Текст книги "Резанов и Кончита. 35 лет ожидания"
Автор книги: Татьяна Алексеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава VII
Россия, Санкт-Петербург, 1803 г.
«Ну почему ты меня не послушала? – мысленно спрашивал покойную жену Николай Резанов, медленно шагая по дорожкам кладбища в Александро-Невской лавре. – Почему настояла на своем, почему тебе мало было одного ребенка? Ведь ты получила то, к чему стремилась всю жизнь, получила сына, стала матерью – почему нельзя было остановиться на этом? И почему я тебе тогда уступил?..»
Низкое весеннее петербургское небо только что в очередной раз пролилось на город дождем, на голых черных ветках растущих на кладбище деревьев висели большие холодные капли. Даже в самые счастливые моменты жизни Николая, когда Анна была еще жива и когда на свет благополучно появился их первенец, это зрелище казалось ему безумно тоскливым. Теперь же смотреть на эти мокрые ветки и скатывающиеся с них прозрачные «слезы» и вовсе было невыносимо. Но о том, чтобы не навестить могилу жены, тоже не могло быть и речи…
Резанов в последний раз оглянулся на оставшееся позади скромное и невысокое надгробие. Летом он будет носить туда небольшие белые цветы – пышные букеты Анна не любила. Она вообще не любила ничего яркого и бросающегося в глаза. Хотя нельзя сказать, чтобы ей так уж сильно нравились и скромные цветы, неожиданно понял Николай. Любила ли она вообще хоть что-то, кроме детей?
Николай зашагал быстрее, больше не оборачиваясь и стараясь не смотреть на «плачущие» деревья вокруг. Мысль о том, что Анна никогда не любила ни его, ни саму себя, мысль, которую он постоянно гнал прочь с тех пор, как ее не стало, снова вернулась к нему, и избавиться от нее уже не было никакой возможности. «Ты любила только детей, – повторил он про себя без упрека, но и без малейшего одобрения. – Сначала любила своих младших братьев и сестер, но потом тебе стало этого недостаточно. Ты хотела как можно больше своих детей, и тебе было все равно, что ты можешь умереть и оставить меня и нашего старшего».
Лавра осталась у него за спиной, впереди вытянулся длинной стрелой Невский, конец которого терялся в слабом петербургском тумане. Резанов все так же медленно зашагал по тротуару. Торопиться ему было некуда, а идти домой не хотелось: каждая вещь, каждая комната там вызывали в его памяти лицо Анны. А больше всего напоминали ему о ней их дети.
Однако долго идти пешком графу не пришлось – в воздухе снова повисла противная холодная морось, грозящая превратиться в более сильный дождь, и Николай, недовольно скривившись, остановил догнавшего его извозчика. Через полчаса он уже подъезжал к своему дому, готовясь к мучительной встрече с детьми – в такую погоду они точно были не на прогулке, а значит, у Резанова не было никакой надежды избежать общения с ними.
Его опасения подтвердились – он еще только входил в дом, а сверху уже послышался радостный детский вопль: «Папенька пришел!», за которым последовал неуверенный топот маленьких детских ног. Резанов замер возле двери, не успев даже расстегнуть шинель. Маленький Петя, не обращая внимания на пытавшуюся остановить его горничную, проворно спускался по лестнице, чтобы поприветствовать отца, и через минуту был уже внизу.
– Папенька! – выпалил он восторженно и с горящими глазами бросился к Николаю. Тот с легкостью подхватил мальчика на руки и прижал к себе:
– Здравствуй, сын, здравствуй!
«Если бы ты не захотела второго ребенка, ты бы не умерла, и у Пети была бы мать, и мы сейчас обнимались бы все вместе, втроем!» – опять обратился он к Анне и поймал себя на том, что уже не просто спорит с ней, а уверенно ее осуждает. Он посмотрел на страшно довольного Петю, оглядывавшего коридор с огромной высоты, на которую его подняли, и тут же виновато отвел глаза в сторону.
– Все, иди теперь к няне! – Он поставил сына на пол и тот обиженно наморщил свой крошечный курносый нос. Няня и горничная были уже рядом, готовые в любую минуту забрать ребенка обратно в детскую, чтобы он не приставал к уставшему и расстроенному после визита на кладбище отцу.
– Он как будто догадался, что вы скоро придете! – удивленно сообщила Резанову няня, хватая ребенка за руку. – То к двери подбегал и прислушивался, то просил, чтобы ему дали в окно посмотреть, а потом вот на лестницу выбежал. И откуда ему знать, когда вы должны прийти?..
– Дети очень многое чувствуют, – грустно улыбнулся ей Николай и едва слышно добавил: – Не то что мы, взрослые…
Он снял шинель и, вручив ее горничной, стал подниматься на второй этаж. Няня с Петей шли впереди, перегородив всю лестницу и не давая ему идти быстро, но Резанова это не беспокоило – он по-прежнему никуда не торопился. Наоборот, ему было даже любопытно посмотреть, как его двухлетний сын учится подниматься по ступенькам, с каждым разом шагая все смелее и увереннее.
– Молодец, Петр, скоро бегать по лестнице сможешь, – подбодрил Николай ребенка и увидел, как его хорошенькое личико озарилось радостью.
– А Оленька тоже сегодня молодец, кушала очень хорошо и почти не плакала! – продолжила хвастаться няня. Резанов помрачнел и ничего не ответил. Все домашние не сомневались, что он одинаково любит обоих детей и ему интересно и сколько новых слов сказал за день Петя, и часто ли просыпалась ночью Оленька. И Николаю не оставалось ничего иного, как поддерживать у всех эту уверенность.
– Хотите на нее посмотреть? – предложила тем временем няня, окончательно возвращая Резанова в подавленное настроение.
– Если она не спит… – вздохнул он и, аккуратно обойдя няню и сына, почти бегом преодолел оставшиеся до второго этажа ступени.
– Сейчас посмотрим! – Нянька тоже заторопилась и, подхватив Петю на руки, быстро пошла вверх по лестнице. Мальчик, которому гораздо больше нравилось идти самому, тут же недовольно засопел, но капризничать в присутствии отца не решился.
Дверь детской им открыла вторая няня, занимавшаяся дочерью Резанова. Маленький Петя, снова поставленный на ноги, тут же юркнул в комнату и бросился в угол со своими игрушками, а взрослые прошли в другой угол, где в своей кроватке спала закутанная в целый ворох пеленок девочка. Николай остановился возле кроватки, привычно разглядывая этот крошечный сверток и едва заметное среди белых оборок чепчика детское личико. Обе няни завертелись рядом и, перебивая друг друга, зашептали:
– Она все утро улыбалась и совсем не капризничала!
– Кормилица сказала, что еще ни разу не видела таких тихих детей.
– Все говорят, что это просто чудо, а не ребенок…
– Тише, не разбудите ее, – шикнул на слуг Резанов и, делая вид, что он всего лишь заботится о девочке, отошел от ее кроватки. Но было уже поздно – маленькая Ольга Николаевна все-таки проснулась, открыла свои большие темные глаза и, как показалось Николаю, посмотрела на окруживших ее колыбельку людей с радостным удивлением.
– Смотрите, она вас узнала, точно узнала! – уже чуть более громким шепотом принялись убеждать Резанова няньки. – Вы поближе подойдите, она сейчас вам тоже улыбнется!
Поддавшись их настойчивым уговорам, Николай вернулся на прежнее место и наклонился к дочери. Ее любопытные глаза оказались совсем близко, и она, поймав его взгляд, неожиданно опустила веки, словно застеснявшись от того, что ее так пристально разглядывали.
Резанов выпрямился. Няньки рядом с ним продолжали умиляться девочкой, но он больше не слышал их восторженного шепота. Перед его глазами стояло совсем другое, взрослое лицо – лицо Анны, которая всегда точно так же скромно опускала глаза, встретившись с чьим-нибудь взглядом. Трехмесячная Оленька, не слишком похожая на мать внешне, сама того не зная, полностью повторила обычное для нее и такое знакомое Николаю движение глазами!
«Анна, прости меня! – взмолился граф про себя, забыв обо всем вокруг. – Прости за все упреки, я больше никогда их не повторю, я тебя понял!!!» Потом он снова подошел к девочке, которая теперь внимательно разглядывала стены и потолок детской, и еще раз пригляделся к ней. И как он мог не понимать раньше, почему Анна решилась рискнуть своей жизнью ради этого маленького человечка?!
– Разрешите-ка я ее на руках подержу! – неожиданно потребовал Николай у нянек, и тон его был таким решительным, что те не стали спорить, хотя еще ни разу не доверяли графу столь трудного дела. Резанову со всеми предосторожностями вручили белоснежный сверток, и выглядывавшая из него девочка улыбнулась – такой же застенчивой улыбкой, какая была у ее матери. Петя, уже давно с любопытством наблюдавший за отцом и сестрой, подошел вплотную к Николаю и, приподнявшись на цыпочки, попытался дотянуться до его руки.
– Давай-ка присядем, – сказал ему Николай и, усевшись на стоявший рядом с колыбелью стул, попробовал прижать к себе дочь одной рукой. Няни заохали, но ему удалось это сделать, и второй рукой он обнял прижавшегося к нему сбоку сына. И впервые со дня смерти Анны почувствовал спокойствие и глубокое умиротворение. «Теперь буду с ними как можно чаще! – пообещал Резанов себе, по очереди глядя то на дочь, то на сына. – А летом вывезу их куда-нибудь в деревню, и сам с ними там поживу. Может, и вовсе выйти в отставку, чтобы нам совсем не расставаться?»
С этой мыслью он провел весь оставшийся день, с нею же следующим утром отправился в контору. Работалось ему по-прежнему тяжело, но надежда на встречу с детьми вечером и на тихую жизнь с ними за городом в ближайшем будущем придавала Резанову сил и помогала набраться терпения.
Так прошло еще несколько недель. Николай Петрович привел в порядок все дела российско-американской компании и был готов передать руководство ею своему главному помощнику, Михаилу Булдакову – тот был мужем одной из сестер Анны, Екатерины Шелиховой, и уже несколько лет они с Резановым были не только деловыми партнерами, но и ближайшими друзьями. Николай не сомневался, что в умелых руках Михаила компания будет процветать еще больше, чем под его собственным руководством, и с легким сердцем написал императору прошение об отставке.
Ответа на свое письмо ему пришлось ждать долго. Некоторые сомнения в том, что его отпустят на покой, у Резанова, конечно, были, но он старался отогнать их прочь – ведь компания прекрасно могла бы работать и без его участия. Однако долгожданный ответ Александра Первого привел Николая в полное недоумение. Ему и не отказывали напрямую, и не разрешали оставить службу в компании: вместо этого он был приглашен к царю на аудиенцию.
Готовясь к визиту в Зимний дворец, Николай Петрович почему-то вспоминал, как много лет назад вызвал к себе его тогдашний начальник Державин – чтобы под благовидным предлогом надолго выслать из Санкт-Петербурга. И хотя императорское приглашение совсем не было похоже на тот давний случай, графа почему-то охватило предчувствие новых неприятностей. Убеждая себя, что у него просто разыгралось воображение и что царь мог вызвать его к себе по самым разным причинам, Резанов почти бегом выскочил из дома и всю дорогу до Дворцовой площади нервно ерзал на сиденье экипажа. «В самом худшем случае его величество просто не примет мою отставку! – как мог, успокаивал он себя. – Это, конечно, плохо, но, в конце концов, никто не мешает мне проработать еще год, а потом повторить прошение».
Но час спустя, выйдя из дворца на набережную, Николай окончательно распрощался с надеждой прожить остаток жизни в тишине и покое, посвятив себя детям. Разговор с Александром Первым был кратким и не оставил Николаю никакой возможности исполнить свою теперешнюю мечту. Хотя поначалу Резанов и пытался хоть и почтительно, но очень настойчиво настоять на своем.
– Ваше величество, неужели вы хотите отправить в это посольство именно меня? – вырвалось у него в первый момент, когда Александр сообщил графу новость, которая, по его мнению, должна была его обрадовать.
– Да, мне нужен надежный человек, который смог бы его возглавить и которому можно было бы доверить представлять нашу страну перед японским правителем, – ответил царь, и по его лицу на мгновение пробежала тень неуверенности. – И очень желательно, чтобы этому человеку легко давались иностранные языки и чтобы он смог научиться хотя бы немного говорить по-японски. Думаю, вы понимаете, что никого другого, кроме вас, я выбрать не мог.
– Я очень благодарен вам за оказанное мне доверие, но боюсь, что я недостоин этого. Я могу не справиться… – пытался возражать Резанов.
– Николай Петрович, я надеюсь, вы понимаете, что от таких назначений не отказываются, – тоном учителя, объясняющего нерадивому ученику урок, заметил император. – Путешествие, конечно, будет долгим, но не тяжелым, можете не беспокоиться. Вы поплывете вместе с Иваном Крузенштерном – да-да, тем самым, который мечтает объехать весь земной шар. Часть пути проделаете с ним на его прекрасном удобном корабле…
Резанов молча вздохнул. Трудности дальнего плавания не пугали его совершенно, и в другое время он бы только порадовался возможности увидеть чужие страны и принести пользу России. Но теперь мысль о том, чтобы расстаться с детьми на несколько лет, приводила его в ужас. И именно сейчас, когда они и так уже потеряли мать, а сам он только-только научился по-настоящему их любить!
Однако Александра Первого рассуждения его подданного о любви к детям и желании быть с ними вряд ли смогли бы убедить послать в Японию кого-нибудь другого. А отказавшись ехать категорически, Николай мог бы навсегда распрощаться со своим хорошим положением при дворе. «И не только со своим!» – неожиданно пришло ему в голову. Попав в немилость к императору, он лишал хорошего будущего и детей, ради которых как раз и не хотел покидать столицу…
– Ваше величество, я постараюсь оправдать оказанную мне честь, – безрадостным голосом произнес Николай, мысленно уже сейчас прощаясь с сыном и дочерью, хотя ему и было ясно, что уедет он не сразу и еще сможет провести с ними хотя бы несколько недель. Впрочем, сколько бы времени он ни оставался с детьми перед отъездом, ему в любом случае было бы этого мало.
В тот день Резанов не сразу вернулся домой. Несмотря на усталость, он долго бродил по набережной и по всем тем местам, где они любили гулять с Анной, а потом снова зашел на кладбище Александро-Невской лавры. Было уже совсем поздно, и он опасался, что его туда не пустят, но дежуривший у входа в лавру монах узнал постоянно бывающего там графа и разрешил ему ненадолго пройти к могиле жены. Николай остановился перед знакомым надгробием и некоторое время молчал. Больше не было ни упреков, ни жалоб на свою тоску – он просто стоял и мысленно еще раз прощался с Анной и извинялся за то, что несколько лет не сможет к ней приходить. Под конец он пообещал, что, несмотря на это, все равно будет каждый день вспоминать о ней, и отправился прочь с кладбища.
Ему очень хотелось еще и посидеть немного дома с детьми, но к тому времени, как он стукнул в свою дверь, те уже давно спали. Николай ограничился тем, что заглянул в детскую и несколько минут молча смотрел на две крошечные кроватки, слушая мирное дыхание спящих в них сына и дочери. Но потом Петя завозился в своей кровати, и нянька проворно и бесшумно выпроводила мешающего детям спать отца в коридор. Резанову и здесь пришлось подчиниться, и он, вздыхая, удалился в свою спальню. «Ладно, я, в конце концов, еще не завтра уплываю, у меня будет время, чтобы с ними попрощаться», – попытался он утешить себя и внезапно вспомнил, что говорил себе то же самое перед отъездом в Иркутск, когда прощался со столицей. Тогда ему хватило времени на то, чтобы смириться с необходимостью покинуть любимый город и перестать расстраиваться из-за нее. Теперь – это Николай знал точно, хотя и не желал себе в этом признаваться – ему не хватило бы и нескольких лет, чтобы насладиться общением со своими детьми. Но он все-таки продолжал успокаивать себя мыслями о том, что, когда вернется из путешествия, Петя и Оля уже подрастут и с ними будет более интересно разговаривать и играть. И уж тогда он выйдет в отставку и будет проводить с ними так много времени, как только сможет. Мысли о том, что и после возвращения его отставку могут не принять, а если порученная ему миссия будет выполнена успешно, то его могут снова отправить в какую-нибудь другую страну, Резанов гнал от себя особенно яростно, и ему почти удалось избавиться от них на некоторое время.
Утром он встал особенно рано и первым явился в детскую будить сына и дочь. Няня и кормилица Оли снова начали было ворчать, что отец отвлекает детей от одевания и завтрака, но тут Николай уже настоял на своем и провел в детской больше часа, ласково улыбаясь крошечной дочери и весело подбадривая неловкого, но уже очень старательного сына, пытавшегося самостоятельно взять в руки ложку. Дети, глядя на него, улыбались в ответ, и графу казалось, что даже маленькая Оленька уже понимает, кто он, и догадывается, что скоро отец надолго ее покинет.
Он бы с радостью провел с детьми весь день, посмотрел, как играет и гуляет Петя, и послушал его неумелое, но очень звонкое лепетание, но пора было идти на службу. Николай со вздохом встал и, еще раз улыбнувшись, погладил детей по очереди по светло-русым макушкам:
– Я вернусь вечером, постараюсь пораньше. Ждите!
Няня и убиравшие со стола посуду горничные отвернулись, скрывая усмешки – чудачество хозяина дома, почему-то решившего, что грудной младенец и годовалый малыш могут его понять, только позабавило их. Резанов тоже усмехнулся про себя, сделав вид, что не замечает их отношения. Он-то точно знал, что их с Анной дети даже в столь юном возрасте понимают гораздо больше, чем эти взрослые и умудренные годами женщины!
Вечером Николай сдержал свое слово и специально ушел домой немного раньше. Ему повезло: он успел поцеловать Оленьку перед сном и немного поиграть со строившим из кубиков башни Петей. Перекладывать деревянные кубики с места на место было не слишком увлекательным занятием, но когда мальчика тоже отправили спать, граф почувствовал только сожаление…
Так продолжалось до конца весны, до самого отъезда Резанова из России. Николай старался рано вставать и рано возвращаться домой и каждую выдавшуюся ему свободную минуту посвящал детям. Конечно, удавалось ему это не всегда, особенно, когда началась подготовка к путешествию, отнимавшая у графа больше всего времени. И все же накануне отплытия Николай Петрович мог с полным правом сказать, что он сделал все возможное, чтобы как можно дольше побыть с двумя своими самыми близкими людьми. В нем даже жила слабая надежда, что Петя, возможно, сумеет его запомнить – пусть слабо, но запомнить, хотя бы немного, хотя бы самую малость. Умом Резанов понимал, что за два года, которые должно было продлиться его путешествие, такой маленький ребенок, как его сын, должен будет начисто забыть все, но избавиться от этой надежды он не хотел и не мог. В глубине его души все равно оставалась непонятно откуда взявшаяся уверенность, что Петя будет помнить его эти годы и узнает при встрече. А еще – что мальчик расскажет о нем своей сестре, когда та подрастет, и поможет ей тоже узнать вернувшегося отца.
Николаю очень хотелось бы попрощаться с детьми уже в порту и помахать им рукой с палубы отплывающего корабля, но о том, чтобы тащить туда двух малышей и толкаться с ними в толпе, не могло быть и речи. Пришлось снова примириться с неизбежным и тепло попрощаться с сонными детьми дома. Но, уже стоя на палубе и глядя на оставшихся на берегу других провожающих, он все равно представил себе, что среди них стоят и его домашние с Олей и Петей на руках.
А потом граф вдруг вздрогнул: на какое-то мгновение ему показалось, что в толпе мелькнула хрупкая темноволосая фигурка Анны в ярком белом платье и таком же белом платке.
Глава VIII
«Надежда», 1805 г.
Писать было трудно. Привинченный к полу стол раскачивался вместе со всей каютой, и при каждом его наклоне перо так и норовило вывести на бумаге какую-нибудь неразборчивую загогулину, поставить на ней кляксу или перечеркнуть уже написанное слово. Командор Николай Резанов недовольно морщился и скрипел зубами, прилагая все усилия, чтобы писать аккуратно, и вспоминая, как он учился выводить буквы в бесконечно далеком детстве. Теперь он сидел не в своей комнате, а на корабле и выводил не русские буквы, а японские иероглифы, но рука слушалась его так же плохо, как тогда, и написанные столбиком слова чужого языка выглядели столь же невразумительными, как и его первые детские каракули. Однако бросить эту работу Николай не мог: экспедиция, которую он возглавлял, и так окончилась неудачей, и теперь, чтобы реабилитировать себя, он должен был попытаться сделать хоть что-то полезное для России. Хотя бы такую мелочь, как русско-японский и японско-русский словари, которыми смогли бы в будущем пользоваться следующие послы. Как знать, вдруг эти составленные им списки самых распространенных японских слов помогут его последователям найти общий язык с этим неуступчивым народом?
Мысль о собственной неудаче и о том, что кто-то другой, возможно, справится с тем заданием, которое сам он выполнить не сумел, заставила Резанова заскрипеть зубами еще сильнее и так надавить на перо, что оно насквозь прорвало плотный лист бумаги. Николай негромко выругался и отложил испорченный лист в сторону. Впрочем, записи на нем все равно были слишком грязными и неровными, так что их пришлось бы переписывать набело.
Корабль качнуло особенно сильно. С кончика пера на новый чистый лист бумаги сорвалась маленькая капелька чернил, и в середине листа мгновенно растеклась похожая на небольшого паука клякса. Николай вздохнул и, стараясь ничего больше не испачкать, сунул перо обратно в закрепленную на столе не проливающуюся чернильницу. Работать при такой качке не имело смысла, тем более что она постепенно усиливалась. Ему и начинать-то в тот вечер ничего не следовало, но шторм продолжался уже несколько дней, и сидеть совсем без работы командору было невыносимо. Но, как выяснилось, его надежды на то, что качка будет не слишком сильной и не помешает ему писать, были напрасными…
Николай аккуратно сложил чистую и исписанную бумагу и убрал ее в ящик. Как назло, после этого каюта как будто бы стала раскачиваться слабее, но распаковывать бумагу и начинать работу снова командор не рискнул. Он покосился на лежавшую на койке японскую книгу, но понял, что читать ему тоже не хочется. Тогда он, устроившись на койке поудобнее, погасил свечу в фонаре и стал повторять про себя выученные японские глаголы и прилагательные. Это занятие всегда успокаивало его, какой бы язык он ни вспоминал, – скорее всего, потому, что, в отличие от любых других дел, изучение языков всегда давалось ему необыкновенно легко. Уже не первый раз Николай думал о том, что как раз этим ему и нужно было заниматься в жизни, как раз для этого он был рожден – переводить книги или составлять словари иностранных слов. И именно потому, что занимался он всю жизнь не своим делом, его и преследовали неудачи. Сначала в пути в Японию, когда они с капитаном Крузенштерном не поделили власть на корабле, потом – в самой Японии, когда он не сумел быть безупречно вежливым с местными жителями…
Как всегда, воспоминание о недавних событиях заставило Резанова скривиться, словно от боли. Но отгонять неприятные мысли и делать вид, что у него все хорошо, командор не стал. Наоборот, он принялся снова, уже далеко не в первый раз, оживлять в памяти то один, то другой эпизод своего путешествия, заставляя себя как следует запомнить, что он делал не так, и понять, как ему нужно было поступить в каждом случае. Вот их первая размолвка с Крузенштерном: тот возмущается, что Резанов, «просто пассажир», командует, да еще весьма успешно, на его корабле, а «пассажир», задетый за живое пренебрежительным тоном капитана, отвечает ему не менее резко… Вот они окончательно перестали разговаривать, и, хотя жить им по-прежнему приходится в одной каюте, хранят молчание целыми сутками, даже находясь наедине, а в самых крайних случаях с высокомерным видом передают друг другу записки… Вот их, наконец, чуть ли не силой заставляет помириться генерал-губернатор Камчатки Кошелев… И ведь все равно он, Резанов, до сих пор обижен на Крузенштерна, хоть и понимает, что они оба вели себя не самым лучшим образом! Хорошо хоть теперь они плывут на разных кораблях и друг с другом не общаются!..
Впрочем, их личные разногласия с капитаном «Надежды» были не самым страшным моментом в экспедиции – в конце концов, они мешали спокойно жить только им самим, но не ставили под угрозу успех всего путешествия. В Японии же дела пошли еще хуже, хотя, на первый взгляд, начиналось все не так уж плохо. Дворец в Нагасаки, где поселили Николая и его сопровождающих, был великолепен, а после тесных кают «Надежды» казался просто огромным. Но затем выяснилось, что этот дворец был самой настоящей «золотой клеткой» для российского посла: выйти из него было невозможно, узнать о том, что происходит в городе и в стране – тоже. Полгода ожидания ответа от японского императора дались Николаю тяжелее, чем предыдущие полгода плавания. А результат – возвращенные подарки российского императора и полный отказ установить торговые отношения – и вовсе выбил посла из колеи. Что он сделал не так и была ли в этой неудаче его вина, Резанов так до конца и не понял. Но как знать – может быть, если бы на его месте был кто-то другой, кто-то, у кого от рождения был бы талант к дипломатии, Россия с Японией сейчас были бы друзьями?
А теперь Николай плыл на Аляску с новым заданием – проверить, как живет детище Григория Шелихова, русская колония. И вполне возможно, что эту миссию он так же безнадежно провалит, как и первую…
Так, в попытках понять свои ошибки, прошло около часа, и Резанов почти совсем упал духом. Раньше, до того, как Крузенштерн перешел на свой второй корабль, «Неву», он мог, по крайней мере, спорить с ним, а теперь «Нева» была далеко впереди и уже, наверное, достигла Аляски, и командору не с кем было даже поругаться. Да к тому же на «Неву» переселился миссионер Гедеон – молодой иеромонах, с которым Резанов мог бы поделиться своими опасениями и получить ободряющий совет. Общения с ним Николаю не хватало еще сильнее, чем пререканий с Крузенштерном. Единственным собеседником, с которым он теперь мог вести откровенные беседы, был немецкий врач Георг Лангсдорф, но он был еще очень молод, и, разговаривая с ним, Резанов сам выступал в роли мудрого старшего товарища. А вот самому ему попросить совета было не у кого…
В конце концов, устав обвинять самого себя, Николай встал с койки и вышел из каюты на палубу. Вечернее небо было уже почти совсем темным, и только на западе над горизонтом еще розовела закатная полоса. На земле, к которой «Надежда» скоро должна была приплыть, была осень, но посреди океана все времена года казались одинаковыми: и весной, и летом, и осенью там было холодно и дул резкий влажный ветер. Так было и теперь, и после теплой каюты Николай недовольно поежился. Однако возвращаться в тепло ему не хотелось – свежий воздух, как всегда, приятно взбодрил командора и отогнал тяжелые мысли о неудавшемся посольстве. Резанов дошел до борта и посмотрел вниз, на черную как смоль воду с белой пеной возле самого корабля. Волнение в океане снова усилилось, и командору пришлось вцепиться в поручень обеими руками. Но стоять так и смотреть на уходящую за горизонт черную водную поверхность все равно было приятно – ради этого Николай согласен был и немного померзнуть, и потерпеть качку.
Он посмотрел вперед, и ему показалось, что над горизонтом виднеется более темная, чем небо, и более светлая, чем вода, полоса. Неужели это земля, неужели они уже так близко подошли к Аляске? Если земля стала видна, то завтра к вечеру, если повезет с ветром, они будут уже там. Снова начнется работа, снова надо будет оправдать возложенное на него доверие – и уж теперь он обязан сделать все наилучшим образом и не повторить свои прошлые ошибки!
Дав себе это обещание, Резанов вернулся в каюту и, аккуратно сложив свою одежду, улегся спать. Ему не терпелось скорее сойти на берег и снова заняться серьезным делом, и он предпочел проспать как можно больше оставшегося до прибытия времени.
Утром выяснилось, что полоса над горизонтом Николаю не померещилась – они действительно подходили к американскому берегу. Весь день он изнывал от нетерпения, но зато к вечеру, когда порт столицы колонии, Ново-Архангельска, был уже совсем близко, смог вздохнуть с радостным облегчением. Томительное ожидание кончилось, впереди были насыщенные важными и интересными делами дни.
Первым знакомым лицом в толпе встречающих «Надежду», бросившимся Резанову в глаза, было лицо Гедеона. Рядом с ним толкались еще несколько человек из экипажа «Невы». Крузенштерна с ними не было, но Николай Петрович и не ожидал, что тот, несмотря на примирение, будет рад его видеть и пойдет его встречать. Зато все остальные с радостью бросились обниматься с сошедшими на берег пассажирами и экипажем «Надежды», успев соскучиться по ним за несколько месяцев разлуки.
– Отдохните сперва, у вас еще будет время познакомиться с местной жизнью, – посоветовал Резанову и его спутникам Гедеон после обмена приветствиями. Но Николаю не терпелось как можно скорее «броситься в бой».
– Мне все равно надо сегодня нанести визит губернатору, – возразил он. – Вы ведь можете проводить меня к нему? А по дороге расскажете, как здесь вообще обстоят дела…
Монах согласно кивнул, но его лицо вдруг приняло смущенное и едва ли не пристыженное выражение. Резанов насторожился:
– Что-то не так, брат Гедеон? Рассказывайте!
– Ох, Николай Петрович… – Монах шумно вздохнул и с сомнением покосился сначала на своих спутников, а потом на людей, приплывших вместе в Резановым. – Мне, как вы знаете, запрещено вмешиваться в любые светские дела Русской Америки – я приехал сюда только для того, чтобы знакомить туземцев с христианской верой. И с этим у меня почти нет никаких трудностей, местный народ очень хорошо меня принял…
– А с русскими жителями что-то не так? – настороженно спросил Николай. Гедеон снова вздохнул.
– Давайте я вас провожу к губернатору, – предложил он, – и по дороге все расскажу. В конце концов, вы все равно обо всем узнаете, не от меня – так собственными глазами увидите.
Николай на мгновение задумался, а потом решительно покачал головой.
– Нет, – сказал он, – сначала вы мне все расскажете сами. Прямо сейчас. А потом уже поедем к Баранову и послушаем его. Если здесь что-то не так, он это попытается от меня скрыть – я знаю, как это бывает, я еще помню деревни князя Потемкина!
Гедеон понимающе опустил глаза, тоже поколебался несколько секунд, а потом со вздохом снова поднял голову:
