Текст книги "Новый лик любви"

Автор книги: Татьяна Савина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Но с этим новым лицом… «Чужим лицом!» – мелькнула внезапная мысль, заставила еще внимательнее всмотреться в зеркало. Едва касаясь, щекоча кожу, Геля провела пальцем по щеке, обрисовала контур носа, тронула подбородок. Все казалось ей таким идеальным, что страшно было назвать это своим.

«Я привыкну к нему, – попыталась убедить она себя. – Привыкают же люди к тому, что стареют, и у них тоже меняется лицо. Конечно, это не происходит вот так – за неделю, но все равно можно с этим смириться. Неужели через год я уже не буду замирать у зеркала?»

Она засмеялась, это показалось ей неправдоподобным. И вдруг подумала, что это и есть – играть. Жить в образе, который ею самой не является. Если у нее получится, значит, она сможет сыграть и перед камерой. Почему бы и нет? Надо хотя бы попробовать. Научиться каждую минуту изображать красивую девушку. Прикинуться ею, хотя со стороны всем будет казаться, что Геля и есть красивая девушка. И только она будет постоянно помнить, что всего лишь играет роль…

Улыбнувшись той себе, с которой необходимо было сжиться, Геля уверенно подумала об актере, взявшем ее телефон: «Он позвонит. Такой девушке невозможно не позвонить». И вдруг увидела в зеркале, что краснеет, прежде чем ощутила это кожей.

Быстро отойдя прочь, спиной прижавшись к стене, Геля зажмурилась и поморщилась от стыда: «Как глупо! Неужели я начинаю вести себя, как все эти школьные красавицы, самоуверенные до того, что смотреть на них тошно? О Господи… Только бы не стать такой… Я же презирала их все десять лет! А теперь сама напрашиваюсь на презрение… Надо пореже в зеркало смотреться, вот что! Я ведь хотела только того, чтобы от меня люди не шарахались. Теперь не будут. И все. И надо забыть о внешности и думать о том, что для меня главное. Ради чего я существую… Ведь не ради того, чтобы любоваться собой! Да и не все красивые женщины целыми днями разглядывают себя, я уверена».

Сцепив пальцы, она принялась расхаживать по палате, пытаясь в деталях восстановить только что состоявшийся разговор. Он сказал, что Геля еще успевает на вступительные… Дал адрес ВГИКа, где учился сам, хотя это не сложно было узнать. Небрежно обронил одновременно загадочные и смешные, как клички, имена «Щепка», «Щука». Геля, конечно, поняла, что он имел в виду. Но – приблизиться к одному из этих театральных училищ?! Открыть дверь самого желанного института?! Откуда набраться такой невиданной храбрости?

– На операцию решилась, – бормотала Геля, до боли сжимая пальцы. – Неужели это страшнее?

«Еще бы! – пискнуло что-то внутри. – Там ведь мне придется все делать самой! А что я умею?»

Геля запоздало спохватилась: надо же было попросить артиста хоть в общих чертах проконсультировать ее! Конечно, не бесплатно. Просить дядю еще и об этом уже неудобно, но она где-нибудь подработала бы, расплатилась… А теперь не пойдешь ведь к нему во второй раз, еще подумает, что она вообще такая назойливая дура, от которой не отделаешься… И не позвонит.

Она закусила губу: а что толку от его звонка? Ведь он сообщит ей о том, что разведал насчет профессии кинокритика. Ему и невдомек, что Геле вожжа под хвост попала после его намека, будто из нее могла бы выйти актриса.

«Решит, что я сумасбродная глупышка, которая мечется, сама не понимая, чего же на самом деле хочет, – она села и обхватила голову руками, пытаясь унять непрошенные мысли. – А разве я знаю? Сейчас мне просто нестерпимо хочется играть, а завтра? Может, надо выждать? Успокоиться, привыкнуть к тому новому, что появилось во мне. Разве я знаю наверняка? С другой стороны, пока я разбираюсь со своими желаниями, вступительные экзамены закончатся. Чем заниматься целый год?»

Услышав стук, она едва не выкрикнула: «Открыто!» – но успела вспомнить, как ответил Павел.

– Прошу вас!

Заглянувшая в палату женщина показалась ей на кого-то похожей. Геля попыталась припомнить, но та рассмеялась, заметив ее замешательство.

– Не узнаешь? Значит, мой Базуков не оплошал. Да я и сама знаю.

– Изольда? – Ахнула Геля. – Я и вправду вас не узнала. Вы… прекрасно выглядите!

– Помоложе тебя смотрюсь, а?

Не дожидаясь приглашения, Изольда прошла к столу и, небрежным движением выдвинув стул, села напротив Гели, вытянув красивые, загорелые ноги.

– В бинтах все сидели по норкам, прятали свои рожи, – заговорила она презрительным тоном. – Теперь, смотрю, выползают… Что, подружилась со знаменитым артистом? Как там его… – Изольда пощелкала пальцами. – Ну, напомни!

– Я не знаю. Он не сказал мне, как его зовут.

Изольда отрывисто рассмеялась. Геле показалось, что в ее оскале проглянуло что-то хищное, на мгновение выдавшее ее возраст.

– О времена, о нравы! Трахнул и не представился?

– Что? – задохнулась Геля. – Что вы такое… Да мы с ним только поговорили немного! О деле.

– Я себе представляю! Ну, и как он в этом деле?

– Да я же говорю вам, что это совсем не то! – Вскочив, Геля отбежала к окну. Ей почему-то стало страшно находиться рядом с этой женщиной.

Не отводя взгляда, Изольда миролюбиво заметила:

– Ну и ладно. И тебя не удостоил, значит? Гордыня обуяла… Как бы пожалеть не пришлось о том, что пренебрег…

«Какой-то безумный разговор! – с тоской подумала Геля. – Как мне избавиться от нее? Скорей бы наши приехали…»

– А ты тоже неплохо выглядишь, – наконец, заметила Изольда. – Губки такие пухленькие стали, носик аккуратненький. Как будто даже глаза больше сделались, а? Кожу вон как подчистили… А я думала, с твоими угрями не справиться… Что говорят? Не запаршивеешь снова?

– После лазерной шлифовки угревая сыпь больше не появляется, – не поднимая головы, отозвалась Геля.

– Да ну? Чудеса техники? Ну, и как ты себя чувствуешь в новом качестве? Нет, мне действительно интересно: быстро ли женщина привыкает к тому, что стала красавицей? Восемнадцать… или сколько там тебе… лет против нескольких часов. Неплохой расклад!

– Я еще не привыкла.

– Чем думаешь заняться? – У нее вдруг изменился взгляд. – Могу предложить тебе работу. Я как раз собиралась сменить администратора зала. У меня ведь мебельный салон, я не говорила?

Геля посмотрела в окно: не приехали?

– Нет. Вы не говорили о работе.

Все больше воодушевляясь, Изольда продолжила:

– Я вообще собираюсь сменить всех этих ленивых телок. А своего администратора я вижу человеком-солнцем, понимаешь? По-моему, ты потянешь. Немного тебя выдрессировать придется, конечно, но не без этого, куда денешься…

– Не надо меня дрессировать, – пробормотала Геля, но не смогла заставить себя посмотреть ей в лицо.

– Что ты сказала? Да ты еще не знаешь, сколько я платить буду!

– У меня… У меня вообще-то… другие планы.

Вольготно откинувшись на спинку стула, Изольда Федченко насмешливо протянула:

– Ах, у нее другие планы! Смотрите-ка… В модели никак собралась? С девственностью не терпится расстаться?

– Приехали! – выкрикнула Геля почти истерично.

Ей и в самом деле показалось, что если Изольда немедленно не замолчит, то у нее от беспомощности польются слезы. Как можно слушать пошлости и улыбаться?

– Кто приехал? А, тебя забирают? Родственнички? Дядюшка твой знаменитый? Ну-ка, ну-ка. – Легко вскочив, она быстро подошла к окну и отодвинула Гелю. – Подвинься.

«Почему я не смею даже сопротивляться? – простонала Геля про себя. – Как меня не оперируй, я все равно остаюсь все той же тряпкой, которую можно просто отбросить…»

– Это вон тот симпатичный толстячок в бриджах – твой дядюшка? А ничего… Он не дрыхнет целыми днями, как австралийские коалы? У него есть свой бизнес? Пойдем познакомишь меня с ним.

– Нет!

Это вырвалось само, Геля и не подозревала, что может кому-то отказать столь категорично. Да и сейчас не смогла бы, если б речь шла о ней самой, а не о дяде, которому (она явственно ощущала это) от Изольды грозила опасность. Ни разу это «нет» не прозвучало, когда шпынявшие ее на перемене одноклассники просили у нее же списать. Почему она никогда никому не в состоянии была отказать? Ведь это же так просто – произнести короткое слово…

– Ты сказала: нет? – чуть склонив набок голову, Изольда осмотрела ее с интересом. – Да у нас никак характер проявляется?

Глубоко вдохнув, как перед прыжком в бассейне, Геля произнесла скороговоркой:

– Я не стану знакомить вас с моим дядей.

– Очень мне нужен твой дядя! – Изольда презрительно фыркнула. – И Австралия эта… Я теперь и здесь себе такого мужика смогу найти – обзавидуешься!

«А уж это вряд ли, – постепенно успокаиваясь, мысленно не согласилась Геля. – По крайней мере, ей я точно завидовать не стану.».

Но Изольду уже увлекла эта мысль:

– С лицом невинной девочки и опытом лучшей гейши… Да ни один передо мной не устоит!

Внезапно, будто вспомнив что-то, она резко сдвинула брови и опять показала злобный оскал. Геле захотелось броситься вон из палаты.

– Мне пора идти. Меня ждут. – Она, пятясь, отступала к двери, возле которой уже давно наготове стояла сумка, с которой она пришла сюда две недели назад.

– Мы еще посмотрим, – пообещала Изольда вслух, но Геля почувствовала, что обращена эта угроза не к ней.

Нащупав ручку сумки, она подхватила ее и быстро проговорила:

– Всего вам доброго! Рада была познакомиться.

– Я тоже, – машинально отозвалась Изольда, потом спохватилась: – Уже уходишь? А как же прощальные объятия?

Геля растерялась:

– Я… Я не думала, что вы захотите обнять меня…

– Почему бы и нет? Сейчас ты такая хорошенькая, просто загляденье! Вот когда мы встретились, до тебя и впрямь дотронуться противно было!

Выскочив в коридор, Геля услышала за спиной громкий смех, прозвучавший так одиноко и не весело, что ей сразу стало жаль эту женщину, изо всех сил пытавшуюся ее обидеть. За что? Они почти не были знакомы, несколько фраз – до операции, несколько – после. В их первую встречу Геля вызвала у нее омерзение, сейчас – ненависть.

«Я не собиралась становиться красавицей! Я всего лишь хотела чего-то среднего… Чтобы меня воспринимали, как нормального человека. Не отводили в испуге взгляда, не морщились, увидев. Медведев перестарался… А я еще радовалась, дура!» Остановившись перед дверью ординаторской, Геля постаралась вытеснить из души обиду прежде, чем увидит своего доктора. Он ни в чем не был виноват перед ней, он поработал на совесть.

Перед операцией они обсудили все детали ринопластики, введения ее собственной ткани в носогубную линию, небольшой подтяжки верхних век. Она видела черные линии, нанесенные на ее кожу рукой Анатолия Михайловича, но плохо представляла, что же из всего этого получится. Контуры лица хирург не трогал, у Гели всегда были такие «бархатные», как говорил отец, глаза, и нежный овал, и здоровые зубы, и длинная шея. Только раньше их никто не замечал… Медведев просто убрал все лишнее. Все, что ее уродовало.

Решившись, она постучала в дверь, но никто не отозвался, и когда Геля убедилась, что ординаторская заперта, то начала в растерянности озираться. Нельзя же было просто уйти! Выписку Анатолий Михайлович уже отдал ей, и знал, что в полдень за ней приедут, но ведь она еще не простилась с ним по-настоящему, ничего не сказала, не поблагодарила… Как же можно так уйти? Ведь он подарил ей новую жизнь, почти как родители когда-то…

Геля уже хотела было пойти обратно, и поискать его в отделении, но тут увидела, как Изольда наконец выбралась из ее палаты («И что она там делала так долго?!») и, улыбаясь, смотрит ей вслед. Если Геля направиться в ее сторону, та может неправильно это понять и снова прицепится со своими гадостями, которые так и лезут из нее. Отвернувшись, она медленно побрела к лестнице, уговаривая себя, что можно будет наведаться к Анатолию Михайловичу позднее, через недельку например. Или когда она поступит… куда-нибудь. Тогда и стоит прийти, чтобы порадовать старика, ведь это благодаря его рукам Геля обрела возможность поверить в себя.

Повеселев, она быстро сбежала вниз и, вспомнив о задуманном розыгрыше, спрятала сумку за дверью, а сама вышла на крыльцо, стараясь не встретиться взглядом ни с кем из своих близких. Ей так хотелось посмотреть на их лица хоть краем глаза, что у нее от напряжения заломило шею, но Геля не позволила себе все испортить и стремительно прошла мимо, даже не повернув головы. Ленка, слушавшая через наушники музыку, даже не взглянула в ее сторону. Эта девочка никогда не завидовала чужой красоте. Сидела себе на скамейке и болтала ногой в сандалии совсем детского размера. Геля так задохнулась от желания прижаться щекой к загорелой коленке: «Маленькая моя…» Но ей хотелось доиграть свою первую роль до конца.

– Да говорю тебе, надо за ней подняться, – сказал в этот момент отец. – Поди, не вышло у них ничего, вот девчонка и боится нам на глаза показаться. Я схожу за ней, приведу.

– Да она же говорила, что все прошло удачно, – уже, видимо, не в первый раз повторила мать, потому что голос ее прозвучал утомленно.

– Ну, и где ж она, если все так удачно?

– Я здесь!

Геля едва удерживалась от смеха, дожидаясь, пока все трое сообразят, что сказанное относится к ним, и обернутся. Ленка даже не услышала ее голоса. «Вот оно!» – мелькнуло в мыслях, и Геля просияла улыбкой им навстречу.

– Вот же я! Не узнали?

– О Боже! – вскрикнула мать так тоненько, что Геле почудилось, будто эта немолодая женщина, с которой они никогда не были особенно близки, на миг вернулась в свое почти забытое детство, в тот самый возраст, когда еще верят в чудесные превращения. Геля и сама совсем недавно вспомнила эти ощущения полной нереальности происходящего.

У отца знакомо отвисла нижняя губа:

– Гелька… Доча, это ты, что ли?

И только дядя Володя радостно расхохотался:

– Ай да Ангелина, писана картина!

Геля шагнула к ним и впервые за долгое время обняла расплакавшуюся мать.

* * *

Через окно Павел Тремпольцев с удовольствием наблюдал эту сцену. Его так и подмывало распахнуть створку и крикнуть Геле:

– Отлично сыграно! У вас положительно есть актерские способности. Дерзайте!

Наверное, надо было это сделать, вдохновить девочку, в природной робости которой не было деревянной закомплексованности, которую так трудно, зачастую невозможно изжить на сцене. Эта Ангелина напомнила ему Лив Тайлер в фильме Бертолуччи – та же чистая, свежая, еще не сознающая своей силы красота. Только у Гели она не была природной.

Хотя, впрочем, велика ли разница, если смотреть на результат, не зная предыстории? Сейчас экран просто кишит такими искусственными красавицами… Некоторые даже кичатся этим, вон Деми Мур всему миру объявила, в каком месте у нее что подтянули, сколько убрали, а где нарастили? Глупо, но от «звезды» такого уровня и это приняли. Так что станет Ангелина кумиром поколения, тогда, может быть, тоже расскажет во всеуслышанье трогательную историю о девочке-дурнушке, не знающей даже слова «мечта».

Ах нет, как же – мечта у нее как раз была! Стать кинокритиком, чтобы поливать презрением тех смазливых и бойких (любимое словцо бродяжек Стейнбека!), которым удалось прорваться на экран. Достойное занятие для прыщавой девушки, которой никогда не стать женщиной…

Тремпольцев усмехнулся: зато теперь станет наверняка, и очень скоро, судя по тому, каким взглядом ее проводил родной дядюшка. Во время их сумбурного разговора Геля только упомянула этого австралийского родственника, но Павел сразу вычислил – это он и есть. Не другой же, плюгавенький и носатый, наградивший дочь своими гнилыми генами! Где были глаза той женщины, стоявшей между ними, когда она выходила за него замуж? Хотя тоже не красавица, издалека видно. По осанке, жучок сушеный, а не женщина… Кому из них, интересно, приходится братом этот холеный дядюшка?

А Геля-то расправилась, отметил Павел с радостью за нее. Что значит – вовремя ее избавили от этой чудовищной маски. Еще лет пять, и она тоже скукожилась бы, как мать, и тогда ни один хирург не помог бы. Ведь эта корявость больше внутри. Проказа души.

– Да что я такое несу?! – ужаснулся он.

Отшатнувшись от окна, словно обнимающиеся внизу люди могли услышать его, Тремпольцев в волнении прошелся по комнате, которую никак не желал называть палатой. Он пытался понять, как пришло ему в голову сравнить физические недостатки с ржавчиной, что разъедает душу? Да разве мало ему встречалось почти уродливых, но чудесных людей? Сколько подонков, лицами которых хотелось любоваться, затаив дыхание?.. Разве сам он не был все эти годы отвратителен до смешного, а сейчас вдруг стал красив до того, что у самого слезы наворачивались? Ну, и что изменилось в нем самом? В том главном, что и составляло его сущность? Да ничего! И не могло ничего измениться. Как и в Геле, как в этой шлюхе Изольде.

Красота может сделать хорошего человека счастливее, потому что ему не нужно будет замирать от неловкости всякий раз, когда он собирается выйти на улицу. Но того, кто лишен красоты внутренней, скальпель пластического хирурга не сделает ни добрее, ни благороднее. Может, перед операцией стоит проверять будущих пациентов на детекторе духа, чтобы отсеивать гниль, способную причинить больше вреда миру, если в их распоряжении окажется красивое лицо? Надо поделиться этой идеей с Медведевым. «Он в ответ скажет: «А кормить вы меня будете, батенька? Гниль богата. Именно она и составляет девяносто девять процентов тех, из кого я ваяю Аполлонов и Афродит. Такие, как вы с Гелей – случайные пациенты. Странно, что вы оказались у меня одновременно». Глупо и затевать такой разговор. Каждый зарабатывает, как может. Увы!» – заключил Павел.

Он непроизвольно вздрогнул, когда услышал голос Медведева:

– Вы тоже видели это представление? Какова наша девочка, а? Не ожидал от нее такого.

– А я ожидал, – солгал Тремпольцев. – Я посоветовал ей поступать в театральное училище или во ВГИК. По-моему, то, что вы сотворили, очень киногенично.

Лицо Анатолия Михайловича исказилось гримасой недовольства:

– Вот только не надо говорить о ее лице, как о неодушевленном предмете, отдельно от нее существующем. Это все ее плоть и кровь. Я только слегка подправил небрежность, допущенную природой.

– Да я понимаю, – без воодушевления отозвался Тремпольцев.

– Простите. Я не собирался читать вам нотаций, – хирург тяжело опустился на стул. – Вот еще одну выпустил в мир. Теперь я уже ничем не смогу ей помочь.

– А всем хочется помочь?

– Не всем. Далеко не всем.

Павел чуть заметно улыбнулся:

– И мне хочется помочь этой девочке.

Медведев поднял голову:

– Что она рассказала вам о себе?

– Да практически ничего. Хотите кофе? У меня тут есть растворимый. И немного печенья.

Не поняв того, что услышал, Анатолий Михайлович отозвался эхом:

– Печенье… Да.

И следом очнулся:

– А, нет. Не стоит. Я уже собираюсь домой. Сегодня ночью дежурил, спать хочу, как черт. Дожидался, пока Арыкову заберут, и пропустил, когда за ней приехали.

– Гелина фамилия – Арыкова?

– Это вас как будто удивило?

– Нет. Не знаю. Не совсем русское звучание, верно?

Медведев признался:

– Я не силен в этом. Девочка с самого детства была посмешищем для окружающих – это я знаю.

– Я представляю, – пробормотал Тремпольцев.

– Лучше не представлять, мой вам совет. Хотя вы – артист. Для вас в порядке вещей влезать в чужие шкуры, да?

«В шкуру тупого посмешища», – уточнил Павел про себя.

– Ну, и плюс несчастная любовь, само собой… Одна бабулька, я про нее уже слышал, – некая Вера, знахарка или что-то в этом роде, наговорила Геле, что надо сменить карму и все такое… И что, мол, пластическая операция в этом может помочь. – Медведев потер лоб, припоминая. – Хотя первым об этом, кажется, заговорил ее австралийский дядя.

– Откуда он здесь взялся?

– Приехал на юбилей сестры – Гелиной матери. Которая, кстати, ничем не поступилась, чтобы изменить внешность дочери.

Павел застыл от удивления:

– Бог с вами! Да чем же они могли поступиться? Вы же видели их! Нищие, забитые жизнью люди. Что они должны были сделать? Квартиру продать?

– А хоть бы и квартиру! Они наградили девочку уродством, они и должны были расплачиваться.

– И потом бомжевать вместе с новоявленной красавицей. Очень разумно!

– Что поделаешь… За все в жизни надо платить.

Тремпольцев в знак несогласия качнул головой:

– Ну а как же: ни один волос не упадет…

– От Него материальной помощи не потребуешь.

– Богохульствуете, доктор?

Тяжело вздохнув, Медведев заверил:

– Что вы, я не богохульник. Я всего лишь реалист.

– Если б вы были реалистом, то не рассуждали бы о совершенно невозможном! Никто не продает квартиру ради того, чтобы только улучшить форму носа. Тем более это, знаете, такая бесконечная цепочка… Гелины родители могли предъявить те же претензии своим родителям, а те своим и так далее… Тогда уж проще на государственном уровне принять закон, запрещающий некрасивым людям рожать детей. Только его начнут нарушать сплошь и рядом.

– Китайцы все же как-то регулируют рождаемость… Одна семья – один ребенок.

– Ну, их-то уже так прижало…

Доктор вскинул голову:

– А нас, по-вашему, не прижало? Раса вырождается! Это же просто катастрофа. Посмотрите на лица в толпе на каком-нибудь митинге. Каждый пятый – Шариков!

– И я из их числа.

Разом опомнившись, Медведев пробормотал:

– Я, кажется, немного забылся. Извините.

– Нет, ничего, продолжайте. Хотите запретить мне оставить после себя потомство? Зря стараетесь, я уже сам запретил себе это.

– Простите, честное слово! Я вовсе не хотел…

– Да, я понимаю. На какой-то миг вы забыли, что это лицо сами мне и надели, как маску. Но под ней-то я все тот же. И сам я об этом не забуду. И детей у меня не будет, можете быть спокойны на этот счет.

Пряча глаза, Анатолий Михайлович смущенно проговорил:

– Если мать будет красивой, то вполне возможно…

– Да, конечно! – насмешливо откликнулся Павел. – Но кто возьмется высчитать вероятность?

– Это бессонница сказывается, – проворчал Медведев, поднимаясь. – Болтаю всякую чушь.

Тремпольцев миролюбиво улыбнулся:

– Будем воспринимать этот эпизод, как некий психологический эксперимент: мы выяснили, что мое нынешнее лицо даже вами уже воспринимается как единственно возможное. Это вселяет уверенность, что мне понадобится совсем короткое время, чтобы влиться в наш кинематографический мир в совершенно другом амплуа.

– Героя-любовника? – уточнил Анатолий Михайлович.

– Мне больше пришелся бы по вкусу человек мыслящий. Но такого амплуа не существует.

* * *

Оказалось, что вернуться Геле было суждено в совершенно другой мир. Пустив в ход всю свою энергию, обаяние и деньги, дядя Володя переселил их семью в другой район, чуть ближе к центру, зато рядом со станцией метро – минут семь пешком.

– Никаких старых знакомых и школьных подружек, – учил он совершенно оглушенную происходящим Гелю.

– У меня и не было школьных подружек…

– Ну и отлично! Ты начинаешь абсолютно новую жизнь. Никто тебя здесь не знает. И ты ни перед кем душу особенно не раскрывай. Незачем болтать про операцию.

– Я не буду.

– Конечно, не будешь! Это в твоих же интересах, девочка.

Съежившись в кресле, Геля робко заметила:

– Я пока сама не очень понимаю, в чем мой интерес…

– Зато я понимаю, – заверил дядя.

Присев на подоконник ее новой, еще не обжитой комнаты, он пускал сигаретный дым в приоткрытое окно и выглядел страшно довольным внезапно выпавшей ему ролью.

«Каждому хочется сыграть главную роль, – подумала Геля, наблюдая за ним. – Дядюшка дождался своего звездного часа!» Справедливости ради, следовало признать, что он сам с увлечением и создал этот час, как ученик, дорвавшийся до настоящего волшебства. И Геля знала, что никогда не позволит себе забыть того, что дядя сделал для нее. Абсолютно бескорыстно, в этом она не сомневалась.

– Кстати, о твоем интересе, – продолжил он, с наслаждением затянувшись. Сигареты он привез с собой и курил только свои. – Я записал тебя на фотопробы для одного журнала…

– Что?!

– Завтра в одиннадцать. Я рисковал, конечно, у тебя могло еще не пройти воспаление, но вроде все в ажуре. Так что, девочка, выспись сегодня хорошенько, а завтра…

– Какие пробы? – Она вскочила и заметалась по комнате. – Я даже не представляю себе, что это такое!

– Зато я представляю, – заверил дядя Володя. – Я немного покрутился в этом бизнесе, там, в Сиднее, и, если ты согласишься, могу быть твоим агентом. Ты ведь не против?

Геля растерялась:

– Я… Я, конечно, не против, но…

– А условия мы потом обсудим, сейчас главное получить контракт. На бриллиантовый сразу не рассчитывай, однако мы постараемся выбить что-нибудь хорошее.

Геля медленно провела по лицу рукой:

– Это какой-то бред… Я вообще не собиралась сниматься для журнала.

– А ты и оперироваться не собиралась, – жестко напомнил он. – Если бы не я…

– Это я помню! – жалобно выкрикнула она, защищаясь.

– Ну и прекрасно, моя девочка, – улыбнулся дядя. – Какой же ты стала красавицей, просто загляденье! Мы еще вытрясем миллионы из карманов этих ваших нуворишей! Ты и австралийских миллионеров покоришь…

– Вы хотите, чтобы я поехала в Австралию?!

– Что за город Сидней, ты даже не представляешь! Это Парадиз на земле – весь в розах. Ты не пожалеешь, честное слово! Что тебя здесь держит?

Мысленно Геля согласилась: «Ничего. Действительно, ничего». Но вслух заспорила:

– Я английский знаю только в пределах школьной программы!

Он беспечно махнул рукой:

– Этого более чем достаточно. Чтобы понимать команды фотографа, не нужно заканчивать университет.

Она сразу очнулась:

– То есть я останусь без образования?

– Ну, девочка! Сначала нужно на него заработать.

– Заработать?

– Только так поступают на Западе. Все девочки и мальчики первое время работают… Официантами, горничными, кем угодно! А уже потом поступают в колледж или университет. Заодно есть время поразмыслить, чего же ты хочешь на самом деле.

Поерзав в кресле, Геля опять осмелилась подать голос:

– Кажется, я уже знаю, чего хочу.

– Да ну? – непритворно изумился дядя. – И чего же, если не секрет?

Ее бросило в жар: «Неужели я смогу произнести это вслух?»

– Я… Я хочу стать актрисой.

– Так ведь и я об этом! Все модели рано или поздно становятся актрисами.

– И кто же, кроме Милы Йовович смог действительно что-то сыграть? – Знакомая тема придала ей храбрости.

– Кто? – повторил он рассеянно. – Кто… Я не помню кто! Какая разница? Все равно, это ведь одно и то же! Стоишь перед камерой, что-то изображаешь.

– Вовсе не одно и то же! Модель показывает себя и товар, который рекламирует. А настоящая актриса создает образ, судьбу, характер. Это ведь совершенно разные вещи, неужели вы не понимаете?

Потушив сигарету, дядя Володя опять отмахнулся:

– Да понимаю я! Только ведь одно другому не помешает. Подзаработаем маленько, а потом делай что хочешь!

«Он просто хочет сделать на мне деньги!» – Это было так очевидно, что Геля поразилась своей тупости. Почему до нее никак не доходило, к чему он клонит? Ведь еще в первом разговоре прозвучало то, что у нее модельная фигура, значит, дядюшкины планы сложились раньше. Значит, он не просто помог ей, как говорил, мол, потому, что она – его кровь. Нет, австралиец вложил деньги, чтобы в дальнейшем получить прибыль. Он все просчитал… Изольда была права: даром таких подарков не делают… Господи, как же это ужасно, что она права!

Вобрав в грудь воздуха, Геля подавила желание зажмуриться: «Я должна! Это же не страшнее, чем лечь под нож…»

– Дядя Володя, а если я откажусь?

Он перестал улыбаться:

– Откажешься?

– Я не имею права? Но вы ведь не ставили таких условий! Если б я знала, что вы… что вы потом потребуете, я, может…

– Отказалась бы?

– Да! Может быть…

– Ты не хочешь сниматься для журналов?

– Нет! – выкрикнула она. – Это… Это же так унизительно!

– Работа как работа. Только платят больше, чем другим. Но тебе же денег не надо! А вот Мила Йовович снималась…

– Так ведь я же не она! Я совсем другая.

– На вид – так ничуть не хуже.

Невольно покосившись на полированную дверцу старого шкафа, в котором можно было различить ее отражение, Геля произнесла со всей твердостью, на какую была способна:

– Я попробую поступить на актерское отделение.

Больше всего ей хотелось вскочить и убежать, пока все, что сложилось за эти недели не пошло трещинами, не разлетелось вдребезги от упреков, которые сейчас выкрикнет дядя, который имеет полное право обозвать ее и неблагодарной, и глупой, и… Да какой угодно! Только не уродливой. Теперь – нет.

И вдруг он улыбнулся:

– Ну и умница. Пробуй, девочка. Дерись за свою мечту! Хоть со мной, хоть с кем… Не сдавайся.

– Так вы… не против?

– Ой, Гелинька, ну 6 чем ты говоришь? Лишь бы тебе было хорошо! Я хотел тебе еще и работку подкинуть, но раз тебе не надо… У меня, кстати, есть один знакомец – помощником режиссера трудится. Уж не помню какого, но больно известного… Я как раз собирался повидать его.

Вскочив, она как-то боком, разом забыв о том, как надлежит двигаться красавице, подошла к дяде и обхватила его за шею.

– Спасибо. Спасибо.

– Да на здоровье, девочка! – Его большая ладонь мягко прижалась к ее лопатке. – Только бы у тебя все сбылось, как у меня, благодаря твоей маме. Она не рассказывала? Я ведь выучился, только благодаря Танечке. Она зарабатывала, как могла, чтобы мне эту возможность дать. Татьяна мне не просто старшей сестрой была, а, можно сказать, второй матерью. Первая-то ты знаешь…

– Бабушка была алкоголичкой. – Геля виновато поджала губы.

Он шлепнул по ним пальцем:

– Не делай так! Губки у тебя теперь – чистый соблазн. Не криви их, не порти.

Отстранившись, Геля протянула с укоризной:

– Дядя Володя!

– А что такого? Я же объективно.

– Я знаю.

Теперь она действительно все о нем знала. И о своей матери узнала куда больше, чем за все эти годы. Почему та ничего не рассказывала дочерям о своей юности? Стыдилась той беспробудной серости, которую вспоминала прежде всего? Отсутствие студенческих воспоминаний? Фотографий тех лет, где Таня среди подруг всегда самая худая, самая некрасивая… Когда встретился еще более некрасивый, без больших претензий молодой человек, она сразу согласилась выйти за него замуж. Вася тогда неплохо зарабатывал на своем авиационном заводе… Какими родятся их дети, она и не думала… Виновата.

Геля размышляла о родителях, глядя на свой теперь уже бывший дом. Зачем она тайком от всех вернулась в этот район своего детства? Что она надеялась обнаружить там? На окне их комнаты уже висели чужие шторы. Геля могла бы войти в подъезд, положить руку на знакомые перила, заново сосчитать запомнившееся количество ступенек. Никто даже не узнает ее…

– Выбираешь, кого бы ограбить?

Геля обернулась и едва не вскрикнула. Сережа Колесников. Его по-мальчишески сияющие глаза. Его улыбка, которую она десятки раз пыталась описать в тех письмах, которые так и лежат у нее в письменном столе. Не решились ли родители прочитать при переезде? Или некогда было рыться в разных бумажках? Не выбросили – и на том спасибо! Она пыталась дать ему понять, чего стоит каждая из его улыбок, чтобы Сережа знал себе цену. Уважал себя. Берег. Хоть и не для нее.