Текст книги "«Коламбия пикчерз» представляет"

Автор книги: Татьяна Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Что ж, давайте обсудим наши дела.

На лице подруги появилось непонимание. Павел Ильич кашлянул и спросил:

– Вас ведь Альберт Иванович прислал?

Альберт Иванович – Женькин босс, но услышать родное имя в этот момент она явно не ожидала. Непонимание на ее физиономии читалось все отчетливее.

– Извините, – вновь кашлянул Павел Ильич, теперь и он пребывал в растерянности, пытаясь понять, зачем мы пожаловали.

– Альберт Иванович? – нахмурилась Женька. – Собственно, мы совершенно по другому делу, то есть к газете это не имеет отношения.

– Да?

– Мы хотели бы поговорить с вами о вашей тете, – влезла я. Петренко моргнул, должно быть, пытался вспомнить, есть ли у него тетя. – О Кошкиной Марии Степановне, – напомнила я.

– А-а… – Он вроде бы обрадовался, кивнул и опять уставился на Женькины ноги, но радость его длилась недолго, он вдруг нахмурился и спросил: – А при чем здесь тетя?

Только я хотела спросить «где?», как заговорила Женька.

– Дело в том, что ваша тетя прислала письмо моей подруге. – Она кивнула на меня. – Странное письмо. Анна решила с ней встретиться, и тут выяснилось, что ваша тетя исчезла. Она не появлялась дома уже более недели, и никто не знает, где она может быть.

– Ах, вот в чем дело… К сожалению, я тоже не знаю, – улыбнулся Павел Ильич. – Если честно, я о тете успел забыть. Мои родители развелись, и с родственниками по отцовской линии я не имел никакой связи. Кошкина – сестра моего отца, – счел нужным пояснить он. – Могу я взглянуть на письмо? – спросил он.

Женька мне кивнула, я достала письмо и протянула ему.

– Действительно странное послание, – пожал он плечами. – А почему она обратилась к вам?

– Она читала мои книги. Я пишу детективы.

– А-а-а… – вряд ли это что-то ему объяснило.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– На похоронах деда, – ответил он.

– Вы ездили на похороны?

– Что в этом удивительного?

– Ничего, конечно. Но вы сказали, что после развода родителей…

– Пожалуй, я действительно должен кое-что объяснить, – улыбнулся Петренко. – Своего деда я не видел много лет. Родители развелись, вскоре отец погиб, а моя мать со свекром не ладила. Не знаю, в чем причина, она мне никогда об этом не говорила. В детстве я с отцом часто ездил к деду. С моей точки зрения, он был прекрасный человек. Последний раз я был у него после окончания института. Его супруга… в общем, я понял, что мне там совсем не рады. Дед испытывал неловкость, что неудивительно, а я… я решил, что больше к нему не поеду. Глупость, конечно. Но в юности многого не понимаешь. Все последующие годы мы довольствовались звонками. Сначала созванивались на каждый праздник, потом все реже и реже. К сожалению, так часто бывает. Я собирался к нему съездить, но… дела, – развел он руками. – И вдруг пришла телеграмма: дед умер. Разумеется, я поехал на похороны, горько сожалея, что так и не успел повидать его. – Петренко подошел к полке, где стояло несколько фотографий, и повертел одну из них в руках. – Это все, что осталось у меня на память о нем, – вздохнул он.

Мы с Женькой поднялись и подошли ближе. На полке стояла фотография президента и портрет женщины в черном платье с ниткой жемчуга.

– Моя мать, – пояснил Петренко. – Умерла год назад. А вот это мой дед. – Он протянул фотографию мне.

На фото солдатик лет двадцати в шинели и шапке-ушанке улыбался, глядя в объектив камеры. Снят он был на фоне какой-то церкви.

– Ваш дед воевал? – спросила я.

– Да. Это единственная фотография тех лет. Он рассказывал, что к ним в часть приезжали газетчики… Я нашел снимок в бумагах отца после его смерти.

– А с Кошкиной на похоронах вы разговаривали?

– Разумеется.

– О чем?

– О чем в таких случаях принято говорить? Народу было мало, его жена, соседи… жена, по-моему, очень переживала из-за наследства. Тетю это раздражало. Если честно, я ее даже не узнал, и она меня тоже, что неудивительно. Я уехал сразу после похорон, а она отправилась на поминки, сказала, что останется на пару дней.

– И вы больше не встречались?

– Нет.

– И не заходили к ней домой?

Мой вопрос его вроде бы удивил.

– Заходил ли я к ней? Признаться, я даже не уверен, что точно помню, где она живет. До похорон мы виделись лет двадцать назад. По-моему, она тогда жила где-то в Гончарном переулке.

– Вы знали, что она развелась с мужем?

– Кажется, мама что-то говорила об этом.

– Они общались?

– Нет. Но какие-то сведения до нее доходили, через общих знакомых, наверное. На похоронах у нас не было возможности побеседовать, какие-то общие фразы… в общем, я понятия не имею, как жила тетя все эти годы. И ее письмо для меня загадка.

– Но в детстве вы часто бывали у деда, по вашим собственным словам, – не унималась я, хотя было ясно: ничего ценного от Петренко мы не узнаем. – Может быть, вы слышали какие-то рассказы… или ваша мама что-то вам говорила.

– О чем? – вроде бы удивился Павел Ильич.

– О чем-то, что можно было бы счесть родовым проклятием?

Павел Ильич серьезно посмотрел на меня, потом как-то нерешительно улыбнулся, а в следующее мгновение уже тихо смеялся.

– Боюсь, что из истории моей семьи романа не получится. Понять не могу, что имела в виду тетя… Знаете, если честно, мне она показалась… немного… не в себе, одним словом.

– Чокнутой, что ли? – хмыкнула Женька.

Павел Ильич нахмурился.

– Я не стал бы называть это именно так, но… иногда одинокие женщины в ее возрасте очень увлекаются своими фантазиями. Возможно, она что-то вообразила… развод, смерть отца, ее собственное здоровье. Она сказала мне, что живет на пенсию по инвалидности. Я еще подумал, что надо бы ей помочь. Собирался позвонить, но все руки не доходили.

– Номер телефона она вам оставила?

– Да, мы обменялись телефонами. Но она мне тоже не звонила.

Я точно помнила, что в записной книжке номера телефона племянника не было. Или она не успела занести его в записную книжку, или вовсе не собиралась звонить.

– А почему вы спросили, не был ли я у нее?

– Из ее квартиры выходил мужчина, – вздохнула Женька. Кажется, разговор ее начал утомлять.

– И что? – не понял Петренко.

– Мы пытаемся установить, кто это был.

– Собственно, я с трудом представляю, чего вы хотите? – задал он вопрос, а я подумала: «Странно, что он не задал его раньше».

– Пытаемся найти вашу тетю, – вторично вздохнула подружка.

– Возможно, она не заинтересована в том, чтобы вы ее нашли.

– Возможно, – согласилась я. – Тогда письмо писать не следовало. Вы же должны понимать, что ситуация странная: это письмо и ее внезапное исчезновение.

– Ах, ну да, вы же пишете детективы, – усмехнулся он, но тут же посерьезнел. – Конечно, то, что ее нет уже… неделю, вы сказали? В самом деле странно. Но… она могла уехать куда-то, а соседи и знакомые не в курсе, потому что она просто забыла им сказать. Или не захотела.

– Однажды она уже отлучалась на три дня, – кивнула Женька. – Как раз после похорон.

– Вот видите. А куда отлучалась?

– Понятия не имеем.

– Жаль, – вздохнул он. – Будем надеяться, что с тетей все в порядке и она вскоре появится.

Эту фразу я сочла сигналом, что разговор окончен. Однако Петренко вроде бы никуда не спешил, предложил еще чаю, но я от чая отказалась, поднялась и кивнула Женьке.

– Павел Ильич, извините, что отняли у вас время.

– Что вы, речь идет о моей тете. Кстати, как вы считаете, может, мне следует обратиться в милицию? В конце концов, человек не показывается дома… Хотя не знаю, что скажу им…

– Не беспокойтесь, в милиции мы уже были, – ответила Женька. Он чуть приподнял брови и изрек: «Н-да?», после чего кивнул. – Соседка заявление написала.

– Неужели все так серьезно? – развел он руками. На это мы ничего отвечать не стали и направились к выходу. – Я вам очень благодарен, – вдруг заявил он. – В наше время не часто встретишь людей, готовых откликнуться… – На что мы там откликнулись, я так и не узнала, потому что Петренко резко сменил тему: – Я вот что подумал: а не поужинать ли нам вместе? – Взгляд его, обращенный ко мне, а затем и к Женьке, прозрачно намекал, что ничего общего с благодарностью его предложение не имеет. – Как вы? – застенчиво спросил он; застенчивость ему так же удавалась, как Женьке скромность.

– Если муж возражать не будет, я не против, – кивнула я. Женька закатила глаза, но тут же улыбнулась еще шире.

– Надо подумать, – пропела она. На раздумье ушло ровно четыре секунды, после чего она кивнула: – Идея в самом деле не плоха.

– Тогда я вам позвоню, если не возражаете. Вы ведь звонили мне с мобильного? Следовательно, ваш номер у меня есть.

Он вместе с нами вышел в приемную и проводил до двери.

– Чего ты сунулась со своим мужем? – зашипела Женька, когда мы оказались в коридоре.

– Для тебя старалась, – съязвила я.

– Да? Ну тогда спасибо. – Женька почесала нос и посмотрела на меня с сомнением. – Как он тебе?

– Красавец.

– Я серьезно.

– Серьезно красавец.

– А насчет всего остального?

– Бабник.

– Печально, но это почти вне сомнений. Одни секретарши чего стоят, небось трахает их по очереди. Блин, время только зря потеряли. Петюню придушу, – буркнула она.

– За что?

– За то, что не сказал, кто здесь заправляет. «Работает в фирме», – передразнила Петю Женька. – Вот поросенок. Хотел поставить нас в идиотское положение.

– Вряд ли.

– Не защищай супостата. Значит, так. Павел – мужчина очень даже ничего, опять же на ужин хотел пригласить, за что боженьке спасибо, однако для нашего дела он, боюсь, совершенно бесполезен.

Я пожала плечами.

– Чего молчишь? – не унималась Женька.

– С годовым бюджетом, который парень нам озвучил, битый час потратить на разговор с какими-то девицами…

– Мы красавицы, – обиделась Женька.

– Само собой. Но все равно странно. Допустим, так легко на встречу он согласился потому, что у него с твоим Альбертом дела, – кстати, узнай какие на всякий случай. Но, сообразив, с чем мы пожаловали, он был просто обязан нас поскорее выставить.

– Вдруг в нем сильно развиты родственные чувства? Что, бабник не может быть хорошим семьянином? Ой, что-то я не то сморозила… дедушку любит, портрет в кабинете держит.

– Вот именно. Это тоже странно.

– Почему? Там президент, мама и дед, по-моему, хорошая компания. Ты же помнишь, что он рассказывал: собирался навестить деда, но не собрался, тот взял да и помер, у Петренко чувство вины, то да се… ну и поставил фотку. И с нами трепался, потому что видел в этом свой долг. Хороший парень, одним словом.

Я пожала плечами, не зная, что возразить. Потом покосилась на Женьку:

– Ты пойдешь с ним ужинать?

– Конечно. Должна же я пристроить себя в хорошие руки.

– А эти девицы?

– Уволю, – ответила Женька.

Мы вернулись к машине. Когда она пойдет ужинать с Петренко – еще вопрос, а что делать сейчас – не ясно.

– Есть идеи? – на всякий случай спросила я.

– Слушай, а может, дед на войне чего отчудил? – вдруг сказала Женька. – Пристрелил кого случайно или товарища энкавэдэшникам сдал?

Я вспомнила про паренька на фотографии и пожала плечами.

– Не знаю. Женька, – позвала я. – Вдруг наша Кошкина действительно не в себе? Написала это письмо и…

– И что?

– Уехала куда-нибудь. У психов такое бывает.

– Соседи ее психической не считают.

– Что мы, собственно говоря, надеемся узнать?

– Где сейчас Кошкина. Если она действительно уехала, то, скорее всего, туда, где была в прошлый раз.

– Не обязательно.

– Не обязательно, – согласилась Женька. – Но хотелось бы знать, чтобы проверить.

– Может, Петька прав, и мы ерундой занимаемся.

– Не зли меня.

– Хорошо. Тогда я хотела бы поговорить с ее мужем.

– Я же с ним уже встречалась, – удивилась Женька. – Ничего он не знает.

– Они прожили несколько лет, и он был знаком с ее отцом. Так ведь? По крайней мере она должна была их познакомить.

– Конечно. Только я не понимаю…

– Если мы решили, что ее исчезновение связано с отцом, то есть с некой вещью, которую Кошкина получила после его смерти… что-то должно быть в биографии старикана.

– Нет там ничего, – огрызнулась Женька. – Совершенно унылая биография. Да он на одном предприятии умудрился двадцать пять лет проработать.

– Все-таки я бы съездила в Воронеж, поговорила с женой и вообще…

– Уверена, что его жена ничегошеньки не знает. Не то бы Кошкина никогда не получила то, что она, по нашим предположениям, должна была получить.

Я пожала плечами:

– Тогда остается муж.

– Ладно, – вздохнула Женька и достала мобильный. Я лениво прислушивалась к разговору, глядя в окно. – Порядок. В половине десятого он выходит гулять с собакой, просил быть в парке рядом с его домом. Конспирация, – хихикнула подружка. – Жены он боится, как черт ладана. – Она опять хихикнула и вздохнула: – Ну, что стоим?

– Говори, куда ехать.

Женька поскребла затылок, посмотрела с печалью и сказала:

– Купаться.

Домой мы вернулись около семи, и почти сразу же позвонил Петренко.

– Я заказал столик в «Эрмитаже», – сообщил он. – Мне за вами заехать?

Женька заверила, что мы сами способны добраться, и я с удивлением поняла, что тоже приглашена на ужин.

– Дашь мне свой сиреневый костюм, – сказала Женька, разглядывая себя в зеркале.

– А я в чем пойду?

– Это мой бенефис, у тебя муж есть, если уж ты так неудачно о нем вспомнила.

Я вздохнула и пошла выбирать себе платье.

Когда я вновь появилась в комнате, Женька стояла у комода и держала в руках фотографию. Я подошла и хмуро спросила:

– Это кто?

– Кошкина. Ольга дала. Мы с ней вчера встречались.

На фотографии женщине было лет сорок. Красивое строгое лицо, губы едва тронуты улыбкой и потрясающие глаза.

– Она красавица, – сказала я.

– Точно. А мужики козлы. Таких женщин бросают.

– Она не могла иметь детей, – напомнила я.

– Все равно козлы. Вот если бы твой Ромка не мог иметь детей, ты бы его бросила?

Вопрос поверг меня в раздумья.

– Нет, – наконец ответила я. – Но я бы очень переживала.

– Вот. А он бросил.

– Женщины тоже оставляют мужчин. Ты сама скольких бросила?

– Это совсем другое. Я же замуж не выходила. А потом, они сами виноваты. Ладно, поехали, а то опоздаем.

Петренко прохаживался возле ресторана с таким видом, точно ждал свое счастье. Улыбаться стал за сто шагов, подхватил Женьку под руку, с чем я ее и поздравила. Ужин удался, в том смысле, что вино и еда были превосходны, Петренко изо всех сил старался нас развлечь, в чем преуспел, но я все равно осталась недовольна. Сколько я ни пыталась вернуть разговор к интересующей меня теме, Павел Ильич ничего нового так и не сообщил. В девять часов я заявила:

– Боюсь, мне пора, – и покосилась на Женьку.

– Тебе в самом деле так необходимо идти? – голосом ученицы младших классов спросила она.

– Сердцем я с вами, но идти придется.

– Как жаль. – Женька плотоядно посмотрела на Петренко. Может, мне показалось, но наш Казанова слегка запаниковал. И правильно. Я бы на его месте хорошенько подумала, прежде чем соблазнять мою подругу.

Выйдя из ресторана, я села в машину и отправилась на улицу Горького, где жил Кошкин. Адрес Женька дала мне еще дома. Оставила машину возле сквера и пошла по аллее, теряясь в догадках, как его узнаю. Пора ему было уже появиться. По аллее бродили собачники со своими питомцами, вяло переговариваясь друг с другом. Я прошла до конца сквера, повернула назад и тогда заметила мужчину – он только что вошел в парк, спустил с поводка белого пуделя и начал оглядываться. Я ускорила шаги.

– Владислав Николаевич? – спросила я, подходя к нему.

– Да, – ответил он, с удивлением посмотрев на меня.

– Меня зовут Анфиса. Это мне ваша жена прислала письмо.

– Вот как, – сказал он, приглядываясь ко мне.

– Извините. Евгения не смогла прийти, вы не против поговорить со мной?

– Не против. Правда, я не представляю… собственно, чего вы хотите?

– Найти вашу бывшую супругу.

– Я был в милиции, меня заверили, что ее ищут.

– Я хотела поговорить с вами о ее отце. Вы ведь были с ним знакомы?

– Конечно, я был с ним знаком. Мы прожили с первой женой пятнадцать лет и…

– Что это был за человек?

Мы не спеша шли по аллее. Кошкин, следя взглядом за пуделем, который примкнул к ватаге собак, молчал. Я уже хотела повторить свой вопрос, и тут он ответил:

– В двух словах и не скажешь. С моей точки зрения – нормальный мужик. Обыкновенный. С другой стороны… было в нем что-то… настораживающее. Может, это из-за рассказов Маши. Она считала отца виновным в смерти матери. По ее словам, он избивал жену, умерла она от опухоли мозга, что могло явиться следствием удара. В общем, я не знаю, насколько на мое собственное впечатление повлияли ее рассказы.

– Но она ведь продолжала общаться с отцом после смерти матери?

– Он почти сразу женился, его новая супруга оказалась малоприятной особой. Окончив школу, Маша уехала к брату, он был старше ее, успел закончить институт и уже работал, здесь, в нашем городе. Он был женат, имел сына. Она поступила в институт, снимала комнату, потом мы познакомились… – Он вздохнул и, нахмурившись, смотрел куда-то невидящим взглядом. Я вдруг подумала, что он, наверное, до сих пор любит свою бывшую.

Я пригляделась к нему. Довольно крупный мужчина, симпатичный, ясно, что не без образования, лицо интеллигентное. Представить его смертельно боящимся своей жены было затруднительно.

Но тут он вторично вздохнул, плечи опустились, в глазах появилась маета, и он вмиг стал похож на типичного подкаблучника. Можно было бы немного поразмышлять на данную тему, но мне не хотелось. Свою прогулку с собакой он мог прервать в любой момент, а мне еще о многом надо поговорить.

– Ее отец был на вашей свадьбе? – спросила я, чтобы вернуть его к интересующей меня теме.

– Конечно. Когда мы поженились, их отношения вроде бы наладились. По крайней мере, несколько раз в год мы непременно к нему ездили. Он тоже приезжал, довольно часто. Без супруги. Маша его жалела. Но при этом… было у нее какое-то чувство… брезгливости, что ли. Мы никогда об этом не говорили, но я видел.

– С чем это было связано, как по-вашему?

– Ее мать была красивой женщиной, при этом очень добрым, отзывчивым человеком, по крайней мере так о ней говорили все. Она была хорошей матерью и хозяйкой, в доме все сверкало чистотой… а он относился к ней безобразно. После ее смерти женился на жуткого вида бабище, которая кормила его слипшимися макаронами и знать не знала, что полы в доме надо хоть иногда мыть. А он души в ней не чаял, боялся поперек слово сказать. – Тут Кошкин опять вздохнул, возможно, вспомнил свою супругу.

– Значит, вы считаете Машины сложные отношения с отцом следствием того, что она его винила в смерти матери?

– А что же еще? – вроде бы удивился Кошкин.

– Вдруг в его жизни было нечто такое…

– Мне об этом ничего не известно. Я не очень понимаю, зачем вам ее отец.

– У нас есть повод думать, что ее состояние… назовем это беспокойством, как-то связано с его смертью. Не могла ли она что-то найти… – Договорить я не успела: белый пудель сцепился с фокстерьером, и Кошкин бросился выручать питомца. Минут пять он был занят его воспитанием, а когда успокоенный пудель потрусил рядом, Кошкин посмотрел на меня и пожал плечами:

– Честно говоря, не представляю, что она могла там найти. Особо ценных вещей в доме, насколько я помню, никогда не было, если только какие-то бумаги… Но что такого в них могло быть?

– Ее отец воевал?

– Нет, что вы. Его призвали в армию в сорок шестом году, так что войны он не застал. Служил где-то на Севере, рассказывал, что охранял немцев, пленных. Они там что-то восстанавливали, по-моему, железную дорогу. Вот он три года… Знаете, – вдруг нахмурившись, после недолгой паузы заговорил он. – Я кое-что вспомнил. Однажды, кажется, это был день рождения тестя, мы были у него в гостях: я, Маша, Илья с семьей, это Машин брат, еще какие-то люди. Степан Иванович довольно много выпил, Маша пыталась его спать уложить, но он ни в какую. Взял аккордеон, он, кстати, прекрасно играл на аккордеоне, и начал песни петь, на немецком. Очень смешно у него получалось, все хохотали, в общем, было весело, только Маша вела себя как-то нервно, смотрела на отца едва ли не со злостью. Я попытался ее успокоить, в чем дело, спрашиваю. А она: сейчас, говорит, начнет всякую чушь болтать.

– И что, начал? – спросила я. Кошкин взглянул на меня и кивнул.

– Да, он тогда здорово разговорился, вроде бы смешные истории про пленных рассказывал, и все смеялись, может, потому, что выпили много, и никто над смыслом не задумывался.

– А вы задумались?

– Вроде того. И получилось… как бы это помягче… Мало во всем этом было смешного. Понятно, еще вчера враги, полстраны в руинах, столько горя, но все равно, они ведь люди… впрочем, нам легко судить, а тогда…

– Какую-нибудь из этих историй припомнить можете?

– Что вы, помилуйте. Сколько лет прошло. Хотя… – Он остановился и внимательно на меня посмотрел. – Знаете, что я вспомнил… Он о каком-то кладе рассказывал. О несметных сокровищах, которые он якобы видел своими глазами.

– Несметные сокровища в лагере? – удивилась я. – Может, немцы на золотых приисках работали?

– В тех краях никаких приисков быть не может.

– Тогда что это?

– Выдумки, – мягко улыбнулся Кошкин. – Но в тот момент я, признаться, засомневался и на следующий день даже с Ильей поговорил. Сам Степан Иванович наутро был неразговорчив и на домашних смотрел сурово, его я расспрашивать не рискнул, а вот с Ильей…

– И что он сказал?

– Сказал, что историю эту слышит не первый раз. Что в прошлом году они вместе с Павликом, это его сын, ездили со Степаном Ивановичем к месту его службы. Как был там лагерь, так и есть, сокровищам взяться неоткуда. К тому же сам Степан Иванович рассказывал, что сокровища эти нашли немцы, а потом их взорвали.

– Подождите, взорвали во время войны?

– Наверное. Пленные сделать это никак не могли.

– Но как сокровища, в таком случае, мог увидеть Степан Иванович?

– Да, – покачал головой Кошкин. – Чепуха получается. Может, пленные немцы хранили там свои личные вещи: часы, какие-нибудь украшения. Для парня из деревни, который досыта-то никогда не ел, это настоящий клад. Как считаете?

– Возможно. Правда, мне всегда казалось, что пленных обыскивают, вряд ли они могли что-то сохранить до своего приезда в лагерь…

Тут я вспомнила фильм «Криминальное чтиво» с рассказом одного из персонажей, как он хранил часы во вьетнамском плену, и задумалась. Чего только на свете не бывает.

– А где служил Степан Иванович?

– Точно место не помню. Неужели вы серьезно думаете, что Маша что-то там обнаружила среди его вещей? – вздохнул он.

– Не уверена, – честно ответила я. – Но ничего другого просто в голову не приходит.

– Вы считаете… Маша погибла? – с трудом произнес он.

– Мы очень надеемся, что она просто уехала куда-то. Никого не предупредив.

– Это на нее не похоже. Может, действительно отправилась искать сокровища? Последнее время она очень тяготилась своим положением, пенсия маленькая, коммуналка, соседи шумные, да и вообще… Я особенно помогать ей не мог, у меня семья, а зарплата тоже, знаете ли… в общем, иногда получалось скопить рублей пятьсот, но и их она брать не хотела. Считала меня предателем. В каком-то смысле она права. Квартиру я вполне мог оставить ей, но моя жена… – Он выразительно вздохнул и уже другим тоном продолжил: – Если она что-то нашла в вещах отца, вряд ли хотела, чтобы о ее путешествии знал кто-нибудь из знакомых. Как вы считаете?

– Будем надеяться, что с ней все в порядке.

– Но это письмо вас беспокоит?

– Конечно. Потому мы и пытаемся как можно скорее отыскать вашу бывшую супругу.

Тут Кошкин взглянул на часы и вроде бы испугался.

– Половина одиннадцатого. Мне пора домой, извините. Жена не любит, когда я опаздываю.

– Могу я вам позвонить, если вдруг…

– Конечно. Только, пожалуйста, лучше на мобильный и днем. Хорошо?

Мы простились, Кошкин, еще ниже опустив плечи, поспешил с пуделем к своему дому, а я направилась к машине. Несмотря на многие неясности, разговор с Кошкиным я не считала бесполезным. Теперь появился хоть и смутный, но все же намек на некие сокровища, которые отлично укладывались в нашу с Женькой версию. Радовало и то, что сейчас гибель Кошкиной, которая днем еще казалась практически делом свершившимся, вызывала сомнения. Что, если дама действительно отправилась на поиски сокровищ? Оттого и предпочла помалкивать. Но это успокоило меня лишь на мгновение: если слежка и обыски в комнате не плод ее фантазий, то женщина в опасности, чем скорее мы ее найдем, тем лучше.

Тут я подумала, что, возможно, ищем ее не только мы и милиция, и невольно огляделась. Редкие прохожие спешили по своим делам, компания молодых людей устроилась на скамейке с намерением выпить пива. На улице еще светло, но…

Я поспешила к своей машине и вздохнула с облегчением, когда тронулась с места. Достала телефон и набрала Женькин номер.

– Ты где?

– В ресторане, – ответила она, хихикая.

– Хорошо. Спроси у Петренко вот что: в детстве он ездил вместе с отцом и дедом к месту службы последнего, может, он вспомнит, где это?

– Спрошу. Кошкин рассказал что-нибудь интересное?

– Ты там не очень-то болтай при своем ухажере.

– Он в туалет ушел. Слушай, по-моему, он решил меня соблазнить и с этой целью спаивает. Хотя я и так не против. Эй, что скажешь? Стоит мне сегодня согрешить?

– На твое усмотрение.

– Уж очень он боек, так и подмывает к черту послать. С другой стороны, меня не убудет. Ладно, закругляемся, он возвращается. Если до двенадцати не вернусь, до утра не жди.

Я усмехнулась, убрала телефон и поехала домой. Решив сократить путь, я свернула в Аптекарский переулок. Дорога здесь узкая и совершенно пустынная. Оттого на «Жигули» я обратила внимание практически сразу. Они держались на расстоянии в несколько метров, не делая попыток меня обогнать. Впрочем, здесь это затруднительно, мало того, что переулок очень узкий, так еще с двух сторон машины припаркованы. Но, несмотря на эти соображения, я насторожилась и вспомнила свою недавнюю мысль о том, что не только мы и милиция Кошкину ищем. Вспомнила и поежилась. И прибавила газу. «Жигули» остались где-то позади.

Я свернула на улицу Серебрякова и поспешила выехать на проспект, среди людей и потока машин почувствовав себя гораздо спокойнее. На светофоре вновь свернула, отсюда до моего дома совсем недалеко, и тут… В зеркале заднего вида я заметила «Жигули». Не могу утверждать с уверенностью, что те же самые, из-за расстояния номер разглядеть я не смогла, однако почувствовала себя очень неуютно. Неужто за мной следят? Надеются, что я выведу их к Кошкиной? Да я знать не знаю, где она.

Мою догадку стоило проверить. Я затормозила возле дома с большой аркой, которую перекрывали ворота. В воротах была калитка, а рядом надпись: «Машины у ворот не ставить». По соседству нашлось местечко, и я приткнула машину, краем глаза заметив, что «Жигули» припарковались у соседнего дома. Из машины никто не показывался. Я вышла. Калитка была не заперта, чем я и воспользовалась, толкнула ее, и она открылась с жутким скрипом, а я увидела, что из «Жигулей» появился парень в джинсовой рубахе. Если бы у меня было чуть больше мозгов, я бы вернулась к машине, но вместо этого я быстро миновала арку и оказалась во дворе-колодце. Впереди тоже была арка, два подъезда – слева и справа. А сзади слышался звук шагов, которые все приближались. Что делать? Идти вперед или спрятаться в одном из подъездов? Надо было решаться, а я вместо этого замерла на месте, бестолково оглядываясь. Со мной поравнялся парень в джинсовой рубашке, улыбнулся мне и сказал, кивнув на арку впереди:

– Там тупик. Если хотите пройти на Михайловскую, то проход в соседнем дворе.

Он еще раз улыбнулся и направился к подъезду, а я, пробормотав «спасибо», вернулась к машине, вздохнув с облегчением. «Вот дура, и чего перепугалась?» Я покачала головой и поспешила домой, очень надеясь, что Женька вскоре появится.

Выпив чаю, я устроилась на кухне возле окна ждать ее. Часы показывали половину первого, и стало ясно: Женьку ждать бессмысленно, она решила согрешить и раньше утра не вернется. Вздохнув, я пошла спать.

Подруга разбудила меня в семь утра; зевая, она шла к постели и по дороге наткнулась на стул, от шума я и проснулась.

– Привет, – сказала Женька шепотом, точно боялась кого-то разбудить.

– Привет, – вздохнула я. – Ты рано.

– Терпеть не могу, когда кто-то храпит в ухо. Единственный человек, с которым я готова делить постель, это ты, – хмыкнула подруга и плюхнулась рядом со мной.

– Так он храпит?

– Уверена. – Женька зевнула и блаженно прикрыла глаза.

– Эй, так нечестно. Ты меня разбудила, а сама собираешься дрыхнуть.

– Просто тебя разбирает любопытство, – мурлыкнула Женька.

– Конечно, разбирает. Как он тебе?

– Бывало и хуже. В смысле, ничего. Ох уж эти мне Казановы, только и годятся на то, чтобы за пять минут до совещания трахнуть секретаршу.

– Ты показала ему класс?

– Само собой.

– Надеюсь, парень жив, – хихикнула я.

– Что ему сделается. Но секретаршам сегодня точно ничего не обломится.

– Бедняжки.

– Польза от моего грехопадения все же есть, – весело продолжала Женька. – Чтобы отвлечь меня от непотребных мыслей, он болтал как заведенный. Рассказал мне историю своей жизни. И знаешь, что обидно, Анфиса? В ней нет ничего интересного, я имею в виду – ничего полезного для нашего расследования.

– Скажи, дорогая, – вздохнула я, – существует мужчина, способный вызвать у тебя положительные эмоции?

– Наверное. Но Павел Ильич к ним никакого отношения не имеет.

– А как же твоя идея выйти замуж?

– За него? С ума сошла, – возмутилась Женька. – Прикинь, что за жизнь меня ожидает? Муж дни и ночи в думах о том, как нажить очередной миллион, а я в думах, как его спустить. Поход по магазинам между педикюром и солярием. Ужас. О такой ли жизни я мечтала? Нет, лучше Петечка. С ним мне хоть работать придется, на свою дохлую зарплату он меня вряд ли прокормит.

– Значит, Петренко ничего не светит, – подвела я итог.

– Пусть пока рядом пасется, опять же, вдруг что полезное вспомнит. Ладно, я вздремну немного.

Женька еще раз зевнула и отвернулась, а я тихонько встала. Спать совершенно не хотелось. Лучше позвонить Ромке до занятий и немного поваляться в ванне.

Мужу я позвонила, а вот с ванной вышла незадача. Только я туда отправилась, как зазвонил телефон. Я бросилась к нему, боясь, что звонок разбудит Женьку.

– Анфиса! – голос Ольги срывался на крик. – Машу нашли.

Сердце мое совершило стремительный скачок вниз, от глагола «нашли» я не ждала ничего хорошего. И оказалась права.

– Меня в морг просили приехать, на опознание. А я как подумаю… у меня руки-ноги холодеют. Может, вы это… со мной. Все не так боязно.

– Когда вам нужно быть в морге?

– В одиннадцать.

– Мы за вами заедем.

Закусив губу, я повесила трубку и вздрогнула от неожиданности, услышав за спиной: