Текст книги "Будьте светлы духом (Воспоминания о В. В. Розанове)"

Автор книги: Татьяна Розанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Сегодня весь день нахожусь под впечатлением поездки в Абрамцево, и дрожь и волненье радостное, восторженное овладевает мной.

С каким грустным чувством въезжали в старинную усадьбу Аксаковых, Мамонтовых (ныне Самариных). Скамейка под снежным бугром, изразцовая в русско-декадентском стиле, необыкновенной красоты, старые оснеженные деревья, печально занесены снегом дорожки. Это те милые такие близкие дорожки, где бродил Аксаков, где Врубель, Серов, Чехов, задумчиво любовались высокими тенистыми деревьями, вдыхая пахучесть трав, а зимой наслаждаясь белым, сыпучим бесконечным снегом.

И Вера Савишна Мамонтова эта девушка с таким чудным русским лицом, блестящими черными глазами, нежным здоровым загаром, которую рисовал Серов, все нахлынуло на меня и затомилось сердце приятной, далекой бесконечной грустью.

А кругом была бесконечная пустынность.

Но я расскажу подробно всю поездку.

Вечером в день маминых и Вариных именин, Флоренский настаивал, чтобы папа поехал обязательно в Хотьково, в Абрамцево, именье Аксаковых или Самариных. Он говорил, что это имение м(ожет) б(ыть) скоро будет разрушено и что нельзя упускать случая. Они порешили и папа, Флоренский, Александров решили на следующее утро ехать.

Гости скоро разошлись, мы стали ложиться спать. Вдруг Таня приходит и говорит, что ей страшно хочется ехать, что это так интересно, но что ей одной с мужчинами неудобно и просила меня. Меня самою страшно тянуло и я с радостью согласилась.

Утром мы встали довольно рано, но очень долго провозились с Таней и потому отправили на вокзал папу сначала. Когда мы вышли с Таней было уже поздно (часы у нас одни на 1 час вперед, другие на час назад, так что мы не знали сколько времени).

Краски были необыкновенные. Это нежное, бледное небо с розовато золотистой далью и высокие деревья в инее, ярко горящие бриллианты в блеске утреннего, холодного солнца и вдали туман, дымкой уходящий. Я не могла налюбоваться этой тихой молчаливой прозрачностью и светящим ярким бриллиантом на оснеженных деревьях.

Когда мы вышли на дорогу я остановилась. Белый туман повис над городом (он, город лежал внизу) и лишь верхи Лавры, колокольни и золотые главы церквей одни высились среди бесконечного тумана, сверкая золотом, искрились в холодных, золотых лучах. Было хорошо, легко идти на морозе.

Мы подходили к вокзалу с тревогой, что опоздали к поезду и они уехали. Кроме того, мы боялись с Таней, что Флоренский будет недоволен, так как народу будет очень много и неудобно такой компанией ехать.

На вокзале их не оказалось, мы опоздали на четверть часа. Было ужасно досадно. Следующий поезд шел через 2½, 3 часа. Ждать противно, скучно, нанять лошадей – слишком дорого. До Хотьково было 12 верст и я стала уговаривать Таню идти пешком. Она долго колебалась, потом согласилась. Дорога шла по шпалам, через лес. Идти было опасно, даже очень. Кроме опасности встречи была опасность занесением снегом дороги, но я старалась не задумываться и когда Таня начинала высказывать всякие предположения – сердито ободряла ее. Идти приходилось по шпалам железной дороги.

Небо было бледно-голубое, чистое, нежное, озаренное, то далекие поля покрытые белой пеленой снега, то лес и внизу под горой словно туманная дымка простирался березняк. Так хороши были эти тоненькие, тоненькие березки, голые, покорные под далеким, холодным, голубым прозрачным небом.

Временами было тяжело идти из-за глубокого снега. Шли мы быстро. Наконец повстречали избушку, вошли и спросили много ли верст осталось до Хотькова.

Черноглазая красивая женщина вышла с ребенком смуглым и таким же черноглазым и черноволосым и сказала, что осталось всего 4 версты.

Я была в драповом пальто и теплой вязаной кофте и в берете. Но мне не было холодно. И даже ноги мои, обутые в сапоги, гетры и мелкие галоши нисколько не замерзли. А на дворе был мороз.

Скоро засверкал купол Хотьковского собора.

Увидели станцию. Здесь я пять лет тому назад сидела в день Вериного рождения на этой скамейке и ждала поезда. Было жарко, на Вере было новое розовое платье. Мы торопились домой, где нас ждало мороженое.

Мы с Таней боялись, что Абрамцево не в Хотькове, а в Александровке, на другой, совершенно противоположной от Сергиева станции, как мне стало казаться. Но встреченные в Хотькове мужики сказали, что Абрамцево в 3-х, 4-х верстах от станции. Мы наняли извозчика и поехали. Я волновалась страшно. Было холодно. Весело бежали лошади по белому пушистому снегу, мимо оснеженного леса и далеких белых полей. Все было такое русское, милое. Вот здесь может быть бегал Аксаков, а после Серов, Мамонтов, Чехов, Врубель. Наш извозчик плотный широколицый мужик с умным лицом, седой, небольшой бородкой и живыми немного лукавыми глазами – беспокоился все время, что нам холодно и широко раздвинув полы желтого, кожаного тулупа, весело подгонял лошадей.

Вот и Абрамцево. При въезде скамейка вся узорная, под оснеженным бугром. Казалось, перед нами совсем новый мир новая эпоха, люди. Только кругом была тяжелая, давящая тишина. Что-то заснувшее и одинокое сквозило во всем.

Вот постройки и дом длинный, выкрашенный в голубовато-серую краску.

У соседнего дома стояло двое лошадей. На крыльце стоял малыш. Мы пробовали с Таней расспросить его, но не добились никакого толка от его лепетания, непонятного ответа и стали стучаться в дом. В окно выглянуло чье-то мужское лицо с прищуренными черными красивыми глазами и тонкими сжатыми губами. Нам отворили дверь и сказали, что приезжие все в церкви. Мы поблагодарили и пошли.

8 ноября. В Казенной палате в Москве.

Хочется продолжить оборванный свой рассказ. Несколько ночей не спала, все снилось печальное, заглохшее Абрамцево.

Мы с Таней пошли по занесенной снегом дорожке. Около входной аллеи под Двумя кустами смешно и грустно растопырившими корявые черные ветки – стояли две каменные бабы, привезенные с кургана далеких южнорусских степей. Из земли молчаливые, как сама земля, загадочные и вещие. Дорожка шла вниз. Среди белых снежных деревьев серела каменная церковь совсем небольшая, железные двери, все в русском старинном стиле. Окошки с чугунными узорчатыми решетками. С затаенным страхом, волнением я вошла в темную маленькую дверь и остановилась в глубоком немом восторге. Черная икона, алтарь, небольшой амвон разрисованный бледно-голубым небесным цветом с белыми цветами, бабочками, темно-синий покров с вышитыми белыми лилиями и черные лики святых в потемневших ризах, резные оконца, кресты и тишина могильная…

Где-то снизу вышел Александров. Он ахнул, удивился, не ожидал нас увидеть, что мы приедем и крикнул остальным. Вышел папа, за ним показалась темная, худая фигура Флоренского. Начались расспросы, удивления. Один П. А. молчал, наклонив голову. Я стала одна рассматривать. Флоренский показывал все тоже, объяснял.

Я смотрела на все с таким чувством глубокого преклонения. Здесь может быть молился Аксаков и переживала Вера Мамонтова тяжелую личную жизнь.

Здесь Гоголь был и был Серов, ходили по этим самым плитам.

Флоренский раздвинул занавеси алтаря и окно было необыкновенно красиво кубиками разрисовано. Работа Врубеля. Флоренский говорит, что здесь исполняли все свои первые работы художники – Врубель, Серов, Васнецов. Здесь была мадонна Васнецова, что во Владимирском соборе и висит у меня над постелью (репродукция), первая его работа. Его же работы – цветы и бабочки.

Вот лик его же Иоанна Крестителя, скорбный, глаза открытые, пророческие… Иконы, кресты, привезенные с севера.

Мы долго рассматривали. Потом вышли. Долго оглядывались на эту небольшую серую церковь, так робко, печально и вечно темнеющую среди ослепительных снегов и черных голых веток. Чернели в сером небе галки, одиноко каркали и взмахивали крыльями.

Мы шли медленно, Флоренский рассказывал про Мамонтовых. Теперь С. И. Мамонтову 80 лет, глубокий старик, прежде сиявший, блестящий в высшем обществе им опозоренный, покинутый. С ним только А. С. Мамонтов и экономка. Он сам отвернулся от неблагодарного общества и живет в молчании и одиночестве. К нему никого не допускают (sic) даже самых близких, всякое посещение страшно волнует его. У него горе одно за другим. Смерть любимого сына Андрея, затем Веры, после позор, суд, и много, много еще горя. И теперь все эти волнения. Из дома вывезли все ценное из боязни аграрных беспорядков. Вывезли и портрет Серова B.C. Мамонтова и Врубеля работы, которые совсем никому неизвестны. Дом опустелый, мертвый.

Грустно стало от рассказа Флоренского.

И грустна была тишина и эти черные вороны и галки на белом снегу, и голые печальные ветви.

Вот дом, где живет Нестеров, там устраивали когда-то Мамонтовы театр, но холодно, опустело. Там «избушка на курьих ножках» маленькая причудливая, а вот от флигеля нам экономка дала ключи. Вошли туда. По стенам портреты, все тоже характерные. Вот вояка Ермолов с целой львиной гривой седых волос. Суровое и правдивое грубое лицо. Там в глубине постель, столик, где занимается маленький Самарин.

Печи старые, русские, изразцовые. Другая соседняя комната тоже в русском стиле, на потолке кружевное, резное украшение. Долго осматривали цветы, печи русские. Простились с экономкой, сели на лошадей. Смотрели с грустной болью на опустевшую усадьбу.

Весело бежали лошади. Снова скамейка Врублевская.

Прощай милое покинутое Абрамцево, старая церковь, флигель. Последний раз мелькнувшие аллеи.

Флоренский шел со студентом, он сбежал с горки, покатился на ногах. Ему не хотелось ехать.

А вот и вокзал. Тихое очарование не покидало меня. Флоренский что-то говорил и пускал шпильки. Советовал нам брать пример с Васи, сказал, что «все вы эстеты до мозга костей» и «что хорошая проза лучше дурной поэзии» и что «если даже стихи хороши, но когда их множество, они делаются невыносимыми» и многое…

Мы в чем-то не послушались папу и резко его остановили, он (Флоренский) сказал, что мы «строптивые», которых нужно сокращать. Я сказала, что это «поздно». «Ничего не поздно. Вы почитайте „Укрощение строптивой“ Шекспира, говорил он. „Перед сном каждый должен читать“. „Посмотрим какие результаты“, – ответила я.»

Говорил он много. Многое меня удивило и не понравилось. Показало его мелкие стороны. Писать не хочется.[42]42
  Применение Т. В. Розановой – «сестра Надя была либералка в молодости».


[Закрыть]

В поезде Флоренский хотел остаться на площадке и посмотрел на меня, я ушла. Он тоже вошел в вагон. Но мне стало душно и я вышла на площадку и села на ступеньки. Было хорошо, небо сливалось с землей и вихревое снежное носилось в воздухе. Было грустно на душе. Скоро приехали. Пошли с Таней вперед. Флоренский с папой остались. Не могу спать. Все вспоминается Абрамцево.

Послесловие

Воспоминания создавались в моем сознании в течение многих лет. Некоторые части их были написаны почти тотчас же после событий, – так например, – смерть отца, смерть матери. Затем, значительно позднее, мною были описаны впечатления от поездки на Кавказ, о домике Лермонтова. Воспоминания же о Репине, В. В. Андрееве и Нестерове были записаны только в 1968 году, но в уме они сложились значительно ранее. Все эти работы находятся в Государственном литературном музее.

Полностью воспоминания я отказывалась писать, несмотря на неоднократные просьбы и писателей, и частных лиц. Какая же тому была причина! 1. Очень тяжело прожитая жизнь, страшно вспомнить что было, я сознательно отстраняла от себя припоминание прошлого. 2. Причина, не менее важная для меня, что никакое словесное выражение для меня немыслимо без формы, а форма родилась у меня только в 1969 году, когда вдруг она вылилась как-то непроизвольно, как бы помимо меня, и все улеглось в строки само собой.

Форма была найдена. Угол зрения установлен. Работа была сделана.

Теперь о внешней стороне дела: – так как у меня больна правая рука и слабо зрение, то техника письма мне крайне затруднительна и я обратились с просьбой к моим друзьям записать мои воспоминания под диктовку. Даты же устанавливались по записной книжке покойной сестры Нади, частью же по документам и копиям писем, хранящихся у меня.

Так была мною выполнена работа.

В заключение выражаю свою благодарность лицам, оказавшим мне значительную помощь в этой работе: семье Богословских – Анне Давыдовне Богословской и старшему научному сотруднику А. Н. Богословскому, искусствоведу Татьяне Васильевне Николаевой, литературоведу Петру Алексеевичу Журову и научному сотруднику К. В. Агаевой.

ТАТЬЯНА ВАСИЛЬЕВНА РОЗАНОВА

г. Загорск, Московской области,

Проспект Красной Армии,

д. 139, кв. 12.

12 февраля 1971 г.

Иллюстрации