Текст книги "Место смерти изменить нельзя"

Автор книги: Татьяна Гармаш-Роффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Однако вы в его машине не нашли каких бы то ни было улик.

– Не нашел. Но Ксавье мог просто-напросто оказаться куда хитрее, чем мы думали. В конце концов не так уж сложно перевезти в машине тело, не оставив в ней видимых следов…

– Все, что я о нем знаю, не вяжется с представлением о расчетливом и хитром преступнике, – покачал с сомнением головой Максим. – Человек пьющий и столь открыто высказывающий свою неприязнь… Не знаю, не представляю.

– Знали бы вы, Максим, сколько мне доводилось видеть растерях, неумех, простодушных растяп, которые в ответственную для себя минуту проявляли чудеса решительности и изобретательности!

– Может быть, – сказал задумчиво Максим. – И все же…

Его перебил звонок телефона. Соня сняла трубку.

– Это вас, Реми, – протянула она трубку Реми. – Ваш ассистент Жак. Реми удивился.

– Что за срочность такая… Алло, Жак? Что стряслось? Мадлен? А ты сказал ей, что я больше этим делом не занимаюсь? Вот как? Любопытно… Ну ладно, что ж теперь, раз выехала… Хорошо, спасибо.

Он положил телефон и обернулся.

– Сюда едет Мадлен. Она звонила в бюро, искала меня. Жак объяснил ей, что этим делом теперь занимается полиция и что я больше не веду расследование, но она настояла, чтобы Жак сказал ей, где меня найти… И теперь – уж не обессудьте – она едет сюда. У нее срочное дело, как она выразилась.

– Я пойду, – сказала Соня. – Не буду вам мешать. Мне все равно в полицию надо.

– Погодите, – вскочил Реми, перегораживая ей дорогу. – Погодите, Соня.

Я хочу, чтобы вы мне сначала сказали… Извините, но теперь это может иметь значение: у вас какие отношения с Мадлен? У вас лично?

Соня пожала плечами.

– Учитывая, что у нас не много времени для подробных разговоров – она, должно быть, вот-вот подъедет, – то коротко: никаких.

– Вы не дружите?

– Нет.

– И ей не симпатизируете, похоже?

– Верно.

– Назовете мне причину?

– Скорее интуитивная неприязнь.

– Вы завистливы?

– Нет, – удивилась Соня, – чего-чего, а вот завидовать – не мой стиль.

– Тогда вы мне сказали не правду.

– Почему это?

– Потому что «интуитивная неприязнь» часто свойственна завистливым людям, в особенности женщинам. Мадлен красива и надменна, и женщины ей этого не прощают.

– Вы упрощаете, господин детектив, – с усмешкой сказала Соня. – То есть вы правы отчасти, нельзя не согласиться… Но существует же и интуиция в чистом виде, чутье на что-то нехорошее… Не правда ли?

– Вуаля! Так что нехорошего вы находите в Мадлен?

– Хитрец. Надо же, какой вы хитрец! А с виду само простодушие.

– Соня, не пытайтесь ускользнуть от ответа. Сами сказали, что времени мало.

– Ладно… Только договоримся: это ощущение. Не более, чем ощущение. Я могу быть не права.

– Договорились, – Мне кажется, что Мадлен пользовалась папой.

– Материально?

– Да. Я подробностей не знаю, я эту тему избегала затрагивать, его личное дело. Но все же как-то мелькало… Он и своими связями пользовался, чтобы устроить ей что-то, и подарки ей делал, даже, мне кажется, деньгами помогал. Я не ту давнюю историю имею в виду, тогда – понятное дело, он чувствовал свою вину, хотя, строго говоря, в чем его вина? Он ее не звал, она сама к нему в дом втерлась… Но теперь Мадлен взрослый человек, успешно, кажется, делает карьеру, и папа ей ничем не обязан… Опять же дело не только в этом, даже вовсе не в этом. Дело в том, что у папы был трудный период, запой, вам это известно; в материальном плане это сильно сказалось… Мы с Пьером ему помогали понемножку, деликатно. А Мадлен не стеснялась получать от него подарки для себя и для своих детей. Папа, знаете, если уж он деньги тратит, так тратит, не считает, и ему, должно быть, эти подарки или что там еще обходились не дешево…

– Вы считаете, что Мадлен играла на его чувстве ответственности за нее?

– Вольно или невольно. По крайней мере, я не вижу других причин, которые подвигли бы папу к такой неумеренной щедрости.

– Может, —,вы не допускаете? – у него сохранились какие-то чувства к ней?

– Трудно себе представить что-то подобное. Разве что чувство вины…

Под которым на самом деле нет никаких оснований.

– Однако же Мадлен не показалась мне человеком, который нуждается в помощи, в финансовой поддержке.

– Насколько я знаю, она теперь занимает неплохое положение в своей фирме. Муж у нее тоже обеспеченный человек, но… Кажется, там не все в порядке. Не так давно там шел разговор о разводе. Не знаю, на чем они с мужем остановились, но проблемы были. Мне трудно судить, – улыбнулась Соня, – я ведь не детектив, чтобы делать умозаключения из фактов, да и фактов у меня нет. Так, одни слухи и замечания вскользь. Может быть, Мадлен пользовалась папиной поддержкой по привычке с тех времен, когда она действительно нуждалась в деньгах. Или, возможно, она пытается обеспечить себя на случай развода. У нее ведь двое детей… А может быть, все проще: Мадлен просто принадлежит к категории людей, которые ничего не упускают из того, что мимо пролетает.

– Или все сразу вместе, – закончил Реми. – Понятно. Спасибо, Соня. Не знаю, что скажет нам Мадлен, но ваша откровенность может пригодиться.

– Не за что. Последите за Максимом, пожалуйста, чтобы не прыгал, ему нельзя. И спасибо, Реми, за все. Вы славный. Я была рада с вами познакомиться.

Соня расцеловала его с нежностью.

– А меня? – подал голос с постели Максим. Она обернулась, погрозила ему пальцем и сказала:

– А ты, братец, веди себя прилично, по квартире не шастай и на Мадлен не заглядывайся. Она красивая… Впрочем, я тоже, – грустно добавила она.

– Соня, – окликнул ее на пороге Реми, – Пьер не выходил из дома ночью с субботы на воскресенье? Соня беспечно пожала плечами.

– Я по ночам сплю, – сказала она и оставила мужчин одних, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Максим вспомнил свое ночное видение в Сонином саду. Был ли там человек?

Он до сих пор не знал, что ему об этом думать.

– Реми, – позвал он задумавшегося детектива, – мне надо вам кое-что сказать…

Мелодичный звонок в дверь заглушил его слова. Реми пошел открывать.

Глава 20

Мадлен не вошла, а влетела как ураган. Остановившись посредине гостиной, она осмотрелась.

– А где этот племянник? – спросила она.

– Здравствуйте, Мадлен, – вежливо и успокаивающе сказал Реми.

– Здравствуйте, – кивнула она. – Мы одни?

– Нет. Господин Максим Дорин находится в спальне. Он перенес сотрясение мозга и должен лежать. Но если вы хотите с ним познакомиться, то это можно устроить.

– Нет. Потом, может быть. Мне нужно с вами поговорить. Он нас не может слышать?

Реми не был уверен до конца, однако же высказал предположение, что не может.

Мадлен размашисто прошагала к креслу и уселась, закинув ногу на ногу.

– Садитесь, – распорядилась она, кивнув Реми на свободное кресло.

Реми легонько улыбнулся собственному смущению, которое вызывала в нем эта женщина.

– Что у вас стряслось? – спросил он.

– Я хочу знать, кто убил Арно! Реми удивился.

– Во-первых, мне это неизвестно, я до раскрытия преступника не дошел; во-вторых, я этим делом больше не занимаюсь. Оно теперь в руках полиции.

– Я знаю, Мишле (она бросила фамилию Пьера пренебрежительно, неприязненно) и Вадим (ага, все-таки Вадим, не по фамилии) отказались от ваших услуг… Мне ваш ассистент сказал. Я вас нанимаю.

Теперь Реми изумился.

– Зачем?

– Я хочу знать, кто убил Арно.

– Я сейчас не могу вам этого сказать. Надо продолжать…

– Я не правильно выразилась. Я хочу узнать, убил ли его Ксавье.

На этот раз Реми просто опешил.

– У вас есть основания…

– Не нужно задавать мне вопросы. Я сейчас все сама расскажу, – оборвала его Мадлен. – Вопросы потом, если будут.

Мадлен говорила отрывисто и напористо, словно в ее речи еще не остыл ритм того размашисто-деловитого шага, которым она вошла.

– Вам кто-нибудь уже наверняка рассказал ту историю, которая приключилась у меня с Арно десять лет назад. Эта история бежит впереди меня: куда бы я ни пришла, все все уже знают. Так что вам известно, что я влюбилась в месье Дора, когда мне было шестнадцать лет…

Я его хорошо знала, с детства. Он дружил с моими родителями и постоянно бывал у нас в доме. Может, даже слишком часто…

Говорят, для девочек идеал мужчины – это отец. Для меня идеалом мужчины был Арно. Он был великодушен, щедр, тонок, остроумен… Родителям случалось ссориться при нем – он умел успокоить и помирить. Все становилось так ясно и так просто и в то же время так красиво в его присутствии! Отношения, слова, жесты, маленькие поступки, сама жизнь – приобретали благородный оттенок. Для меня он был праздником, и душевным, и материальным. Арно – это было веселье, радостное настроение, шутки, мир в доме, вкусная еда, сладости, подарки. Да какие подарки! Он осуществлял мои мечты… Не знаю уж, откуда он знал о них, должно быть, мама ему нашептывала…

Отец мой невыгодно отличался от Арно… В нем не было породы, класса, не было со всей окончательной безнадежностью. К тому же он завидовал Арно, и случалось, после ухода друга, поливал его по мелочи говнецом. – Она так и сказала: «говнецом», и в ее речи, при ее царственных замашках это выглядело почти шикарно. – Это было так несправедливо, так некрасиво, так низко! Он ведь принимал от Арно подарки, распинался в преданной дружбе! Моя душа болела от этого… И мое презрение к отцу росло.

Короче, немного повзрослев, я отправилась к своему идеалу. Дома мне было плохо, но не это заставило меня принять решение. Не думайте, что я была совсем глупа и не видела ничего вокруг: за мной ухаживали мальчики, на улицах заглядывались молодые люди. Если бы я захотела, я могла бы сто раз найти себе и дружка, и даже прибежище, чтобы уйти из дома. Нет, все они не могли сравниться с Арно. Он был как роскошный дог среди дворняжек. А мне нужен был мужчина именно этого класса, на меньшее я была не согласна. Его возраст меня не пугал, о последствиях я думать не хотела. Я была бы счастлива провести с ним столько лет жизни, сколько ему еще будет отпущено, а потом… Потом, даже будучи вдовой, я оставалась бы вдовой мужчины, у которого был недосягаемый класс.

Все это я вам объясняю для того, чтобы вы поняли, что не детская глупость, не желание сбежать из дома от вечно ссорящихся родителей привели меня к Арно, а сознательный выбор. И если вам говорили, что меня не удавалось оторвать от Арно и отправить домой, – то теперь вы понимаете, почему.

Итак, я сбежала к Арно. Моя неистовость постепенно завоевывала его: он все реже говорил, что мне надо возвращаться к папе с мамой, он начал изредка бросать на меня взгляды как на женщину, а не как на нашкодившего ребенка… Он начал привыкать к мысли, что я принадлежу ему – если пока еще не физически, то морально. Он знал, что ему стоило руку протянуть… Я была на все готова.

Больше того, я этого ждала. Я его провоцировала. Просила мне спинку помыть в ванной, бегала перед ним в легкой ночной сорочке. Я наслаждалась его мучительными взглядами. Я знала, к чему я шла, и грезила о дне своей победы.

Однажды… Впрочем, это вам знать не нужно. Довольно того, что я вам скажу: он полюбил меня. Он полюбил меня по-настоящему, как женщину…

Ее глаза смотрели на Реми настороженно-требовательно, как бы проверяя, не мелькнуло ли в его лице тени сомнения, поверил ли он ей. Видимо, для нее это было действительно дорого и важно. Реми кивнул ей в поддержку.

– …И никогда бы никому не удалось нас разлучить. – Голос Мадлен зазвенел от напора, и взгляд ее словно вонзился в зрачки Реми. – я знаю, что говорю, поверьте, – никому и никогда! – если бы в один отвратительный день, самый ужасный день моей жизни, к нам, то есть к Арно, не пришла моя мать… До этих пор она не вмешивалась и предоставляла отцу скандалить – там еще Соня встревала со своим Пьером и даже Вадим, всем хотелось почитать мораль и выразить свое скудоумное осуждение! Только моя мать не участвовала в этой ханжеской показухе. Она выжидала. И когда стало ясно, что никто не преуспеет в возвращении блудной дочери под родительский кров, моя мать пришла к Арно и сообщила ему… что я – его дочь.

Реми не посмел высказать какие бы то ни было эмоции. Он молча созерцал Мадлен, которая, впрочем, на него больше не смотрела – ее глаза видели те, ушедшие в прошлое сцены…

Прошло несколько мгновений, прежде чем Мадлен заговорила снова. Она взглянула на детектива, и он поразился перемене выражения ее лица. Ее черты смягчились, ее серые глаза словно оттаяли, и в них поплыла грусть. Только теперь Реми понял, что она не просто эффектна, но и действительно красива, женственна, очаровательна…

– Как вы понимаете, это означает, что у моей матери с Арно были определенные отношения. Откуда, видимо, и подарки мне, которая на тот момент в глазах Арно была всего лишь ребенком его любовницы. Мать, разумеется, скрыла свою связь от Ксавье и даже скрыла от Арно, что ребенок – от него. Она, как я теперь понимаю, не рассчитывала создать семью с Арно. Уж не знаю, права ли она была, считая, что Арно на ней никогда не женится, но она так считала и пыталась сохранить ту семью, которая у нее уже была. Несмотря на то что никакой семьи давно, по сути, не было… Не понимаю, зачем ей была нужна эта фикция, эта иллюзия семейной жизни. В том поколении, кажется, были несколько иные представления на этот счет. Короче, ни Ксавье, ни Арно, ни тем более кто-то из посторонних не знали, что я дочь Арно. Соня не знает и до сих пор. О том, что она моя сестра… Моя мать взяла с Арно клятву, что об этом не узнает никто. И он ее сдержал.

…Не знала бы и я, если бы не подслушивала под дверью, вон в той самой комнате, – мотнула она головой, – в которой сейчас, должно быть, подслушивает ваш подопечный русский. – Мадлен усмехнулась. – Тоже, кстати, родственничек…

Она задумалась на мгновение, а когда заговорила снова, голос ее уже восстановил стремительные и жесткие нотки.

– Я отвлеклась. Цель моего рассказа – в другом. Это, так сказать, преамбула, предмет же заключается в следующем: не так давно я открыла правду Ксавье. Мне надоели его бесконечные попреки. Он клянчит деньги у матери, которая дает ему из жалости, у меня – и пропивает их. А когда я отказываюсь давать деньги (я стараюсь денег не давать, предпочитаю покупать еду, готовлю, убираю – хватит с меня и этого!), так он кричит, что я его дочь и обязана содержать отца в старости, что он в суд на меня подаст… И прочая галиматья в том же духе… Я к нему привязана, к Ксавье. Жалею. Помогаю. Даже считаю это своим долгом. Но нельзя же до такой степени на голову садиться и еще кричать, что неудобно! Нет, это чересчур. Короче, мы в очередной раз поссорились, и я ему высказала всю правду. Это случилось недели за две до исчезновения Арно. И теперь, когда выяснилось, что Арно был убит…

Она запнулась, серые глаза моментально очертились покрасневшим контуром.

– Извините, я… – сказала Мадлен, доставая из сумочки платок, – я сейчас…

Тонко раздувая ноздри, она шумно Сморкалась. Реми наблюдал. Она была очень разной, эта Мадлен. И она ему нравилась все больше. Он больше не чувствовал себя мальчиком перед строгой учительницей.

– Арно был убит во время съемок, – продолжала она. – И теперь, когда это выяснилось, я припоминаю, как отец… как Ксавье меня пристрастно расспрашивал о предстоящих съемках этой сцены. Я тогда решила, что он из зависти, чтобы опять к чему-нибудь придраться, раскритиковать и охаять, как он это обычно делал.

А теперь… Теперь боюсь, что он тогда замыслил убить Арно… Он, я помню, с тех пор, как я ему сказала правду, почти не пил эти две недели.

Вернее, он сразу же сильно напился, а потом вдруг как-то перестал… Для него это необычно. Вот я и спрашиваю себя: почему? Что ворочалось в его голове?

Какую мысль он так обдумывал, что почти перестал пить? Какую?!

Мадлен откинула голову и отвернулась к окну. Реми не видел ее лица, но, насколько он мог судить, она не плакала. Размышляла или вспоминала… Реми решил ее не тревожить вопросами и тихо ждал, пока она вернется к разговору.

Наконец Мадлен повернулась. Ее серо-голубые глаза были холодны как клинки.

– Найдите мне ответ на этот вопрос, месье Деллье. Ксавье задержала полиция, но я не хочу пока их вмешивать в это дело, рассказывать им семейные истории и давать им в руки готовый мотив. Возможно, что Ксавье здесь ни при чем. Но а – я хочу это знать, я имею право это знать. Если это не он убил отца – что ж, пусть все будет по-старому. Будем продолжать жить, ссориться, буду ему помогать… Он мне был плохим отцом, плохим отчимом, но я не могу его бросить, это мой крест. Но если он – убийца, я ему смерти Арно не прощу. Я его сама полиции выдам. Пусть хоть на электрический стул сядет – выдам!

– У нас нет смертной казни, Мадлен, – тихо сказал Реми. – И тем более электрического стула.

– Жаль, – холодно ответила она и резко поднялась.

– Ваш гонорар? – спросила она, возвышаясь над Реми, который не сразу сообразил встать.

– Я вам еще не дал моего согласия, – усмехнулся Реми и остался сидеть с улыбкой на губах, глядя снизу вверх на эту великолепную великаншу.

Мадлен пришла в некоторое замешательство. Она посмотрела на него в упор, как будто впервые увидела. Помолчала, не зная, что сказать, но довольно быстро нашлась – выхватила из своей сумочки чековую книжку, подписала пустой чек и вырвала его.

– Когда надумаете, проставьте здесь сумму, – царственно кивнула она детективу. – Если у вас будут вопросы, я к вашим услугам в любое время. Мои телефоны и адреса у вас есть.

И она поплыла к выходу.

– До свидания, – сказал ей в спину Реми.

– До скорой встречи, – не оборачиваясь, кивнула она и закрыла за собой дверь.

Глава 21

Реми все еще сидел у стола, обдумывая столь неожиданный поворот дела, когда дверь спальни отворилась и бледный Максим возник на пороге, привалившись к дверному косяку.

– Уф, – сказал он, – а голова и вправду кружится.

– Вы лежите, лежите, – засуетился Реми, – вам надо лежать, Максим. Я лучше к вам приду в комнату. Ложитесь, мне надо вам кое-что рассказать.

– Кое-что? А я-то рассчитывал, что вы мне все расскажете!

– Все я не могу, – сконфузился Реми. – Это чужие секреты.

– Ну и не надо, – улыбнулся Максим. – Я и так все слышал.

– Подслушивали?! – шутливо ужаснулся детектив. – Неужели Мадлен была права?! Она так и сказала, что вы под дверью подслушиваете.

– Какой мне был смысл подслушивать у дверей, когда в постели намного удобней и голова не кружится! Все было и так хорошо слышно, Реми. По всей видимости, Мадлен "не стеснял тот факт, что мне все хорошо слышно. Она ведь, заметьте, по собственному опыту знает, что здесь слышимость хорошая, и даже голоса не понизила.

– Да-да-да, верное наблюдение, и это очень интересно! Это очень даже интересно, – распевал слова Реми, задумавшись, – очень даже, очень даже…

– Алло, – позвал его Максим. – Что там интересного?

– Значит, вы историю слышали?

– Слышал.

– Жаль, что вы ее не видели.

– Что, стоило посмотреть?

– Еще как! Везет вам на красивых кузин…

– Так что вы там интересного надумали? Не томите, поделитесь соображениями!

– Помнится, вы детективы любите?

– Люблю, люблю. Вы мне расскажете или нет наконец?

– А интересно то, что Мадлен, похоже, начинает афишировать свое родство с Арно. Не исключено, что она даже рассчитывает на то, что я поставлю Соню в известность… Во всяком случае, меня она не просила хранить секрет. И к тому же знала, что .и вы можете слышать весь разговор.

– Ну и?..

– Что "и"? У вас никаких выводов не напрашивается?

– Ну почему же… Мадлен теперь, когда отец умер, хочет открыть Соне, что они сестры… Горе-то общее, нужно поддержать друг друга.

Реми жалостливо посмотрел на Максима.

– Ну-ну, – покивал он головой, – романы бы вам писать, розовые… Что теперь первым делом сделает полиция?

– Алиби будет проверять.

– А еще что?

– Ммм… Орудие преступления будет искать.

– А еще что?

Максим пожал плечами.

– Займется поисками завещания, вот что! – безнадежно вздохнул Реми, словно он был учителем в школе для умственно отсталых детей.

– И?..

– И – возможно, что Мадлен готовит нас к неожиданностям. Возможно, она упомянута в завещании.

– Хм. А если нет?

– Даже если нет, то она, видимо, собирается бороться за долю наследства. Будет пытаться доказать, что она дочь Арно.

– Бог мой, мир глазами детектива – совсем не забавная вещь.

– Да уж.

– Соня сказала, что у Мадлен проблемы с мужем, – это может объяснить ее интерес к наследству…

– Интерес к наследству объясняется самим наследством, Максим. В этом нет ничего особенного, это жизнь… Я еще не видел наследников, которые бы равнодушно прошли мимо наследства, наоборот – из-за него ссорятся, судятся, совершают преступления. Вот это я видел.

Максим грустно покивал, соглашаясь.

– Но этот интерес может усилиться определенными обстоятельствами. – Максим то ли оправдывался, то ли хотел оправдать Мадлен. – Например, если она разведется и останется одна с двумя детьми…

– Трогательно. – Реми иронично покивал головой. – Во-первых, мы не знаем, может ли у нее дойти дело до развода; во-вторых, ее муж, кажется, человек очень обеспеченный… у них дом на юге… кстати, надо проверить их финансовые дела… и даже в случае развода Мадлен вряд ли останется на улице, тем более с детьми; в-третьих – и это самое интересное, – что мы понимаем под наследством? У Арно, как утверждает Соня, ничего ценного нет, кроме вашего столика. Если он даже написал завещание для своих дочерей, то что он там мог указать? Какие ценности, кроме столика? Счет в банке у него, похоже, худоват. И мы с вами так ничего и не нашли – ни ценностей, ни драгоценностей… А столик-то – ваш! Морально по крайней мере. И где-то должны, судя по всему, существовать бумаги, завещание, подтверждающее ваше владение столиком…

– И этот наезд… Меня кто-то хотел устранить, чтобы столик был не мой?

– Именно.

– И чтобы он автоматически отошел к наследникам?..

– Боюсь, что в этом предположении есть логика.

– И тогда сразу появляется, что делить…

– То-то и оно.

– Что-нибудь удалось установить насчет машины? Реми покачал головой.

– Вы, как записано в протоколе в полиции, и на этот раз не разглядели номер?

– Куда там! Я по звуку мотора понял, что машина летит на меня. Времени не было даже на то, чтобы просто голову повернуть и на нее взглянуть!

– И кто был за рулем…

– …тоже не разглядел. Уж извините, я был немножко занят спасением собственной шкуры…

– В том-то и дело… Свидетели происшествия практически все сосредоточили свое внимание на вас – вы бросились буквально под колеса встречному потоку… Отметили только, что машина промчалась на огромной скорости, вроде бы серая, мнения о модели разошлись, но упоминается в показаниях «Пежо»… И еще есть два не очень уверенных показания, что за рулем была женщина.

– И это все, что удалось установить?

– Если это можно назвать словом «установить»…

– Опять женщина! – проговорил задумчиво Максим. – Не та ли, которая нанесла мне ночной визит?

– Вы, помнится, говорили, что женщина эта была высокого роста?

– Пожалуй, высокого.

– Мадлен тоже.

– Мадлен? – Максим удивленно поднял брови. – Что бы ей могло понадобиться в квартире у Арно?

– Не знаю. С другой стороны, о том, что вас не будет дома после восьми, знали только Соня с Пьером. И их гости.

– Ну не Маргерит же ко мне приходила… А эту женщину за рулем никто из свидетелей не сумел описать?

– Нет.

– Интересно получается. – Максим вздохнул. – Моя скромная режиссерская персона в центре событий. Я, правда, человек простой, больше предпочитаю интерес к своей персоне со стороны зрителей. Ну и со стороны критики… Чтоб ей почаще меня хвалить!

Реми рассмеялся.

– Мадлен еще, должно быть, до дома не добралась, а у меня уже образовалась куча вопросов к ней. Надо мне этим заняться.

– Вы ее подозреваете?

– Я всех подозреваю, как обычно.

– Я хочу сказать… Вы допускаете, что Мадлен могла бы… что она способна на убийство – убийство своего отца?! Я помню, вы от Сони сразу отмели все подозрения просто потому, что вы ей поверили. Значит, Мадлен вы не доверяете, она вам кажется способной на преступление?

– Знаете, Максим, для меня существует два типа людей. Первый тип – это люди, у которых на лицах написано все, и второй тип – это люди, у которых на лицах…

– …не написано ничего, – догадался Максим.

– Вот именно. Так вот, лицо, на котором написано все, может принадлежать негодяю, а может принадлежать честному человеку, но оно сразу выдает мне своего хозяина, и я знаю с первой встречи, с кем имею дело. Люди же, лица которых неразговорчивы, могут быть тоже негодяями или честными людьми, но я не могу считать с их лиц информацию. Мадлен принадлежит именно к этому типу.

Реми встал и сдержанно потянулся.

– Мне пора. Соня к вам придет?

– Обещала…

– Вот и хорошо. Тогда я вас покину с чистой совестью.

– Вы уверены, что с чистой совестью?

– Почему? – недоуменно уставился на него детектив.

– Мадлен вас наняла, чтобы установить вину Ксавье, не так ли? А вы ее подозреваете и собираетесь допрашивать…

– Мадлен меня наняла, чтобы установить не вину Ксавье, а виновен ли он, – важно сказал Реми. – И именно этим я собираюсь заняться.

– Ну-ну, – сказал Максим, – не забудьте проставить в чеке сумму гонорара!

– Об этом вы можете не беспокоиться, мой друг.

– Только, сдается мне, насчет вины Ксавье вы уже составили себе достаточно ясное представление. Или мне показалось?

– Ишь вы какой, интуиция, что ли?

– Режиссерская. Показалось или нет?

– Показалось. Так будьте здоровы, я пошел. Реми направился к выходу, как вдруг Максим снова позвал его:

– Постойте, Реми!

Реми вернулся. Максим приподнялся, опершись на отставленных назад локтях.

– Наверное, я должен вам об этом сказать… Я сам, честно говоря, не знаю, что и думать. Это похоже на галлюцинацию…

– Вы о чем?

Реми торопился и потому немножко нервничал.

– Я у Сони был, в четверг, помните, вы все ушли, а я остался у нее обедать?

– Да. И что?

– Когда я смотрел из окна комнаты на верхнем этаже в сад – в комнате было темно, – мне показалось, что в ее саду кто-то прячется. Что кто-то стоял в кустах. Я до конца не уверен, но все же – я решил, лучше вам сказать.

– Вы не узнали этого человека?

– Нет.

– Мужчина?

– Мужчина вроде бы.

– Не Пьер ли?

– Я тоже задал себе этот вопрос. Но ничего не могу утверждать. А почему вы о нем подумали?

– Не вижу других кандидатов. Хотя это не значит, что их нет…

– Согласен, для одного сценария здесь слишком много накручено: ночная незнакомка, нанесшая мне нежданный визит; некая женщина за рулем, намеренная меня раздавить; а теперь еще и мужчина в саду. Перебор. Надо облегчать сценарий. Предлагаю человека в саду считать Пьером – в роли ревнивого мужа.

Реми рассмеялся и покинул квартиру.

Полежав несколько минут в одиночестве, Максим медленно сел на кровати, посидел, прислушиваясь к пульсирующему шуму кровотока в голове, затем осторожно спустил одну ногу, пошарил, нашел тапку, спустил другую ногу и медленно, словно у него был радикулит, сполз с постели. Главное – не вставать рывком. Если вставать медленно, постепенно, то голова не так уж и кружится. Он еще постоял, проверяя свои ощущения, – ничего, все в порядке, sa va (Все хорошо (фр.).).

Приободрившись, он направился в туалет и ванную и даже начал, по своей привычке с детских лет, напевать песенку.

Приняв душ, он почувствовал себя намного лучше, да и выглядел посвежее.

«Хоть на человека похож», – заключил он, разглядывая свое мускулистое тело и порозовевшее лицо, покрытое рыжеватой щетиной. Бриться он не стал из-за содранной кожи, но нашел, что его «трехдневная небритость» обладает неотразимым шармом.

– Больше никаких постельных режимов, никаких пижам – это вредно для здоровья! Да здравствуют джинсы! – сказал он вслух и запел во все легкие, выходя из ванной:

Как много девушек хороших, Как много ласковых имен, Но лишь одно из них тревожит…

"Как странно человеческая натура устроена, – подумал он вдруг, еще допевая песенку. – Позавчера я узнал, узнал с точностью, что дядя умер, убит.

Позавчера я горевал, вчера меня самого чуть не убили, а сегодня – радуюсь жизни как ни в чем не бывало, и только лишь потому, что я сам жив и даже здоров и чувствую себя хорошо…"

Унося покой и сон, когда влюблен… – оглашали коридор жизнерадостные ноты. «И еще, может быть, потому, что должна прийти Соня, я снова увижу ее сегодня…»

Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…

И каждый вечер сразу станет удивительно хорош, И ты поешь…

Соня смотрела на него, широко раскрыв глаза. Она сидела в гостиной и смотрела на него. А он стоял в дверях гостиной, совершенно голый. Вернее, не так уж совершенно, поскольку на ногах у него были тапочки. Но если не считать тапочек – то в остальном совершенно голый. И вот в таком виде он обалдело стоял перед Соней.

Сердце, тебе не хочется покоя, – негромко допел он. Что делают в таких случаях? Максим привык раздеваться только перед своим врачом и своими любовницами. Соня не была ни тем, ни другим… И ему, старому развратнику, каковым он себя шутливо считал, было неловко, чудовищно неловко… Извиниться? Пошутить? Как ни в чем не бывало пройти в спальню и одеться? Или, может…

Что «может»? Подойти? Обнять? Сказать: «Вот я уже раздет, так давай в связи с этим обнимемся и поцелуемся и вообще займемся любовью, воспользуемся оказией. Чтобы в другой раз не раздеваться, раз уж полдела сделано»? Ну и бред, придет же в голову такое «может»…

Кажется, Соня тоже растерялась. Впрочем, не до такой степени, чтобы не воспользоваться моментом и не рассмотреть, хотя бы и с деликатной беглостью, его крепкое стройное тело, правда, самую малость поплотневшее, ну самую малость только – аппетитное, как говорили московские барышни, удостоившиеся доступа к этому зрелищу. И хотя во взгляде Сони не было ничего вызывающего и ничего тем более провокационного, Максим почувствовал, что его орудие стало приходить в боевую готовность. Медленно, но верно.

Сердце, как хорошо на свете жить…снова запел он, правда, потише.

Сердце, как хорошо, что ты такое…

Справившись со своим замешательством, он с независимым видом прошествовал в спальню, шлепая стоптанными в задниках тапочками, с гордо торчащим пенисом, оперенным с двух сторон туго подобравшимися яичками, словно это разгоряченная механика собралась в полет. Соня проводила его обжигающим взглядом.

Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить! донеслись последние ноты уже из спальни.

Соня расхохоталась в гостиной. Расхохоталась сначала весело, но смеялась слишком долго, и в ее смехе становились все заметнее нотки неискренности и искусственности.

Вдруг она резко замолчала, сглотнув последние истеричные всхлипы своего нелепого смеха; затихла, прислушиваясь к своим ощущениям, к тому, как напряглось ее тело, до звона в конечностях, и где-то внизу зародилась и пошла вверх расплавляющая волна желания, обжигая и душа. Мучительно поведя головой и бессмысленно улыбаясь – скорее спазм губных пересохших мышц, чем улыбка, – она слепо двинулась к спальне, к закрывшейся за Максимом двери. Она не знала, зачем туда идет и что будет там делать, она еще не успела ни о чем подумать, она просто приближалась, как лунатик, притянутый магией, но только не небесного, а земного, мужского тела, скрывшегося за дверью…