Текст книги "Ничего личного"
Автор книги: Татьяна Корсакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Они медлили – защитники чести и достоинства его невесты, переминались с ноги на ногу в нерешительности. Они тоже не хотели воевать.
– Пусть она скажет! – Крутобедрая девица Люся была самой бесстрашной из всей честной компании.
– Что она должна сказать?
– Что хочет пойти с тобой.
– Она хочет. Она клятву давала: и в горе, и в радости… Ты же хочешь, любовь моя?
Она не хотела, но здравомыслие покинуло Катю не окончательно. Какие-то крохи еще остались, и этих крох хватило, чтобы понять, на что новоявленный муж готов пойти ради ее возвращения в лоно семьи.
– Все в порядке. – Она кивнула и даже губы растянула в непослушной, резиновой какой-то улыбке. – Мы просто поссорились.
– Вы слышали? Мы просто поссорились, а теперь помиримся.
– Мы не помиримся, – сказала она одними губами, но он все равно услышал.
– Мы обязательно помиримся, – сказал и тоже улыбнулся. Многообещающе.
– Значит, все нормально? – Пацан в чалме сделал было шаг, но благоразумно остановился на безопасном расстоянии.
– Нормально, – заверил его Андрей.
– Ну, тогда это… Ты не подумай ничего такого… Мы просто танцевали.
– Вы просто танцевали. – Андрей кивнул и обнял невесту так крепко, что она скрипнула зубами от боли. Но промолчала. Видимо, привыкла на своей работе…
– Ничего плохого не было, – повторил пацан, а крутобедрая девица Люся кивнула, подтверждая – ничего плохого не было, маленькая пьяная оргия не в счет.
– Где палантин? – спросил Андрей невесту ласково и покосился на декольте. – Потеряла, дорогая?
– Потеряла, любимый.
Она была напуганной и пьяной, но продолжала язвить, а он слишком устал. Усталости пока удавалось погасить злость, не позволить той выйти из-под контроля. Но сколько продлится это хрупкое равновесие?
Они уходили, не прощаясь. Вернее, Андрей шел, а невесту приходилось тащить едва ли не волоком. Она вроде бы и не особо сопротивлялась, но и не шла, ноги переставляла еле-еле, как столетняя старуха. И куда только делась давешняя прыть?
– Как ты посмела? – Тишина тяготила, а злость требовала выхода. – Я искал тебя, все побережье обшарил!
– Зачем? Я же тебе отвратительна. – Говорила она так же медленно, как и шла. Хотелось схватить ее за плечи и трясти, чтобы вытрясти из ее рыжей головы и дурь, и хмель. Или самому приложиться головой обо что-нибудь достаточно твердое, вдруг да полегчает… Кто бы мог подумать, что все это будет вот так… неправильно, тяжело и муторно!
– Я за тебя отвечаю. Ты теперь моя… жена.
– Не надо за меня отвечать. Я сама… как-нибудь.
– Ты выставила меня посмешищем.
– Перед кем? Перед людьми, которые тебя даже не знают?
Она говорила правду, так же как до этого Сема, и это злило. И не шла уже, а ползла. Это тоже злило. Слишком много злости, слишком много странных, бесконтрольных эмоций. Он не привык к такому, как не привык к этой только что возникшей связи. И ведь не привыкнет, себя-то незачем обманывать!
– И вообще, пусти меня! Пусти, слышишь! Я с тобой никуда не пойду… я сама пойду… без тебя!
Очнулась, встрепенулась и руку выдернула. Пьяная дура…
А он уже не мог сдерживаться. Закончились силы. Как-то подозрительно быстро. А огонь, полыхавший внутри, сделался совсем невыносимым. Хорошо, что они уже почти дошли…
Она упала на землю в нескольких метрах от джипа. Упала неловко, тяжело, но почти тут же встала на четвереньки, замотала головой. И эти последние метры он просто протащил ее по песку, не обращая внимания ни на острые ногти, ни на протестующие вопли, ни на проклятия. Ярость жгла, мешала дышать и думать. Вот так, не дыша и не думая, почти ничего перед собой не видя, Андрей снял ремень.
Ее кожа была горячей, а металл «кенгурятника» наоборот – холодным. Петля на ремне все никак не получалась, но Андрей все равно справился, а справившись, начал сдирать с себя одежду, сначала пиджак, а потом и все остальное. Когда одежды на нем не осталось, вернулся слух. Прикрученная к «кенгурятнику» невеста тихо поскуливала, а пряжка ремня скользила по стальной раме с противным скрежетом. Останутся следы – и на металле, и на ее коже, – но думать об этом сейчас Андрей не мог. Он вдохнул соленый воздух, глубоко, до боли в легких, и бегом бросился к морю.
Прохладная вода успокоила, остудила жар, вернула способность чувствовать и соображать. На берег он вышел другим человеком.
Невеста следила за его приближением с настороженностью пойманной в капкан лисы. Мокрой, облезлой, потерявшей весь свой лисий шарм, но все еще опасной для неосторожного охотника. У лис случается бешенство, не стоит об этом забывать.
– Не смей меня трогать!
Лиса в капкане пыталась казаться сильной и смелой. Это внушало уважение. Хоть что-то в доставшейся ему женщине должно вызывать положительные эмоции.
– Не буду. – Он обошел джип, под задним сидением нашарил полотенце. – Я просто не хотел снова гоняться за тобой по пляжу. Мне, знаешь ли, хватило.
– Отвяжи.
– Сейчас. Оденусь и отвяжу.
– Мне плохо… Меня тошнит…
Андрей обмотал бедра полотенцем, присел перед ней на корточки, вгляделся в лицо. Ей и в самом деле было плохо. Или она являлась гениальной актрисой. Но он бы поставил на первое.
Когда ремень наконец поддался, она со стоном упала на колени, поползла в темноту, прочь от машины. Пока ее рвало, Андрей успел обсохнуть, натянуть брюки, забросить на заднее сиденье пиджак, рубашку и туфли.
Она сидела на песке, упершись руками в поцарапанные коленки, и часто, по-собачьи, дышала. Кризис, похоже, миновал.
– Все? – спросил он.
– Воды дай… пожалуйста.
В салоне нашлась бутылка минералки. Андрей сунул ее Суженой. Суженая благодарно кивнула. Оказывается, лисы умеют испытывать признательность. Или он выдает желаемое за действительное?
– Теперь полегчало?
– Нет.
Остатки минералки она вылила себе на лицо и вместо того, чтобы встать, легла. Рыжие кудри разметались по песку, занавесили лицо. Признак этот был прогностически неблагополучным. Может, она и мастерица в своем садо-мазо, но вот пить точно не умеет. Андрей вздохнул, подхватил полубесчувственное тело на руки, понес к морю. С беспомощной, а главное молчаливой Суженой легко было вести себя по-человечески. До джентльмена в собственных глазах он не дотягивал, но нормальным мужиком себя все-таки считал. Поэтому в море опускал ее бережно, а воду на рыжее темечко лил так и вовсе ласково. Морская вода обладала чудодейственной силой, она бодрила так же эффективно, как и успокаивала. И на выбеленные луной и алкоголем щеки Суженой медленно возвращался румянец и веснушки, кожа покрылась мурашками, а зубы принялись выбивать задорную дробь.
– Жива? – спросил Андрей, вытирая ее лицо своим полотенцем.
– Нет.
Она так и норовила пристроить мокрую голову на его плече. Андрей отпихивал ее от себя, отлеплял пахнущие морем рыжие лисьи волосы от своей груди и ловил себя на мысли, что ярость ушла. Совсем. А что пришло ей на смену, он не знал, не хотел анализировать. Это настораживало, наводило на нехорошие раздумья…
Несмотря на промывание желудка и водные процедуры, в салоне джипа Суженая отключилась. В порыве невесть откуда взявшегося альтруизма Андрей укрыл ее своим пиджаком. После ночных приключений пиджаку все равно кирдык. Андрею еще предстояло позвонить Семе, рассказать о том, что поиски увенчались-таки успехом, но по сравнению со всем остальным это были мелочи.
В бунгало царила тишина, нарушаемая лишь едва слышным урчанием кондиционера. Андрей бросил бесчувственное тело супруги на кровать и устало присел рядом. Мокрое платье плотно обтягивало фигуру новобрачной: эротично, но непрактично. Надо бы снять. А впрочем, вещь уже и так безнадежно испорчена, зачем возиться?
Плотный атлас поддавался с трудом, рвался с оглушительным треском. Освобождая Суженую от остатков того, что еще утром было роскошным вечерним платьем, Андрей беспрестанно зевал. Не бодрил даже вид практически голого женского тела. Лиховцев отпихнул тело к стенке и, не раздеваясь, рухнул рядом. На лицо были все признаки приближающейся старости, когда покоя хочется больше, чем плотских утех. Андрей повернулся спиной к молодой жене и провалился в глубокий сон…
* * *
…Если верить прогнозам погоды, которые он регулярно просматривал, лето в России выдалось неудачным: сырым и холодным. Поэтому первое, что приятно удивило Андрея, когда он сошел с трапа самолета, это жара и ослепительно яркое солнце. То ли прогнозы врали, то ли погода внезапно исправилась. Андрей вдохнул пахнущий пылью и плавящимся асфальтом воздух родины и счастливо улыбнулся. Наконец-то! Пятилетняя ссылка, пусть даже очень комфортная, но опостылевшая до чертиков, закончилась.
Пять лет во Франции. Пять лет учебы, не изматывающей, но требующей определенного усердия. Пять лет вынужденной изоляции, погружения в чужую культурную среду по самые уши.
Зачем? Ради чего?
Ради престижного диплома Сорбонны? Ради перспектив?
Возможно. Но это лишь часть правды. Высылая внука за границу, Старик преследовал одну-единственную цель. Изоляция: отречение от постыдного уголовного прошлого, пресечение нежелательных контактов в будущем. И время сделало свое дело. Андрей почти почувствовал себя нормальным человеком, почти отрекся и почти не препятствовал пресечению. Возможно, он бы окончательно переродился, возродился из пепла, как птица Феникс, но воспоминания, по-садистски яркие и отчетливые, не позволяли.
Наверное, он сам виноват. Он хотел двигаться вперед и в то же время тащил за собой в светлое будущее неподъемный груз детских воспоминаний. Ему предлагали сделать пластическую операцию, чтобы раз и навсегда избавить от шрама, но он отказался. Шрам был его проводником в прошлое, ни на секунду не давал забыть, кем Андрей был и что совершил…
И еще, в прошлом остались два человека, которых Андрей не хотел забывать. Обоих он помнил, обоих любил. Сема. С ним все понятно: друг, почти брат. Отсидел, освободился досрочно. Год пытался устроиться хоть на какую-нибудь работу. Не получилось. Такие, как Сема, нормальному миру не нужны, он таких отторгает. Сема пошел туда, где требуются крепкие, тренированные парни, где уголовное прошлое никого не волнует. Пять лет контрактной службы во Французском легионе истекали ровно через пять недель. Как он туда попал? Где служил и что делал? Об этом Сема никогда не рассказывал. Андрей, впрочем, и не спрашивал. Да и много ли узнаешь из скупых писем в шесть строчек, которые друг присылал раз в год? Жив-здоров, все остальное – при встрече.
До встречи осталось пять недель. Этого времени должно хватить для решения главного вопроса.
Лена. Тут все очень непросто. Сколько лет они не виделись? Почти десять? Как Андрей рвался к ней тогда, после выхода на волю! Ему казалось, что все еще можно изменить. Можно объяснить, покаяться, вымолить прощение и любовь. Она же его любила! Она не могла его забыть, ведь сам он ничего не забыл.
Все его порывы пресек Старик. Выслушал сбивчивый рассказ, посмотрел задумчиво поверх головы внука и сказал:
– Дурак. Ты никуда не поедешь. Я запрещаю.
Это холодное «запрещаю» стало первым кирпичиком в стене отчуждения. С этого момента Андрей прекратил всякие попытки сблизиться с дедом, раз и навсегда ставшим для него Стариком. Никакой привязанности, никакой фамильярности – только вежливое «вы». Пусть знает, что Андрей принял правила игры. Они чужие люди, лишь по дурацкой случайности связанные кровными узами. А коль так, то каждый из них может жить своей жизнью. Андрей решил вернуться в родной город.
Его сняли с электрички рослые, коротко стриженные ребята. Конечно, он сопротивлялся. Еще как сопротивлялся! Но силы были неравны. Его скрутили, бережно, стараясь причинять минимум вреда, и, спеленатого, точно младенца, вернули Старику.
В тот раз Старик оказался куда многословнее. Андрей узнал о будущем, которое ему уготовано, о планах Старика касательно его судьбы. В этих планах не нашлось места ни Лене, ни Семе, ни вообще чему бы то ни было, связанному с прошлым Андрея. Его будущее было серым и беспросветным: учеба, учеба, учеба… а еще безоговорочное подчинение чужой воле. Из той памятной беседы Андрей уяснил, что его заключение не закончилось, оно продолжается. Он ограничен во всем: желаниях, волеизъявлении, возможности самостоятельно принимать решения. Старик контролировал каждый его шаг. Два амбала не отходили от Андрея ни днем, ни ночью. А потом его отправили за границу. Там тоже были люди Старика, зато отсутствовал сам Старик, и уже одно это делало Андрея счастливым.
Ему, как ни странно, понравилось учиться. Возможно, впервые в жизни он почувствовал себя не отверженным, а равным среди равных. Тогда он в первый и единственный раз вспомнил Старика добрым словом. У Лиховцева появилась цель. Теперь он знал, ради чего все жертвы.
К концу третьего года обучения Андрей с удивлением понял, что давление со стороны Старика ослабло. Может, ему стали больше доверять? Может, у Старика появились другие, куда более неотложные дела? Впрочем, неважно! Важно, что появилась надежда на досрочное освобождение. Андрей расслабился и пустился во все тяжкие. Ровно через два месяца вольготной жизни ему перекрыли кислород. Старик не стал снисходить до выяснения отношений, просто в один не слишком приятный день Андрей обнаружил, что его банковский счет закрыт. Старик продолжал оплачивать его обучение, но не давал ни копейки сверх того. Возможно, если бы Андрей покаялся… но он не стал каяться. Вместо этого он устроился на работу. Разносчик пиццы, мойщик машин, курьер в юридической конторе – это лишь небольшая часть списка. Ему не привыкать. По сравнению с работой грузчика все это казалось такой ерундой!
А потом он понял, что, имея экономическое образование, грех зарабатывать на жизнь неквалифицированным физическим трудом, и занялся махинациями с ценными бумагами. Это был бизнес, не совсем легальный, но весьма прибыльный. К моменту возвращения на родину Андрей успел скопить приличную сумму. И цель его уже маячила на горизонте. У него имелся стартовый капитал и необходимые знания, чтобы начать собственное дело. У него был лучший друг, который через пару месяцев собирался сбросить форму наемника и вернуться домой. У него была девушка, которая – он искренне на это надеялся! – простит его и полюбит с прежней силой. У него была свобода!
Андрей не поехал к Старику в его роскошный, похожий на средневековый замок загородный дом. Он поехал к Ленке…
…Это было ужасно неудачное, ужасно скучное лето! Это лето Леночка Колесникова проводила дома с родителями. Не на дорогом заграничном курорте, не в Москве, на худой конец, а в унылом провинциальном городишке, где ей по какой-то нелепой случайности довелось родиться.
В июне заболел отец, слег с обширным инфарктом. Мама сказала, что из-за работы. Отец по-прежнему много работал, только уже не на государство, а на себя, на свою собственную фирму. Ради семьи, ради любимой Леночки, у которой должно быть все самое лучшее. Смешно! Все самое лучшее по меркам этого захолустья – это ничто по меркам столицы. Что у нее есть? Однокомнатная квартирка на окраине Москвы? Старая, вечно ломающаяся иномарка? Подаренная отцом пластиковая карта, деньги на которой заканчиваются практически мгновенно? Ради всего этого отец упахался до инфаркта?! Ради всего этого ей теперь приходится играть в любящую дочь и заботливую сиделку?
Она бы не приехала, отвертелась бы как-нибудь, сослалась на занятость. Лена уже делала так раньше, и родители верили: и в безумную занятость, и в далекие командировки, от которых никак – совершенно никак! – нельзя отказаться. Но на сей раз мама оказалась непреклонна.
– Твой отец очень болен, и если ты не приедешь, он расстроится. А ему нельзя расстраиваться, ему нужно набраться сил, восстановиться.
Отец запросто мог восстановиться и без Леночкиного присутствия. Ведь справлялся же он без нее раньше! Это она и сказала маме. Не так грубо, конечно, гораздо-гораздо мягче. А мама, ее такая добрая и такая покладистая мама, вдруг взялась ее шантажировать. Ее, свою единственную дочь!
– Мы не сможем тебе помогать, если отцу не станет лучше. Фирма требует внимания, а я ничего не смыслю в бизнесе. Наши дела уже и так пошатнулись. И мы с тобой должны сделать все от нас зависящее, чтобы папа поправился как можно скорее. Это в наших с тобой интересах.
Однокомнатная квартирка на окраине Москвы и старенькая иномарка никогда не были главным Леночкиным интересом, ее мечты и желания куда масштабнее, но она была достаточно умна, чтобы реально оценивать ситуацию. Мечты подождут, нужно ехать!
И она приехала в этот пыльный, сонный городишко, от одного только вида которого челюсть сводило судорогой, и терпеливо несла свой крест, считая оставшиеся до конца отпуска дни. Когда отпуск закончится, никто не посмеет ее больше задерживать, и в бессердечности тоже не посмеет упрекнуть. Она приехала, исполнила свой долг. Отец должен радоваться.
Отец не радовался, он смотрел на Леночку из-под кустистых, ставших удивительно неопрятными, какими-то стариковскими, бровей, вздыхал и хмурился, и почти все время молчал, даже когда Леночка сама пыталась с ним заговорить. А стоило ей только задержаться допоздна в единственном на весь город более-менее приличном клубе, как начинались нотации. Нотации читала мама, а отец лишь безмолвно кивал и потирал рукой грудь. В эти моменты Леночке казалось, что все пропало, что отец никогда не выкарабкается, что таким вот, мрачным и беспомощным, останется навсегда, но наступало утро и приводило с собой надежду. Утром казалось, что отец поправится, что все еще наладится, что однокомнатной квартире на окраине и старенькой иномарке ничто не угрожает. Так Лена и жила уже несколько недель: ныряла из беспросветной вечерней тоски в утреннюю надежду. И только ночью, в клубе, оживала по-настоящему.
Леночка закончила макияж и придирчиво изучила свое отражение в зеркале. Все-таки она была хороша! Лицо, волосы, фигура – все при ней! Не зря она так востребована в их модельном агентстве. Конечно, агентство не бог весть какое известное, но все-таки, все-таки. Без работы сидеть не приходится. Презентации, показы, фотосессии, поклонники, среди которых рано или поздно отыщется тот, кто сможет оценить ее по достоинству и предложит руку и сердце, а не унизительное содержание. Леночка верила в свою звезду и терпеливо ждала. Надо только выбраться наконец из этой дыры, и все у нее наладится! А пока можно прогуляться…
Леночка не любила пешие прогулки, предпочитала им комфорт, даруемый автомобилем, но сегодняшний вечер выдался на удивление славным, и она решила пройтись. Клуб недалеко, даже на высоченных шпильках ноги не устанут.
…Он вынырнул из темноты, молча заступил дорогу. Высокий, широкоплечий парень в линялых джинсах и надвинутой на глаза бейсболке. Леночка испугалась. А кто бы не испугался на ее месте? Когда ты молода и красива, всегда найдется вот такой… в бейсболке.
– Ленка?.. – Голос хриплый, чем-то неуловимо знакомый.
Никто никогда не звал ее вот так фамильярно – Ленкой. Даже в детстве. Детство… что-то такое было в детстве, что-то связанное с приключениями… Приключения – это всегда прекрасно! Значит, можно не бояться, можно протянуть руку, снять бейсболку, чтобы получше разглядеть лицо…
Лицо, такое же смутно знакомое, как и голос. Синие глаза, длинные девчоночьи ресницы и… уродливый шрам на всю щеку, превращающий робкую улыбку в зловещую гримасу.
– Ты… Лиховцев?.. – Леночка с трудом вспомнила его имя. Слишком много времени прошло, слишком незначительную роль сыграл он в ее жизни.
Налетел ветер, и на секунду ей показалось, что хорошо освещенная летняя дорожка превратилась в полутемную, засыпанную снегом зимнюю аллею. А ведь она думала, что забыла, что весь тот кошмар похоронен под толстым слоем радостных и ярких воспоминаний.
Тогда она легко отделалась. О бандитской разборке, закончившейся смертью одного участника и арестом другого, судачил весь город. Но никто, ни одна живая душа не узнала, что Леночка тоже была замешана в ту грязную историю. Отец обо всем позаботился, поверил любимой дочери, что на нее напали хулиганы, когда она шла от Верки.
Чего они хотели? Да откуда же ей знать! Может, ограбить?
Да, Лиховцев был в той компании. Почему он напал на своего дружка? Лена не знает. Она была слишком напугана. Неужели папочка этого не понимает?!
Нет, у нее с Лиховцевым никогда не было ничего общего. Пытался ли он обидеть ее? Да, кажется, он хотел расстегнуть ее дубленку. Она сопротивлялась, он вырвал пуговицу… Нет, только дубленку, больше ничего. Ему помешали какие-то люди…
Родители поверили, они всегда ей верили. Окончательно Леночка поняла, что буря миновала, когда через три дня отец принес ей путевку в «Артек».
Через неделю Леночка улетела к морю. Провожать ее пришла Верка. Верке пришлось рассказать часть правды, и теперь она пыталась манипулировать Леночкой. Совсем чуть-чуть, в основном по мелочам, но даже эти мелочи бесили.
– Подруги навечно, – заговорщически прошептала Верка, целуя ее в щеку.
– Подруги, – улыбнулась Леночка.
– А Лиховцева посадят. Мне мамка сказала. И поделом, правда?
– Какого Лиховцева? – Леночка удивленно вскинула брови. – Не помню такого.
Она и впрямь очень быстро его забыла. Легко забыть то, что ненужно. А вот сейчас вспомнила…
– Здравствуй, Ленка. – Лиховцев не сводил с нее взгляда. И было в этом взгляде что-то жуткое, сродни одержимости.
Он пришел по ее душу. Отмотал срок и явился, чтобы отомстить. И никто, никто ее не спасет. Леночка попятилась.
– Не надо меня бояться, пожалуйста. – Он улыбнулся. Господи, лучше бы не улыбался! – Я просто хочу поговорить.
– О чем? – Их нельзя злить, таких, как вот этот… урка. С ними нужно попытаться договориться. Или убежать…
– Не бойся, Ленка. Это же я! – Лиховцев шагнул навстречу, и она не выдержала:
– Не подходи ко мне, урод!
Его лицо стало вдруг похожим на маску – такую маску в самый раз надевать на Хеллоуин, – но он не остановился, он посмел взять ее за руку, зашептал растерянно:
– Леночка, не уходи. Поговори со мной, пожалуйста. Я должен объяснить…
Он был уже совсем близко, Леночка зажмурилась от отвращения.
– Ты хочешь, чтобы я ушел? – Его горячее дыхание ласкало кожу. – Я же люблю тебя, Ленка!
Он ее любит! Уголовник, о котором она и думать забыла, явился, чтобы признаться ей в любви! Страх прошел, Леночка расхохоталась! Она смеялась прямо ему в лицо, в это растерянное, обезображенное шрамом лицо, и никак не могла остановиться, а отсмеявшись, спросила:
– Ты в самом деле веришь, что мне нужна твоя любовь?
Он ничего не ответил, он просто ушел. Наверное, любил не слишком сильно…
…Андрей сидел на краю полуразвалившейся песочницы во дворе, в котором прошло его детство. В ушах звенел звонкий Ленкин смех. Ему было больно. Так больно, что хоть вой, но зато теперь он точно знал, что в этом мире нельзя никого любить, нельзя никому доверять, нельзя жить глупыми иллюзиями. Теперь он будет рассчитывать только на самого себя. Ну, и еще на Сему, может быть. Время покажет…
Андрей запрокинул голову к небу, улыбнулся тусклым городским звездам и потянулся за рюкзаком. Прощание с последними иллюзиями состоялось, поезд на Москву прибудет через два часа…
* * *
Из вязкого, затяжного кошмара Катя вынырнула с воплем, а потом еще очень долго не могла убедить себя, что кошмар закончился.
Или не закончился?
Чужая комната, чужая постель. Из своего только нижнее белье да разорванное подвенечное платье. И ни единой живой души поблизости. Во всяком случае, законного супруга не видать. И это хорошо. К еще одному кошмару она не готова, ей бы разобраться с уже случившимся.
Что-то ведь случилось, и, если судить по раскалывающейся голове и провалам в памяти, не слишком хорошее. Она напилась до бесчувствия, до беспамятства. До поросячьего визга, как сказала бы Лиза.
Со стоном, заслоняясь рукой от бьющего в окно яркого света, Катя сползла с кровати, почти на ощупь побрела к ванной и, только упершись ладонями в край умывальника, заставила себя открыть глаза. Из зеркала на нее смотрела помятая, растрепанная, битая жизнью деваха, с опухшей физиономией и разводами косметики. Профессиональный мейкап Марио не выдержал испытаний. Деваха, скорее всего, тоже. Что там было прошлой ночью?
Костер, папуасы, перекошенное яростью лицо новоиспеченного мужа, холодная вода, льющаяся за шиворот. Все, на этом воспоминания заканчивались, но если следовать логике, что-то же еще происходило. Каким-то образом Катя ведь оказалась здесь, в чужом номере. И вместо того чтобы пялиться в зеркало, стоило бы повнимательнее изучить свое бедное тело, а то мало ли что с ним могло случиться в отсутствие хозяйки. Может, пока она была в отключке, ее разлюбезный жених не преминул воспользоваться своими супружескими правами? Что ж пропадать-то первой брачной ночи!
Детальный самоосмотр успокоил. На запястьях обнаружились синяки, на коленках ссадины – вот, кажется, и весь ущерб. Похоже, брачная ночь прошла вхолостую. Это вселяло некоторый оптимизм, хотя поводов для пессимизма у Кати было не в пример больше. Кошмар не закончился, он просто перешел в новую фазу. Она вздохнула и, прихватив с полочки шампунь, шагнула в душевую кабину. Шампунь пах по-мужски резко, и этот чужой запах не позволял расслабиться, назойливо напоминал, что теперь она мужняя жена, и вольнице пришел конец. Как минимум на два года. Ничего, она переживет, надо только осмотреться, сориентироваться на местности, пока не вернулся Лиховцев. Ведь рано или поздно он вернется.
Номер был самый обыкновенный, если и люкс, то без особых затей. Разве что просторный, разве что с крошечной кухней. На обеденном столе в кухне обнаружилась упаковка аспирина, булочка с изюмом и прижатая пакетом апельсинового сока записка.
«Буду вечером. Веди себя хорошо»
Почерк стремительно-небрежный, но даже в небрежности отчетливый и разборчивый. Веди себя хорошо…
Записку Катя порвала на мелкие клочки, из которых соорудила пирамидку прямо в центре стола, и направилась к выходу, чтобы через пару секунд убедиться – подтвердились самые худшие подозрения. Ее заперли! Без одежды и практически без еды.
Без особой надежды, просто на всякий случай, Катя попробовала открыть окна. Окна были закрыты наглухо, видимо, наличие кондиционера исключало сквозное проветривание. И никакой связи с внешним миром! Мобильный и ноутбук остались в ее старом номере. Если бы не головная боль и легкое чувство неловкости за случившееся прошлой ночью, Катя, наверное, разозлилась бы, но сил на злость пока еще не было. Поэтому она вернулась на кухню, плеснула в стакан апельсинового сока, проглотила таблетку аспирина и закусила булочкой, а потом снова улеглась на кровать.
Кровать, даром что односпальная, была весьма внушительных размеров, и, если судить по аккуратно застеленной соседней, Лиховцев спал этой ночью с ней. Об этом говорила и вторая подушка.
Ночевал. Притащил ее бесчувственную в номер, раздел, уложил, сам улегся рядом, но не позарился. Удался план, не зря, значит, старалась. Вот только напиваться каждый день в стельку Катя не готова. А может, еще все образуется, вернется Лиховцев, и они поговорят? Они же цивилизованные люди, сумеют прийти к консенсусу.
Время шло, а вот Лиховцев все не шел. Настенные часы показывали уже половину шестого вечера. Головная боль не прошла окончательно, но утихла, и к Кате вернулся аппетит. Булочки ей было явно мало, а в холодильнике не нашлось ничего, кроме двух бутылок пива и подвявшего персика. Она съела персик, допила остатки сока и решила, что пришло время для активных действий. И Лиза наверняка волнуется, Катя ведь так и не написала сестре, как прошла свадьба. А Лизе волноваться никак нельзя. Значит, нужно прорываться на волю.
Катя обвела внимательным взглядом пол, стены, потолок. Выход нашелся, как ни странно, именно на потолке. Но для начала нужно было найти одежду, банный халат Лиховцева для прогулок по пансионату не годился. Зато годилась футболка, которая запросто могла заменить пляжное платье, надо только выбрать ту, что подлиннее. Из найденной футболки платье получилось пикантное, но вполне пригодное для забега на короткую дистанцию «бунгало Лиховцева – их с Марьей номер».
В найденном на кухне спичечном коробке обнаружилось ровно двадцать пять спичек. Для осуществления задуманного этого должно было хватить, Катя с надеждой посмотрела на систему экстренного пожарного оповещения.
…Ее вызволили из неволи, когда в коробке осталось всего шесть спичек. И даже почти не ругали, и даже поздравили с бракосочетанием…
* * *
Несмотря на безумную ночь, Андрей проснулся рано. Рядом, зарывшись лицом в подушку, тихо посапывала Суженая. Андрей встал, тихо оделся. Тихо скорее по инерции, чем из боязни разбудить Суженую. Спала она крепко и, судя по всему, проспит еще долго. А ему нужно позвонить Старику, поставить его перед свершившимся фактом. Андрей прихватил мобильник и вышел из бунгало.
На пляже было малолюдно. Андрей сбросил одежду и с разбегу плюхнулся в прохладную воду: сначала удовольствие, а уж потом дела. Он плавал очень долго, но все равно вышел на берег с неохотой, уселся на песок и с неприязнью посмотрел на мобильник. Все, тянуть дальше некуда, нужно звонить.
Старик ответил сразу, словно ждал звонка.
– Ну? – спросил вместо приветствия.
– Доброе утро. – Андрей решил, что будет настолько вежливым, насколько хватит сил и терпения.
– А оно доброе? – Старик вежливость не оценил.
– Да. Во всяком случае, для меня.
– Хорошо, переходим к делу. Диктуй данные своей невесты.
– Жены, – поправил Андрей.
– Не понял.
– Видите ли, Сергей Алексеевич, мы с Катей вчера поженились. У меня есть соответствующие бумаги…
Старик молчал очень долго, Андрей уже подумал было, что со связью случились проблемы, а когда заговорил, в голосе его звенел металл:
– Какая непростительная глупость! Ты хоть понимаешь, что натворил?
– Понимаю. Я выполнил вашу волю, поступил так, как вы хотели.
– Мальчишка… – Ему показалось, что Старик вздохнул. – Ладно, что сделано, то сделано. Теперь я хочу получить исчерпывающую информацию о твоей… жене. Диктуй ее паспортные данные.
Андрей битый час бродил по берегу, то и дело поглядывая на молчащий мобильный. По его подсчетам, Старик уже должен был узнать о Кате абсолютно все: начиная с группы крови и заканчивая сексуальными предпочтениями. Странно, что он до сих пор не перезвонил.
Время шло. Ожидание становилось все тягостнее. Андрей больше не рискнул купаться, побоялся пропустить звонок. Он сходил в столовую, не чувствуя вкуса, съел завтрак, выпил чашку кофе, а прилагающуюся к кофе булочку зачем-то сунул в карман. Семы и Марьи нигде не было видно, и Андрей поймал себя на мысли, что завидует другу. Приятный отдых, разовый секс. Никаких интриг, никаких обязательств, никаких брачных уз и жен с «богатым прошлым»…
