Текст книги "Тёплый кот, холодный кот (СИ)"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ирландский волкодав грязно-рыже всплывал в волне у берега, откатывался вместе с пеной и мелким мусором, тонул, терялся в мутной воде. Инспектор наклонился, подтянул пса к себе. Потрепал по оскаленной, застывшей морде.

– Холодные коты объявили войну тёплым. А начали с моего Арабеса. Сволочи. Ты посмотри, глотку перегрызли три раза. Мамочка будет плакать, Арабес. Она свяжет плохим котам шарфы и повесит их всех на этих шарфах над твоей могилой. Каждого в отдельности.

– Что такое вы говорите, Хьюз, – поёжился инспектор Бэнкс. – Мы должны действовать по закону.

– Вот и действуйте по закону, Бэнкс, а я буду искать убийцу Арабеса. Тёплого или холодного. Я его найду.

Инспектор сунул руки в карманы и стал мерить берег реки двадцати четырёх дюймовыми шагами.

Время от времени он выкрикивал в прибрежные кусты. В унылые ивы. В серое небо. Подбегал к старому платану и кричал в дупло:

– А! О! Эээй! Я найду вас!

Холодный Джо сидел за стойкой и потягивал бренди. Выбритые татуированные уши шевелились от удовольствия. Он продрог и был злой как чёрт. Дверь паба распахнулась от пинка ногой. Коротышка Джонни. За ним следовали Левша и Пробка от бренди. Парни вскинули кольты. Шесть миротворцев. Калибр сорок пять.

– Что я вам говорил, этот чёрт уже здесь, – крутанулся к своим Джонни, пнул со злости вертушку, посетитель, входивший следом, согнулся. – Приветствую, сэр!

Шесть кольтов, шесть звонких мух. Курок на полувзвод. Ещё...

Холодный Джо улыбнулся.

Последняя пуля была зажата в жёлтых прокуренных зубах. Его пара кольтов всадила одну за другой пули в заметавшихся в растерянности тёплых котов.

– Эти холодные твари! Ты говорил, что уж серебряная возьмёт его точно!

– Я тебе говорил сделать их шесть!

– Где я возьму тебе столько серебра?!

– Она мне пригодится, дружище, – оскалился Холодный Джо, прикончив последнего тёплого кота.

На чердаке гулял сквозняк, ворошил голубиный помёт и перья, копившиеся здесь годами. Голуби, толстые и воркчливые, Джо не мешали. Теперь не мешали. Раньше он бы передушил их всех вместе с крысами, пирамиды из голов которых отмечали везде его путь.

– Время собирать камни, друзья, – говорил он крысам, – брошенные мне в спину.

Крысы огрызались, и Джо ловко откручивал очередную голову.

Теперь Джо любил голубей. Сыпал им крошек от чужих ужинов и обедов, которые больше не волновали его. Иногда лениво цеплял зазевавшуюся птицу и стальным правым когтем разворачивал её крыло. Рассматривал на просвет. Птица долбила клювом в железный коготь. Джо хрипло смеялся и отпускал её.

Холодный кот подошёл к куску клёпаного железа и разжёг горелку. Зажал линзу глазом. Положил серебряную пулю в железный ковшик с длинной ручкой. Стал греть на горелке. Когда запахло палёным, задумчиво нашарил старую крагу и перехватил ручку ей.

Серебро расплылось. Задрожало. Серебряной нитью Холодный Джо вывел на железном листе маленькое крыло, ещё одно. Тело гибкое – вытянутой каплей, голова – аккуратная и красивая. «Тиу, я опять возвращаю тебя».

Крылатую подвеску на шею – на удачу. Пару ножей – в сапоги, парочку миротворцев – на пояс, на тот собачий случай, когда удача отвернётся. Холодный Джо зло рассмеялся – Арабес сдох, как и полагается сдохнуть волкодаву, с честью. Но бедняга не знал, что Джо ему уже не по зубам. А может, пёс просто побрезговал тухлятиной и оступился с моста. Он упал на старого быка, здорово разбился. Джо кивнул ему, прочитав в глазах смертную тоску. И перегрыз ему глотку.

На какой-то небольшой просвет в затянувшейся ночи он забылся. Долго тогда сидел у реки. Арабес лежал рядом, вытянув морду к воде. Потом они разошлись в разные стороны, сойдясь на том, что эта штука под названием жизнь совсем неплоха, однако понимаешь это, оказавшись на её дне.

Крыша пологая и скользкая от дождя блестела в свете луны. Но луна – всего лишь зрачок того, кто смотрел на тебя и не успел отвернуться. Он и отвернулся бы сейчас, но отвратительный характер не давал этого сделать. Джо очень хорошо понимал этого парня. И отвернулся первым.

Прошёл по мокрой черепице к краю, спрыгнул на балкончик внизу, оттуда – на землю.

Перестрелка в «Безногой лошади старого Дугласа» разозлила инспектора Хьюза. Тот же почерк. Цинизм. Он его на дух не переносил. Расстрелять троих уважаемых джентльменов, когда они собрались пропустить по стаканчику бренди, посидеть, поболтать со старыми друзьями. Хьюз поморщился. О, его Арабес пал от той же руки. Три раза перегрызть глотку. Значит, холодные коты. Да. И сегодняшнее убийство в «Безногой лошади» только подтверждает это. Инспектор стукнул кулаком по водосточной трубе, ушиб руку, долго тряс ею, ударив о кэб, проезжавший мимо. Лошадь фыркнула, шарахнулась. Кэбмен высунулся и ожёг инспектора кнутом.

– Простите, мистер, – невежливо пробормотал он, увидев красное лицо инспектора, подумав «твою мать, я ему попал... э-э... по лицу».

Шестидесяти восьмилетняя мисс Хьюз, сестра инспектора Хьюза, вязала шарф. Она пожевала губами, позабыла рисунок. Вот уже три десятка рядов тянулись банальной чередой. Но мысли старой дамы были ровны и последовательны. Если бы был жив её Джо, красавец, с его прищуренными жёлтыми глазами, наглой выпирающей нижней челюстью, с восхитительным неправильным прикусом, этот флегма... он храпел во сне, её забавный Джо. Он бы сейчас не упустил случая и закатил этот проклятый клубок под диван. Как же ей надоело вязать, кто бы знал. Шарф лежал на полу, он тянулся и тянулся, извивался, запутывался.

«На нём можно было бы удавить всех котов, и тёплых, и холодных, но сначала изведём всех холодных, эти твари изворотливы и могут помочь потом тёплым. Тёплые – такие тёплые, их можно брать голыми руками, – думал улыбающийся мышь, стоявший, привалившись к косяку двери. На его пальце блестела золотая печатка „Смерть котам“. В ухе мыша висели татуированный кошачий молоточек и наковальня. – А домашнему увальню Джо достаточно было подсунуть этого зазевавшегося человеческого лягушонка, чтобы придурок оказался под колёсами кэба».

– Отнесите покупки на кухню, мистер, – попросила старая дама, не поднимая головы от вязания, – я должна вязать, это очень важно. Для чего-то это очень важно.

   – Слушаюсь, мадам.

Мальчик спал, зарывшись с головой в грязное тряпьё. Его длинные сальные волосы не отличались от выцветшего лисьего воротника на женском пальто без пуговиц и левого рукава. Грязные босые ноги были похожи на ноги бродяги, спавшего рядом, только раза в два меньше. Выдавал мальчика лишь запах. Холодный Джо втянул его с радостью. Давно позабытой. Этот запах человеческого щенка его радовал своей чистотой. Щенков. Или котят. А какая разница. Этого вихрастого парня ему хотелось звать щенок, он его так и звал.

Джо пощекотал подошву мальчишки, нога дёрнулась и спряталась, показалась голова. Щенок сонно улыбнулся. Уши Джо шевельнулись и прижались от удовольствия. Жёлтые клыки открылись в улыбке. Холодный Джо исчез, а улыбка с зажатой в зубах крылатой подвеской на шнурке долго ещё висела в воздухе. Потом улыбка повесила мальчику подвеску на шею, прошептала «это всё, что у меня есть, щенок» и исчезла совсем.

Тёплые коты ненавидели холодных. Ведь они имели то, что тёплым котам и не снилось. Они имели отсутствие. «Страха, разумеется. Когда страха нет, – рассуждали тёплые коты, – имеешь всё. Ты не боишься, что из тебя вытряхнут вдруг ненароком эти утренние сливки, пушистый загривок рыжей, мягкие уши и молочные глазки мелкого, того, что вчера родился, крышу, мокрую от дождя, зрачок того, кто не успел отвернуться...»

Холодный Джо ухмыльнулся, запуская одну руку в печень. Другую – в творог, расставленный на прилавке в мисках под крышками. Миссис Купите Творог не видит, это раньше ему бы досталось. А сейчас, что она может ему сделать сейчас.

Одна, другая миска Щенку не помешает.

Холодный Джо шёл по улице, мрачно поглядывая по сторонам, помахивая узелком с творогом – миссис с бородавкой долго удивлялась пропаже покупки. Но могла бы подумать, старая курица, как ему нести творог в миске, в самом деле.

Щенок уже не спал. Его голова появилась из бака с мусором, грязная тощая рука выкинула шкурку от окорока, мешок с очистками картошки, бутылку с остатками вина, и Щенок исчез опять. Холодный Джо закинул узелок с творогом в мусорный бак. Голова Щенка появилась наполовину, глаза быстро обежали пустую улицу, открытый сырой подъезд, спину старого бродяги, ждущего от него что-нибудь на завтрак. И спряталась в баке. Холодный Джо усмехнулся – в баке ели. Быстро. Давясь, скребя пальцами по стенкам миски.

Хьюз пробарабанил пальцами по столу, отпечатал пару рапортов и служебных записок. Гавкнул на стоявшего без дела Бэнкса:

– Если и дальше так будет продолжаться, думаю, нас ткнут носом в очередные трупы, пахнущие цинизмом. А мы уже знаем, что так пахнут холодные коты. Эти парни знают, что лучшее средство от моли... простите, Бэнкс, это всё проклятая рутина. Так вот лучшее средство от него – всего лишь любовь. Но этот запах уже им не по карману. За редким исключением. Но на то они и редкие, чтобы не встречаться в природе вовсе. Поэтому еда и страх, мой друг!

– Слушаюсь, инспектор Хьюз! – глаза Бэнкса были открыты, по глазному яблоку давно ползала муха.

– Но страх холодным котам неведом. Да, так что выбор невелик. Еда и любовь, чёрт бы её побрал. Не верю! Холодные коты и любовь, где вы такое слышали, Бэнкс?

Муха отложила яйца на глазное яблоко Бэнкса, вымыла руки ногами и улетела. Ни любви, ни страха, ни упрёка не было в глазах инспектора. Он считал себя счастливым человеком и холодным котом. Этот Хьюз здорово ему действовал на нервы, но он сегодня плотно позавтракал.

Мисс Хьюз вязала шарф. Три дня и три ночи. Странный рисунок теперь занимал все её мысли. Старая дама любила разгадывать загадки. Она взглядывала поверх очков лишь на кресло напротив. Кивала ему.

Мистер Хьюз мрачно ждал её ответа вот уже второй час. Он только что выложил все подробности дела. Маргарет обожала эти историйки с перестрелками, трупами и таинственными убийцами. Щёки её покрывались застенчивым румянцем, она пускалась в длинные воспоминания из жизни старых дев, тыкала пальцем в небо, что неизменно бросало его в сон.

   Но Хьюз привык к трудностям и теперь ждал, куда она ткнёт. Принимался ходить вокруг. Останавливался возле клетки с попугаем. Кривлялся в его зеркало. Попугай каждый раз пронзительно кричал. И гадил от страха в поилку. Инспектор удовлетворённо усаживался в кресло и начинал набивать трубку. Старая дама спохватилась, в одиннадцатый раз подняв глаза и увидев знакомое лицо:

– Да, дорогой Барти! Запах цинизма, это интересная деталь! Знаешь, однажды я работала всё утро в саду, выкапывала хрен. Это растение имеет чрезвычайно упорный характер и въедливый резкий запах. Моя служанка миссис Уилсон потом заметила, подавая мне яблочный пирог к чаю: «Наверное, сегодня это будет для вас как пирог с хреном, мисс Хьюз». Да, так вот, Барти, запах цинизма действительно неистребим. Стоит только один раз попробовать что-нибудь под этим соусом, как блюдо навсегда приобретает его вкус. Мне кажется, это очень важно для чего-то в этом деле.

Подняв глаза в следующий раз, старая дама улыбнулась мистеру Бэнксу. Он длинно потянул горячий чай, обжёгся и теперь сидел, виновато прикусив опухшую губу. «Какой приятный молодой человек, он так похож на беднягу Арабеса». Шарф укутывал своими кольцами ноги старой дамы. Кольцами тёплыми и мягкими. Мисс Хьюз встревожено передёрнула плечами, продолжая вязать и глядя поверх очков:

   – Что вы говорите, мистер Бэнкс? Ваши корнуоллские тыквы все сгнили? Вы меня чрезвычайно расстроили. Передайте миссис Бэнкс мои соболезнования. Признаться, сомневаюсь, чтобы в этом деле были замешаны молодые люди из банды тёплых котов. Я делаю всё возможное, чтобы взглянуть на это дело с другой стороны, но каждый раз мне вспоминается мой любимец Джо. А это что-нибудь да значит, мистер Бэнкс.

Оторвавшись от вязания с чрезвычайной неохотой вновь, мисс Хьюз вздохнула и с удовлетворением кивнула:

– Наконец-то, Джо. Ты-то мне и нужен.

Холодный Джо сидел в кресле и лениво распускал шарф с обратной стороны.

– Ты же знаешь, Джо, меня этим не сбить со следа.

Джо улыбнулся, прищурив жёлтые глаза. То же самое говорил дружище Арабес. Он много чего говорил в ту ночь:

– Этот город, Джо, он сгнил. Его нет на картах. Если ты выйдешь за город, то не найдёшь ни одного указателя, ведущего к нему. Живых осталось совсем немного. А те, кто себя ими считает, давно мертвы. Надо убираться отсюда.

Мышиный дух вызывал брезгливость. Старая дама совсем потеряла нюх.

– Не забудьте, мисс Хьюз, – сказал он ей, уже прощаясь, – я перегрыз глотку дружище Арабесу только один раз, к тому же по его просьбе, так всегда бывает, когда у тебя сломан хребет. Тебе совсем не хочется жить.

– Что ты говоришь. Это любопытно. Да. Совсем забыла, Джо. Хотела сообщить тебе. Миссис Брукс сказала вчера в лавке у мистера Петерса. Я заходила туда, чтобы купить моточек лилового мохера. Так вот Тиу недавно появлялась там. Я помню ещё, как встретила тебя с ней на лестнице. Нет-нет, я ничего не видела. Вы были такие счастливые. Уже тогда я поняла, что эта молодая леди сведёт тебя с ума...

«Тиу. Миссис Брукс совсем потеряла голову. Не могла появиться моя Тиу».

Уже было далеко за полночь, когда Холодный Джо ушёл от мисс Хьюз. Он вспрыгнул на подножку проезжающего мимо кэба. Кэб понёсся по мосту. Кто-то долбил надоедливо в его стенку. Там кричали:

– Какого чёрта мы едем по мосту?! Я вас спрашиваю!

   – Говорю вам, заткнитесь, сэр, – шёпотом огрызался кэбмен, косясь на Холодного Джо, перезарядившего у него перед носом кольт.

   Но перед домом Джо никого не встретил. Поднялся на чердак.

   Шёл дождь. Дождь в этом городе шёл всегда. С тех пор, как город превратился в гнилой орех и треснул, а холодные коты объявили войну тёплым. Никто из них, из только известных им принципов, не желал отремонтировать кран. И он всё течёт и течёт.

   Щенку повезло. Сначала не сорваться с крыши, потом не застрять в дымоходе. Выпав в кучу золы, он забыл, что по пути сюда ему попался дохлый голубь. Щенок наткнулся на него рукой и долго ощупывал. Пока не добрался до головы, судорожно раскрытого клюва и засохшего острого языка. Щенок испугался и отбросил голубя от себя. Вверх. Потому что руки не проходили вниз. Голубь упал на него. Щенок судорожно вякнул, выпрямил ноги, упиравшиеся в стенки дымохода, и стал быстро падать. Голубь так и лежал всё это время у него на плече, потому что у мальчишки не хватило духу опять его взять в руки. Он и сейчас старался не смотреть на него, воткнувшегося клювом в золу.

   Бродяга сказал, что в этом доме никого нет с самого утра. Надо только взять, что плохо лежит. Или то, что можно съесть. Или продать. Бродяга назвал это удачей. Ещё удачей он назвал ложки, вилки и часы, цепочки, брошки, серёжки, булавки...

   Щенок прошлёпал босо, оставляя чёрные следы. Кинул в мешок часы на цепочке с комода, долго стоял перед огромными часами с боем, глядя на своё отражение в них. Отступил и подпрыгнул. Сзади что-то зажужжало. Он обернулся. Деревянный пони лежал на спине, жужжал и перебирал ногами. Как жук. Щенок встал на четвереньки. Потом опёрся на локти. Осторожно поставил коричневого пони на ноги. Пони пошёл. За ним тащилась повозка на боку. Щенок лёг, вытянув руку и положив на неё голову. Поправил повозку. Пони маршировал к его руке. Остановился. Уткнулся носом в ладонь. Щенок заглянул ему в глаза. Погладил по голове пальцем.

   Шаги подобрались к нему неслышно. Щенок повис в воздухе на своём пиджаке. Пуговицы намертво сидели в петлях и не хотели расстёгиваться. А пиджак вознамерился удушить своего ненавистного непредставительного хозяина собственным воротником. Пони смотрел на Щенка снизу вверх.

   – Тебе не повезло, Щенок.

   – Это точно, – прохрипел мальчишка.

   Шаги его стукнули больно кулаками в рёбра. Дали по зубам. В голове зазвенело. Тряхнули. Клацнули зубы, и Щенок прикусил язык. Шаги крикнули про полицию, каторгу и работный дом. Это было страшнее, чем кулаки бродяги Вилли. Потом швырнули в угол. Заперли в комнате и удалились.

   Угол был с бронзовыми часами с боем. Часы – это удача, говорил бродяга Вилли. Сначала стало больно. Потом прошло. Пони ему сказал:

   – Садись, довезу, Щенок.

   Щенок взобрался на пони.

   И они поехали.

   Часы с боем, кровью и волосами Щенка, прилипшими к пятну, пробормотали им вслед:

   – Прошу извинить меня, мистер Щенок. Рад знакомству.

   Армия Пятой Авеню уже была в сборе. Каждую ночь тёплые коты стекались сюда со всего города. Ехали, шли, прогуливались, отправляясь в другую часть города, и делали вид, что оказались здесь случайно.

   Нет-нет, я шёл, прогулять своего спаниеля Деша. А вы? А, да... Я бы тоже не прочь пропустить по стаканчику виски. Здесь на углу можно неплохо посидеть... Вы слышали, вчера нашли труп аптекаря Баркли. На набережной. Говорят, сидел в своём кресле как живой. Нда... Это что-нибудь, да значит, говорю вам, это всё они... Почему-почему... Когда такое было... Умирают и умирают...

   Вместе было не так тоскливо. Они собирались на площади. Жгли костры. Курили трубки. Несло страхом, навозом и потом. Площадь Восстания забита до отказа кэбами, фургонами, телегами. Ржали и всхрапывали лошади. Щёлкали затворы, чистилось оружие. Горели костры, и чёрные тени ходили по стенам окрестных домов.

   Тёплые Коты нервничали. Холодных Котов не видать, но они чувствовались повсюду. В холодном воздухе, в изливающемся монотонно с чёрных небес дожде, в гаснущих то и дело фонарях. В толпе шныряли крысы и мыши, будто сбежавшиеся сюда со всей округи.

   Инспектор Бэнкс уткнулся носом в ледяное и мокрое, невидимое и пахнувшее, как обычный труп недельной давности. Вскинул кольт, глаза его выскочили из орбит от страха. Дуло упёрлось в живот инспектору Хьюзу. А чернильная тьма за плечом Хьюза спросила:

   – Огоньку бы, мистер. Курить хочется.

   – Дайте вы ему закурить, Бэнкс, в самом деле, – пробормотал Хьюз, отводя указательным пальцем кольт от своего живота, – что вам жалко? Глядишь, обойдётся.

   Перед Бэнксом оказалась набитая порохом трубка. И он, покрывшись холодным потом, отшатнулся.

   Тьма разочарованно протянула:

   – Жаль, инспектор Бэнкс. Так курить хочется.

   Инспектор Хьюз пожал плечами:

   – Удивляюсь я вам, Бэнкс, и уберите эту муху из глаза.

   До рассвета ещё далеко. Льёт дождь. Гасит костры. Тёплые вежливо раскланиваются с холодными. Приподнимают цилиндры. Поправляют пенсне. Ворошат традиции, раздувают угли. Знакомые лица радуют. Удивительное дело.

   – Неожиданная встреча! Как поживаете, мистер Баркли? Я вчера у вас заказывал микстуру, а теперь, не знаю, как её получить. Не могли бы вы ненадолго зайти в свою аптеку и распорядиться продать её мне?

   – Всё хорошо, мистер Ленорман, всё хорошо. Обязательно, мистер Ленорман. Но завтра у меня похороны, поэтому прошу извинить, лекарство смогу отпустить только в среду. Приглашаю вас завтра. Приятно, знаете ли, видеть в такую минуту знакомые лица.

   – Вы так любезны, мистер Баркли, обязательно буду. Грустно, что вы нас покинули.

   – Ну, это ещё с какой стороны посмотреть, мистер Ленорман, грустно это или нет, и кто кого покинул, – улыбается вежливо аптекарь и отходит в сторону, сливается с темнотой.

   Из темноты выступило лицо:

   – В такую отвратительную погоду нет ничего лучше, как выкурить трубку, сэр. Не найдётся ли у вас спичек, мои отсырели.

   Трубка, набитая порохом, качнулась перед носом.

   – Да-да, конечно, сам, знаете ли, люблю побаловаться. Но идёт дождь, и табак конечно, отсырел.

   – У меня первосортный табак, сэр.

   Мистер Ленорман, бормоча, машинально достал спички и протянул собеседнику. Его странным образом занимали последние слова, сказанные умершим вчера аптекарем.

   Лицо чиркнуло спичкой, затянулось.

   Тишина, шелестящая дождём, разломилась на куски.

   На ошмётки.

   На всхлипы.

   На твою же мать.

   И сложилась.

   Дождь по-прежнему шёл.

   Инспектор Хьюз мерил опустевшую площадь тридцати дюймовыми шагами. Кричал в трупы. Во взорвавшийся дилижанс. В фургоны, скопившиеся у выезда с площади и перекрывшие дорогу уважаемым тёплым котам, спешащим на рынок. В робкий рассвет.

   – Эээй! О! А! Вы слышите, я знаю! Убирайтесь из моего города! Где бы вы ни прятались, я вас найду!

   Трупы не отвечали. Фургоны разъезжались. Рассвет не наступил.

   – Плохая примета, – проговорил инспектор Бэнкс, – если нет рассвета, жди беды.

   – Ещё вы тут со своими приметами, Бэнкс! – инспектор Хьюз был в ярости.

   В этой цепочке событий он не видел главного, и это его бесило, выводило из себя.

   Шарф укутывал мисс Хьюз, её всю. Кольца сжимались и разжимались. Сжимались и разжимались. Мышь стоял за спиной мисс Хьюз и кормил шарф уснувшими к зиме лягушками из сада, их было много возле бересклета. Ведёрко с лягушками стояло у ног мыша. Мокрые, похожие на куски сырой глины они медленно шевелились, согреваясь.

   Руки старой дамы высовывались из кокона и продолжали вязать. Иногда рука поднималась вверх и будто что-то смахивала.

   – Всё-таки нет ничего лучше нашего английского завтрака, если вы меня понимаете, о чём я. Чашка чаю, пара яиц всмятку, тосты с джемом. Плотный завтрак чрезвычайно помогает от кошмаров. Сегодня мне приснилось, что я лягушка и живу в моём саду. Знаете, рядом с лилиями, под бересклетом. Мне его привёз племянник из Китая два года назад. Так вот, пришёл какой-то человек и выкопал меня. Он скормил меня шарфу. Я где-то читала. Это такая странная особенность нашего мозга, во сне мы всё видим в символах, достаточно расшифровать их и можно понять сон. Так вот, знаете, что сделала я, оказавшись в желудке у шарфа? – говорила старая леди и продолжала вязать, взглядывая поверх очков на кресло: – Я съела его, начиная с содержимого его огромного желудка, вместе с собой. Это удивительно. Как в меня всё это вошло. Никакой логики. Знаете, Тиу, я чрезвычайно рада вас видеть. Думаю, только вы способны разыскать этого бродягу Джо. Он мне нужен по срочному делу.

   Тиу сидела в кресле и распускала шарф с обратной стороны. С её рук капала кровь. Мышь хмурился и кормил, кормил шарф лягушками.

   Попугай со свёрнутой шеей и достоинством расположился на подлокотнике кресла.

   – Мне будет тебя не хватать, мой милый Маркус, – сказала старая дама, улыбнувшись ему.

   – Он был давно мёртв, мисс Хьюз, – улыбнулась Тиу.

   – Что ты говоришь. Я должна об этом подумать. Да-да. Я помню, дорогая, – мисс Хьюз с пониманием кивнула, – Джо был в ту ночь у тебя и не мог убить троих джентльменов в «Безногой лошади» старого Дугласа. Это, безусловно, очень важно. Однако у меня есть некоторые мысли по этому поводу.

   Хьюз был недоволен. Этот мальчишка. Упал и ударился об угол. Обычное дело. Мелкий воришка. Мистер Донахью естественно был в гневе.

   – А кто, скажите мне, Бэнкс, не был бы в гневе, если забрались в его дом? – инспектор пыхтел трубкой. – Вы? Или я? Мистер Донахью защищал свою собственность, как мог. Это долг каждого из нас – защитить свой дом от грабителей.

   Бэнкс не слушал. Во-первых, ему смертельно хотелось спать. Во-вторых, он смотрел на маленького пони. Он никак не мог понять, что-то здесь было не так.

   Пони стоял на потолке в правом углу от окна, уткнувшись в стену.

   Мёртвый мальчик, которого опознали, как бродягу по имени Щенок, сидел возле часов, сползши на пол, и улыбался.

   – Почему он не падает? – задумчиво проговорил Бэнкс.

   – А? Он опирается на плоскость часов, большая часть веса, Бэнкс, приходится на эту точку опоры. Мой бог, вам всё нужно разжёвывать до мелочей...

   Мелочи заняли полторы страницы и уложились в полчаса. Инспектор Бэнкс часто вздрагивал и смотрел на потолок. Потом на кучу лошадиного навоза внизу. И качал головой.

   Бродяга Вилли вздрогнул.

   – Где Щенок? – спросил Холодный Джо.

   Вилли помотал головой. Язык отказывался шевелиться и прилип к гортани. Лицо холодного кота висело над ним. Вилли почувствовал, что обмочился.

   – Где Щенок, я тебя спрашиваю? А это откуда? Откуда это у тебя?!

   Джо вытянул шнурок из-под пальто, надетого на голое тело Вилли.

   – Помер Щенок, – вырвалось из пересохшей глотки. – Ушибся и помер на месте. Чистая душа.

   Голова Вилли вдавилась в грязь. Ещё раз. И ещё. Джо бил в скулящий светлый блин, видневшийся в темноте. Замер с поднятым кулаком. Сплюнул. Сдёрнул с шеи бродяги крылатую подвеску.

   – Щенок, щенок, – прошептал он.

   В темноте внизу всхлипывал пьяный Вилли. Шум дождя становился всё сильнее. Вскоре поливало как из ведра. Ни Вилли, ни Джо не тронулись с места. Они сидели рядом. Вилли отпивал из бутылки. Протягивал её Джо. Джо отхлёбывал из горла. Передавал Вилли. Дождь шумел. Вилли говорил и говорил:

   – Мать его умерла при родах. Отец попал под пресс на фабрике. Мальчишку отдали сначала в приют, потом в работный дом... Я ж не знал, парень... не знал, что охранная то его... В работном доме его били страшно. Он был младше всех. Однажды решили, что прибили его совсем и вынесли на кладбище. Прикопали едва, прямо в тряпке, в которой несли, и прикопали. Я там заснул пьяный. Ночью встаю, а земля шевелится... я, давай, откапывать... живой оказался наш Щенок, – Вилли счастливо захихикал, всхлипнул пьяно, вздохнул тяжело: – Да... не знал я... прости ты меня... Щенок... хорошо ты его назвал. Он и впрямь как щенок был, бежит навстречу, только ушами не хлопает от радости... потому что ушей нет... тьфу... я не про то.

   Вилли замолчал. Выпил. Джо сидел, навалившись на стену.

   – Щенку вечно везло... не смотри на меня так, парень, или ты не смотришь... я так даже боюсь повернуться в твою сторону... и увидеть, что ты такое... а как ещё назвать то, что однажды Щенка чуть не раздавил кэб... а кто-то выпихнул его из-под колёс... нам больше нечего пить... этот город мёртв, говорю тебе, мёртв давно... а если кто ещё жив, так только потому, что не убил в себе щенка... нам больше нечего пить...

   Вилли спал на земле, подложив руки под голову, согнув колени. Джо укрыл его мокрым женским пальто с лисьим воротником. Пошёл по грязной, размытой дождём обочине.

   – Я же тебе говорил, – усмехнулся Арабес, он шёл рядом, сунув руки в карманы, надвинув старую дырявую шляпу на глаза, дождь набирался в неглубокие её поля, переливался через край, стекал струйкой по лицу Арабеса, – если хочешь отыскать живого в этом городе, ищи его среди мёртвых, Джо.

   На чердаке было ещё темно. Но в восточное круглое оконце нерешительно заглядывал хмурый рассвет. Голуби уже топтали пыль на карнизе и сонно ерошили перья. Холодный Джо остановился. Силуэт виднелся на груде тряпья, где он обычно проваливался то ли в сон, то ли в смерть каждую ночь после того, как кэб отбросил его на мостовую, а Тиу переломило хребет колесом.

   – Тиу.

   – Джо.

   – Эта глупая миссис не ошиблась.

   – Не знаю, про что ты.

   Он схватил её в охапку. Прокатился по грязному отсыревшему своему лежаку и замер. Тихо засмеялся. Его рыжая Тиу... «Солнышко, ты слышишь? Я рад как дурак, как же я рад...» – прошептал он ей в ухо. Тиу лежала, вытянувшись на нём, тихо хмыкнула, она всегда так хмыкала и улыбалась при этом. Радость. Щенячья. Бежать навстречу. Подминая дорогу под себя тяжёлыми от счастья лапами, попадая глупым лбом в прохожих, лететь кубарем, подниматься и нестись. Навстречу. Все прочь...

   Тиу спала. Или не спала. Они не знали, что они такое, и им не было до этого дела. Джо с хрустом потянулся, выбрался на крышу, под дождь. Струи воды текли по красной черепице. Мусор крутился в ручейках, цеплялся, устраивал заторы. Прошлогодний лист уткнулся носом в грязь и дрожал. Джо процарапал железным когтем дорожку. Мутная вода заспешила вместе с мусором вниз. Лист теперь застрял на мелководье. «Слабак», – усмехнулся Джо. В лист набиралась дождевая вода. Его прибивало к черепице. Ручеёк бежал уже чистый и шустрый. А лист всё больше тяжелел и ложился на дно. Джо выдернул его, вылил воду. Опустил в ручей. Лист заторопился, завертелся, потом выправился, задрал нос и полетел вперёд.

   Джо показалось, что он не один. Он поднял голову. Щенок стоял рядом и улыбался глазами старика. Джо подмигнул ему. Лист-кораблик добежал до края, ухнул радостно с крыши. Джо и Щенок рассмеялись.

   Мисс Хьюз задумчиво отрезала кусочек приготовленного шарфа. Промокнула его в соус. Съела. Отрезала ещё. И вздохнула.

   – Нет, Барти, это выше моих сил. Эти лягушки, боюсь, именно они испортили весь вкус.

   Отложив нож и вилку, она принялась распускать шарф. Он подавался с трудом, вертелся, путался и изворачивался. Что-то быстро бормотал. Из него капала кровь. Текла. Собиралась в лужи. Старая дама торопилась – сегодня ночью её шарф вырвало полупереваренными лягушками. С этим надо что-то делать.

   Инспектор Хьюз угрюмо стоял у зеркала попугая, рассматривал себя и щелкал семечки из кормушки. Попугай в кресле курил трубку. Хьюз поморщился, от попугая здорово несло мертвечиной.

   – Ты знаешь, Барти, сегодня утром пришла срочная телеграмма. Элеонора Кавендиш приглашает меня у неё погостить.

   Хьюз сказал в зеркало «сыр», попугай пробормотал «дурак», а мисс Хьюз продолжила:

   – Удивительное дело, Барти. Однажды я работала у себя в саду, обрезала сирень. Сирень была старая, и к тому же вымерзла прошлой холодной зимой. Мне пришлось воспользоваться пилой. Стволы оказались толстые, перекрученные, древесина у сирени плотная, но погода стояла чудесная, я тепло оделась, хорошо позавтракала, забралась на сук. И пилила, пилила. Вдруг сук подо мной треснул, – старая дама застенчиво улыбнулась, – я упала вниз головой. Сломала себе палец в трёх местах, – она покраснела. – Просто удивительно, как мы иногда можем заблуждаться, ведь мне казалось, что я пилю совсем другой сук.

   – Всё это очень увлекательно, Маргарет, – проговорил инспектор, он повернулся боком к зеркалу, языком выпятил щёку и рассматривал что-то на ней. – Но ты права в одном. Наше дело движется к завершению. В нём всё предельно ясно. И думаю, не сегодня, завтра, преступник сядет за решётку.

   Мисс Хьюз улыбалась, кивала головой и молчала. Её руки умело ухватывали упирающуюся нить, придерживали острым как шило, настырным пальцем, наматывали туго, клубок становился всё больше. Он лежал на коленях старой дамы и заслонял её.

   – Да-да, всё предельно ясно, – кивнула она, выглядывая из-за клубка, – так же сказал мой садовник тогда, когда из уборной в прошлом году полезло её содержимое.