Текст книги "Унесенные блогосферой (СИ)"

Автор книги: Татьяна Шахматова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3
Две девицы под окном

Я давно думаю, что русскую классику надо запретить. Ну, во всяком случае, в школе. Потому что выходит молодой человек в жизнь с какими-то дикими представлениями. Ничему ваша классическая литература не учит. <…> Не бывает таких святых, как князь Мышкин, таких порядочных, как Татьяна Ларина. Не бывает.

Из фильма «Два дня», режиссер Авдотья Смирнова

Женщины отнимают колоссально много внимания. Даже когда пытаешься сосредоточиться на чем-то важном, даже когда не думаешь о чьих-то тонких, словно выточенных искусным ювелиром, мраморных пальцах, даже если не вспоминаешь запах внезапно склонившейся к твоему лицу пряди медовых волос. Даже если настрого запрещаешь себе обо всем этом думать, даже если готов с головой уйти в самые насущные и неотложные проблемы, женщины все равно отнимают почти все твое время, как будто тянут на себя невидимое одеяло. Я не знаю, как у них это выходит, но они всегда тянут одеяло, независимо от того, идет ли речь о постели или только о походе в парикмахерскую.

Прекрасная Маргарита постригла меня… необычно. Как только я узнал ее имя, я начал говорить ей «ты», конечно, только про себя, не «она», а «ты». Осознал я это позже, но начал именно в тот момент, когда прочитал на карточке: «Салон Мармелад. Стилист Маргарита». Итак, Маргарита, ты постригла меня необычно. Впрочем, дело было даже не в стрижке. Если учесть мой традиционный хвост, то каре по середину шеи трудно было воспринимать как заявку на кардинальную перемену внешности. Но вот укладка… Разве ты не видела, Маргарита, я стал похож на древнего рыцаря в шлеме с поднятым забралом? Наверное, тебе тоже было смешно, но ты хотела угодить постоянной клиентке и изо всех сил сдерживала смех. Ведь это Виктория привела меня, а не наоборот.

– Какое-то лакированное ведро, – сказал я, оглядев в зеркале результат, но в тот момент в салоне раздался хоровой вздох восхищения, в котором был слышен и голос моей тетки и твой голос, Маргарита.

Глядя на Вику, которая сидела рядом в новеньких блестящих кудряшках и явно была очень довольна собой, я решил, что тратить нервы на выражение своего мнения по вопросу стиля я не буду, а тихо-мирно поправлю дело в другой парикмахерской, менее креативной. Прощай, Маргарита, увидимся ли мы когда-нибудь?

Вместо того, чтобы ехать с Викой в университет, я под предлогом сживания с новым имиджем, отправился домой.

Как известно, все, что ни делается, делается если не к лучшему, то, как минимум, с умыслом, и на сей раз народная мудрость не обманула. Уже подходя к нашему подъезду, я заметил на лавочке двух девиц. Именно это слово де́вицы, не путать с деви́цами. Боясь утомить лингвистическими подробностями, все-таки замечу, что ударение здесь принципиально важно. Ударение на суффикс -иц– придает слову какую-то неряшливость, грубость: «девица-дьяволица-продавщица» (исключение пушкинские «три девицы под окном пряли поздно вечерком», но это норма двухвековой давности).

Девица – это от слова «дева», это особое состояние души – целый подвид среди женщин гуманитарных профессий. Девушки вырастают, выучиваются, выходят замуж, превращаются кто в дам, кто в теток, это уж кому как угодно. А девица она так и остается девицей на протяжении еще очень и очень долгого времени. Сидевшие на лавочке перед подъездом девицы относились к той части сухого остатка от выпуска гуманитарных факультетов, который получается, если вычесть легкомысленных хорошисток, удачно выскочивших замуж на пятом курсе, трезвых троечниц, которые сразу по получении диплома оканчивают курсы бухгалтеров и всех остальных, кто честно идет тарабанить часы в школах, но лет через десять все равно обнаруживается на непыльной менеджерской специальности в местном бизнес-центре. Одним словом, девицы были из числа неисправимых отличниц, которые и в сорок, и в пятьдесят с равной степенью одухотворенности лица размышляют о стихах австрийских поэтов или пьесах Чехова в сравнении с современной драматургией. Именно девицы обычно оказывают внимание тем немногочисленным представителям сильного пола, которые обучаются гуманитарным профессиям. Чаще всего их внимание остается неоцененным, и, получая диплом, они уже твердо уверены, что все мужики сволочи. То есть за все мужское человечество отвечают ровно те пять или семь парней, с которыми им удалось пообщаться в пределах студенческой группы, а при хорошем раскладе плюсуем туда и пару преподавателей. К окружающим они относятся чуть снисходительно. Девицы работают в библиотеках, музеях, занимаются наукой или остаются преподавать на родной кафедре. Нужны очень веские причины, чтобы девица обнаружила под своими ногами земную твердь.

Данные конкретные девицы доучивались на последнем курсе университета, то есть находились в том блаженном состоянии, когда ты давно перестал работать на зачетку и зачетка как миленькая распахивает за тебя сессионные студенческие пашни, валяется там, где положено валяться коню и все такое прочее. Времени у девиц был, судя по всему вагон, и они частенько заходили к Вике как к старшему научному товарищу, по той лишь причине, что когда-то, еще будучи аспиранткой, она вела у них какой-то спецкурс по юридической лингвистике и они до сих пор не могли этого забыть.

Девицы были самыми надоедливыми существами на всем белом, а может быть, и темном свете тоже. Я никак не мог разобрать из их с Викой разговоров, умны девушки или напротив непроходимо тупы. Сам я склонялся ко второму варианту, но та серьезность, с которой к ним относилась Вика заставляла меня до поры держать свое мнение при себе, чтобы не облажаться, в случае чего. Сейчас они сидели ко мне спиной и, увлеченные разговором, не замечали моего приближения. Я остановился.

– Тебе не кажется, что бред – это самая логичная вещь на земле? Я всегда могу железно обосновать любую ахинею, чего не скажешь о хороших вещах, – степенно и громко рассуждала первая девица, похожая сзади на пупса огромных размеров.

– Ты права, – отвечала ей вторая, более изящно сделанная девица. Голос у нее звучал низко, готически. – У нас в саду в этом году повалился забор. Осталась только калитка, – соблюдая интригующие паузы, трубила более тонкая. – До этого бабушка приучила собаку входить через калитку и делать свои дела за забором. Картина теперь такова: забора нет, стоит калитка, а собака ждет, пока ей калитку откроют. Нужно выйти – собака идет к калитке, ноет и ждет, пока ее не выпустит кто-нибудь. Вокруг поле… Но сделать два шага и обойти собаке страшно. Не то же ли с человеческим мозгом делает воспитание? То, что ты называешь бредом – может быть, это просто альтернатива. Вот какой вопрос меня в последнее время томит.

Да, она так и сказала: «каков», «не то же ли» и «томит». Впрочем, это меня не сильно удивило – девицы так обычно и разговаривают. Вы их сразу узнаете, если встретите в реальной жизни.

«Вика, к тебе твои девочки», – объявлял я и уходил за перегородку, пока они пили чай и разговаривали о чем-то своем.

«Твои девочки» – это тоже было условное название. Когда я в первый раз назвал так девиц, Вика поправила: «Это не мои девочки. Это девочки Миллер». «Кто такой Миллер?» – спросил я и моментально пожалел о своей торопливости, потому что Вика сделала огромные глаза, как какой-нибудь кровожадный пират, чрезмерно хватанувший рому. «Женские иностранные фамилии не склоняются, – сглотнув «ром», ледяным тоном проговорила она. – Если бы это был «кто такой», как ты изволил выразиться, то я бы сказала «девочки Миллера». Миллер – это она. Боги! Неужели ты так же позоришь меня в университете?».

Пережив ее бурную реакцию однажды, я избегал произносить фамилию Миллер. Выражение «твои девочки» прижилось, но мы знали его истинный смысл.

Девочки все время думали и разговаривали о чем-то очень неземном. Иногда мне казалось, что они невероятно круты, а иногда – что совершенно не в себе. Я их побаивался. Однажды девица, которая тоньше, решила вовлечь меня в разговор. Это случилось, когда я вышел из-за своей гипсокартонной перегородки, чтобы сварить кофе. Девица поднялась и, глядя прямо на меня, но обращаясь к Вике проговорила: «А Саша-то ваш какой импозантный мужчина стал». Она так и сказала: «импозантный». После этого я старался во время их посещений не выходить из-за перегородки ни за кофе, ни за чем-либо другим.

– Это как «в упор» и «вброд», – продолжала девица, похожая на пупса. – И то и другое наречие, и то и другое сохранили связь со словом от которого образовались, а пишутся по-разному…

Сейчас они сидели спиной, но, как на грех, я поздно спохватился и подошел уже опасно близко. Застыв на месте, я прикидывал, поздно или нет развернуться и есть ли шанс уйти незамеченным. Я не жаждал, чтобы девицы узнали меня: пройти мимо было бы невежливо, а приглашать их в дом и слушать про «в упор» и «вброд» не хотелось. Даже если они сто раз правы. А они сто раз правы: я тоже не понимаю разницу в этих исключениях, как и почему «зоревать», когда ударение падает не на корень, а значит, по правилу должно быть «заревать». Но сейчас мне точно было не до этого и я предпочитал бы считать, что Розенталь и Ожегов неизменны, как законы физики. Видимо, почувствовав чье-то внимание, девицы развернулись на сто восемьдесят градусов, но и я буквально в эту же секунду сделал то же самое и уже медленно шел в противоположную сторону. Они меня не окликнули, наверное, – не узнали из-за шлема на голове.

Глава 4
Киндер-сюрприз

Наука ищет скрытое.

Гастон Башляр, философ 

На мое счастье, на улице было морозно, и девицы быстро освободили проход. Попав домой, я первым делом включил компьютер, так как собирался потоптаться по виртуальным стенам убитых любителей лобстеров и, возможно, сделать кое-какие свои записи, до того момента, когда вернется Вика.

В этом смысле я оказался при Вике, что доктор Ватсон при Шерлоке Холмсе. Доктор вел дневник. В современной версии я должен был бы пристраститься к интернет-блогу, но выбрал кое-что другое. Поскольку то, чем занималась моя тетка, было делом довольно молодым и мало исследованным, я решил подробно записывать ход ее экспертиз, чтобы убить сразу двух зайцев: во-первых, сделать диплом по юридической филологии – тут тебе и готовый материал, во-вторых, опубликовать монографию в помощь экспертам-филологам и тем самым сразу обеспечить себе задел на кандидатскую диссертацию. Амбициозно? Само собой, я и не отрицаю. Но очень скоро в моем строго утилитарном замысле обнаружился совершенно непрактичный крен.

Оказалось, то, что делала Вика как профессионал, было в буквальном смысле этого слова связано с тем, как мы с нею жили. Тексты, которые ей приходилось анализировать, влияли на нас, но и мы, со своими мелкими проблемами и мало примечательными событиями жизни, вдруг коренным образом влияли на ход серьезных расследований. Это представлялось мне сущей мистикой, но Вика только рассмеялась, когда я пришел к ней с этим «гениальным открытием».

«А как ты хотел, если в начале было Слово?» – лукаво подмигнула она и вручила мне труды нескольких современных философов со странными, иностранными фамилиями, из которых Ролан Барт был самым простым, но только в плане фамилии. Читать же всех этих философов оказалось в равной степени невозможно. Тем не менее, я прочитал, веря, что разгадка близка, ничего не понял, лишь усвоил кое-какие термины: постмодернизм, «весь мир – это текст» (а вовсе не театр, как я полагал раньше), «смерть автора» и «смерть субъекта». Осознать смерть автора труднее всего… – представился труп дядьки среднего возраста с окладистой бородой, высоким лбом, черными кудрями и эфиопским носом, на котором сидело чеховское пенсне… Но путь был явно неверный. К тому же в нашей квартире так часто появлялись абсолютно живые авторы из плоти и крови, которые гневно пеняли на нечистоплотность своих коллег по цеху, обвиняли их, – тоже вполне себе живых, – в плагиате, творческом бесплодии и идейной импотенции, что идея «смерти автора» казалась если не вовсе глупой, то точно несвоевременной.

А вот со смертью субъекта разобраться не составило труда, тем более, что именно тут была зарыта собака моего мнимого открытия. Современные философы сообщали, что сознание любого человека состоит из множества цитат, и потому самого субъекта мышления как бы и вовсе нет. Картина, в общем, выходила довольно безрадостная, как будто живем мы все в огромной всемирной библиотеке и каждый – всего лишь высказывание: кто подлиннее, кто покороче, кто вообще какое-то междометие. Ужасно безрадостное открытие. В общем, пока я мысленно и физиологически дорастал до вершин современной гуманитарной мысли (все-таки постмодернизм изучают только на пятом курсе, когда, как выражалась тетка, «личинка филолога окуклится»), наша жизнь превращалась в сумму текстов, каждый из которых не был сам по себе, а все они были ВМЕСТЕ. Видимо, это и был тот самый мир, который текст.

Поэтому в моей собственной работе по расследованиям мне пришлось использовать метод тотальной записи всего происходящего, во всяком случае, на первых порах. Так я стал доктором Ватсоном поневоле.

– Пишите, Шура, пишите, – развеселилась Вика, заглянув как-то в мой ноутбук. – Сейчас все что-то пишут. Особенно детективы! Это хит! «Знать, оттого так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом», – обидно продекламировала она Есенина.

Если оставаться в рамках философских терминов, то я – стоик. Ужиться с моей теткой не смог бы представитель никакого другого философского течения. Будь я постмодернистом, то устроил бы Вике какую-нибудь тихую и неприметную смерть, позитивист – объявил бы ей пожизненный бойкот по законам объективной реальности. Но я ничего не ответил на «задрав штаны». Я просто продолжил записи.

Несмотря на то, что своим осадным сидением девицы украли у меня добрых полтора часа, я все-таки надеялся успеть поработать спокойно, без скоростных забегов и кенгуринных прыжков мысли моей родственницы. Скопировав электронный адрес, я открыл странички в социальной сети, с которых покойники красиво улыбались миру. Страницы работали. Кто-то оставлял соболезнования и слова прощания прямо на стенах. Кто-то еще не знал о трагедии и оставлял в ящике сообщения: «Приходите в гости», «видели ваши новые фотографии с отпуска, класс! Звоните». Еще одна иллюзия Интернета.

Первым делом бросалось в глаза, что записи в основном вела Светлана Романихина. А ее муж, сын ученого по имени Валерий Романихин, чаще репостил и иногда комментировал записи супруги. Записи велись ежедневно, и репостил он ежедневно. Соответственно, следил зорко.

Большинство записей на стене Светланы оказались организованы словами со значением «ходить», «быть», «присутствовать». Например, «Были на концерте Баскова. Супер!», или «Ходили на Хор Турецкого. Всем рекомендую!», или «Сегодня были на ледовом шоу, завтра идем на «Вишневый сад», «Привет, Франция!», «Как прекрасны белые пески Гоа!», «Завтра идем в ресторан Венеция. Празднуем три года совместной жизни!».

Примеры показались мне очень наглядными, и я немедленно сделал документ под названием «Анализ структуры и содержания страницы в социальной сети». Поскольку научный подход – это в первую очередь систематизация, то документ я разделил на колонки: «стена», «группы», «личные сообщения», «другие записи (музыка, фильмы, заметки)». В графе «стена» появилась первая запись:

«Вася был тут», или check-in (чекин от англ. «отметка») – тип публичного высказывания, главной целью которого является сообщение о своей причастности к модным и престижным местам и/или событиям. Поскольку подробное расписывания жизни и уровня дохода в открытом доступе привлекательны для воров-домушников, данная версия должна быть проверена первой».

Однако в деле Светланы и Валерия это теоретическое положение не работало. Несмотря на то, что молодые Романихины с удовольствием сообщали обо всех своих отлучках из дома в режиме реального времени, преступник не собирался грабить семью. Все вещи, по словам следователя Бориса, оказались на месте. Ничего ценного из квартиры не исчезло.

Изучив стену, я кликнул на список групп, в которых состояли Романихины. Молодая женщина и здесь была намного активнее своего мужа. Светлана украшала свою стену изречениями из групп вроде: «Я целуюсь лучше, чем готовлю», «Мои глаза кайфуют, когда твои ревнуют», «Няшки-киски», «Испания, я от тебя в восторге!» и тому подобные сообщества, которые делают большинство страниц в социальных сетях похожими друг на друга до полного неразличения. Конечно, бессменная тема «мой котэ» также была представлена во всем своем грациозном многообразии. «Надо будет как-то объяснить Вике наличие этого ритуала, чтобы не смущать ее величество рацио», – сделал я себе пометку. Ничего примечательного в составе групп я не нашел и графу «группы» оставил пока пустой.

Помимо объявлений с общим содержанием «мы были тут», на стене убитой девушки я заметил многочисленные оценки увиденному: «Восхитил фильм «Высоцкий». Очень проникновенно. Грим бесподобен!», «Выкрутасы» – классный фильм!», «Притворись моей женой» – отличная комедия. Посмеялись от души», «Горько!» – падали с кресел от смеха, мега крутая комедия!».

Особенно развеселила запись: «Были на «Аиде». Это бренд. Всем идти!». Почему оперное искусство вдруг превратилось в бренд, перестав быть частью мировой культуры, и с какой стати идти должны все – не объяснялось, видимо, хозяйка страницы считала это самоочевидным. «Сверхкультовым» фильмом всех времен был назначен сериал «Друзья», а фильм «Жизнь Пи» про мальчика, который пересек океан в одной лодке с живым тигром, показался молодой даме «волнительным».

После таких записей обычно имелась совместная с мужем фотография: ведро попкорна, картонный динозавр.

В гильдию кинокритиков с такими оценками не попадешь, но и особенного в них ничего не было. Благо, что писала Светлана хоть и часто, но коротко.

«Урррра! Я в отпуске! Едем на море! Сингапур ждет меня!»…

– Что такое, над чем задумался? – услышал я голос Вики за спиной. Видимо, я увлекся и не слышал, как она вернулась из университета. Что-то подозрительно быстро.

– Решил немного узнать об убитых, – сознался я, машинально отодвигаясь от ноутбука.

– Узнал? Можно?

Она спросила только для формы, так как уже успела прочитать то немногое, что я внес в таблицу.

– М-м-м, – неопределенно протянула Вика, вытащила из сумки булку и, как в юности, не в силах дотерпеть до обеда, откусила горбушку. Мне тоже всегда хотелось горбушку, но я никогда не соперничал с ней.

– Пятую коонку гобафь, – жуя, пробубнила она.

– Пятую колонку?

– Мг.

– Зачем?

Наконец она справилась с куском:

– Языковая личность убитого.

– Что это такое?

– Ну, это все то, о чем тебе скажут остальные колонки. Что за человек, какой у него пол, образование, социальный статус, интересы, интеллектуальный уровень и так далее. Все это можно узнать по тому, как человек говорит и пишет. Ты же в курсе, что мы все говорим по-разному? Мужчины и женщины – вообще разные языковые группы, можно сказать. Ну и вообще – инженер-москвич, женатый любитель спортивных каналов и крафтового пива говорит совсем иначе, чем фитнес-инструктор из города Ижевска, проводящий свободное время по клубам в поисках красивых девочек.

Конечно, я был в курсе. Я посмотрел на Викторию с некоторым укором, которого она по своей природной толстокожести даже не заметила. Тем не менее, несмотря на неуместную демонстрацию интеллекта, предложение про языковую личность было разумно. Любая систематизация должна закончиться обобщением и выводом: я послушно добавил пятую колонку.

– Светлана здесь пишет про отпуск, – показал я на пост, на котором тетка меня застала. – Может быть, она работала неофициально?

– Нигде она не работала, – убежденно отрезала Виктория. – Как говорил один известный лингвист по имени Джорж Серль, – вы его еще не изучали, так что расслабься, – при небольшом усилии воображения нетрудно представить себе ситуации, в которых форма высказывания не будет совпадать с его коммуникативной интенцией.

Я особенно и не напрягался, потому что все равно мало что понял.

– Другими словами, – продолжала Вика, раскладывая на кухне пирожки к чаю, купленные в булочной напротив. – Этот пост, как и в целом их страницы, говорит не совсем о том, о чем здесь написано. Понимаешь?

– Нет.

– Не прямое значение.

– А какое?

Она встала в дверях и нахмурилась:

– Странно. Это вы уже должны были проходить. Это называется метафора…

– Подожди, – перебил я. – Я знаю, что такое метафора. Это переносное значение: «глаз-алмаз», «железная леди» и тому подобное. Но при чем здесь…

– Да, молодец, – Вика по обыкновению не дослушала, скрылась на кухне и завозилась с чайником. Параллельно она не забывала кричать мне в зал. – Только переносное значение – понятие широкое. Я говорю о метафоре, как о любом косвенном или образном выражении смысла. В каком-то смысле мы живем в мире метафор. Ты говоришь: спор – это война, и ты понимаешь, что это не поэтическая фигура речи, а самая близкая реальность. Ты споришь и ведешь себя как на войне – атаки, контратаки, и это не кажется тебе чем-то странным. Потому что это же так понятно: спор – это война. Или время. Что такое время?

– Деньги, – крикнул я в ответ.

– В посудной лавке гуляет…

– Слон.

– Тетя, достань…

– Воробушка.

– Все верно! Мы говорим на языке метафор, потому что не все в этой жизни можно и нужно выражать прямо. Странички наших убитых – это тоже своего рода метафоры. Вернее, метафора.

– Метафора?

– Ну, да. Одна метафора. Потому что все написанное тут – это метафора одной-единственной мысли.

Поверить в то, что под этим безбрежным количеством слов и картинок скрывается только одна мысль, было довольно сложно. Я еще раз обратился к стене Светланы Романихиной, прокрутил страницу вверх и вниз, заглянул в глаза всем бесчисленным няшам и безоблачным курортам и, кажется, понял о чем говорит Виктория. Я встал со своего кресла и переместился на высокий барный стул на кухне. Тетка заменила обыкновенный стол на барный, поэтому и стулья к столу полагались соответствующие. Сама Вика вообще ела стоя, утверждая, что так пища усваивается лучше и не откладывается в ненужных местах.

– Ты считаешь, они транслировали мысль «мы идиоты, у нас ужасный вкус»? – рискнул предположить я.

– Нет. Это твоя мысль. Ты основываешься на собственной оценке написанного. А теперь встань на их точку зрения.

– Ну, не знаю. Что-то из серии «мы крутые», «мы классные»?

– Теплее!

– «Вам всем до нас как до Луны, только дороже встанет»?

– Отлично. Уже горячо!

Однако, как ни подбадривала меня Вика, дальше этого я не продвинулся, и ей пришлось раскрывать метафору самой.

– Эти записи, дорогой мой, демонстрируют одну простую идею: «мы – идеальная семья». Именно ИДЕАЛЬНАЯ. Обрати внимание, в семье есть маленький ребенок, но мы видим его присутствие только на некоторых фотографиях, и все они совершенно особого типа. Обычно молодые мамы вступают в группы вроде «Лучшая в мире мамочка» или «Носики-курносики», обмениваются там рецептами овсяных каш или обсуждают особенности протекания запоров в разных детских возрастах, или веселые случаи из жизни чада. Зависит от интеллекта и характера самой мамы, но смысл один. Здесь же ничего подобного мы не видим. Бытовая сторона материнства исключена из структуры этих страниц. Если ты посмотришь внимательнее, то поймешь, что ребенок в зрительном ряду выполняет ту же функцию, что фата или лимузин на свадебных фотографиях. Он должен быть. Без него картинка рушится, поэтому он есть.

Сказанное Викой звучало абсурдно, но, как ни странно, я действительно не обратил внимания на наличие ребенка.

Пока Виктория наливала чай я сходил за ноутбуком.

– А почему убийца не тронул ребенка? – спросил я, убедившись, что фотографии с ребенком на страничках Романихиных действительно были, а значит и ребенок у них имелся.

– Потому что ребенка в ту ночь дома не было. Обычно, на выходные его сдавали бабушке и дедушке. Регулярно, – ответила Вика, пожав плечами. Судя по всему, ей это казалось самоочевидным.

Тетка на удивление быстро разобралась в ритуалах соцсети. Она уже бросалась названиями детских песенок про каких-то барбариков в огромных башмаках, знала, в какую гавань должны заплывать пираты, и была информирована, что в группе «крошки-босоножки» дешевле. Не верить ее женскому чутью – значило восстать против всей человеческой эволюции. В профиле Светланы Романихиной была выложена фотосессия с ребенком. Это была серия фотографий, где обнаженная по пояс мама держит красивого, пухлого карапуза, завернутого в мягкое махровое полотенце, профессионально прикрывающее их обоих.

– Судя по качеству исполнения, это была заказанная фотосессия, довольно недешевая: с выездом на дом, – пояснила Виктория.

Фотографии настолько напоминали рекламу фирмы «Джонсонс Бэби», что у меня не возникло даже мысли, что ребенок настоящий.

– А это точно их ребенок? – на всякий случай уточнил я.

– Что и требовалось доказать, – улыбнулась Вика победно. – А меж тем это действительно их ребенок… Во всяком случае, в деле указан как их: Г. В. Романихин, два года от роду.

На страницах пары имелись и другие профессионально сделанные снимки: фотографии на природе напоминали рекламу «Домика в деревне», лучисто-счастливые лица на фоне моря были выполнены в стиле плакатов на стенах центра планирования семьи. Я только хотел ввернуть что-нибудь о заштампованности сознания, но Вика перемотала ленту фотографий на самое начало и увеличила одну из них.

– Вот, смотри, старые фото. Год назад. Торт, одна свечка, Романихин-младший в колпаке, шарики, мама в костюме эльфийской королевы, папа – волшебник Гендельф.

– И?

– Тебе не кажется, что этот маскарад годовалому ребенку не понять?

– Вряд ли годовалый чувак читал Толкиена. Что, снова толкиенисты? – спросил я.

– Не мудри лишнего, – Вика нетерпеливо тряхнула головой. – Обрати внимание на адресата самого праздника. Этот праздник сделан для родителей, а не для ребенка. Кстати, посмотри, тут же надпись от мужа жене: «Ты идеальная мамочка для нашего сына!». Вот и слово ключевое прозвучало: «идеальная».

Теперь все встало на свои места: надписи на стенах о прекрасно проведенном ужине, поцелуи, сердечки, постановочные кадры, и даже Macdonald’s оказался в кассу, как образец семейного отдыха.

– Кстати, Вика, а ты заметила, что идеальная картинка в американском стиле? – спросил я.

– Скорее в американистом. Но это как раз понятно, если учесть, какие фильмы они смотрели: американская киноиндустрия – лучший мастер по созданию обывательской мечты. И отпуск, на котором ты завис сегодня, тоже часть этой мечты. Мы знаем, что девушка сидит дома, но все должны знать, что семья – это ее работа и призвание. И она справляется идеально, хотя иногда устает и ей нужен отпуск!.. Кажется, скоро я расквитаюсь с этим дурацким делом, – вдруг заключила Вика.

Мне пока было не ясно, каким образом метафора идеальной семьи поможет обнаружить убийцу супругов Романихиных, однако я твердо знал, что Вика не станет объяснять заранее. Связано это было не с суеверием, а с ужасной катастрофической ленью вкупе с нетерпимостью к несообразительности всех вокруг. «Потом сам поймешь», – обещает в таких случаях Вика.

Сама про себя тетка говорит, что у нее холерический интеллект. Она всегда занимается несколькими делами сразу: читает параллельно (не путать с цезаревским одновременно) несколько книг, пишет несколько статей, а чтобы закончить работу, результат которой уже известен, ей требуется колоссальное напряжение силы воли. Даже не представляю, где и кем могла бы работать моя тетка, если бы не экзотическая, но, как оказалось, востребованная современным миром детективная филология.

– Да, еще шестую колонку расчерти: «Анализ визуальных образов», – сказала она, нацеливаясь схомячить вторую горбушку.

– Что?

– Фотки! Анализ фоток! Тормоз отпусти!

Я изловчился и отломил горбушку раньше, чем она:

– Сама отпусти свой тормоз!

– Ты ж не любишь горбушки, – Вика посмотрела на меня с удивлением, как на камень, который вдруг оказал сопротивление садящейся на него заднице.

– Кто тебе сказал?

– Это было самоочевидно.

– Ты даже не спрашивала!

– Но ты не просил.

– Я профто уфтупал тебе, – ответил я, демонстративно дожевывая отвоеванную булку.

– Благородно, – сказала она с такой мерзкой интонацией, что я чуть не подавился, а Вика уже перескочила. – Сашка! Это неслыханно! – голосила тетка из кухни, гремя посудой. – Сандалетин не пропускает мою статью! Ни в этот номер, ни в следующий. А моя методика нужна мне на процесс. И он знает об этом. А я вляпалась.

– По-моему, этот факап случился с тобой довольно давно, – ехидно заметил я и тут же отправил ей СМС «fuckup» – «провал».

– Провал?! – переспросила она.

– Ну ты же что-то сделала для того, чтобы чувак так возненавидел тебя, – многозначительно кивнул я.

Я помнил Сандалетина, когда он еще не был ни ученым секретарем, ни даже просто ученым. От городской черты до нашего дома в поселке городского типа, который теперь включили в границы города, ехать около десяти минут на электричке – всего ничего, но уже не совсем город, поэтому каждое лето во времена Викиной учебы к нам наведывалась целая шайка аспирантов, ее приятелей. Их давно знали в поселке, и те две-три летних недели, что они околачивались в нашем доме, становились настоящим событием для всей местной молодежи. Однажды приехал и Сандалетин. Сначала он ходил вместе со всеми, потом несколько дней его видели байронически тоскующим на берегу реки, а потом он уехал, не догостив, не дождавшись товарищей, чему, впрочем, никто особенно не расстроился, правда, и не обрадовался. Я с трудом вспомнил его грустную вытянутую физиономию, «парафиновой бледности», сказал бы какой-нибудь Тургенев, когда Вика однажды вернулась из университета дрожащая, как медуза на блюде, и, адски вращая глазами, прошипела: «Помнишь Сандалетина?.. Кирилл… Михайлович, длинный такой, несчастный?.. Ну и козе-о-о-ол!».

– Разве ты не можешь использовать свою методику без публикации? – поинтересовался я.

– В том-то и беда – без признания научной общественности, будь ты хоть второй Лотман, хоть первый Лихачев. Публикуй или заткнись.

– А другой журнал?

Виктория перестала греметь и появилась в дверном проеме.

– Во-первых, публикуясь в своем городе, я поддерживаю нашу научную школу, во-вторых, здесь быстрее, во всяком случае, до Сандалетина было так, ну, а в-третьих, и это главное – тут уже дело принципа, – сказала Вика устало, и я вдруг увидел, как она на самом деле расстроена.