Текст книги "Золотой скорпион"

Автор книги: Татьяна Ярославская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава 9

Открытие вышло потрясающее. Ильдар даже представить себе не мог, что все пройдет так удачно. Павел Иловенский, член Совета Федерации, организовал целую делегацию из Москвы. Здесь были два министра, три академика, ученые из разных городов России и из-за рубежа… Сегодня же большой выставкой открывалась и организованная компанией научно-практическая конференция по нанотехнологиям, на которую Каримов возлагал большие надежды. Ему хотелось не столько похвастаться собственными достижениями, сколько присмотреться к научной элите, выбрать тех, кого будет он переманивать в свой научный центр, привлекая отличной материально-технической базой, деньгами и жильем в коттеджном поселке на берегу Волги.

Из Новосибирска, Нижнего Новгорода, Зеленограда, Львова, Минска, Греции, Финляндии, Соединенных Штатов, даже из Индии, Арабских Эмиратов и Ирана ученые привезли на конференцию уникальные разработки. Здесь были и крошечные, не больше толщины человеческого волоса, видеокамеры, вживляемые в зрачок слепых людей, передающие импульсы в зрительный нерв и позволяющие вернуть утраченное зрение. И разработки удивительных вакцин, встраивающих в ДНК человека белки-программы, защищающие от самых страшных заболеваний. И пленки, которые покрывали обычное стекло и вмиг делали его пуленепробиваемым. И компьютеры размером с ноготь. И компьютерные экраны на нанотрубках, которые можно было сворачивать в трубочку или складывать, как газету. И дезинфицирующие вещества, убивающие все живое, что надо и что не надо. И Бог еще знает что, созданное самым смелым вмешательством человека в природу вещей и веществ.

Маша Рокотова вместе со всеми слушала, разглядывала, расспрашивала, удивлялась. Да, она понимала, что все эти достижения и образцы, иногда больше похожие на детские игрушки, несут в себе огромный потенциал. В конечном итоге все это может помочь человеку избавиться от болезней, продлить жизнь, перестать калечить природу, переустраивая окружающую среду под себя, а начать приспосабливать под среду свое тело. Будут созданы новые материалы, которые позволят активно осваивать соседние планеты, потому что практически бессмертным людям станет тесно на Земле. Переставляя молекулы и атомы, нанороботы, запрограммированные человеком, смогут создавать любой предмет или существо из «подручных» средств, да хоть из земли и воды и тех же промышленных отходов. Все эти благие намерения воодушевляли, но Машу не покидало чувство, что такими намерениями может быть вымощена дорога вовсе не к благоденствию…

Давным-давно, когда Рокотова еще работала в НИИ медицинского приборостроения, микроэлектроника и нанотехнологии были еще никому не понятными труднопроизносимыми терминами. Уже тогда профессор Иван Федорович Клинский объяснил ей, что у этой медали есть обратная сторона, которую правительства стран вряд ли покажут простым людям, но на которую сами готовы молиться. На этой стороне крупными буквами выгравировано: «Военная мощь!»

Та страна, которая первой поставит на поток производство нанороботов, и получит мировое господство. Тут же, сразу, мгновенно. Крошечные, не толще одной стотысячной доли человеческого волоса, похожие одновременно на амебу и микропроцессор, нанороботы будут уметь создавать из чего угодно что угодно и в первую очередь – себе подобных. Они будут производить оружие любое и в любом количестве. Их можно будет распылить над любой территорией, и они, попадая с воздухом в легкие, а потом в кровь, уничтожат людей строго заданной национальности. Их можно будет собрать в более крупные устройства слежения и запустить на местность для совершения любых террористических актов и диверсий. Они будут читать мысли, улавливая малейшие колебания голосовых связок и распознавая внутреннюю речь. В конце концов, они смогут перехватывать контроль мозга над телом и даже разбирать это самое тело на отдельные атомы и молекулы. Какая им разница, делать это с промышленными отходами или с потенциальным врагом?

Компании «Дентал-Систем» тоже было, что показать на этой «ярмарке чудес». Даже учитывая, что показано было далеко не все, лишь верхушка айсберга, результаты были поразительными. Биолого-фармацевтическая группа компании представляла ни много ни мало – лекарство от рака. Маша могла поклясться, что это и есть пресловутые нанороботы, создание которых еще только предвидится. В кровь пациента вводились крошечные белковые капсулы, содержащие препарат, созданный из лекарственных растений. Белковая оболочка сама распознавала раковые клетки, прикреплялась только к ним, высвобождала препарат – и раковая клетка превращалась в биологическую пыль. Группой руководила интереснейшая женщина, доктор наук, Ядвига Степановна Дубова, с виду страшная и дряхлая старуха, которая еще год назад жила в заброшенной деревне и под именем бабы Яги лечила и травила приходивших к ней пациентов всевозможными травами, грибами и иными дарами природы. Обозлившись на судьбу, в одночасье лишившую ее работы, молодости, семьи, Яга плевать хотела на то, что сеет не только выздоровление, но и смерть. Невольно она едва не оказалась виновницей смерти и Ильдара Каримова, и Маши Рокотовой. Прошлым летом черные рейдеры, пытавшиеся захватить компанию «Дентал-Систем», использовали яды, изготовленные и проданные Ягой, чтобы устранить с дороги крупных акционеров компании. Но именно Ядвига и спасла обоих, вовремя дала противоядие Маше, а Ильдара, у которого после отравления отнялись ноги, вылечила и вернула к полноценной жизни.

Второй, уже признанной мировой научной общественностью разработкой компании был нейротранслятор, прибор, позволявший удерживать канал перехода человеческой души в момент смерти в информационную форму. Он позволял устанавливать контакт с умершими людьми, сканируя инфосферу и находя в ней конкретную человеческую душу. Пока прибор позволял установить контакт пациента только с недавно умершим и родным человеком, этот контакт был зыбким и недолгим, но он был! И вот сегодня академик Елабугин, глава нейро-информационной группы, представил новую модификацию прибора. Теперь он позволял не вживлять пациентам в мозг микропроцессоры, а обращаться к нейронам и клеткам напрямую, без хирургических вмешательств. И если новые технологии позволят повысить быстродействие прибора и увеличить скорость сканирования, возможности поиска души будут практически безграничны. Конечным результатом таких разработок может стать даже возвращение любой души в искусственно воссозданное нанороботами тело.

У Рокотовой разболелась голова. Бессмертие. Это было такое большое понятие, что в ее голову оно не помещалось, давило и разрывало мозг на части.

– Неужели ты не хотела бы жить вечно? – спросил ее Павел Иловенский.

Он, разумеется, тоже приехал на открытие центра. Мало того, что он курировал работу Ильдаровой компании от правительства, Павел был теперь еще и совладельцем, в прошлом году он купил один из крупных пакетов акций.

– Я не хочу жить вечно, – ответила ему Маша. – Я сойду с ума с тоски. Ты останешься?

– Нет, – грустно улыбнулся он. – Я не могу, сейчас у нас с Ильдаром встреча с какими-то там иранскими товарищами, и мне нужно сегодня же вернуться в Москву, завтра заседание комиссии по социальным вопросам. Но когда-нибудь я освобожусь совсем, и уж остаток вечности мы обязательно проведем вместе.

Он не остался даже на банкет. Маша тоже извинилась перед Ильдаром и уехала, ей хотелось успеть сдать материал об открытии центра и интервью с премьер-министром в ближайший же номер.

Глава 10

К концу рабочего дня Машу Рокотову вызвал главный редактор.

– Маш, съезди в университет за Волгу.

– Валерий Александрович, я только что с выезда. А что там?

– Убийство.

– Проснулись! Не свежая новость-то. Да и не касается она ни журнала, ни моего отдела.

Главный покачал головой.

– Свежая новость, Маша, свежайшая! Только сообщили. Девочку, лаборантку с кафедры убили. Итого – двое. Бери Сережку и поезжай, надо с ректором поговорить и со свидетелями. Ты ж там всех знаешь, лучше тебя все равно никто не сделает.

Маша вздохнула: хитрец, знает, что не пронять ее комплиментами, а все равно льстит.

– Поедешь? – улыбнулся Коробченко.

– Уехала уже!

– Никого не принимает! – отрезала секретарша ректора. – Весь день милиция была. Теперь – все, даже дверь запер.

– Понятно, – сказала Рокотова и вытащила мобильник. – Виктор Николаевич! День добрый. Знаю-знаю. Под дверью вашей сижу. Да, хотелось бы…

В замочной скважине щелкнул ключ. Садовский впустил Рокотову и тут же снова запер дверь.

Секретарша только покачала головой: запах коньяка, выплывший из начальственного кабинета, мгновенно распространился по приемной.

– Будешь? – спросил ректор, взяв со стола пузатую бутылку.

– Давайте, – обреченно кивнула Рокотова.

Садовский достал из стенного шкафа простую стеклянную рюмку и протер ее концом выцветшей портьеры. Налил коньяк до краев.

Маша аккуратно приняла рюмку, чтобы не пролить, слегка поморщилась: коньяк был плохой, с резким медицинским запахом.

– Черт бы побрал все на свете! – выдохнул ректор и одним махом опрокинул в рот рюмку. Рокотова пригубила. Закусывать было нечем. Садовский занюхал рукавом, Маша – ладонью.

– Слыхала, что творится?

– Слышала. И что?

– Как – что!? Все! Конец это…

– Вам-то каким боком?

– Так мой недострой, будь он неладен! Мои сотрудники. В прокуратуру завтра вызывают.

Садовский снова наполнил свою рюмку, Маша свою отодвинула.

– Виктор Николаевич, жмите на то, что вам этот недострой против воли навесили. Средств на охрану бюджет не дает. Пусть бы город забирал и делал, что хотел.

– Какая ты! – возмутился ректор. – Это ж бешеные деньги. Если достроить, сколько можно…

Маша не дослушала.

– Сколько лет, как строительство встало?

– Десять, – буркнул Садовский.

– Сколько?

– Ну, пятнадцать!

– А без консервации год-два – и можно не браться достраивать. Там уж валится все. Счастье, что не убило никого до сих пор.

– Типун тебе на язык! – взвился ректор.

Маша сама поняла, что брякнула глупость, и глотнула противного коньяку. Задохнулась, закашлялась…

– Это все против меня! Меня свалить хотят, – проговорил Садовский, упал в кожаное кресло и закрыл лицо ладонями.

Рокотова пожалела, что зашла, не хватало ей еще пьяной истерики.

– Виктор Николаевич, – осторожно начала она. – Скорее всего, вас это совершено не касается. Наверняка не касается. Это же явно дело рук маньяка. Место глухое, очень, в определенном смысле, подходящее.

– Обе женщины – мои сотрудницы.

– Совпадение! Здесь больше никто не ходит, только сотрудники да студенты. Здание на отшибе, а жителям из поселка ближе на другую остановку ходить.

– Но прокуратура!..

– Чистая формальность. Вашей вины в том, что происходит, нет.

– Происходит? Ты тоже считаешь, что это только начало? Что все еще не закончилось?

– Да нет же! Не считаю! Я уверена, его поймают!

– Скорее всего, это не мальчишка, – задумчиво проговорил Садовский.

– Конечно, нет!

– Еще Галину Петровну он, может быть, и мог бы… Но задушить Корнееву… Это ж сила нужна. И рост…

Маша возмутилась:

– Никого он не мог убить! Я этого мальчика давно знаю. Вот уж верно: не делай людям добра, не получишь зла. Ведь он ребенок тринадцатилетний, а сейчас сидит под замком, под подозрением, и думает, наверное, что лучше бы оставил старушку умирать, прости, Господи.

– Уж теперь с него снимут все подозрения. Если, ты говоришь, его под замком держали, Ирину – он никак не мог.

Садовский налил себе очередную рюмку.

Рокотова поняла, что интервью с ректором у нее не будет, и попрощалась. Надо ехать в детский дом, пусть выпускают Митьку. Под замком его, конечно, не держат, но гулять не пускают, чтобы участковый, грешным делом, не засек.

– Пьет? – спросила секретарша, как только Маша закрыла за собой дверь ректорского кабинета.

Рокотова кивнула и в свою очередь спросила:

– Часто он так?

Секретарша махнула рукой

– Часто. То все с Борисом Борисовичем пил, а теперь вот один стал. Плохой признак.

– У него ведь перевыборы скоро?

– Не то слово! Похоже, новый учебный год с новым ректором начнем!

– А, – протянула Маша. – Теперь понятно, почему он так психует. Какая уж тут подготовка к выборам, сейчас комиссии пойдут, проверки…

– Хоть бы поймали этого убийцу поскорей! На работу-то ходить страшно, хоть увольняйся.

Через полчаса Маша Рокотова была уже в детском доме.

– Выпускайте Митьку! – сказала она Ларисе Чумиковой. – В университете второе убийство, там же, на стройке.

– Слава Богу, – сплеснула руками Лариса и тут же пришла в ужас. – Что ж я говорю-то! Ох ты! Кого убили?

– Девушку-лаборантку.

– Маш, это я из-за Митьки, я ж не хотела… – все оправдывалась воспитательница.

– Ладно тебе, поняла я все. Я к директрисе пойду. Пусть с милицией свяжется, они ведь сами не вспомнят.

Но милиция вспомнила. Рокотова как раз сидела в кабинете Елены Анатольевны, когда явился участковый.

– Гуцуев вчера вечером где был? – спросил милиционер, едва поздоровавшись с женщинами.

– Как – где? – удивилась Елена Анатольевна. – В изоляторе сидел. Как вы велели, под замком.

– Свидетели есть?

– Конечно, есть. А в чем дело-то?

Маша догадалась, в чем дело.

– Не убивал он Корнееву, не надейтесь, – съязвила она. – Время на ерунду не тратьте, убийцу ловите.

– На какую ерунду? – не понял участковый.

– Вы надеетесь на мальчишку два убийства повесить? Так что ли? Мы-то думали, что вы извиняться пришли.

– За что извиняться?

– Да где уж вам понимать! – в сердцах воскликнула Елена Анатольевна. – Такую травму ребенку нанесли!

Молодой участковый покраснел и стал оправдываться:

– Так ведь разве я дело веду? Я вообще ни при чем, меня вот попросили…

– Вот именно! – не унималась директор детского дома. – Все ни при чем, а ребенка чуть было в тюрьму не упекли.

– Не в тюрьму…

Дверь приоткрылась и из-за нее в кабинет тихо, но настойчиво просочилась пожилая женщина.

– Катя, что? – Елена Анатольевна сдвинула брови.

– Простите, пожалуйста, у меня вот заявление… – пролепетала вошедшая и протянула бумагу.

– Какое?

– Так на отпуск. Подпишите.

– Кать, вы не видите? Я занята.

– Так ведь завтра… Пожалуйста, подпишите.

– Ой, ну давай уже, – Елена Анатольевна сдалась, чтобы поскорее отвязаться, и подмахнула заявление.

Пятясь, женщина удалилась.

– Что за беда! И в отпуск не отпустить нельзя, и работать некому. Кто медсестрой на месяц пойдет? И Тамара Михайловна не железная, на две ставки не посадишь.

– Кузьку, сына моего, возьмите, – предложила Рокотова. – Как раз на практику надо пристраивать. Я, правда, нашла одно место…

– Мария Владимировна, давайте! Он учится? Курс какой закончил?

– Второй.

– Нормально. Медсестринскую ставку не положено, но что-нибудь придумаем. Заплатим, правда, мало.

– Практику подпишете?

– Конечно. Пусть завтра же приходит.

Женщины совершенно забыли об участковом, но он подал голос.

– У нас вот тоже работать некому. К нам и на практику никто не рвется. Все в прокуратуру или в суды. У вас больше сына не найдется, мы бы тоже на практику взяли, – пошутил он.

– Найдется! – кивнула Рокотова. – У меня второй сын на юрфаке учится. Тоже второй курс. Куда там у вас обратиться, чтобы практику пройти?

Милиционер слегка растерялся, но телефон руководства на подсунутом директрисой детдома листочке написал.

Женщины смотрели на него выжидательно. Участковый еще немного помялся, попросил Елену Анатольевну написать для отчета справочку, что Гуцуев все же сидел под замком, пообещал со своей стороны принести бумажку, что никаких претензий к Мите милиция больше не имеет, и ретировался.

– Вот ведь зараза какая! – с досадой вздохнула директриса. – Как зацепятся за ребенка, так и будут трясти, как грушу. Время тратят черт знает на что. Вот чего ходят? Лучше б на этой стройке дежурили, убийцу ловили, а они бумажки собирают!

– Это точно. Тимку-то страшно в университет отпускать, тоже мимо стройки ходит. Вы пока тоже не пускайте своих ребят на пруды, мало ли что.

– Ох, уж это само собой. Мария Владимировна, вы ведь Митю-то обнадежили. Я понимаю, был стрессовый момент, но он ведь верит, что вы его маму найдете, спрашивает… Что делать-то теперь будем?

– А что делать? Искать будем.

– Так ведь мы уже искали.

– Мне кажется, мы как-то не так искали, как нужно.

– Почему – не так?

– Конечно, не так, раз не нашли. Надо попробовать другие силы подключить. Вы же видите, как милиция работает. Надо частного детектива нанять.

– Да что вы! Это же дорого.

– Елена Анатольевна, я же пообещала ему. Придется мне искать какой-то выход.

– Что ж, если мы можем чем-то посодействовать, все сделаем. Только надежда невелика. А так хочется ему помочь. Мне этого ребенка несчастного так жаль, прямо сердце разрывается.

– Надежду никогда нельзя терять, – улыбнулась Рокотова.

Глава 11

Едва вернувшись домой, Маша Рокотова заглянула в «детскую», порадовать Кузю свалившейся на его голову практикой в детском доме.

В нос ей ударил резкий запах, повергший ее в настоящий ужас: нестерпимо несло спиртом. Открытая и большей частью опустошенная бутылка самой дешевой водки стояла на письменном столе. Рядом с ней – стакан и смятое кухонное полотенце.

Кузя лежал на своей кровати лицом к стене в рубашке и трусах и, кажется, храпел.

У Рокотовой потемнело в глазах, и красные искры побежали по темному полю. Вот оно! Не даром говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, что против дурной наследственности никакое, даже самое лучшее воспитание не попрет.

И бабка, и мать Кузи Ярочкина спились, продали и пропили жилье и все, что у них было, вплоть до нательного креста. Бабка давным-давно умерла, отравилась паленой водкой. Мать умерла недавно: замерзла этой зимой в сугробе возле чьей-то сарайки.

Деда Кузя не знал. Говорили, он умер в тюрьме от туберкулеза. Да и отца убили в пьяной драке незадолго до Кузиного рождения.

Еще Машина бабушка, знававшая, как она говорила, всю эту растреклятую семью, предупреждала внучку, что добра из мальчишки не выйдет, что вырастет – и пить будет, как мать его и бабка и вся родня их, и сядет, да как бы еще Машу с ребенком ее не прибил… Несколько лет бабушка Шура каждое Крещенье и Пасху кропила Кузьку святой водой, пока тот, наконец, не подрос и не расстрелял ее в ответ из водяного пистолета, который специально заранее привез летом с моря. Бабушка разобиделась, но кропить Кузьку перестала, решив, что толку из него все равно не выйдет.

Неужели она оказалась права? В девятнадцать лет он спит пьяный, выпив добрых две трети бутылки дрянной водки. Безо всякой, видимо, закуски… А что будет дальше? Господи!

Маше вдруг так ярко представилась картина Кузиного будущего: он пьяный, оборванный, сквозь дыры в рубашке просвечивают сизые тюремные наколки, глаза красные и заплывшие, губы разбиты в драке… Она села на стул и завыла в голос.

Кузька подскочил, как ужаленный, перевернулся и сел на кровати. Он пытался таращить на нее глаза, а глаза были красные, заплывшие, губы опухшие. Маша заревела с новой силой. Парень – тоже.

– Мама-а! Ты чего? А? Мама!.. Что случилось-то?

– Ты пил зачем, дурья твоя башка? – сквозь рыданья проговорила Маша. – Ты же погибнешь, глупый, как же ты…

– Да я ж не пил! – испугался парень еще больше.

– Что ты врешь-то? Я что ли эту водку пила?

– И я не пил!

– А кто же пил? – неужели Тимур, подумала она. Не может быть! Или к ним приходил кто? – А глаза почему красные?

– Плакал я, – буркнул он и отвернулся.

– Плакал? – Маша перестала рыдать и причитать, подсела на кровать к Кузе и обняла его за плечи. – Плакал? Почему?

Он утер нос рукавом рубашки.

– На скамейку я сел. На крашенную…

– И что?

– И все! У штанов новых вся задница в полосочку! А они ж – синтетика, ацетоном нельзя. Я спиртом хотел, а водка эта не берет ни фига! Может, я плохую водку купил? Я ж не знаю, мам, она плохая что ли?

Маша Рокотова посмотрела на бутылку, потом на стул, где висели погибшие брюки, и, наконец, на расстроенного сына – и расхохоталась. Она смеялась, чувствуя себя совершенно счастливой, смеялась до икоты, и вконец растерявшийся Кузя тоже начал хохотать и побежал за теплой водой.

Глава 12

Жена опять была недовольна. Еще бы ей быть довольной, когда он опять явился на бровях. Хорошо хоть, усвоила, наконец, через сорок лет семейной жизни, что отчитывать его пьяного и устраивать сцены бесполезно, только на скандал нарвешься. Теперь вот молчит, как рыба. Рыба мороженная. Губы поджала, глаза выпучила. Скумбрия.

Господи, ну за что ему такое мученье? Говорят, что счастье – это когда с работы вечером хочется домой, а из дома утром – на работу. Ректор университета Виктор Николаевич Садовский с тяжелым сердцем ехал каждое утро на работу и с тяжелой душой возвращался вечером домой. Он не был счастливым человеком.

А ведь все было иначе. Когда-то. Давно. Он помнил и раньше даже ценил ту помощь и поддержку, которую оказывала ему жена в начале его карьеры. Как волновалась она в первые его выборы в начале девяностых, столы накрывала его сослуживцам. Хоть он и против был, в церковь бегала, свечки ставила. Радовалась, когда его выбрали, пусть с перевесом всего в два голоса, но выбрали же. И он, окрыленный успехом, хватался за все, готовый все разом изменить и наладить. И поражался и негодовал, как же прежний ректор все запустил и развалил! А Морозов, прежний ректор, посмеивался и иронизировал над его рвением. Смотри, говорил, надорвешься.

Садовский надорвался, пытаясь вытащить Технологический институт из болота, как Мюнхгаузен себя и свою лошадь. Ему казалось, что он сделал так много: добился присвоения институту нового статуса, теперь они стали именоваться Университетом перспективных технологий. Математика, общая и прикладная физика, биология? Кому нужны были эти убогие факультеты, на которые не то что конкурса не было, добор студентов по два раза за лето приходилось объявлять? Садовский добился их ликвидации, зато открыл самые перспективные направления: менеджмент, логистику, экономический факультет. Перепрофилировал юрфак, который раньше готовил юрисконсультов для промышленности, а теперь готовил адвокатов и специалистов международного права. Он принял на баланс своего вуза огромный недострой несостоявшегося научного центра и лелеял мечту, что министерство, как обещало, даст денег, чтобы все это достроить, и тогда университет развернется и заживет на широкую ногу в просторных светлых корпусах, с собственной научной базой, откроет дополнительные факультеты, платные курсы, проекты… В то время Морозов впервые назвал Садовского дураком и прожектером. Не наедине назвал, прилюдно. Садовский оскорбления не простил, расформировал кафедру, на которой бывший ректор хотел дотянуть до пенсии на профессорской должности, а самого Морозова подвел под сокращение. Но победа не радовала: Морозов открыл собственную юридическую консультацию, по сей день процветал и даже думать забыл про университет и Садовского.

А Виктор Николаевич только и думал, что про университет. Он снился ему в кошмарных снах, наваливался всей массой серых в потеках стен недостроя, скалился обломками раскуроченных ворами металлоконструкций, издевался толпой наглых студентов, ерничл строем самоуверенных преподавателей… Он ненавидел здесь все, он ненавидел всех. И панически боялся. Он боялся даже завхоза, который вечно приносил дурные вести: что-то потекло, обвалилось, украдено или кончилось. Боялся поздних и ранних телефонных звонков: вдруг что-то вскрыли, взломали, украли? Боялся и не понимал главного бухгалтера и мало-помалу пустил все хозяйство на самотек.

Но потом судьба смилостивилась над Виктором Николаевичем Садовским, и в университете появился Быр-Быр. Борис Борисович Давыдов ввинтился в университет, как болт в родную резьбу. Подошел к своей должности проректора по хозчасти, как ключик к замочку. Закрепился. Честно говоря, как пиявка на теле присосался. Покрутился этот болтик, повернулся этот ключик – и открылся университет ему, как бездонный ларчик. И стал Быр-Быр из него черпать.

Пришлось факультетам временно поужаться. Это Быр-Быр сказал, что временно, только конца этому ужиманию видно не было. Появились арендаторы: фирмы и фирмочки. Понаставили своих железных дверей. Однажды Садовский решил пойти с ревизией хозяйства и понял, что его попросту дурят.

– Какую площадь арендует эта фирма? – строго спросил он Давыдова, заглядывая в договор.

– Двадцать, – сладким голосом голубого воришки из «Двенадцати стульев» проворковал Быр-Быр.

– Двадцать?! Чего? Соток?

– Ме-метров…

– Я тебе покажу – ме-метров! – зло процедил Садовский. – Пошли дальше.

Дальше было не лучше. Если в договоре было записано тридцать метров, то занимали арендаторы сто тридцать. Написано сорок – занимали двести, пятьдесят – значит, все триста.

Борис Борисович так прятал глаза от ректора, что чуть вовсе не окосел.

Их разговор в кабинете у Садовского был долгим и тяжелым. Минут через сорок Давыдов сбегал к себе за бутылкой дорогого коньяка, и они просидели еще пару часов. Проректору некуда было деваться: он предложил поделить доходы от неучтенной аренды. И Садовский не устоял. Согласился. Сдался. Продался. Зато смог, наконец, заниматься наукой, преподаванием, аспирантами. Вот в этом он был настоящим профессионалом, это он любил и умел. И довольно долго жил на этом новом подъеме за широкой спиной Давыдова.

Потом случилось так, что Давыдов оказался на больничном. Он свалился на Троицу с лестницы на собственной даче пьяный и сломал ногу. Дела встали, Садовский пришел в ужас.

Давыдов недавно затеял большой ремонт, звонили какие-то поставщики, Круглова оглушительно визжала до звона в ушах по каждой ерунде. Какая-то вахтерша тоже заболела, заменить ее было некем, хоть сам садись на вахту в ночь дежурить. В довершение бед на третьем этаже прорвало трубу, и горячая вода потекла по потолку актового зала. Сантехники, пьяные в дым, играли в каптерке в домино и были ремонтонепригодны. Садовскому стало плохо с сердцем.

Выход предложил декан юридического факультета. Нужно было вызвать на помощь тяжелую артиллерию. Неподалеку от их университета стоял в поле институт проблем медицинского приборостроения, в котором в те времена хозяйством ведала молодая женщина. Мария Владимировна Рокотова. Вот ее-то и вызвали для спасения утопающих.

Она приехала на «УАЗике» со своими сантехниками и запасной вахтершей тетей Розой. Рыкнула на главбуха Круглову, успокоила поставщиков и подрядчиков. Пощупала пульс Садовскому, сунула ему под язык валидол и отправила на машине домой. Потом оформилась в университет на полставки, и Садовский уже на следующий день вздохнул свободно. Рокотова успевала справляться и со своим институтом, и с университетом Садовского.

– Виктор Николаевич, нам нужно поговорить, – сказала она через пару недель работы. Он думал, что разговор пойдет о зарплате. Или, может, она станет проситься на постоянную работу?

Рокотова, как когда-то Морозов, тоже сказала Садовскому, что он дурак. Не прямо, конечно, сказала. Она просто открыла ему глаза на то, что происходит в его университете. Как бы ни прятался он за спину Давыдова, как бы ни доверял опыту и въедливости Кругловой, отвечать за все будет он один. И будет, за что отвечать!

Университет перспективных технологий, готовивший в числе прочих специалистов по экономике и праву, оказался беспомощным в области этих самых экономики и права, как дитя. Взятки брали все преподаватели, начиная со вступительных экзаменов и заканчивая защитой дипломов. На каждом факультете, в каждой студенческой группе обретались мертвые души, которые благополучно перешагивали с курса на курс и в результате получали дипломы. Куда текли от них деньги, а деньги, безусловно, текли, Садовский даже не подозревал. По адресу университета были зарегистрированы десятки фирм, за железными дверями арендаторов развернулись производства и лаборатории, по которым явно тосковала экологическая милиция.

Чем дальше она говорила, тем хуже чувствовал себя Садовский. До сих пор он тешил себя надеждой, что ничего ему не грозит именно потому, что он ничего не знает, но теперь пелена с его глаз спала, и ректор понял – когда жареный петух клюнет, то клюнет именно его!

Он просил Рокотову остаться, она не согласилась. Но как все хоть сколько-нибудь исправить и где подстелить соломки, расписала. Ее записи, помнится, до сих пор лежат у него в столе. Но вернулся Давыдов и в ответ на возмущение Садовского с укоризненной улыбкой махнул рукой. Баба, курица, что она понимает в делах? Везде все схвачено, всем заплачено, все улажено. И никакая ответственность Садовскому не грозит, никакая тюрьма на горизонте не маячит.

Ректор очень хотел поверить своему заместителю. И поверил. А Машины записи спрятал в стол. Действительно, что она понимает, курица…

А потом Садовский случайно узнал, что Рокотова больше не работает заместителем директора в своем институте. Говорили, сама ушла. Ну, конечно, кто ж сам уходит с такого теплого места. Мужиком ее заменили. Сняли, наверняка, сняли. Вот теперь она работает простым журналистом в областной газете.

Но с недавних пор все, о чем она предупреждала Виктора Николаевича, начало сбываться. Сначала на чертовой стройке погиб сторож. Сгорел, запекся, закоптился в своем вагончике. Пьяный. Садовский не знал даже, как сторожа звали. Он и вагончика-то этого в жизни не видел. Это Быр-Быр занимался охраной недостроя. Но в прокуратуре дело завели не на Давыдова, а на ректора, на Садовского.

Следователь прокуратуры прислал повестку. Ректор и проректор долго совещались и решили, что являться по повестке пока не стоит. На следующий день из прокуратуры прибыл вооруженный конвой. Садовский перепугался так, что сбежал через черный ход и в панике стал звонить Маше Рокотовой. Она выслушала, велела успокоиться и идти в прокуратуру самому. А в сопровождающие прислала своего знакомого, адвоката Камо Есакяна.

Садовский не то чтобы был националистом, нет, конечно, но лицам кавказской национальности как-то не доверял. Честно говоря, терпеть он их не мог! Но деваться было некуда: кроме Маши и этого Есакяна никто не рвался ему помогать. А Давыдов? Давыдов нажрался, как свинья, и, когда Садовский спасался бегством, спал в своем кабинете прямо на паркетном полу.

Адвокат Камо Есакян спас ректора Садовского и от позора, и от наказания. Каким-то чудом оказались на столе у следователя все нужные инструкции с подписями потерпевшего сторожа, результаты судебной экспертизы, подтверждавшие, что погибший был пьян, как заспиртованная вишня. Веским доводом в пользу невиновности ректора стала и коробка настоящего армянского коньяка. Садовский получил символический штраф, дело закрыли и о неприятном происшествии быстро забыли.