вдруг она умрет… как я тут с ней одна?

Глава 17
Запертая дверь

Леночка Уфимцева проснулась поздно и в состоянии жестокой тревоги. Она лежала в постели, укрывшись одеялом с головой, вжимаясь в подушку, стараясь словно стать меньше – и ростом, и массой тела.

Пыльная квартира, в которой не убирались уже много месяцев, давила тишиной на барабанные перепонки, но Леночка чувствовала – это затишье и пустота обманчивы. На какое-то время она уснула опять и в рваных отрывистых снах видела то, что давно пыталась забыть, отринуть от себя.

Некоторые поступки, нами совершаемые, – непоправимы, и впоследствии приходится платить за них…

Однако постепенно день взял свое. От долгого лежания в постели заломило спину и свело ноги. Леночка нехотя встала, прошлепала в ванную.

Она не стала принимать горячий душ, лишь умыла лицо и хмуро глянула на себя в зеркало.

И тут раздался звонок по мобильному. Звонили настойчиво, долго. Стоя в ванной, тупо глядя на воду, текущую из крана, Леночка не двигалась.

Она дождалась, когда телефон затих, и только потом взяла мобильный в руки. Отец… это звонил отец из своего заграничного далека.

Нет, с ним она пока не станет разговаривать.

Вяло возясь на кухне, инспектируя холодильник, Леночка понимала, что она совсем не чувствует голода. Есть не хотелось, но она ползала по кухне, как осенняя опоенная ядом муха.

Электрический чайник вскипел, но она долго с недоумением глядела на него, словно вспоминая, что же надо делать дальше.

Ага, всыпать в чайник заварку, залить кипятком. Чай горячий, крепкий, наверное, поможет справиться с этой острой грызущей тревогой внутри, с этой нарастающей паникой.

Леночка заварила чай, плеснула в чашку, глотнула жадно и обварила крутым кипятком язык и губы.

Стало еще хуже. Рот горел, как в огне, и она, выплеснув кипяток в раковину, налила в чашку сырой холодной воды из-под крана. Черт с ним, если пронесет потом, может, так и лучше. Может, хоть это слегка очистит ее тело и дух, разъедаемый, как проказой, паническим страхом.

Так ничего и не поев, она села в кресло у окна. Смотрела на крыши домов площади Трубной.

Город жил за окном обычной жизнью – шум машин, голоса, дальний вой полицейской сирены…

Леночка скорчилась в кресле, подтянула колени к подбородку, обняла их руками.

Туже, еще туже, вот так… сбиться в комок и сидеть… и ждать…

Чего?

Она услышала этотак отчетливо, словно не существовало вокруг обширного захламленного квартирного пространства, этого мира в четырех стенах, который прежде спасал ее от себя, но вот сейчас, сегодня, спасти уже не мог.

Она услышала – звук лифта.

Лифт остановился на ее этаже.

Вышли какие-то люди – двое.

Звонок в дверь.

Вот, вот оно – вот от чего так ныло сегодня всю ночь сердце и сосало под ложечкой.

Длинный, настойчивый звонок, как и по телефону.

Леночка сидела в кресле, она словно срослась с ним всем своим телом.

В дверь звонили и звонили, потом начали стучать. Затем внезапно все затихло.

Леночка сползла с кресла и на ватных ногах подошла к двери, заглянула в глазок.

Двое мужчин на лестничной клетке звонят в дверь напротив, им открывает соседка, и они о чем-то с ней тихо говорят.

Леночка наблюдала в глазок, а руки ее судорожно шарили по двери, проверяя замки и цепочки. Нет, все, все закрыто, дверь – эта спасительная дверь квартиры, отгораживающая, защищающая ее от грозного внешнего мира, – заперта наглухо.

Они не войдут сюда, нет…

Если она не захочет, если сама не отопрет дверь, они никогда не войдут сюда.

Возможно, они подумают, что ее нет – что она умерла, например, или ее вообще никогда не существовало на свете.

Один из мужчин вернулся к двери. Леночка хотела отпрянуть, но… острая тревога пересилила – ей хотелось знать, что произойдет дальше.

Мужчина вытащил из кармана какую-то бумагу – небольшую, не похожую на письмо или телеграмму – и сунул в дверь.

Леночка этого не видела, но ей так показалось. Она затаила дыхание, распластавшись на двери, вцепившись в замки и цепочки.

Незнакомцы сели в лифт и уехали.

Леночка подождала какое-то время.

Она хотела уже открыть дверь и схватить послание… Она должна знать – что в нем, откуда грозит грядущая опасность…

И снова мобильный отвлек ее внимание – он пискнул, сообщая о том, что пришло SMS.

Она глянула машинально. Опять от отца из-за бугра. Сообщение:

Дедушку убили. Лена, что происходит?

Глава 18
Поездка в монастырь

Все утро до обеденного перерыва Катя не отлучалась из кабинета пресс-центра, работала с текучкой – просматривала сводки на сайте, делала пометки для будущих статей, распечатывала информацию на принтере, однако мысли ее витали вокруг совсем другого – как скоро она услышит новости по убийству в поселке «Маяк».

Наступил обеденный перерыв, сотовый молчал, и Катя решила – не лишать же себя обеда, в конце-то концов! Пусть ужин скудный, но обед-то необходим, а то так и ноги на службе протянешь. И она отправилась в главковскую столовую, где встала в длинную очередь. Обедала она не спеша, ее мобильный по-прежнему молчал. Никаких известий от следователя Андрея Страшилина.

Ах так, ну ладно…

Она купила в буфете пирожков с повидлом – взять с собой домой – и пошла пешком по лестнице к себе на четвертый этаж. Нужен, нужен такой моцион после обеда – вместо лифта пересчитать все ступени.

Она запыхалась и шла по коридору главка, стараясь восстановить дыхание, как вдруг увидела у двери своего кабинета массивную квадратную фигуру – в черном костюме, словно для похорон. Андрей Страшилин стоял к ней спиной, держал в руках свой бежевый плащ и кейс с документами.

– Где вас носит? – спросил он так, будто на затылке его имелись глаза.

– Я обедала.

– Я полчаса тут под дверью околачиваюсь.

– Но вы могли бы мне позвонить, и я…

– Что, бросили бы творожную запеканку и яблочный компот или что вы там ели – и бегом сюда? – Страшилин хмыкнул. – Некогда прохлаждаться, до поселка путь неблизкий по пробкам.

Катя зашла в кабинет, взяла плащ и сумку, проверила – все ли гаджеты там, не забыла ли чего – планшет, мобильный, диктофон.

На углу Никитской улицы у главка – знакомый «Форд». Страшилин кивнул – прошу. Обычно Катя всегда ездила сзади – такова уж привычка, но тут она снова неожиданно для себя села рядом со Страшилиным.

Поехали в поселок «Маяк».

– Вы-то хоть пообедали, – сказал Страшилин, – а я вот не успел.

– У меня пирожки с повидлом, хотите?

– Естественно. – Страшилин крутил руль одним пальцем – водил он ловко, как настоящий профи, занимая в салоне «Форда» очень много места.

Катя протянула ему пакет со сладкими пирожками. Он достал один – ап – и тот почти сразу исчез.

– Съедобный, спасибо. Даже лучше, чем моя бывшая пекла. – Страшилин взял второй пирог. – Как выходной свободный, сразу тесто затевала, и все то по книжке, то по рецепту из телевизора. И все такая дрянь. А потом хлебопечку заставила меня купить, чтобы робот пек.

– Да, хлебопечка вещь хорошая, выручает, – согласилась Катя.

– Когда разводиться стали, с собой взяла, – хмыкнул Страшилин и снова глянул на Катю. – А вы что это в брючном костюме?

– Что? – Катя опешила.

– Мы ж в монастырь едем, я же вас предупреждал. Они там брюк женских не любят.

– Но я… ой, я не сообразила, честное слово, – Катя поняла свою оплошность. – Просто я чаще хожу вот так, это удобно на моей работе.

– Ладно, мы из полиции, а не паломники. Мы по делу об убийстве туда едем – Высоко-Кесарийский женский монастырь это место называется. Вы имеете представление о женских монастырях?

– Самые общие.

– Надпись на полу и показания старухи Глазовой связали между собой?

– Связь, конечно, есть, но вы сами ведь сказали, что…

– Матушки-монашки – так нам Глазова их назвала. – Страшилин жевал пирог с повидлом, ловко лавируя в потоке движения и постоянно всех обгоняя. – Это как раз вы там уточните.

– Что?

– Как они там себя в монастыре между собой называют, как обращаются друг к другу.

– Хорошо, Андрей Аркадьевич.

– И хочу сразу вас предупредить.

– Да?

– Я законченный атеист. Ни в каких богов я не верю.

Катя молчала. Он повернулся к ней.

– Сейчас в ходу иная точка зрения на все это, – сказал он, – так что если у вас на этот счет претензии или недовольство, то…

– Церкви и монастыри очень красивы с точки зрения архитектуры, истории, – сказала Катя, – вера или атеизм – это чисто личное дело. У нас с вами полицейское расследование.

– Вот именно – полицейское расследование, – Страшилин кивнул, – объективный взгляд на факты, непредвзятый – вот что мне нужно от вас.

– Я понимаю, – сказала Катя. – Есть новости о семье Уфимцева?

– Все утро этим занимался. Через МИД связались с его сыном, он в шоке, но на какой-то там суперважной конференции в Женеве, что даже прилететь на похороны отца не сможет. Похоронами займутся его сослуживцы из МИДа, и он дал адрес и телефон своей дочери Елены. Она живет в Москве, на Трубной. Свидетель Горлов прав оказался – внучка старика в Москве обретается. Я к ней оперативников сегодня днем посылал. Надо с ней переговорить, допросить ее. Но там, в квартире, дверь никто не открывает.

– Может, уехала куда-то с друзьями, с парнем, ей сколько лет?

– Двадцать пять. С соседями говорили – они ее очень редко видят. Но в квартире вечерами то телевизор включают, то музыка играет. Короче, внучку эту Елену Уфимцеву надо выдергивать на допрос.

– Может, отец ей сообщил о смерти деда, и она отправилась в «Маяк»? Что вам сын Уфимцева сказал?

– Ничего, я говорю – он в шоке из-за потери отца, но даже на похороны не приедет, так безумно занят. – Страшилин свернул с Ярославского шоссе к железнодорожной станции.

Катя увидела дома новой застройки – кондоминиум, затем пустырь, потом какие-то заброшенные строения, похожие на старые фабричные цеха.

Они проехали еще пару километров параллельно железной дороге, и тут тоже тянулась промзона, но уже в процессе «слома» – старье счищали, освобождая место под строительство жилья.

И среди всего этого строительного хаоса, борьбы нового и старого внезапно возникла мирная и приятная взору картина – Высоко-Кесарийский монастырь.

Белая стена, белые строения, зеленые крыши, деревья в золотой листве, золотые купола храма, снова белая стена и очень аккуратные новые постройки – одноэтажные с красивыми окнами.

Монастырь не окружали сплошные стены. Возможно, когда-то это так и было, однако тут часть стен много лет назад сломали, потому что помещения монастыря как бы входили в промзону, выполняя роль складов и фабричных корпусов. И теперь в ходе строительства и реконструкции наблюдался обратный процесс. Монастырь словно выкристаллизовывался из промышленного хаоса, обретая свои прежние древние очертания. Но стенами от мира он еще так и не отгородился.

У зеленых ворот выстроились палатки, торгующие церковной утварью, паломников возле них было мало, в основном женщины.

Катя, выйдя из машины, накинула плащ, чтобы ее брючный костюм не раздражал никого.

Страшилин закрыл машину и деловито зашагал в ворота прямо к маленькому одноэтажному дому, примыкающему к остальным монастырским постройкам.

Белое под зеленой крышей. Катя вдохнула – пахло свежим горячим хлебом, в женском монастыре – своя пекарня. Да, старушка Глазова про это упоминала.

Ну что ж…

Мимо проходила монахиня в черном – пожилая, она ковыляла с трудом. Страшилин очень вежливо обратился к ней и спросил, где он может повидать настоятельницу монастыря мать Евсевию.

– Вам надо сначала обратиться к сестре Милице, – кротко ответила монахиня, – это сюда.

Как раз туда, куда они и направлялись – Катя подумала, что это вроде секретарской при управлении делами монастыря. Они вошли – что-то типа прихожей, а затем попали в скромно обставленную комнату – шкафы для бумаг, стол, стулья для посетителей и паломников. Все подоконники уставлены комнатными растениями в горшках, и от этого в секретарской уютно и много зелени.

За столом сидела еще одна монахиня в черном, перед ней – открытый ноутбук, а рядом кипа каких-то документов, видно, бухгалтерская отчетность и счета. Она сосредоточенно работала и не сразу обратила внимание на то, что пришли посторонние.

Страшилин кашлянул, монахиня оторвала взор от экрана ноутбука, и Страшилин представился по полной форме, представил и Катю, показал служебное удостоверение.

Монахиня – это и была сестра Милица – встала. Катя не могла определить ее возраст – лет около пятидесяти, а может, меньше.

– Нам необходимо увидеться и переговорить с игуменьей Евсевией, – сказал Страшилин, – пожалуйста, доложите ей, что мы пришли.

– Матушки Евсевии сейчас нет, – кротко ответила сестра Милица. – Она в Москве на обследовании в кардиоцентре, вернется только к вечерней службе. Простите, а по какому вы вопросу?

– Мы расследуем дело об убийстве в поселке «Маяк», это недалеко от вас.

– Господи спаси и сохрани! Убийство!

– Да, убийство. Убит некто Уфимцев, пенсионер, пожилой человек. Нам надо прояснить один вопрос, скажите, монахини вашего монастыря оказывают благотворительную и социальную помощь одиноким пенсионерам?

– Да, оказывают, это одно из наших послушаний, одно из направлений благотворительной деятельности монастыря. Да вы присаживайтесь, – сестра Милица гостеприимно указала на стулья вдоль стены.

– Я вижу, монастырь ваш еще в стадии реставрации, – Страшилин кивнул на окно.

– Много, много еще работы, мы трудимся не покладая рук. Здания предстоит восстановить – здесь ведь раньше все принадлежало фабрике и железнодорожным складам. Тут столько работы, стройка сплошная кругом, – сестра Милица вздохнула. – Сколько лет в беспрестанном ремонте живем. Но сестры не ропщут, это все на благо обители.

– А большой у вас монастырь, много сестер? – спросила Катя.

– Нет, не большой, пока еще обитель не может себе позволить… У нас здесь тридцать монахинь и десять послушниц. Много монахинь преклонного возраста из других монастырей. За ними нужен уход. Можно сказать, что у нас отраслевой монастырь.

– Как это понять?

– Ну, у нас тут различные аспекты деятельности – наставничество, во-первых. Наш монастырь организовал приют для девочек-сирот от шести до четырнадцати лет и осуществляет над ним попечительство. Всего двадцать пять воспитанниц, пусть и скромная лепта в воспитание подрастающего поколения – это все, что мы пока можем себе позволить в смысле финансов, – но мы стараемся. Приют – это наше детище. Во-вторых, это певческое послушание. В монастыре очень хороший хор. И третье – это, конечно, благотворительная деятельность в виде помощи ветеранам, одиноким пенсионерам, больным. Всем, кто проживает в окрестностях нашей обители. У нас договор с социальными службами и местной администрацией.

– А как на практике осуществляется эта помощь? – спросил Страшилин.

– Ну, для сестер – это послушание: работать в миру. Они посещают своих подопечных, работают как представители социальной службы. Помогают. Это не только духовное окормление, но и реальная помощь – уход, забота на дому. Иногда работают как сиделки в местной больнице и на дом к одиноким старикам и больным приходят.

– И в поселке «Маяк» тоже?

– Да, конечно, это же совсем рядом. Только там не очень много тех, кому реально нужна наша помощь. Там люди обходятся своими силами.

– Ну да, поселок не бедный, – хмыкнул Страшилин. – А вы можете нам сказать, кто из ваших сестер имеет послушание ухаживать за одинокими пенсионерами именно в «Маяке»?

Сестра Милица опустила глаза.

– Вам лучше по этому вопросу поговорить с матушкой Евсевией.

– Но она же отсутствует, а дело срочное, расследование ждать не может.

– Но я не уполномочена вести переговоры с полицией.

– Но это же простой вопрос, житейский – кто из ваших монахинь…

– Послушниц, – поправила сестра Милица.

– Ну, пусть послушниц… помогает пенсионерам в поселке «Маяк».

– Сестры Римма, Пинна и Инна.

– Как вы сказали?

– Сестры Римма, Пинна и Инна, – повторила сестра Милица с укоризной. – И все-таки вам лучше поговорить об этом с матушкой Евсевией.

– Извините, мы вынуждены настаивать, – сказал Страшилин веско. – Так где я могу увидеть сестер?

– Хорошо, я сейчас пошлю разыскать их. А вы пройдите, пожалуйста, в комнату для паломников. У нас тут женский монастырь, строгий устав. Простите, вы не можете у нас перемещаться, как вам заблагорассудится.

– Конечно, конечно, можно один вопрос? – спросила Катя. – Как нам обращаться к сестрам? Сестра Римма? Или матушка Римма или матушка Пинна?

– Они все трое еще только послушницы, никто из них не совершал пострига и не принимал монашеского обета, – ответила Милица. – Вообще матушкой мы тут в монастыре называем только игуменью.

– Евсевию?

– Да. Сестры друг к другу обращаются «сестра».

– А мы как должны? Как ваши подопечные называют послушниц и монахинь?

– Я не знаю, – сестра Милица улыбнулась краешком губ, – в миру… это вообще никак не регулируется.

Она чинно проводила их в комнату для паломников – с иконами, цветами на подоконниках и стульями вдоль стен – такую же светлую и пустую, как и секретарская.

Пришлось ждать довольно долго. Страшилин с нетерпением поглядывал на часы и явно томился от того, что в помещении нельзя курить. Катя скромно сидела у окна. Монастырь – тут свои порядки.

Наконец в комнату в сопровождении сестры Милицы вошли две монахини. Точнее послушницы, но Катя пока не представляла себе между этими понятиями разницу. Сестра Милица представила их – вот сестра Римма, а это сестра Инна. К сожалению, сестры Пинны сейчас в монастыре нет – она навещает одинокую пожилую пенсионерку в поселке Каблуково, вернется только к вечерней службе. Потом сестра Милица, сославшись на дела, ушла.

Как только женщины вошли, Страшилин поднялся из вежливости и снова представил себя и Катю по полной форме, затем спросил: нельзя ли поговорить с сестрами по отдельности?