Текст книги "Голая королева"

Автор книги: Татьяна Гармаш-Роффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 12

Сначала Аля слушала голоса.

Гена осыпал упреками Марго («Строишь из себя самую умную! Твой «гениальный» план! Я так и знал, что все провалится!»).

Марго шипела в ответ («Сам ничего придумать не можешь! Жрешь за мой счет! Делать ты последний, а критиковать ты первый!»).

Потом голос Филиппа («Кончайте базар!»).

Потом Антон («Заткнитесь все, пусть Марго говорит!»).

Постепенно она прислушиваться перестала. Она лежала на жестком тюфяке и думала об Алексе. Он, должно быть, сообщил в милицию о ее пропаже. А милиция? Гена вот обронил, что милиция вряд ли ее ищет. Значит, она предоставлена самой себе – как хочешь, так и выкручивайся?

Ну и ладно, выкручусь как-нибудь. Потом расскажу Алексу – вот он удивится!

Что я расскажу, балбесина? Что мой бывший любовник, что моя бывшая подруга, которую я не посмела ему показать на глаза, решили его обокрасть? Хорошенькие у меня друзья, хороша я… А там еще Марго, разозленная неудачей, выложит Алексу ее тайну!

Нет, вчера она все правильно решила: надо уходить от Алекса. Надо начинать новую жизнь, снова исчезнуть, раствориться в толпе, чтобы больше не было в ее жизни Марго, напоминания о страшной тайне; чтобы была в ее жизни любовь, настоящая, яркая, сильная – такая, которая поможет ей самой забыть о прошлом…

Аля пощупала неоставленное Алексу письмо в кармане своей широкой юбки. Опять новую жизнь…

Это было вчера. Сегодня, когда она находилась во власти Марго, когда ей было так… не то что бы уж прямо страшно, но неуютно и одиноко, идея уходить от Алекса уже казалась ей не такой уж очевидной и обоснованной.

Ей представился Алекс, каким она видела его последний раз, уходя к себе в комнату: его затылок с короткими завитками волос, абрис хорошо очерченной скулы, тень на щеке от его пушистых, как у девушки, каштановых ресниц, осенявших карие глаза, его бархатный баритон…

«Если бы ты был не так занят, Алекс! – упрекнула Аля его мысленно. – Если бы ты был не так предупредителен! Если бы ты не был так деликатен! Так ненастойчив, так ненавязчив! Если бы, если бы…

Если бы ты любил меня, Алекс».

Ей показалось, что она задремала, когда до ее слуха донесся громкий голос Марго: ее звали в комнату. Все сидели точно так же, как вчера, когда она вошла сюда первый раз, и смотрели на нее. Только теперь Марго придвинула стул: «Сядь, Аля».

Аля села, обводя взглядом компанию. Судя по лицам, они что-то придумали.

– Нам нужны полмиллиона, – сказала Марго, – и мы должны их получить. На меньшее мы не согласны.

– Я согласен на большее, – сказал Антон и заржал.

Марго нежно улыбнулась своему дружку.

– Я же вам сказала, что у меня их нет! – удивилась Аля. – Вы что, опять не верите?

– Верим. И поэтому ты сейчас позвонишь своему мужу и попросишь их у него.

– Что?!

– Что слышала. Позвонишь мужу и попросишь у него эту сумму.

Аля обвела глазами компанию. Марго смотрела на нее сурово, Филипп – мрачно, исподлобья, у Гены бегали глаза, а Антон, как обычно, дебильно ухмылялся. Но эти разные лица единила одна общая черта – они все были полны решимости.

– И как, по-вашему, я должна у него это «попросить»?

– Все очень просто, Аля. Ты ему скажешь, что попала в одну крайне неприятную историю, что тебе срочно нужно пятьсот тысяч баксов. И если он хочет, чтобы ты вернулась домой, он тебе должен их срочно перевести на ваш общий счет, не задавая вопросов.

– Мне не нужны пятьсот тысяч!

– Правильно, – кивнула Марго, – поэтому ты их отдашь нам. Вернее, купишь нам бриллианты, как договаривались.

– Умные вы… – Аля покачала головой. – Почему бы вам самим не позвонить? Так ведь обычно делается: похищают и требуют выкуп.

– Ты же только что сказала, что мы умные. Верно? Вот поэтому мы звонить не будем. Мы тебя не похищали и никакого выкупа не требуем – за это есть статьи в Уголовном кодексе. Мы придумали куда лучше: ты звонишь и просишь передать тебе деньги для твоих личных нужд.

– И отдаю их вам…

– Умница, ты все поняла. И милиции нечего делать в этой истории: жена просит деньги у мужа, подумаешь! Никакого криминала.

– И если он меня спросит зачем? Как я ему объясню это? Это ведь не пятьсот рублей!

– Ты что, не поняла? Скажешь, что у тебя серьезные проблемы, которые необходимо срочно решить! И что ты ему объяснишь потом, что сейчас ты не можешь, времени нет и возможности.

– И что я, по-вашему, ему потом буду объяснять?

– Что хочешь. Не наша забота. Это будет потом.

– А если я потом скажу, что вы – вымогатели?

– Он тебе не поверит. И у тебя нет никаких доказательств. И не будет, мы об этом позаботимся.

– А если он откажется?

– Не откажется. Мужчины в таком возрасте все готовы отдать за молодую жену.

– Ты так говоришь, как будто ему шестьдесят лет. Ему всего сорок два!

– А тебе – двадцать пять. Он старик для тебя! – подал наконец голос Филипп.

– Неправда!

– Что, стыдно, что за старика замуж вышла? А? Брак по расчету, ну, признайся!

– Эй, эй, Фил, потом будешь выяснять отношения! – вмешалась Марго.

Аля увидела, как лицо Филиппа стало наливаться кровью – ей был хорошо знаком этот недобрый знак подступающей ярости, – и поспешила сменить тему.

– А если он все-таки откажется? Это вы так думаете, что он меня любит, что он для меня на все готов. А он меня не любит. Я для него вроде кошки. Есть в доме – и хорошо, а нет – так и не надо…

– Не пытайся, моя дорогая, навешать мне лапшу на уши! – перебила ее Марго. – Бесполезно! Кроме того, ты должна ему дать понять, что если он немедленно не выполнит твою просьбу, то разгорится скандал, дело дойдет до прессы… Если он женой не дорожит, хоть ты и врешь, – так уж карьерой дорожит наверняка.

– Какой скандал? – не поняла Аля. – Ты о чем?

– Ни о чем. Ты просто дашь ему понять, что возможен скандал, очень крупный скандал. Но без объяснений. Напусти тумана. У каждого делового человека, имеющего приличное состояние, всегда есть грешки, которые в один прекрасный день могут выплыть наружу… И тогда – скандал, прощай, карьера… Так что он тебе даже вопросов задавать не станет. На воре шапка горит!

– Мой муж – честный человек!

– У-тю-тю, какие мы наивные! Честные богатыми не бывают!

– А если он все-таки попросит объяснений?

– Объяснять будешь дома, потом.

– Что объяснять?

– Что хочешь, я тебе сказала! Выдумывай сама. Это уже будут твои проблемы. Поняла?

– Поняла…

– Вот и хорошо. Звони.

– Подожди… А если он милицию вызовет? – пыталась Аля найти дефекты в плане Марго.

– Сомневаюсь! Не будет он натравлять милицию на собственную жену! Тем более возможность скандала, о которой ты ему скажешь…

Самое ужасное было в том, что их план был действительно технически неплох. Деньги перевести со счета на счет – на свой же счет – не проблема, банк это сделает быстро; что же касается Алекса… То он, скорее всего, согласится! Вот это хуже всего. Аля понятия не имела, какими суммами располагает ее муж, но была уверена, что никаких миллионов у него нет, и он кинется по всей Москве собирать требуемую сумму… И она – как она будет ему потом в глаза смотреть? Что объяснять? Историю про старых добрых друзей? И правда ведь, он ей даже не поверит…

– Но я не знаю, может ли Алекс перевести на мой счет такую сумму? С чего ты взяла, что у него есть полмиллиона долларов? Это ведь какие деньги!

– Есть, есть, – заверила ее Марго. – Я справочки навела.

– «Справочки»? И кто же тебе дал такие справочки?

– Не твоего ума дело.

– Но я уверена, что у него нет таких денег! – настаивала Аля.

– Пусть у друзей одолжит. У богатых людей богатые друзья, так что найдет!

– Да как же он отдавать такие суммы будет? Ты в своем уме, Марго?

– Ничего-ничего. В крайнем случае дом продаст. И машину. Наскребет как-нибудь! Звони давай.

– Сейчас обед начался, все равно его в кабинете нет, – тянула время Аля.

– До которого часа?

– До двух…

– Сейчас только несколько минут второго, может, твой муж еще не ушел… Позвони сейчас!

– И банки тоже закрываются на обед. Он не успеет. Все равно придется ждать до трех часов.

– Правильно она говорит! – вдруг высказался Гена. – Не надо ему давать слишком много времени на размышления! Пусть позвонит ближе к делу.

Марго посмотрела на Антона. Тот кивнул. На Филиппа: «Как хотите».

– Хорошо. – Марго встала. – Тогда ты остаешься с ней, Фил. Около трех пусть звонит. Если что, сам знаешь… – Она холодно посмотрела на Алю. – Я позвоню тебе в три, Фил.

Марго встала.

– Надо ехать, мальчики, дела ждут!

Компания потянулась к выходу. И еще через несколько минут Аля осталась вдвоем с Филиппом.

…Филипп избегал смотреть на Алю. Он боялся того, что подступало к горлу. Его мутило от нежности и от ненависти. Он не мог продохнуть от желания и гнева.

Он разрывался пополам.

Как всегда.

Ему часто казалось, что душой он похож на человека, разбитого инсультом: одна часть живет и двигается, испытывает чувства и эмоции, как любой нормальный человек; другая – неподвижная, тяжелая, закованная в глухую, неуправляемую ненависть.

…Ненависть в него вливали медленно, по капле, как яд. Каждые каникулы, каждый летний наезд маленького Филиппа к родителям матери в Хаапсалу бабушка – странно, но особенно бабушка, при молчаливом согласии дедушки, – пыталась вместить в его детское сознание всю свою бездонную ненависть к «русским захватчикам». Под захватчиками разумелись не только те, кто «освободил» Эстонию во Вторую мировую, но и все последующие поколения, включая ныне живущих, включая детей, включая еще не родившихся «русских»…

Особым «захватчиком» был его папа – прямо не говорилось, но часто намекалось, что папа захватил его эстонскую маму и увез ее в проклятый город Москву – нарочно, чтобы лишить дедушку с бабушкой дочери и сделать им плохо… Уезжая с каникул, Филипп увозил с собой мутную, душную злобу. Которую не знал, куда поместить.

Он и без того был ребенком эмоционально неуравновешенным, его частенько бросало в крайности – от истеричной сентиментальности до злобной агрессивности. Две эти крайности были припечатаны маминым заветом: мужчина должен быть сдержан, неболтлив и не показывать эмоций…

Раньше Филиппу казалось, что две половинки его души скреплены колючей булавкой: стоило впасть в одну из крайностей – разрыдаться над убитым голубем или, напротив, впасть в бешенство от обиды, – он наталкивался на мамин взгляд, будто на ее острие. Тогда лицо его каменело, взгляд становился непроницаемым, капризный и безвольный рот замыкался в жесткой складке – он становился таким, каким его хотела видеть мама. Он был послушным сыном. На него было легко влиять. Мама радовалась, видя, что сын становится настоящим мужчиной. Во всяком случае, по ее понятиям.

Мамино воспитание было настолько успешным, что Филиппу никогда не приходило в голову спросить у родителей совета: как управиться с тщательно взращиваемой бабушкой ненавистью?

Не мог же он в самом деле ненавидеть веселого и доброго («беспечного», говорила мама) русского папу, русских друзей, русский город Москву, в котором он жил?!

Конечно, не мог. По возвращении с каникул бабушкина ненависть к русским быстро выветривалась, как эстонский акцент.

Оставалась просто ненависть.

Еще аморфная, еще бесформенно-зыбкая, она укреплялась с каждым летним наездом в Хаапсалу, с половым созреванием, с неизбежными мальчишескими драками, постепенно превращаясь в глухое, но устойчивое желание мести. Неизвестно, кому и за что, – но мести.

В эстонских древних легендах, которые часто читала ему бабушка на эстонском языке, рассказывалось о волках-оборотнях. Они нравились Филиппу, эти волки, и он, слушая повествования, всегда принимал их сторону. «Но ведь они плохие, воруют овечек у хуторян, да и на людей нападают», – говорила бабушка.

Но Филиппу не было жалко овечек, не было жалко хуторян – ему было жалко волков, против которых одиноко жившие по хуторам крестьяне собирались воедино и шли войной…

«Надо быть добрым мальчиком, нужно жалеть овечек и людей», – воспитывала бабушка.

Филипп удивлялся: если быть добрым, то нужно жалеть всех, разве нет? И волков тогда тоже!

Нет, терпеливо объясняла бабушка, волки плохие, они крадут овечек, и людям тогда нечего кушать.

Но ведь волкам тоже хочется кушать! И они кушают овечек, потому что они голодные – точно как и люди, которые кушают овечек, потому что они голодные. Почему же волки плохие, если они делают то же самое, что и хорошие люди?

И как же быть «добрым мальчиком»: быть добрым мальчиком вообще – или в зависимости от того, кому принадлежат овечки? – ломал голову маленький Филипп над несоответствием этики и права частной собственности.

«Конечно, нужно быть добрым вообще, – объясняла бабушка. – К своим. К чужим не нужно. Волки – чужие. И русские – тоже».

Постичь идею добра в бабушкиной интерпретации он не смог.

Он просто запомнил, что волков-оборотней жалеть не нужно. Русских, кажется, тоже. И тех и других надо ненавидеть. И оттого, что он не мог ненавидеть, было стыдно. Он ненавидел сам себя. И еще кого-то… Он не знал кого. Просто иногда необъяснимая ярость подступала, и он задыхался от нее, не зная, на кого ее вылить и как от нее избавиться.

Маленькому Филиппу снились сны, в которых он сам был волком-оборотнем, отверженным людьми и волками одновременно, – гордым одиноким охотником. Однажды он напал на овцу – во сне, разумеется, во сне, – но, проснувшись, еще помнил вкус и цвет крови.

С тех пор, когда подступали внезапные и необъяснимые приступы ярости, свет в его глазах мерк, наступали беспросветные багровые сумерки, как если бы солнце внезапно рухнуло за горизонт, обдав землю прощальным кровавым лучом…

Он дрался, как все мальчишки, – но совсем не так, как все мальчишки. Он всегда выходил из драк победителем. Не зная приемов борьбы, не накачивая мускулатуру, он побеждал, потому что дрался насмерть. Как дерутся волки.

Потом он долго не мог прийти в себя, удивляясь собственной беспощадности, и на следующий день, видя разбитое в кровь лицо вчерашнего соперника, он испытывал мучительную жалость, стыд и раскаяние. Даже поначалу пытался просить прощения… Потом перестал: понял, что такое не прощают.

Друзья постепенно отходили от него. Они, как в его снах, отвергали Филиппа.

В четырнадцать лет он увлекся игрой на саксофоне. Родители удивились – в семье никогда не было музыкантов. Но все было очень просто: саксофон выл, саксофон выражал себя тем же образом, которым выражают себя звери, – долгим, протяжным, горловым, душераздирающим звуком с хрипотцой…

Бабушка больше не читала ему легенд, но теперь он сам на каникулах ворошил потрепанные книжки, жадно выискивая новые и новые истории про волков-оборотней. Эстонским он владел плоховато, но все же основную нить истории удавалось ухватить, а остальное дорисовывало воображение. Так было и в тот раз, когда он наткнулся на легенду, повествующую о волке-оборотне, похитившем девушку… Легенда умалчивала о том, что сделал волк с девушкой, но воображение предложило свои услуги.

И страсть с тех пор тоже стала багрового, кровавого цвета.

Он полюбил фильмы об оборотнях – как раз тогда стали показывать все эти, ранее запрещенные, ужастики. И ему всегда представлялось, что в тот момент, когда он будет обладать женщиной, он перегрызет ей горло.

Но ничего подобного не случилось. Его первая девочка оказалась, как и он, неопытной, и все было глупо и неловко, и стыдно наутро. Потом уже было ловко, и уже был опыт, и другие девочки были, и оказалось, что он – как все. Как нормальные мужчины. Никому горло перегрызать не хотелось. В общем, его это порадовало. И немножко – совсем чуть-чуть – разочаровало…

Глава 13

Наро-Фоминск оказался довольно большим городом, серым, пыльным и провинциальным, с невзрачной типовой застройкой времен «развитого социализма». На прямых улицах перед облезлыми домами росли редкие чахлые деревья, и жаркий ветер вольно мотал по раскаленному асфальту клочки высохших от зноя листьев.

Катю он нашел без труда. По ее домашнему адресу ему указали на библиотеку, и через пять минут ходьбы он был уже на месте.

Катя выдавала книжки каким-то подросткам. Это была некрасивая особа, рыхлая и прыщавая, с бесцветными глазами и с неряшливыми серыми волосами.

Без особых эмоций пережив сообщение об исчезновении Алины, Катя провела Алексея в глубину библиотеки, к двум старым продавленным диванам, перед которыми стоял обшарпанный столик с липкими кругами на поверхности от неубранных чашек из-под чая.

Катя была немного озабочена информацией о пропаже подруги, но не удивлена и не взволнована, отметил про себя Алексей. Похоже, ничего особенно драматического во всем этом она не находила – по крайней мере, версия о похищении ей даже не пришла в голову. На вопросы Киса она откликнулась весьма охотно, наслаждаясь любопытными взглядами коллег, двух пожилых женщин, которые то и дело проныривали мимо них, стараясь услышать хоть обрывки из разговора. Под звуки ее назидательного голоса Кису представилось, что он перелистывает пахнущий пылью дидактический роман, снятый с полки провинциальной библиотеки…

…Окончив школу, почти все знакомые девочки разъехались из городка кто куда – работать, учиться или замуж. Катя и Аля, две близкие подружки, остались. Катя никогда не стремилась учиться, она и школу закончила с трудом, а для замужества она, по ее собственному выражению, «пока не нашла достойного». Аля тоже «не нашла достойного», но учиться собиралась. Только никак не могла решить где. Но она и не торопилась: поступив в школу в шесть лет, Аля закончила ее в шестнадцать и считала, что у нее есть в запасе время, чтобы хорошенько подумать и не ошибиться в выборе. Пока что она начала изучать информатику на местных курсах – решила, что ей это непременно пригодится в будущем.

…Первое пыльное, жаркое, скучное лето их «взрослой» жизни подруги провели в городе. Дядя Алю не баловал, никогда не возил ее куда-нибудь к морю или хотя бы в деревню, он сам вел довольно аскетический образ жизни и Алю заставлял. Все думали, что это оттого, что он бедный, а оказалось, что он просто жадный: после его смерти у Али осталось небольшое наследство. Не бог весть что, конечно, но стало понятно, что на эти деньги он мог бы Алю получше одевать и хоть иногда развлекать… Правда, после школы, уже незадолго до своей смерти, он вдруг понял, что Аля – девушка, а не ребенок, и стал иногда покупать ей довольно красивые вещи… Не самые дорогие, конечно, но хоть что-то! А то ходила она как замарашка… Впрочем, Аля, если вы ее еще не видели, – очень миловидная и, несмотря на ее простенькие вещички, всегда обращала на себя внимание. Если не с первого взгляда, то уж со второго точно…

И уже знакомая Алексею зависть отчетливо зазвучала в этом месте повествования, отчего Кис в очередной раз подивился нерациональности, с которой люди охотно растрачивают время и душевные силы впустую. Нет бы потратить время с толком на себя – собственной внешностью подзаняться, волосы, скажем, причесать, а то и подкрасить, прыщи вывести, фигуру привести в порядок! А там, глядишь, и «достойный» появится, и собственная судьба примет очертания, достойные наименования «счастливой»…

…Единственным развлечением, продолжала Катя, которое дядя навязывал Але, были походы. Он долгое время работал пионервожатым и страсть к жизни в палатке сохранил до конца своих дней. Аля терпеть не могла эти походы: ради чего, спрашивается, идти километры лесом, затем спать в неудобной палатке на жесткой земле, измазанной от ушей до пяток антикомарином, и всю ночь слушать кровожадный звон москитов над головой, когда дома есть чистое белье, мягкая постель и душ? Впрочем, если подумать, то дядя, может, был не такой уж и жадный: просто у него был вкус к походной, простой жизни. Как в пионерлагере: минимум удобств, максимум дисциплины. Он ей внушал, что она, дочь геологов, должна уметь жить по-спартански… Ну и вот эти походы были единственным развлечением за все лето. Если, конечно, не считать за развлечение обработку грибов и ягод, которые они притаскивали килограммами из таких походов… Да еще и травы: зверобой, брусничный лист, прочая растительность. Всем этим Аля была вынуждена заниматься, ее дядя считал, что это и есть правильный, разумный и натуральный образ жизни. А Аля их ненавидела – и грибы, и травы, и варенья из ягод, но должна была варить, сушить, солить, мариновать… И Аля сильно захандрила тем летом. Стала страшно жалеть, что не решилась поступать куда-нибудь, а теперь уж что, поздно…

– Все это я вам рассказываю, чтобы вы лучше поняли, почему Аля уехала с Марго, – пояснила Катя.

Кис, который уже с трудом подавлял зевоту, оживился:

– Что за Марго? Кто такая?

– Погодите, – назидательно остановила его Катя, – я еще не закончила. Про то, как Аля захандрила…

…С осени Аля пошла работать в библиотеку, в которую уже за два месяца до нее устроилась Катя. И только и мечтала, чтобы год поскорей закончился, чтобы можно было уехать поступать – куда угодно, только подальше от дяди, от «города детства»… Катя пыталась ее вразумить: «Зачем тебе уезжать отсюда, ты в этом городе родилась, и здесь могила твоих родителей! – убеждала она Алю. – Ехать в незнакомый город, одной там жить, без друзей, без родственников! А тут и я, и твой дядя, все-таки родная душа!»

– Но, как я понял, они с дядей не были близки?

Катя пожала плечами:

– Он был одинокий холостяк, никогда не имевший семьи…

– Алина жила с дядей с тех пор, как погибли ее родители?

– Почти сразу. Сначала ее должны были взять бабушка с дедушкой. Но дедушка был инвалид, а бабушка слегла после смерти дочери, Алиной мамы. Да так и не встала… Аля была для Виталия Петровича скорее долг перед погибшим братом. И он его выполнял, этот долг, но без особых эмоций. Так… – Она помолчала, вспоминая. – Он, как я вам сказала, человек был сухой, без эмоций, аскетичный… Знаете, когда он приходил забирать ее из интерната, я смотрела на них и думала: вот Жан Вальжан, уводящий маленькую Козетту… Так они шли молча, хоть и рядом, но каждый сам по себе… Мы как раз тогда читали с Алей «Отверженных».

– Родители Алины – ей было шесть лет, когда они погибли?

– Шесть с половиной… Они оба геологами были, вечно в экспедициях, Аля была фактически на руках у бабушки с дедушкой… Родители ее очень любили и всегда баловали, когда приезжали, но только они почти сразу уезжали обратно… Мама у Али веселая была. Я ее помню смутно, но помню, что веселая. Пела все время… А папа – с бородой. И играл на гитаре.

«Ну да, – думал Кис, слушая Катю, – таежная романтика, обветренные лица, хриплые, прокуренные голоса: «Держись, геолог, крепись, геолог, ты ветру и солнцу брат…» Так, кажется, пели в шестидесятых у костров пионерских лагерей… Бедолаги, попавшиеся в сети советской пропаганды, не знавшие семьи и уюта, они в короткие наезды домой пытались наверстать все то, чего лишила их никому не нужная, тяжелая и бессмысленная кочевая жизнь: баловали дочку, встречались с друзьями, пекли пироги…»

– И пироги пекла?

– Кто? – опешила Катя.

– Алина мама.

– Откуда вы знаете? Пекла! У них вечно гости толпились, а мы с Алей сидели в углу и смотрели, слушали песни, разговоры… Ну и кушали, конечно.

«И дочку назвали Алина. Какое прозрачное, старинное, кружевное имя! Не здешнее, не сейчашнее, такое чужеродное и неуместное в суровой и скудной реальности геологической жизни! Таежным романтикам хотелось, наверное, чего-нибудь более романтичного, чем глухая и совсем неромантичная при ближайшем рассмотрении тайга…»

– Так что вы там о Марго говорили? – встрепенулся Кис.

Но Катя не сдалась, смакуя свой рассказ.

– Погодите, дойдем и до Марго! Сначала вам надо понять, почему Аля решилась уехать!

И Кис подумал, что девушке редко выпадает возможность быть внимательно выслушанной и посему она решила использовать данную оказию до конца. И еще подумалось, что Катя старается оправдать тот факт, что подруга бросила ее вместе с городом детства, – Кате совершенно необходимо было убедить Киса (и себя) в том, что у Алины были серьезные психологические проблемы и она, хоть и дорожила дружбой с Катей, но просто не могла поступить иначе…

– …Осенью Аля стала еще рассеяннее, чем обычно, и еще задумчивее. Осенняя погода на нее плохо действовала, – объясняла Катя, – дожди, хмуро, темнеет рано, а в городке у нас скучновато. Аля, правда, развлечений не искала, она книги любила читать, и еще мы с ней в кино ходили. В ноябре ей исполнилось семнадцать лет, а в декабре умер ее дядя… Аля осталась одна в трехкомнатной квартире – ее дядя после смерти Алиных родителей сменял их и свою квартиры на одну. Аля совсем как-то растерялась. Стала замкнутая, печальная… Конечно, вы понимаете: сначала родителей потерять, потом дядю… Я утешала ее, как могла. Знали бы вы, сколько слез на моем плече Аля выплакала! – гордо добавила она. – А сразу после Нового года приехала Марго.

– Маргарита, что ли?

Катя кивнула.

– Маргарита. Пасечник фамилия.

– А почему вдруг Марго? А не Рита, к примеру?

– А она сама себя так называла. Аля, когда мы еще маленькие были, рассказала ей «Королеву Марго», знаете, Дюма написал… Маргошка книжек-то не читала, но любила слушать, когда Аля рассказывала. И так ей понравилось, что она заявила, что теперь тоже Марго будет зваться. С тех пор и повелось…

– Ну-ну, я перебил вас, продолжайте! – испугался Кис нового затяжного экскурса в подробности детства.

– Заявилась, значит, Марго к нам. Я лично чуть в обморок не упала: вся в коже, с заклепками, металлы на ней повсюду дренькают, по четыре серьги в каждом ухе – стыдно по улице пройтись с ней! А Аля – ничего. Подруга, говорит. Это, мол, самое главное. А какая Марго подруга? Соседская девчонка, дружили по выходным – мы ведь с Алей учились в интернате, а Марго в обычной школе. И сразу после школы Марго уехала отсюда. В Москву. Мы вот с Алей с детства и на всю жизнь. А Марго что? Уехала-приехала, воду замутила и опять уехала. Расхлебывать мне оставила.

– Что расхлебывать? – поинтересовался Алексей.

– Она стала звать Алю в Москву, с собой, – с неостывшей обидой пояснила Катя. – Марго там где-то в ресторане устроилась, официанткой. Ну и Алю стала тащить: что, мол, ты тут киснешь, в глуши, тут даже парней нет, так и пропадешь. До сих пор небось девственница, ну признайся! – так она Але прямо и сказала, ей и не стыдно нисколько! Смотри, говорит, какая ты красавица – тебе в Москву надо, к людям…

Катя помолчала.

– А я что, не люди, что ли? – с глубокой обидой произнесла она. – Говорила я Але, предупреждала… – И она погрузилась в свои размышления.

– Родители Марго до сих пор живут здесь? – вернул ее к действительности Кис.

– Нет, переехали. Я даже не знаю куда. Да что они вам могли бы сказать? Они сами свою дочь годами не видели… Она что подруга, что дочь – все одно: плохая…

– Вы остановились на том, что Марго стала звать Алю в Москву, – мягко напомнил Кис.

– Да, так вот, стала она звать, мол, у нас в ресторане официантки нужны, поедем, я тебя на работу устрою, жить со мной будешь, и парни там интересные… Какая из Али официантка, скажите мне на милость, когда она книжки от полки до стойки донести не может? Если не книжки уронит, то очки, а если не очки, то сама упадет… Я ей так и сказала прямо: ты только на эту Марго посмотри, говорю, куда ты лезешь? Она-то везде устроится, а тебе надо, чтобы рядом верный друг был, ты же беспомощная, как ребенок! Втянет тебя еще в какое-нибудь дело нехорошее! Ты только глянь, глянь на нее, у нее у самой на лице такое написано!.. Не буду употреблять выражения…

– И что Алина?

– Не поехала. А в конце зимы у нас инвентаризация была, она полезла снять книги с верхней полки (я не досмотрела, а то бы не позволила ей!), ну и сначала она книги уронила, а потом и сама упала с лестницы. Стала их пытаться поймать и упала. Не то чтобы сильно ударилась, она уже невысоко была, но расстроилась ужасно. Сидит на полу и плачет. И вот тут она мне говорит: «Поеду я в Москву…» И через неделю уехала.

– Что вам известно о ее дальнейшей жизни в Москве? Она вам писала?

– Писала?! Она мне, конечно, писала, да только мне все наперед было известно! Предупреждала я ее: хорошего ни от Москвы, ни от Марго не жди? Предупреждала! А она вот не поверила!.. Поселилась она с Марго в одной квартире, и на работу ее взяли в ресторан. Вроде все ничего было, Аля была довольна. Ну как довольна, вы же понимаете, когда вокруг допоздна люди, шумно – вроде и весело. Только все это пустое! Люди приходят по своим делам и со своим весельем, а Аля с ног валится от усталости, и Марго – какая она подруга? С ней ни поговорить не о чем, ни помочь не поможет. Наоборот, только распоряжается. Я-то за Алей следила, чтобы она не перенапрягалась, она такая хрупкая… Она не жаловалась сама, нет, но я-то знаю! А Марго ею просто помыкала. По письмам видно: «Марго мне сказала сделать то, Марго мне сказала сделать се, да не так, а этак…»

– И Аля как, подчинялась?

– Она может сделать что угодно по доброте, Аля. Она считала, что Марго ее любит и о ней заботится, а она тоже делает для Марго, что может.

– А что, это неправда?

– Что Марго ее любит? Марго себя одну любит, вот и все! А заботится она так: держит в подчинении. Она еще в детстве была такая. Это характер. Ничего с этим не поделаешь, рецепт только один: от таких, как Марго, нужно просто подальше держаться, и все!

– У Алины не появился в Москве парень?

– У Али-то? Нет. Это у Марго каждый день новый, а у Али нет.

– А что вы знали наперед?

– Да как что? Что ничего хорошего из этого не получится! И была права! Аля от них сама сбежала! Поняла что к чему, наконец! Я только не все знаю, не все подробности, потому что сначала Аля перестала мне писать, после того как они с этими музыкантами познакомились, а потом опять стала писать, но уже после того как на новую квартиру переехала и адрес велела никому не давать.

– Вот как? – заинтересовался Кис. – И что за музыканты?

– Устроились они с Марго на время отпуска подработать в столовой какого-то дома отдыха под Москвой. Там они и познакомились с этими музыкантами, трое их было. Они тоже приехали подрабатывать в отпуске. Дом отдыха для каких-то ветеранов, так группа эта там им по вечерам все старые песни играла… У Марго сразу роман случился с их главным, он ударник, что ли, у них в группе, не помню уже. После отпуска она стала пытаться их в ресторан пристраивать. Аля тоже как будто этим делом увлеклась: Марго ей голову забила, что они с этими ребятами заработают много денег, потому что они, видите ли, гениальные музыканты, надо только их хорошо продать. Я до сих пор помню, Аля мне так и написала: «надо их хорошо продать»… Я вам потом ее письма покажу, они у меня дома.