Текст книги "Как день вчерашний"

Автор книги: Татьяна Шипошина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Божия воля на то, чтоб ты оказался здесь.

– Ну зачем мне такой Бог, Который...

– Остановись, – перекрестился монах. – Святые отцы говорят: «Если ты в гневе плюёшь на небеса, плевок всегда падает тебе на голову».

Что я должен был ответить? Может, мне надо было побиться лбом о камни? Я замолчал. Молчал и монах.

Мне надоело молчать, и я задал вопрос:

– Скажи, зачем всё это?

– Что?

– А ты не понимаешь?

Феодосий сделал жест в сторону пустыни:

– Это – Божий мир. Я благодарю Господа за него. Всякий день и всякий час. Чудо жизни. «Всякое дыхание да хвалит Господа».

– Тоже псалом?

– Да, сто пятидесятый.

– Ты что, их все знаешь?

– Да.

– А как? Учил?

– Учил... Духом.

– Это как?

– Это так, как я узнал про тебя.

– Непонятно.

– Раз непонятно – значит, не пришло время понимать.

– Да ладно тебе! И вообще, я тебя не о том спрашивал.

– О чём ты спрашивал?

– Зачем ты живёшь в пустыне? Я там, у себя, изнемогаю от одиночества и не знаю, как найти выход. А ты закрываешь голову капюшоном, чтоб я не потревожил твое одиночество.

– Не только ты. И камень может потревожить одиночество. Одиночество – дар Божий.

– Дар? Мы что, говорим о разных вещах?

– Вероятно. Ты отдохнул?

– Нет, постой! Ты сам сказал, что я на тебя свалился по Божьей воле. Дай-ка я уж понарушаю твоё одиночество!

– Тебе не откажешь в разуме, – чуть улыбнулся Феодосий.

– Ну, хоть что-то, – парировал я.

Нет, не так уж он сух, этот авва. Правда, язык мой не поворачивался так называть моего спутника. Отец, он и в Африке отец.

– Почему ты здесь, в пустыне?

– В пустыне познаётся сила Божия и немощь человеческая. Ученик не больше своего Учителя.

– Кто же твой учитель?

– Иисус Христос. Он удалялся в пустыню на сорок дней. Постился в пустыне и молился.

– Он – на сорок дней. А ты – на всю жизнь? Зачем? Если уж на то пошло, хватило бы и сорока дней.

– Он – Бог. Я – грешный человек. Чтобы мне выжечь из сердца всё нечистое, мне может не хватить и жизни.

– И как же ты выжигаешь всё нечистое?

– Молитвой и постом. Постом и молитвой. Сказал Великий Антоний: «Кто живёт в пустыне и в безмолвии свободен от трёх искушений: от искушения слуха, языка и взора; одно только у него искушение – в сердце».

– Ну извини, что тебе пришлось со мной разговаривать. Я этого не хотел.

– На всё – Божия воля.

– И много лет ты ни с кем не общался?

– Много или мало – Богу ведомо.

– Ну ты даёшь. Значит, ты считаешь, что таким варварским способом можно выжечь из человека всё нечистое?

– С Божией помощью. Только Бог знает, какая мера человеку доступна. Но человек при этом должен делать всё, что может.

– Ну ты и крут.

– А тебя борет лень. Вставай. Бери кувшин и пойдём за водой. Если твоё внутреннее устроение вгоняет тебя в тоску – значит, оно никуда не годится.

– Да ладно тебе! – сказал я. А сам подумал: «Вот только в египетской пустыне мне ещё не хватало нравоучений!»

Я показал монаху красные полосы на моих ступнях от врезавшихся в них ремней:

– Натирают твои сандалии.

– Тогда перемещайся по воздуху, – пожал плечами авва.

– Как?

– Духом.

Мне показалось, что он опять улыбается. Я поднял голову от сандалий и увидел его спину, чуть согбенную, и его голову, покрытую капюшоном.

Глава 14

Опять он меня учит!

– Не пей много, – сказал Феодосий. – Трудно будет идти назад. А ещё через ненасытное чрево много нечисти проникает в человека.

Я всё-таки напился из источника. Выпил, сколько влезло. Феодосий же сделал только несколько глотков.

Наполненные кувшины стояли в тени плодового дерева. Плоды были безнадежно зелены.

– Что это за дерево? – поинтересовался я.

– Смоковница. Не ешь, слишком зелена.

– Не пей, не ешь... – сказал я и сорвал несколько плодов. – Или ты думаешь, что я насытился куском хлеба?

– Думаю, что не насытился.

– Ладно. А вдруг я завтра вернусь обратно и забуду тебя, как кошмарный сон?

– На всё – воля Божия. Но поскольку я тебя уже знаю, хочу, чтоб ты сам почувствовал, что призван к Богу и к покаянию. Хочу я, чтоб спаслась твоя душа. Понимаешь?

В голосе Феодосия прозвучали такие нотки, что заставили меня остановить процесс жевания.

– А как я пойму, что призван?

– Скажу тебе, как учил Антоний Великий, пустынник. Знаешь о нём?

– Нет.

– Узнаешь, даст Бог. Слушай: трёх родов бывают души, влекущиеся к Богу. Первые призваны законом любви, который изначальное Благо насадило в них при первом творении. Без малейшего сомнения последовали они за Словом Божиим с готовностью, как праотец Авраам. Вторые – «слышат писаный Закон, свидетельствующий им о муках и страданиях, уготованных для нечестивых, и об обетованиях для тех, кто ходит достойно в страхе Божием; и свидетельство писаного Закона побуждает мысль их искать, каким образом возможно войти в призвание...» Я сокращаю для тебя слова Антония, чтоб ты не утерял течения мысли.

– Ты же не отказал мне в разуме! Хотя, конечно, длинновато.

– Видимо, в твоём мире говорят не предложениями, а восклицаниями.

– А в твоем мире ходят за водой за пять километров!

– Продолжу, с твоего позволения. О вторых свидетельствует Давид, говоря: Закон Господень совершен, укрепляет душу; откровение Господне верно, умудряет младенцев. Это тоже слова псалма, восемнадцатого.

– Это поэтому ты назвал меня младенцем? – спросил я.

– Разве ты – не строптивый младенец?

– Ну... Мне тридцать лет...

– Младенчество духа не определяется земным возрастом. Дальше скажу. Есть третьи, «души, которые вначале были жестокосердны и закоснели в делах греха; и вот, Всеблагой Бог по милости Своей посылает таким душам очищение скорбей, пока они не умягчатся и не придут в чувство, и обратятся, и приблизятся, и войдут в знание, и покаются от всего сердца, и они тоже обретут истинный образ жизни, как и те, другие...».

– Так я – который?

– Подумай. Для первой категории ты не подходишь. Вторая – тоже не твоя. Ты смеёшься над тем, что есть Закон Божий, что есть рай и есть ад. Скажи мне, что это не так.

– Так.

– Ты смеёшься над Церковью и служителями её. Ты смеёшься над теми, кто уверовал.

– Откуда ты знаешь?

– Позволь, я не стану тебе отвечать. Думаю, что Господь посылает тебе очищение в скорбях, как многим душам, идущим третьим путём. Ты ведь жалуешься на свои скорби? Я скажу тебе, что знаю о твоих скорбях больше, чем ты сам.

– Откуда?

Ответа не последовало.

– А что будет, если я не пойму и третьего призыва?

– Прискорбно будет душе твоей.

– Откуда ты знаешь? Почему ты так уверен?

– Не грызи зелёную смокву, Всевлаад.

Глава 15

Путь назад показался не таким тяжёлым. Наверно, потому что дорога от источника шла чуть под уклон. Мы шли молча и без привалов. Вылили воду в выдолбленную в камне ёмкость, подобную небольшой ванне, и отправились назад, к источнику.

Феодосий снова шагал впереди. Я едва поспевал за ним. Наголовник, или попросту капюшон, естественно, с головы моей слетел. Как ни странно, я попытался повторять молитву, но мысли мои прыгали, а вслед за мыслями прыгали слова молитвы, разрывая связь друг с другом.

Феодосий остановился сам, примерно в том же месте, что и в первый раз. Я так запыхался, пытаясь от него не отстать, что даже не сразу начал задавать вопросы, которые роились в моей голове, как пчёлы возле улья.

– А как узнать, что я призван? – без предисловий начал я. – Что тогда будет?

– Ты это почувствуешь. Тебе захочется освободиться от нечистоты и покаяться. Это не спутаешь ни с чем. Это блаженство человека.

– Ну ты хватил! А как же дома, дворцы, яхты, девушки? Деньги!

– «Подлинно, как призрак, преходящ человек, только напрасно волнуется; копит и не знает, для кого он то соберёт». Это из псалма тридцать восьмого.

– Что, твой Давид предвидел все мои вопросы?

– Боговдохновенный Давид ответил и на те вопросы, которые ты никогда не задашь.

– Послушай, ну что это за блаженство – покаяться! Смешное блаженство!

– Значит, ты ещё не почувствовал призвания. Значит, скорби твои усугубятся.

– А если не усугубятся?

– Тогда я буду оплакивать твою душу. Это будет означать, что Господь оставил попытки призвать тебя, что душа твоя умерла раньше, чем умерло твоё тело. Это будет означать, что Господь, как сказано, оставил тебя упорству сердца твоего ещё глубже погрязать в грехах, без надежды спасения души.

– Значит, ты считаешь, чем мне будет хуже – тем лучше?

– Так, как это понимаешь ты – да.

– Ну ты даёшь!

– Если бы я мог – я бы тебе дал. Вставай. Снова мы карабкались по камням, на холм, на вершине которого, вопреки законам природы, пробивался источник чистой, свежей воды.

Вода была набрана. Опять я пил взахлёб, брызгался, умывал лицо и руки. В этот раз Феодосий молчал и только искоса поглядывал на меня.

«Скорее бы вниз, – думал я. – Полежу хоть, ноги вытяну. Вымучить бы ещё у этого аввы поесть чего-нибудь...»

Полдороги вниз я тешил себя сладкими мыслями.

Но спутник мой, видно, накаркал. Скорби мои умножились, ёлки-палки...

Где-то в середине пути у меня схватило живот. Да как! На дикой скорости я отклонился с прямого пути, чтоб хоть как-то спрятаться за камень.

Я скрылся, более-менее, от взгляда моего спутника. Но даже скрывшись от взгляда, я не мог скрыть звуков, вырывающихся из меня.

«Господи! Да что же это за наказание!» – мысленно кричал я в пышущие зноем египетские небеса, сидя на корточках, в самой неприглядной человеческой позе, и испуская самые непристойные человеческие звуки. Я испытывал резкие боли, рвущие на части мое ненасытное чрево. Запахи...

Как только я пытался встать, рези в животе начинались снова и я опять приседал, продолжая мучиться не только болью, но и стыдом.

А потом, когда всё стихло, я увидел, что вокруг меня растут только колючки. Извините, конечно, но из песни слов не выкинешь.

Египетская зелёная смоква проявила себя ничем не лучше нашей зелёной алычи. Не скроешься от себя даже в египетской пустыне.

Я выполз из-за своего камня в определённом состоянии чувств. Феодосий ждал меня поодаль, поставив рядом оба кувшина с водой. Он не сказал мне ничего. Молча встал, поставил свой кувшин на плечо и зашагал вперёд.

Ничего другого не оставалось, как взять свой кувшин и последовать за ним.

Я даже попробовал снова начать молиться: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного».

На этот раз я продержался минуты три, пытаясь вкладывать в слова молитвы и мысли, и сердце, как мне было указано. Если бы меня спросили, зачем я пытаюсь это делать, я бы не ответил.

И ни за что не признался бы этому монаху, что пытаюсь следовать его указаниям.

Кстати, «пытаюсь» – это громко сказано.

Через три минуты усилий сердце не выдержало напряжения, мысли не выдержали сосредоточения, и я незаметно для себя стал думать о своих проблемах, привычно перескакивая с одной на другую.

Глава 16

– Можно я прилягу? – спросил я, когда мы всё-таки достигли пещеры.

– Приляг. А там, где ты живёшь, какой сейчас год?

– Две тысячи двенадцатый.

– От Рождества Христова?

– Да.

– «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив», как в псалме сто втором сказано.

– А ты это к чему?

– К тому, что столько веков терпит нас Господь. Стольким поколениям оставил возможность покаяться.

– Скажи мне, Феодосий, что случается с человеком, если он призван? Что говорит твой Антоний?

– Скажу, если спрашиваешь. Сначала Дух призывает тело очиститься «многим пощением, бдением, и молитвами, и служением». Затем Дух – водитель начинает открывать очи души, чтобы и ей подать покаяние, и тем самым она бы очистилась. Ум начинает различать между телом и душой...

– Это как?

– Знаешь ли, что грех сидит в нас с первого ещё Адамова прегрешения?

– Что-то такое слышал...

– Вот Дух Святой и «отделяет нас от плодов плоти, которые смешались с каждым членом тела нашего... и приводит все члены тела к их первоначальному состоянию, которое не имело ничего от нечистого духа. И тело приводится в подчинение уму, поучаясь у Духа. ...Ум очищает его от еды и сна – одним словом, от всех его движений, и собственной чистотой очищает он тело даже от естественного извержения семени».

– Это потому ты не хочешь есть?

– Надеюсь, потому.

– И женщина тебе не нужна?

– Я грешный человек. Кто скажет тебе, что не нуждается в пище и может спокойно молиться в гареме, – скорее всего, прельщён нечистым. Поэтому женщинам запрещён вход в пустыню.

– Я хотел бы поверить тебе! Но насчёт женщин...

– Так верь, если хотел. «...Дух научает ум, как врачевать все душевные раны... И для глаз устанавливает он правило, чтобы они видели верно и чисто и чтобы не было в них греха. Затем устанавливает он правило для ушей, чтобы они слушали в мире и больше не имели бы жажды или желания слушать о дурном или же о падениях и унижениях человеческих, но радовались бы слушанию о добром... Затем Дух учит чистоте язык, поскольку язык был поражён тяжёлым недугом; тот недуг, поразивший душу, выходил наружу в словах посредством языка, который душа употребляла как своё орудие...».

Феодосий говорил нарочито медленно. Наверно, понимал, что мой ум легко терялся в оборотах старинной речи.

Как он был прав!

– Ты хочешь сказать, что весь человек очищается Духом?

– Наконец-то ты понял, о чём я говорю. «...Дух исцеляет движения рук, которые некогда двигались беспорядочно, следуя произволу ума... После этого Дух очищает чрево, как оно ест и пьёт; ибо пока душевные желания действенны в нём, оно не знает насыщения в своём алчном желании пищи и питья, и через это бесы совершают свои нападения на душу».

– Да уж!

– «И тем, кто ищет в этом чистоты, Дух предписывает: вкушать в меру потребного для укрепления тела, но, делая это, не иметь вкуса похоти, и тем исполнить сказанное Павлом: Итак, едите ли, пьёте ли... всё делайте во славу Божию».

– Я от этого бесконечно далёк.

– Хорошо, что ты умом вникаешь в мои слова. Тебе осталось только ощутить их сердцем. А теперь мы подошли к женщинам: «Затем в отношении плотского вожделения, которое располагается ниже чрева, ум получает поучение Духа... Все эти движения укрощаются силой Духа, Который устанавливает мир во всём теле и отсекает от него все страсти. Об этом говорит апостол Павел: Умертвите земные члены ваши: блуд, страсть, нечистоту, злую похоть и прочее».

– Твой Антоний был последователен!

– Не мой Антоний. Наш. Он не только последователен и мудр. Он свят. Всё сказанное пройдено им самим, в этой пустыне пройдено. Но он сумел ещё и нам рассказать об этом.

Феодосий перекрестился.

Глава 17

Я всё ещё не ложился. Мне расхотелось. Я сидел на каменном ложе, покрытом вытертой шкурой, и думал. Передо мной открывалась стройная система воззрений на мир и на человеческую душу. Система, о которой я раньше не знал. Система, которая легко разрешала многие мои вопросы. И хотя вопросы всё ещё теснились и даже умножились, впереди замаячило нечто похожее на решение. На оригинальное, нетривиальное решение!

Передо мной сидел разумный человек, который не мучился душевно! Который смотрел на меня добрыми глазами и называл младенцем. И мне не было обидно.

Передо мной открывалась не только система теоретического знания, но и система практики жизни. Система, о существовании которой я даже не предполагал, глядя на верующих клуш и толстых священников.

Неужели и то, и это – одно и то же? Части одного и того же?

– Если можешь – говори дальше, – попросил я Феодосия.

Я давно никого не просил ни о чём подобном...

– Мы остановились внизу живота, – блеснул глазами Феодосий. – Дальше – что?

– Ноги... – неуверенно предположил я.

– «И после того и ногам подаёт Он очищение. Некогда они ступали не право, не в согласии с Богом; но теперь ум, собранный под властью Духа, очищает их, чтобы они ступали по Его воле, ходя и служа в добрых делах, так, чтобы и всё тело изменилось и обновилось, и было в послушании Духу. ...И когда всё тело очистилось и приняло полноту Духа, оно обрело некую часть того духовного тела, которое получит в воскресение праведников».

– Это всё?

– Не торопись. У души есть ещё и недуги нетелесные. «Гордость – недуг души не телесный, а также тщеславие, зависть, ненависть, нетерпение, леность и другое. Но если душа предаст себя Господу от всего сердца, Господь помилует её и подаст ей дух покаяния, который будет свидетельствовать ей о каждом грехе, и больше они не приблизятся к ней; и Он покажет ей тех, кто восстают на неё и хотят не дать ей отделиться от них, ведя тяжкую битву, чтобы не могла она пребывать в покаянии».

– Это кого – «тех»?

– Не понимаешь?

– Нет.

– Бесов. Тот, кто заполнен нечистотой, бесов не видит. Разве что совсем разрушит душу свою, – перекрестился Феодосий. – А так – ему хватает самого себя. Своей нечистоты. Своего безумия.

– А кто видит бесов?

– Тот, у кого душа чистая. Когда душа от плотской похоти очищается, бесы нападают на неё, пытаясь отлучить от Бога. Таково испытание.

– И что, прямо с хвостиком и с рожками?

– Не стоит смеяться. Не в облике суть. Бес сильнее человека. Веками он нападает и знает, где есть в человеке слабые места. Только Бог сильнее бесов. Только с Богом они побеждаются. А кто скажет тебе, что сам с бесом сражался и победил его – тот бесом же и прельщён. Не верь ему.

– А как нападает бес?

– Искушает. Внушает мысли хульные и строптивые. Заставляет человека жалеть самого себя, а ближнего ненавидеть. Заставляет завидовать. Даже заставляет считать, кто больше поклонов положил. Внушает человеку, что он уже достиг совершенства. Страхи напускает. А иногда и бьёт, и мучит тело. А иногда толкает человека на подвиги, что выше сил. Чтобы, надорвавшись, разуверился человек. Всяко бывает.

– Ты видел бесов? Они тебя мучили?

– Позволь, я не стану отвечать. Лучше послушай, что говорит Великий Антоний о душе: «Но если она выстоит и будет послушна Духу, поучающему её покаянию, Творец не помедлит снизойти к её изнеможению в покаянии и, видя её в телесных трудах, многих молениях, и постах, и сокрушении, и в поучении словам Божиим, в отречении от мира, в смирении и слезах, и упорствовании в сокрушении, – тогда милосердный Бог, видя труды её и послушание, смилуется над ней и спасёт её».

Видно было, что Феодосию нелегко давалась беседа. Ведь ему, пустыннику и молчальнику, надо было произнести так много слов!

Из-за меня... Мне...

– Ты наизусть знаешь то, что написал Антоний. Как ты запомнил это? – не удержался я, чтоб не спросить.

В принципе, я даже знал ответ.

– Я читал послание Великого Антония. Один список хранится в нашем храме, в который, если будет на то Божия воля, мы пойдём в воскресенье.

– Сколько раз ты его читал?

– Один. Не спрашивай меня. Это – жизнь, не только Антония, но и моя. И многих, поверь. Я даже затрудняюсь назвать их число. Я знаю, что они есть и в твоём далеком веке. Это ты не знаешь о них.

Глаза Феодосия смотрели в пол.

– Ну, а если нет этого? – не унимался я. – Если человек ничего не очищает в себе и не подчиняет ум Духу, а тело – уму?

– Ты задаёшь хорошие вопросы. У тебя живой ум, но сердце закрыто.

– И всё же?

– Тогда «злые духи берут над ним верх, и сеют в теле все страсти, и возбуждают, и поднимают сильную брань против него; так что душа становится усталой и недужной, и плачет и ищет, откуда бы пришла ей помощь...».

– Бедная душа! Напоминает мою...

– Так. Ты отдыхай, младенец далёкого века.

– А ты?

– Я пропустил час молитвы. Прости, я больше не могу говорить с тобой. Я выйду и помолюсь рядом с пещерой.

Он поднялся и перекрестился. Кажется, с облегчением.

Глава 18

Мне надо было подумать. Не было никакой ясности с моим появлением в 380 году, да ещё в египетской пустыне. (Смешно! Если в 380 году, то не всё ли равно где?)

В глубине души... в самой-самой глубине – я изредка вздрагивал: «А вдруг – всё? Вдруг – это навсегда?»

Я находился здесь. Хоть душа и отказывалась воспринимать это как факт. Я разговаривал с монахом-пустынником Феодосием. Я задавал ему вопросы и получал ответы. Даже пытался разобраться в этих ответах, и они мне даже нравились. А дальше что?

Вдруг – навсегда? В пустыне, в пещере, при лампаде, с гуманитарным образованием? Менеджер по рекламе? Что и кому рекламировать?

Мне что, предлагается стать монахом? В 380 году? Уму непостижимо! Дикость!

Мало мне было своих метаний и сомнений...

– У-у-у-у!!! Нет! Нет!

Я заметался на шкуре, постеленной на каменном ложе.

– Господи! – вслух произнёс я и не узнал своего голоса. – Господи! За что мне это? Почему? Ответь! Это несправедливо!

Так или примерно так причитая, я метался на койке минут пятнадцать и не заметил, как провалился в сон.

И вдруг... там, во сне, я помчался по какому-то тёмному коридору, который становился всё светлее и светлее, по мере моего довольно быстрого продвижения по нему. Сердце моё замирало, потому что я не знал, куда лечу. Не было ни радости, ни ужаса. Ничего.

Только – замирание сердца.

Я резко затормозил и вдруг увидел белый потолок, а на нём – лампы дневного света. Мне пришлось снова зажмуриться.

Я дёрнулся, набрал воздуха в лёгкие и ощутил резкую боль во всём теле. Я захотел пошевелиться, но не смог. Тогда я сделал над собой титаническое усилие и открыл глаза.

– Доктор! Доктор! – услышал я голос моей бывшей жены. – Доктор, он, кажется, приходит в себя! Сева! Сева! Ты слышишь меня?

Я хотел ответить, но не смог. Кажется, у меня в горле торчала трубка. И весь я был увешен какими-то проводами и датчиками.

Я даже не мог долго держать глаза открытыми. Сквозь суживающиеся щелочки глаз я видел расплывающееся и уплывающее вдаль лицо моей бывшей жены.

– Не обольщайтесь, милая, – услышал я мужской голос. – При таких травмах, как у него, это почти невероятно. Даже если он придёт в себя, вряд ли останется полноценным человеком.

Видимо, эти слова принадлежали доктору. Я услышал, как моя бывшая жена всхлипнула.

– Сева... – повторяла она. – Севочка... что же ты наделал...

– На вашем месте я бы пошёл отдохнуть. Вы не выходите из отделения уже месяц.

«Месяц? – подумал я. – Не может быть... А как... как я оказался в реанимации?»

От боли и недоумения я застонал. Или мне показалось, что я застонал. С таким же успехом я мог бы сказать себе, что я закричал.

И вспомнил.

Кафе, двух тёток, свою злость, жёлтый свет светофора, джип, удар...

Я снова попытался закричать и провалился во тьму.

Глава 19

– Ты кричишь. Я решил разбудить тебя.

Надо мной стоял монах-отшельник Феодосий. И тряс меня за плечо.

Тут я уже точно застонал:

– У-у-у-у...

– Ты проспал пять часов. Солнце садится. Поднимайся. Пора подкрепить тело.

Сон потряс меня. А может быть, это явь потрясла меня? Я встал с каменного ложа и вышел из пещеры.

Солнце быстро садилось. Огромный сияющий диск на мгновение завис над самой горой. Пылающим светом озарилось всё вокруг.

Божий мир... Если ты действительно создан, какая же непостижимая человеку мудрость создала тебя! И не только мудрость... как бы это сказать... Искусство... Какой великий художник придумал нарисовать в небе закат? Как говорится, за одно это его имя достойно остаться в истории человечества...

Душа моя наполнилась до краёв. То, что я узнал во сне, кажется, добавило объёма моей душе, и теперь она была наполнена до краёв. Ещё немного, и она бы переполнилась. Что бы случилось при этом? Я бы зарыдал, наверно. Как младенец, заплакал бы в голос и начал бы звать маму. Или – отца. Отца. Отца Небесного.

Я засмотрелся на солнечный диск и не сразу заметил, что Феодосий стоит рядом со мной.

Я обернулся. Губы Феодосия беззвучно шевелились.

Так мы стояли до тех пор, пока последний сияющий край солнца не скрылся за холмом.

Феодосий молча притронулся к моей руке, как бы приглашая в пещеру.

Мы молча вошли внутрь. Феодосий вынес хлеб. Кусок был чуть больше, чем утром. Феодосий разломил его. Большую часть придвинул мне, меньшую оставил себе. Вынес две кружки воды.

Не усаживаясь за стол, перекрестился и начал читать молитву на незнакомом мне языке.

Прочитав, сел и знаком показал мне, что можно приступать к трапезе.

– Какую молитву ты читал? – спросил я, неожиданно даже для себя.

– Я благодарил, – ответил он.

Я перекрестился и сел. Это получилось как бы помимо моей воли. Первый раз.

Мы молча ели размоченный в воде сухой хлеб. Я поймал себя на том, что мне не хотелось ни роптать, ни шутить по этому поводу.

Глава 20

– Ты знал, что со мной? Там, в моём времени?

– Да.

– Почему ты не рассказал мне?

– У Господа на всё Своё время.

– Я выживу?

– Не знаю.

– Я не останусь овощем, лишённым разума?

– Не знаю.

– Знаешь!

Феодосий молчал, опустив глаза в пол. Я тоже помолчал немного. Но меня просто распирало от вопросов.

– Почему это произошло со мной? Не молчи же, наконец! Или ты думаешь, что легко переместиться на семнадцать веков назад? Посмотрел бы я на тебя в двадцать первом веке!

– Разве в твоём веке на земле не осталось пустынь?

– Остались. Только нет уже таких людей, как ты.

– Думаю, есть. Правда, немного. Ты просто не знаешь о них.

– Таких – нет!

– Да, времена накладывают отпечаток на человека. Но суть человеческая не меняется от Адама. Я читаю псалмы, которые были написаны за много веков до меня.

– Тогда скажи мне, мучаются ли в твоём веке от одиночества. Почему я так мучился от одиночества?

– Ты искал вне, а надо было искать внутри. Такую ошибку совершают люди с начала времён.

– Объясни!

– Подумай сам, Всевлаад.

Мы опять сидели молча. Губы Феодосия чуть шевелились.

– Скажи мне... – нарушил я молчание.

– Ты осуждал. Ты был всем недоволен. Разве ты мог быть вместе с тем, кого осудил?

– Ну... да...

– Ты завидовал. Ты видел только себя, обделённого благами, и не видел ближних. Разве ты мог быть вместе с тем, кто обделил тебя?

– Одиночество – это пытка!

– Если одиночество без Бога – значит, оно с дьяволом. А это пытка, да. Я согласен. Это тоска. Смертный грех.

– Ну, объясни же!

– Претензия на то, чтобы без Бога владеть всем миром, – это гордыня. А мука от того, что это не получается, – тоска. И то, и другое делает душу мёртвой.

– Значит, я мучился от смертного греха?

– То, что ты принимал за одиночество и прикрывал всякими умными, современными тебе словами, были муки от смертного греха. Как бы ни пытался ты заглушить муки умирающей души, они не покинули бы тебя. Ни упоение вином, ни смена женщин, ни порошки, которые ты задувал себе в нос.

– Это было-то пару раз!

– Не унижай себя подобными оправданиями. Каждое из этих действий только усугубляло твоё падение. Лучше скажи теперь, веришь ли ты в ад?

– При чём здесь ад?

– Если бы ты ушёл из жизни тогда, как ты хотел, ты бы вечно испытывал подобные муки. Вот тебе твой личный огонь негасимый. Твой личный червь неусыпающий. Твой личный ад. Понял ли?

– М-м...

– «Царство Божие внутрь вас есть». И ад – внутри нас есть. Для того, кто не может радоваться один, радость с кем-то – недостижимая мечта.

– Ты... радуешься – один?

– Человек никогда не бывает один. Он бывает слеп, глух и немощен. Он бывает заполнен своей нечистотой настолько, что не видит своего главного собеседника. Учителя. Друга. Любящего Отца.

– Ты объяснишь мне – насчет смертных грехов? – спросил я.

– Не сейчас. Мне надо молиться.

– Ты столько лет молишься и каешься – неужели тебе надо молиться ещё?

– Я грешный человек. Моя природа такова.

– Но ты же мучаешь себя!

– Не себя. Я ветхого человека изживаю в себе. Отцы Церкви говорят, что сила Божия не может совершаться в человеке, преданном страстям.

– Твоя молитва – как повинность!

– Младенец, молитва – это не повинность. Это радость.

– Ещё скажи, что жить в пустыне – тоже радость.

– Высшей радости на земле я не знаю, как только стремиться к Богу и быть с Ним. Одно мгновение с Богом стоит всех мук на земле.

– Я хочу тебе поверить.

– Так верь, младенец Всевлаад. – Трудно достучаться в твоё сердце. Видимо, нас обоих испытывает Господь. Есть одна поучительная история...

– Расскажи!

– Один старец ходил грустный. Его спросили: «Почему ты грустишь?» Он ответил: «Потому что усомнился в способности братьев познавать великие истины Божии. Трижды я показывал им льняной лоскуток с нарисованным на нем красным пятнышком и спрашивал, что они видят. И трижды они отвечали: «Маленькое красное пятнышко». И никто не сказал: «Лоскуток льна». Всё. Прости. Мне пора.

Я не нашёл слов, чтоб ответить ему.

Кажется, я всю жизнь смотрел только на «маленькие красные пятнышки». Разве кто-то учил меня смотреть иначе?

Или этому не учат, ёлки-палки?

Глава 21

Я устраивался на ночлег на каменном ложе, покрытом шкурой, и надеялся, что снова окажусь там, в своём времени. Где я лежал в реанимации, опутанный трубками, где рядом со мной не та, что была в течение последнего месяца, а бывшая моя жена. Анна, Анюта, Анютка моя... Анютина глазка...

Как она осунулась! Почему же она вдруг оказалась рядом? Почему не бросила меня? И почему – так долго? Месяц!

Мы расстались, когда муки неудовлетворенности и одиночества донимали меня. И я всё искал выхода, искал... Начинал с того, что «истина в вине». И во всём, что прилегает к этой истине.

Буквально «прилегает»... Я тогда потерял хорошую работу, разбил машину, месяцами не жил дома.

Вероятно, я обижал её.

Мы позорно и подло развелись. Разменяли квартиру. Я практически бросил сына.

И вот теперь я снова осознавал, что мог бы жить с этой женщиной. Мог бы общаться с ней и растить ребёнка. Да что я пытаюсь обмануть сам себя! Я желал её как женщину, как жену! Давно сожалел о том, что мы расстались. Просто, чтоб сделать шаг навстречу, надо было признать себя неправым. И всё. Но я не хотел признаваться в этом даже самому себе.

Ну вот. Признался, и полегчало.

Как преступника в детективах уговаривают: «Признайтесь, чтобы облегчить свою участь». «Колись, или сидеть будешь не десять лет, а восемь!»

Принципиальная разница!

Что у меня за мозги! Даже подумать о чём-то хорошем в простоте не могу! Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного!

Всё так.

Помилуй меня, грешного человека, чья душа затуманена всякой нечистотой. Чем только она не затуманена, бедная моя душа!

Скорее всего, то, в чём я только-только начал разбираться, – это верхушка айсберга. Основные глыбы скрыты от меня, ибо я – младенец духовный, весь пропитанный, пронизанный смертными грехами, не умеющий их даже увидеть, не то что понять.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня, грешного! На глаза мои наворачивались слёзы. Оттого, какая бездна всякой гадости вдруг начала просвечивать во мне, и оттого, что перед глазами моими был путь, по которому следовало пойти, чтоб от всего этого избавиться.

Лицо сильного, уверенного в своей правоте, уверенного в избранной дороге человека – лицо моего аввы Феодосия вставало предо мной.

«Путь возможен! – говорил этот человек. – Путь труден, но радостен! Насколько труден, настолько и радостен. Потому, что в этом мире нет ничего бесплатного. Но знай: Бог не смотрит на количество отбитых поклонов. Бог смотрит в сердце. Только Бог может дать «просто так». По Промыслу, ведомому только Ему. По благодати. А кто и как достоин – решает только Бог! Имеющий уши, да слышит. Имеющий разум, да поймёт. Имеющий сердце, да почувствует и уверует».