Текст книги "Кузнеца дочь"

Автор книги: Татьяна Талова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Так не было никого…

Вестейн задумчиво смотрел на эту встречу, не понимая ни речи, ни поведения Голубы. Она не плакала, только быстро-быстро говорила, вцепившись в руку торгаша. Почему-то этот жест приковал взгляд Вестейна. Много, уже очень много времени прошло с тех пор, как безотчетно взяла его за руку гардская пленница. Вот сейчас представлялось хевдингу, что убери этот Стоян руку, скажем, за спину – и рухнет на землю Мейтисслейви, ноги подкосятся. А тогда? – спрашивал себя Даин. А в то утро – оттолкни прочь от себя Голуба Вестейна с его воспоминаниями, ей бы ничего не стало, а на земле лежал бы грозный хевдинг…

Торговля вышла удачной, такой, что обе стороны остались довольны. Но до того, конечно же, был пир – встречали гостей…

– Дедо, – робко спросил мальчик с деревянным мечом. – А скажи вот, ведь с ними уехала Голуба? Со Стояном?

– Ну как тут сказать, – задумался баян, – и да, и нет…

– Это как?

– А так, – прищурился старик. – Так, что сказывать дай…

Баян улыбнулся, но вдруг стало видно, что все очень-очень серьезно и конец близок. И никто больше не осмелился спросить. Терпеливо ждали, слушали…

…Как вы знаете, на славном пиру да во большом хмелю – многое произойти может. Языки развязываются, драки случаются, но и братания бывают, и самые искренние слова. Да! Многое передумал за тот вечер Стоян Всемилыч, больно не хотелось оставлять здесь Голубу… Да только как подойти к местному князю? Как спросить? И решил Стоян, что, должно быть, Голуба знает (чай, жила здесь почти год!) норов Гудмунда. Подошел он к ней наутро, раньше уйти не мог – нехорошо это по отношению к хозяевам, – когда хмель немного повыветрился.

Голуба же, считай, всю ночь ждала купца, как заговорщица какая. И зачем ждала – сама не знала, а только уверена была – придет.

– Поедешь домой? Довезу, до Ладоги довезу, да и потом помогу добраться до Смоленска. Поедешь?

– Херсир… князь северный не пустит.

– Да как же не пустит?..

– А так! – тряхнула головой Голуба. – Слишком работа хороша, чтоб отпускать.

А и что еще говорить?.. Стоян подумал, затылок почесал.

– А сбеги! – трудно дались слова! Стоян, он же, – как я уже сказал, – был человеком хорошим. Что ни говорят о купеческой братии, а красть – он никогда не крал. А здесь еще и предательство выходило – этот князь его приветил, торговлю с ним вел, а Стоян вот так по-тихому, по-темному у него человека уводить собрался.

– Догонят, Стоян Всемилыч, – покачала головой девушка. – А если и нет… не по правде будет…

– Не по правде? А жить вот так, здесь – это по правде, стало быть? То, что от родной земли оторвали – это по правде будет, дите ты неразумное?

– Не могу, Стоян Всемилыч…

– Жених? – вдруг спросил купец. – Полюбился кто из здешних, что ли?

– Нет! – вскинулась Голуба. – Просто…

И сама закончить не смогла. Помолчал Стоян еще немного, поглядел на Голубу.

– Ну, – говорит, – как знаешь! Но ежели что… Там, если идти через тот лесок и выйти снова к морю, там будет очень удобное место для корабля… Я приметил еще во время других моих путешествий… Ты легко найдешь! Там на берегу есть огромная, расщепленная надвое старая сосна. Я думаю, идти до нее будет дня два-три… Я задержусь там на какое-то время. Запомни.

…А пробыли гости в Нордрихейме дней десять или больше, потом засобирались домой. Заговаривал-таки Стоян о том, чтобы выкупить рабыню, да все зря. Тяжело было уезжать доброму купцу, да Голубе, верно, было еще хуже. Безжизненно смотрела она на уплывающий корабль, пока не скрылся тот за горизонтом, и после – не двигаясь совсем, ровно камень.

Не знала, что почти все это время стоял за спиной, в десятке шагов от нее, хмурый Вестейн Даин. Стоял – и не знал, что сказать.

Быстро приходит в северный край зима – вот уже первый-первый снег падал. Падал – и не таял еще в шаге до земли, а устилал землю, обещая вскоре стать холодным пушистым ковром.

Уже с год как жила Голуба в чужой стороне.

Эгиль, глядя на свою Свёль, не мог продолжать злиться. Прикипел он к ней душой, ну что тут говорить. Тем более что девчонка сама подошла, смущенная, расстроенная.

– Прости, Эгиль. Я глупая, знаю… Я бы не простила, если бы кто напал на Улеба Мстиславича…

Эгиль, до того хмуро смотревший, улыбнулся:

– Простила бы, Свёль. Если бы пленник напал на твоего конунга – ты бы простила. И… знаешь ли, быть тебе наказанной за этот проступок, однако подумай – Гудмунд Гаутрекссон ни разу не вспомнил о том. Сама догадаешься, чье заступничество тебя снова спасает?

– Да… Да ведь быть не может, – покачала головой девушка.

– А что ты глаза опустила, трусливая? – усмехнулся Эгиль. – На конунга замахнуться посмела, а к хевдингу подойти – оторопь берет? И ведь прощенье надо просить, да и, помнится мне, ты кольчугу ковала – уж не младшему ли Гаутрекссону?

Голубе было страшно, очень страшно. Все лето видела она Вестейна только мельком, несколько раз – по возвращению из походов, а уж о том, чтобы разговор завести и мысли не было. Заветная кольчуга так и лежала, нетронутая. Кольчуга… Вот смех-то! Все девки парням полюбившимся рубахи узорам вышивают, оберегами, она же, кузнеца дочь, кольчугу сковала… А и что! А и пусть не примет подарок хёвдинг! Только вот так жить уже сил нет! Решив так, взяла Голуба кольчугу, завернула в собственный неказистый плащ и пошла искать Вестейна. Слово себе дала – отдать кольчугу, что бы ни случилось, кто бы рядом не оказался. Иначе потом последняя смелость пропадет!.. Только вот сильно не хотелось, чтобы кто-то около находился, чтобы кто-то видел…

И повезло нынче Голубе! Уж совсем отчаялась она искать Гаутрекссона, пошла было обратно к кузнице – и вот же он, один, неподалеку стоит.

– Здравствуй, хевдинг…

Долго не отвечал Вестейн Даин, девушка уж подумала – если вот так и дальше будет, убежит, не выдержит.

– Долго же я твоего голоса не слышал…

– Я… Я прощенья просить, – выпалила Голуба. – Я не знала, я не поняла тогда, думала – к рыбам ушли земляки мои, с твоим кораблем повстречавшись! Я не знала, что ты их отпустил, что ты…

– Ты думала, это из-за тебя они из врагов стали гостями Нордрихейма? – перебил Вестейн и, не дождавшись ответа, улыбнулся:

– И верно, из-за тебя…

От той улыбки стало сразу легко на сердце – а вот слова застряли в горле.

– Я обещала тебе кольчугу… – только и смогла ответить Голуба. Шагнула вперед, протянула сверток. И меньше всего ожидала, что Вестейн тоже протянет руки – только не для свертка, а чтоб обнять дрожащие плечи, впервые наяву, а не в мыслях. Вот и перевернулось что-то внутри дочки кузнеца, потеплело на душе, впервые захотелось вскинуть руки молодцу на плечи, к губам губами приникнуть!

– Станешь женой моей? – а тут как водой холодной окатило Голубу. Прав был Эгиль! Из-за чувств нахлынувших самое родное забудешь! Отец мертвый пригрезился – а что если дух его все покоя не находит, пока дочь так от дома далеко?..

– Нет! – едва ли не крикнула девушка, отшатнувшись от хевдинга, точно от чумного. – Я домой вернусь, все равно вернусь!

Потемнел лицом Вестейн Даин.

– Прими подарок мой, хевдинг… – прошептала Голуба.

– Домой… – Вестейн и не смотрел на девушку. – Твои тебя в рабство чужакам продали! Разве тебе здесь хуже живется, чем там? Разве к тебе кто-то относится плохо? Разве не стоят за тебя горой Эгиль, младший Рагнарссон, моя старая мать, Хальвдан, близнецы и даже тот, кто тебя пленил, – грозный Бельверк? А кто там у тебя был?

– Жизнь моя там была! – выкрикнула Голуба – и упала кольчуга. То Вестейн одним жестом смахнул на землю дорогой сердцу подарок.

– Чего ж с торгашами не уехала? Чего не сбежала? – сказал, как ударил, у Голубы в глазах потемнело. Развернулась она – коса плетью свистнула, – и прочь от норманна, что есть духу прочь!

– Я сбегу, – вбежав в кузницу, выпалила Голуба Эгилю. – Слышишь?

Эгиль стоял, побледневший, отложивший в сторону одну из заготовок для наконечников стрел. Он еще ничего не понял, кроме того, что девушка, несмотря на обиду, серьезна и решительна.

Голуба всплеснула руками, подскочила к старику, быстро-быстро обняла широкие плечи, на мгновенье прильнула щекой к груди, сказала:

– Это правда, Эгиль, и я знаю, что ты меня не выдашь. А чтобы никто не подумал, что ты мне помогал, ты сейчас уйдешь… Ты пойдешь к Бельверку, к могучему Медведю, и позовешь его смотреть новые щиты. А если встретишь Раннвейг, ты покажешь ей новые фибулы – те, что мы сделали две ночи назад. А я уйду сейчас же! За лесом меня ждет корабль!

– Ты глупая, – прошептал Эгиль. – Тебя заметят…

– Я пойду играть с близнецами! Я часто играла с ними за воротами! Я легко смогу сбежать! А даже если нет… Эгиль!

Старик нахмурил брови и жестко произнес:

– Если ты собралась бежать в свою Гардарики, то будь добра сделать это более толково! Близнецы могут быть и в доме, но если у ворот спросят, куда ты идешь, скажи, что ищешь их. Сейчас как раз вечер, а эти дети редко возвращаются домой сами и вовремя. И одень теплый плащ – тот, что дал тебе Хальвдан, под ним ты сможешь пронести лук. Идешь ты без еды, а так хоть не пропадешь в лесу… И удачи тебе, Свёль!

– Спасибо, Эгиль… И прощай!

– Прощай.

Трудно сказать, кто помог в тот вечер Голубе скрыться от чужих глаз – то ли норманнский рыжий Локи, бог хитрости и обмана, решил сыграть шутку – увести у славного херсира рабыню, то ли Даждьбог и вправду вывел дочерь свою на дорогу к дому. Так-то оно так, а Голубы спохватились все равно быстро – и у Вестейна были могучие покровители. И кто же знает, бог какой или просто чутье тайное, или может, сердце чуткое помогло – а из всех посланных на поиски беглянки он первым ее нашел.

Уж насколько прислушивалась Голуба, да озиралась вокруг – а голос сзади ее врасплох застал. Сердце удар пропустило, когда, губу закусив, повернулась она к Даину. Она шла быстро, не останавливаясь ни на миг, однако ж не тягаться ей в беге с северянином – он стоял, совсем чуть-чуть запыхавшись, только взгляд был усталый, больной.

– Все-таки сбежала, – произнес хевдинг, приближаясь на шаг.

– Вестейн… – Голуба не двинулась сначала – а потом отошла на два.

– Впервые по имени назвала, – усмехнулся викинг. – Пойдем со мной.

А что еще мог сказать он? Как удержать?..

– Пойдем… – Вестейн уверенно двинулся к ней.

– Это… Это ты меня, значит, ловить пришел? – безжизненно спросила девушка. Она помедлила чуть-чуть и подняла лук. Положила стрелу на тетиву. Руки подрагивали.

Хевдинг замер, словно напоровшись на стену, руки бессильно опустились.

– Я ведь обещал стеречь тебя…

– Кончилась служба, сторож! – через подступающие слезы бросила Голуба.

– И выстрелишь? Как тогда мечом замахивалась – выстрелишь? – грустно спросил Мертвый. – Проверишь – хорошую ли защиту выковала?

Только тут поняла Голуба, что на хевдинге кольчуга – та самая, дорогая, бесценная. Вспомнилось тут же – как полетел в грязь подарок… Слезы брызнули, руки дернулись, тетива свистнула едва слышно – стрела полетела. Лук Голуба на землю уронила, лицо в ладонях спрятала. Однако ж зря – заметить успела, как хевдинг на колени упал, а в темноте услыхала удивленный шепот:

– Попала…

Тут ровно кто очи и разум Голубе затмил – развернулась она и прочь бросилась, дороги не разбирая, что сил было понеслась.

– Не придет, – обреченно прошептал Стоян Всемилыч, в последний раз глядя на берег. – Чего ждать – не придет…

Уже и волны качали, а все не мог оторвать взгляда от суши купец. И тут – не привиделось ли? – к сосне старой девчонка подбежала, ствол обхватила, насколько рук достало – будто чтоб не упасть. И через миг крик раздался – невнятный, громкий, на стон похожий. А Голубе почудилось – что не услышат ее, кинулась к воде, не задумываясь.

– Плывет! – ахнул Стоян и закричал:

– А ну стой!!! Быстро, кто пошустрей – девчонку из воды вытащите! Крив!

А Криву и говорить не надо – уже нырнул. "Справный парень, – совсем не к месту подумал Стоян. – А то, что по саблю попал – так то не беда… "

Увидев Голубу, Стоян перепугался – мокрая, жалкая, трясется листом осиновым на ветру, хоть сразу на плечи одеяло набросили. И какой же ценой дался ей побег этот?..

– И добралась же! И добралась же, родная! Сбежала-таки! – а та уже носом в кожух уткнулась, заревела. Во всхлипах слышалось что-то про убийство, про чью-то смерть, про стрелу какую-то, про кольчугу дареную… Стоян обнял крепко девушку, зашептал, уговаривать стал, как ребенка малого:

– Ну полно, полно слезы лить… Домой едем, домой… Ни одного норманна больше не увидишь, ничто не напомнит о плене… Полно, домой теперь едем, домой…

Домой плыла Голуба…

И замолк сказитель. Уже в который раз – а тишина стояла совсем другая, не ожидающая, а настороженная, недоверчивая.

– Неужто… и все? – шмыгнула носом молодая весинка. – Неужто конец на этом?

– А кто знает, родные… – погладил бороду старик. – Жизнь Голубина на том ведь не закончилась… А врать я не приучен – не ведаю, что дальше было. Кто знает, где там счастье свое нашла дочь кузнеца… Надеюсь все же, что нашла.

Под утро, с почестями, со словами благодарными провожали старца. И шел он так дальше – как много лет до того, как будет ходить до самой смерти, от деревеньки к городу, от города к деревне с полным коробом былей. Иной раз появлялся дважды в одном селении – узнавали, еще больше приходу радовались. Слушали люди, думали, людей представляли, гадали – а где ж они, о которых старец рассказывает, живут, каково им… Так вот, пройден был город Смоленск, брел деревнями сказитель – и пришел к одной такой деревеньке, дальней, глухой, с лесом побратавшейся.

Пошел сразу к окраине, к избе, что вдалеке от всех стояла – чтоб огонь из кузни рядом стоящей случаем другие дома не задел. Знал он, что бед таких не бывало – кузнец и сам по себе с колдовством в ладах, а здешнюю девушку-кузнеца и вовсе ведьмой считали. Уж двадцатый год пошел, – а на вид можно и больше дать, – а все одна живет, хозяйство держит. Охотится – зверье ни разу не тронуло. Кинжал княжий хранит. Травы, говорят, знает. На посиделки ни разу не выбиралась. А какая в кузнице мастерица – даром, что молот да клещи не для женщин созданы! Однако же богов чтит, да и не сказать, чтоб нелюдима совсем – приветлива, улыбается, бывает, и пошутит иногда. А слыхали, поет – на крыльце сядет одежку чинить и поет, чтоб сподручней было. Красиво! Правда, чтоб с девчонками-сверстницами шепталась, как оно заведено – не было такого, да и сплетни кумушек местных не переносила – чуяла, видать, что и про нее много всякого бают.

Единое же, что настораживало – то, что больше года в чужой стороне жила. А в целом – хорошая девка, жаль, что одна…

Голуба старика еще на подходе встретила, улыбнулась. В последний раз видела она Бажена в городе Ладоге – тогда старик-то ее историю и выслушал, и запомнил. Узнал, что собирается Голуба в отцову кузницу вернуться, расспросил про место, обещался проведать. Вот и пришел.

– Здрав буде, Бажен Гориславич… – низко поклонилась Голуба старику, отвела в дом, за стол усадила. А как горшки подчистились, разговор начался – и так до вечера позднего.

Наутро вновь уходил сказитель.

– Вот, – говорил старик, сходя с крыльца, – и проведал я тебя, Голубушка… Раны-то залечила?

– О каких ранах, дедушка, говоришь? – пожала плечами Голуба.

– О сердечке твоем бедном, о нем… – Бажен улыбнулся. – Кому сказывал – все думают-гадают, счастья тебе желают… И еще, Голубушка… В Смоленске гости заморские объявились. Из-за моря Варяжского. Так что лучше тебе на торг нынче ничего не отсылать с возами – не ровен час, знакомец найдется, вспомнит работу…

Голуба только улыбнулась с натяжкой и простилась со стариком.

Тот воин, пришедший в деревню тем же утром, он был странный. По-словенски изъяснялся с трудом, но по лицу так и не скажешь, откуда родом, хромал немного на правую ногу, а главное – кого-то искал…

Трудно рассказать, как переменилось его лицо, когда на вопрос, есть ли в деревне свой кузнец, кто-то ответил – да, мол, есть, да не простой, а девица молодая…

Денек погожим быть обещал, солнце уже вовсю светило, птицы… птицы здесь пели всегда, Вестейн впервые видел такой старый и огромный лес, все здесь ему было в диковинку. Да и понять было трудно – каково это, вдалеке от воды жить, без кораблей и лодок? Потом же, правда, норманн понял, что лес этот – здешним людям вместо моря.

Вестейн стоял недалеко от дома, зная, что там, за дверью, скорее всего Свёль. Стоял, и – как и много раз до того – не решался подойти ближе. И сомнения закрадываться стали – подумалось, может, и вовсе не она там, может, зря поехал хевдинг вместе с торговым кораблем Нордрихейма – ну и что, что Бельверк точно помнил, с какой стороны пришли тогда торговцы людьми, ну и что, что в том городе рассказали, откуда часто прибывают на продажу искусно сработанные мечи… И имя какое-то странное назвали здесь – сначала Голуба, а ведь Вестейн точно знал, что так называют здесь некоторых птиц. А потом и вовсе – Ме-че-сла-ва Жда-нов-на, язык сломаешь, пока выговоришь…

Но дверь вскоре отворилась – сейчас и не вспомнить, куда собиралась пойти Голуба, тогда она мигом все позабыла. В лес, должно быть, хотела наведаться – силки проведать, может, поохотиться чуток, не просто же так на поясе тул со стрелами висел, а в руках лук тугой.

Глядели друг на друга так двое людей – не верили. Норманн первым опомнился, вперед шагнул. У Голубы ум помутился, лук вскинула мгновенно, руки не дрогнули.

– Мертвец ты или дух бродячий, или морок какой – сгинь прочь! Чур меня, чур!

– Я не дух и не мертвец! – весело вдруг стало Вестейну, весело и тревожно, безрукавку он через голову стянул – блеснули кольца кольчужные на солнце.

– А стреляй, Свёль! Мейтис-слей-ви… Стреляй! У меня защита нынче крепкая! А если в другую ногу попадешь, глупая, – так быть мне хромым на обе ноги! Стреляй!

Медленно сошла с крыльца Голуба, лук не опуская.

– Зачем пришел? – голос зазвенел.

– Неужели ты плакать собралась, Свёль? – Вестейн начал медленно-медленно приближаться. Наконечник стрелы, нацеленный в грудь, мелко дрожал. – Помнится, ты в слезах убежала тогда, а я гадал – огорчилась ли, что не попала в голову, или же…

Он не закончил – шагнул вперед быстро, так, что между ним и Голубой кроме стрелы осталось не больше аршина расстояния.

– Уходи!

– Нет, – ровно ответил Вестейн, делая еще один шаг.

И заговорил тихо, серьезно.

– Тебя ж тогда так и не нашли – ровно кто следы твои замел. Совсем в другой стороне искали тебя… Да и хевдинга ранить сумела, подобраться незаметно, ловкая… Я и подсказал, куда убежала… А близнецы скучают по тебе, велели найти и рассказать. И Эгиль, и Бьёрн… Да что я мешаю тебе – руки уж трясутся совсем, промахнешься… Так я ближе подойду!

– Не подходи! – прошептала Голуба, да поздно. Острый наконечник едва ль не упирается в блестящие звенья, а на нем сидит маленькая Мара-смерть…

– Выстрелишь?.. Недалеко совсем – давай… А мне же все равно теперь!

Руки и вправду тряслись, да и губы дрожали, в глазах вода копилась. Человек напротив улыбнулся.

– Я думала, ты умер.

– Давно. Но я и мертвым тебя нашел…