Текст книги "Жизнь и приключения вдовы вампира (СИ)"

Автор книги: Татьяна Буденкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 13

Полный радужных планов Аким Евсеич, оставив Натали на попечении Настеньки, которую предусмотрительно взяли с собой, он скорее летел на крыльях любви, чем трясся в пролётке. Не доезжая нужного дома, в темноте переулка Аким Евсеич заметил знакомую карету с гербами. Он и сам намеревался остановить экипаж в укромном месте. Теперь же сердце его сжалось, и тёмные предчувствия рождали картины одна невыносимее другой! Остановив экипаж, Аким Евсеич не отпустил возницу, а уговорился подождать, пусть даже и долго. Бесшумной тенью подкрался к карете. Сгорая от стыда и ревности, затаился у дверки. Разговаривали двое: мужчина и женщина.

– Моя жизнь невыносима... – далее слов дамы Аким Евсеич разобрать не мог. Потом расслышал слово "дети" и чёткий недовольный возглас мужчины:

– Я сделал невозможное! – Потом доносились только неясные звуки, которые, свидетельствовали о том, что женщина плакала. Но более ничего, решительно ничего понять было невозможно.

– Трогай, – раздался голос графа, и кучер дернул поводья. Лошади неспешно затрусили вдоль улицы, а Аким Евсеич ещё некоторое время стоял в оцепенении, прижавшись к стене ближайшего строения. Ему казалось, что он узнал голос графа и Марьи Алексеевны. Немного охолонув на свежем воздухе, он засомневался: точно ли это были голоса тех самых господ, на которых он подумал? Ещё немного поразмыслив, Аким Евсеич пришёл к мысли, что есть только один способ проверить: кто был в карете графа. Его должна ожидать у внутреннего подъезда служанка и провести в квартиру, где находится Марья Алексевна. Если она в квартире, то в карете была новая пассия графа, а если нет? Он направился во внутренний двор и действительно увидел там кутающуюся в плащ женскую фигуру.

– Подите сюда, – позвала она, и направилась в сторону входа для слуг.

"Значит, в карете плакала другая дама. И этот граф... этот граф... – Аким Евсеич не находил слов определить кто таков этот граф, – блудник! Жестокий сердцеед! Обманул, затуманил голову Марьи Алексеевне, когда та ещё была молода и не опытна, а родители, видимо, не смогли уберечь дочь. Вот она и страдает всю жизнь!"

И тут сердце его ёкнуло: " Натали так отзывалась о сыне городского головы, что очевидна её увлечённость этим молодым... м... хлыщём. Нет! Нет, – думал Аким Евсеич, – даже деньги его батюшки и титул не перевесят тех страданий, что ждут жену с мужем мотом и гулякой".

Выдав единожды дочь замуж ради выгоды, узрев все мытарства, выпавшее вместе с богатством на её долю, решил второй раз судьбу не испытывать. Ведь теперь нищета не угрожала.

"Натали ещё так молода, так... так... неопытна... кхе, кхе, – чёртов кашель и как не к стати", – сердился Аким Евсеич, направляясь следом за служанкой. Пока он так рассуждал, то подошёл к чёрной лестнице, предназначенной для прислуги, и всякой хозяйственной надобности. Проскрипела входная дверь, в нос Акима Евсеича ударил запах то ли протухшей рыбы, то ли разлитых нечистот. В полной темноте, освещаемой только слабым светом, исходящим от плошки служанки, Аким Евсеич пытался рассмотреть: куда же ступать? Чёрные и скользкие от грязи ступени, круто уходили вверх. Лестница, в отличии от широкой, мраморной и хорошо освещённой парадной, оказалась винтовой, с прогнившими деревянными степенями. И, чтобы не переломать себе ноги, Аким Евсеич оперся рукой о стену, но тут же брезгливо её отдёрнул. Стена оказалась отвратительно липкой. Наконец они добрались до площадки второго этажа, где с одной стороны перед входом в квартиру располагался чей-то сундук, над которым весели ветхие, дурно пахнущие одежки, а с другой – лохань, из которой дыхнуло таким смрадом, что Аким Евсеич и так сдерживающий дыхание, не вытерпел и сам рванул на себя дверь. Это было первое посещение Акимом Евсеичем доходного дома в уездном городе не с парадной стороны. Те дома, что выстроили он и городской голова в своем провинциальном Бирючинске, очень сильно отличались от того, что тут предстало его глазам. Но и дома в Бирючинске имели чёрные ходы, просто пока они были новые и не успели прийти в такое состояние. И Аким Евсеич решил для себя выделить некоторую сумму денег в смете расходов на содержание бирючинских домов, для поддержания чистоты и порядка, столь ужасное впечатление оставила у него эта лестница.

Возле черной лестницы располагалась кухня и комната прислуги. Потом следовал маленький коридорчик, как подумал Аким Евсеич, чтобы дурной запах не достигал барских покоев. Контраст лестницы и дорогих комнат был столь велик, что Аким Евсеич даже растерялся, оказавшись в красивом светло-голубом будуаре наполненным устоявшимся ароматом женских духов. Он осмотрелся, но в комнате кроме него никого не было. Служанка сказав: "Ожидайте", – исчезла.

Аким Евсеич принял наиболее выигрышную позу, чтобы произвести на Марью Алексевну наилучше впечатление и замер так, будто случайно повернувшись к входной двери. Но время шло, а в дверь никто не входил. Затекла рука, онемели ноги.

–Тьфу, да что я, право, как юнец? – и уселся на мягком канапе. Потом ходил из угла в угол, потом прислушивался: не идёт ли кто? Наконец он решил, что все жданки съел, пора и домой! И в карете была Марья Алексевна, а про него думать забыла! Ну да, куда ему тягаться с графом! Вон какой франт! А какова выправка? Как держит голову?! Ну, так и он не лыком шит!

– Не лыком... не лыком... м... а кто ты таков? – в сердцах выкрикнул в слух Аким Евсеич! И глубокое раздражение отразилось на его лице. В сей момент раздался звонок колокольчика у дверей и шорох платья в комнатах.

– Простите меня, заранее был обещан танец... – немного смущённо и растеряно попыталась оправдаться Марья Алексеевна. Сомнений не оставалось. Она, она разговаривала в карете с графом!

– Время позднее и ежели вы желаете получить отчёт о состоянии ваших дел...

– Отчего вы так...

– Я... я... долго жду вас...

– Но обещанный на балу танец...

– ... довёл вас до слёз?

Марья Алексевна шурша шёлком бального платья, сделала шаг, другой и, закрыв лицо тонким кружевным платком, заплакала. Аким Евсеич не понимал, что с ним происходит: обида, ревность, даже злость – с чего бы? На что он рассчитывал? Жалости в этот момент он не чувствовал, а вот горький осадок унижения вдруг испытанный им – был невыносим!

– Я... я... я жестоко страдаю, – еле вымолвила графиня.

–Вас оставил граф? – совсем не учтиво спросил Аким Евсеич.

– Мои дети... Всё ради них. Ранее узаконить их возможности не было. Но год назад вышел новый указ, по которому, если не было прелюбодеяния, то родители могут подать прошение в суд и подтвердить рождение своих чад. Я в браке никогда прежде не состояла и мой супруг тоже. Значит, прелюбодеяния не было. Поэтому дети мои признаны законнорожденными.

– Но не их отцом, – не вытерпел Аким Евсеич.

– Их родным дядей. У которого нет и не может быть своих деток. Ни у него, ни у его брата в браке с графиней. Род пресекся бы. А так – это их кровные потомки!

– Вы об этом говорили с графом?

– Моя жизнь с его братом – каторга.

– Потерявши голову, по волосам не плачут. – Аким Евсеич вздохнул и почувствовал, как сумбур в его душе несколько улёгся. Однако единственно чего он теперь желал – не видеть эту женщину, чтобы разобраться в обуревавших его противоречивых чувствах.

– А теперь позвольте мне удалиться.

– Мне необходим совет... я ни на кого кроме вас не могу положиться... – её голубые глаза смотрели так доверчиво, почти с мольбой, что ни один мужчина в мире не оставил бы её без поддержки. Тем более Аким Евсеич со всем сонмом своих чувств.

– Это очень серьёзно... и я... довериться могу только вам, – промокнув платком с графским вензелем слёзы, она немного успокоилась.

– Вы взволнованы, мы оба устали после бала. Я думаю, будет разумнее, если через день или два я нанесу вам визит с отчетом о состоянии ваших дел и мы неспешно, не скрываясь и не торопясь, благопристойно обсудим всё, что вы сочтёте необходимым.

– Нет! Более я не решусь! Сейчас или никогда!

Аким Евсеич чуть склонил голову, кивнул, всем своим видом подтверждая согласие слушать.

– Я... я не могу выносить общение со своим мужем! Это грех! Великий грех! Но я... я... не желаю его выздоровления.

– А что ваши... отношения с графом ... м... м... прекращены?

– Да! Только при этом условии его брат согласился на наш... союз. И я... я поклялась ему...

– Но иначе и быть не может. – Как-то не очень уверенно проговорил Аким Евсеич, невольно вспоминая некие интимные события. – Вы же венчаны.

– Я... я помню чудную ночь в Бирючинске.

– Думаю, для вас будет лучше забыть случившееся. – Аким Евсеич замолчал, понимая, что ищет оправдания и себе и этой женщине. – Вы вышли замуж без привязанности, ради детей. Вас можно понять. Но... эта съёмная квартира... вы же теперь проживаете в доме мужа.

– Да... дети... Я в те годы была молода, неопытна... А граф... Помилуйте... не судите строго. – Она с мольбой смотрела на него. – А квартира оплачена графом за год вперед. Вот и числится пока за мной.

– В законном браке графа нет любви и нет потомства, но есть деньги. Но у вас теперь всё слава Богу. А нелюбимый муж... – перед взором Акима Евсеича как живая встала картина обеда у Кузьмы Федотыча, заплаканная Натали и весь пережитой тогда ужас. – Стерпится, слюбится, – неуверенно и глухо проговорил он.

– Встретив вас, я впервые почувствовала надежную опору сильного мужского плеча. И поверьте, это не лоск красивого гардероба, это нечто большее, что я увидела в вас. И только в вас! – Она стояла вполоборота к Акиму Евсеичу, свет канделябра вспыхивал и мерк в её глазах. За окном ночь накрыла своим покрывалом спящий город. Только протяни руку, и коснёшься её плеч. Он помнил вкус этих губ, жар этих рук... и теперь...

– Зачем вы мне рассказываете столь личную историю? Чем я могу вам помочь? – Пытался преодолеть соблазн Аким Евсеич.

– Мой муж болен. Одному Богу известно сколь долго продлятся его страдания. Он не живет, а мучается и истязает меня. Его злит всё: и то, что я здорова, и дети. Когда, когда наступит конец моему принуждению? Через месяц? Через год? Я... не вынесу! – Она продолжала всё также стоять вполоборота к нему, и крупные слёзы медленно катились из её глаз.

– Но это... ужасно желать... – Акиму Евсеичу вдруг показалось, что по комнате, блестя золотыми драконами на красном бархате халата, прошёлся, криво усмехаясь, Кузьма Федотыч, – ... смерти своему мужу... – хотел было воскликнуть, но горло сдавил спазм и вырвался сдавленный шёпот. Марья Алексеевна будто не заметила состояния Акима Евсеича. Она протянула к нему руки и прижалась горячей щекой к его лицу.

– Если бы я мог вам помочь! – Она казалась столь беспомощной, что в этот момент он готов был стереть в порошок этого жестокосердного графа! – Я найду способ освободить вас от истязателя!

– Не надо, нет! Нет! Я не желаю впутывать вас в эту историю!

– Но вы уже впутали меня, рассказав горькую правду! Каково – то мне будет знать, что вы в руках истязателя? Поверьте, я знаю, что это такое!

Она всхлипнула, её губы коснулись его губ, он крепко обнял её за плечи, притянул к себе...

Вместо ожидаемого блаженства, странное раздражение испытывал Аким Евсеич лежа в постели рядом Марьей Алексевной. Всё-то ему казалось, что кто-то ходит под окнами, и вроде даже хохочет.

– Кто же там может ходить? Скоро рассвет. Самый сон, – улыбалась Марья Алексеевна. Но прислушалась: – Так это какой-то загулявший пьяница ...

С улицы явственно послышался дикий хохот и тут же резко оборвался. А Аким Евсеич вдруг узнал голос Кузьмы Федотыча:

– Клялась мужу верной быть? Ха-ха-ха, – заливался смех. – Но вместе с тобой в постели! Клятвопреступница! Пре-лю-бо-деи! – и опять жуткий смех доносился с улицы.

– Вы не слышите? Он будто что-то ещё и кричит?

– Есть мне дело в сей момент какого-то гуляку слушать?

Но Аким Евсеич не в силах сдержаться, вскочил с кровати и кинулся к окну. Крупный мужчина в роскошном чёрном пальто, сняв шляпу, кланялся кому-то невидимому и продолжал выкрикивать:

– Потешаем дьявола! Потешаем! – И опять громко и жутко в предрассветной тишине смеялся.

– Сгинь! Изыди! – шептал Аким Евсеич, глядя в окно. Но почувствовал прикосновение упругой груди, лёгкое касание руки по щеке:

– И кого же вы там увидели? – Чуть приоткрыв уголок шторы, Марья Алексевна выглянула в окно. – Улица пуста. Ежели и был какой гуляка, то теперь убрался восвояси.

Но Аким Евсеич ясно видел, как на мостовой напротив окна продолжал кривляться все тот же господин в чёрном пальто.

–Свят! Свят! – перекрестился он. – Зятёк в красном бархатном халате изволил появляться, а этот в чёрном пальто. Тьфу! Что это я? В уме ли?

– О чём вы? Ну, причём ум, когда вы в постели с женщиной? Однако... однако... – и потянула его за руку в кровать.

А в голове Акима Евсеича прозвучало:

– Я и на том свете не хуже, чем прежде на этом, живу. Ха-ха-ха!!! Но не забывай мой наказ. Дела твои и далее будут идти в гору, пока мой доход будет преумножаться! Преумножаться! Или потребую другую плату. Радуйся, пока беру доходом!

Аким Евсеич как ужаленный вырвался из объятий Марьи Алексеевны, подскочил к окну, и выглянул в шелку из-за плотной шторы. Улица опустела. Гуляка будто испарился.

– Да что с вами сегодня такое происходит? – Удивлённая Марья Алексевна села опершись о подушку. – А не выпить ли нам вина?

Аким Евсеич был не против. И осушил полный бокал красного вина.

Домой он вернулся с рассветом. Настенька дремала в прихожей, чтобы, когда вернётся Аким Евсеич, отворить дверь.

– Как Натали? – спросил её шепотом.

– Обныкновенно, – пожала та плечами.

– Сколько лет при городском писаре живёшь, но не только писать, а и говорить толком не научилась! – выместил своё недовольство Аким Евсеич.

Та только голову склонила, да взгляд отвела. Спорить с хозяином – себе дороже! Да и домой хотелось побыстрее вернуться. Мысли так и крутились около Акинфия. Как он там? Хоть и напекла ему пирогов с кашей и яйцами, свеклы и моркови в чугуне запарила, но всё одно переживала: как без неё обходится? Один единственный свет в окне – Акинфий. Добрый, да работящий муж для сироты – какого ещё счастья желать? Вроде и выходила не сказать, чтобы по доброй воле, но благорасположение друг к другу имелось, а теперь Настасья души не чаяла в своём муже. И если бы не Аким Евсеич – не видать бы ей этого счастья. Да и угол для проживания, и работа опять же и ему, и ей – поди найди, чтобы всё при доме, в одном месте, да при таком-то хозяине, которого она уж сколько лет знает и плохого слова сказать о нём не может. А с того самого времени, как Аким Евсеич провёл впервые ночь с Марьей Алексеевной, с ним стали твориться неладные вещи. То без повода вспыхивал и сам потом страдал, то сон по ночам пропадал, да спокойный по отношению к женскому полу даже в молодые годы, Аким Евсеич всё сильнее и сильнее тянулся к этой женщине. Настя смотрела в его бледное осунувшееся лицо и думала: "Таким ли должен вернуться мужчина после счастливого любовного свидания? Уж не приворот ли? Но зачем замужней даме такими делами заниматься? Опять же уж больно много тайн у неё, так что может и есть причина, по которой нужен человек для какого-то... черного дела".

– Свят, свят, свят! – перекрестилась Настасья.

– Никак случилось что? – Аким Евсеич сидел в кресле, будто и не собирался отходить ко сну.

– Прости меня, батюшка, глупую, неразумную, но много теперь приходится вам на людях бывать, а люди разные у коих глаз дурной, кто и просто позавидовал, да в плохой час попал... – хитрила Настасья.

– Что взялась языком без устали чесать? Говори толком! Устал я.

– Позвольте на воск вылью, посмотрю: нет ли чего худого на вас?

– Всё одно сижу, а сна ни в одном глазу. Выливай, коли тебе приспичило.

Настасья принесла кусок церковного воска, небольшую поварешку и кружку святой воды. Положила воск в поварёшку, растопила на свече. Потом что-то шептала над головой Акима Евсеича и держала кружку, в которую медленно вливала расплавленный воск.

– Приворот вам сделан. Сильный, умелый. Я уж и не знаю... смогу ли...

– Тьфу! Несчастной женщине помощь требуется, а ты всякую ересь несёшь! А сама во дворе её дома обретаешься. – Оба понимали о ком речь.

– Так ить, батюшка, Аким Евсеич, я не задарма обретаюсь в её дворе. Работаю за двоих, а когда сама барыня приезжает, то и за троих бывает.

– Иди спать! Да повыкинь дурь из головы. Какую только чертовщину не придумают!

– Так ежели покойный может из гроба злостным вампиром восстать, то отчего другой чертовщине на белом свете не твориться? – стояла на своём Настя.

Аким Евсеич только рукой махнул, и кое-как поднявшись, направился в приготовленную для него комнату:

– Глупости всё это! Глупости! И... и... иди уже спать! Чёрт! – нечаянно и больно пнул ногой ножку кресла.

Наступившее утро было вроде бы обычным. Настасья в съёмных комнатах столько дел, как в усадьбе не имела, и потому была свободна. Только радости от этой свободы не испытывала. Ходила, как в воду опущена, губы шевелились, а слов не слышно.

Наконец проснулась Наталья Акимовна. Настя помогла ей утренний туалет завершить, да чай подала.

– Настасья, уж не по Акинфию ли своему скучаешь? – улыбнулась Натали.

– Оно конечно, ваша правда. Однако есть и другое...

– Что ещё? – насторожилась Натали.

– Тревожусь за батюшку вашего, Акима Евсеича. Случись с ним что худое, меня один Бог знает, какая участь ждёт.

– С чего ты взяла, что с батюшкой непременно что-то плохое должно приключиться? И как это может на тебе сказаться? Ты теперь замужняя женщина. От мужа своего, а не от моего батюшки зависима?

– Жилье и работа – всё от его протекции. – Настасья осторожно пересказала свои подозрения относительно Марьи Алексеевны, не забыв упомянуть по то, что воск ей показал. А ещё высказала удивление, что, будучи замужем за дворянином высокого чина, имея любовником лучшего из лучших красавцев графа (Настасья фамилию назвать остереглась), она вдруг воспылала чувствами к Акиму Евсеичу.

– С чего бы? Вот и думаю, должна быть ей какая-то выгода. Но какая – в толк не возьму.

– Откуда ты все это знаешь: про графа, про её намерения?

– Не всем так везет с хозяевами, как мне с вами и вашим батюшкой. Вот и делится прислуга рассказами о своём горьком житье в господских домах. Сколько молодых девок понесли от господ, да с брюхом-то и были выброшены на улицу? А я честь, честью замуж вышла. Мужа мне Аким Евсеич подыскал – не хуже, чем родной батюшка бы это сделал. Опять же вы платья и другую одёжу жалуете, и новую городскую портному заказывали. Да мало ли? Я столько лет прожила в вашем доме – он мне как родной.

Наталья Акимовна смотрела на Настеньку и думала, что не так-то уж она проста, как кажется.

– Ты незаметно расспрашивай, будто любопытства ради, мол, как у богатых, да знатных в прислугах ходить узнать хочешь.

– Могут подумать, другое место ищу.

– Пусть думают. Тебе это только на руку. Больше расскажут. Я – то знаю правду.

Вот уже и визиты вежливости нанесены, и приглашение к графине Н-ской на бал получено, пора возвращаться домой в Бирючинск. Акима Евсеича дела заждались. Карета городского головы ещё третьего дня упылила.

– Батюшка, было бы не вежливо уехать, не простившись с Марьей Алексеевной. Я непременно должна поблагодарить её за помощь в подготовке к балу.

– Ну что ж? Я пошлю к Марье Алексеевне с просьбой о визите.

В ответной записке в небольшом надушенном конверте, на дорогой бумаге с графскими вензелями было написано, что Акима Евсеича и Наталью Акимовну графиня будет рада видеть завтра ввечеру, но предупреждает, о своём неважном самочувствии. Посему других визитёров она не принимает, однако для них делает исключение.

– Батюшка, как полагаете, что могло приключиться с графиней? Она казалась такой цветущей на балу.

– Ах, Натали, я думаю нервы. Её семейная жизнь складывается... э... э... не очень счастливо. И даже наоборот.

– Её муж жесток к ней или усыновлённым детям? Хотя, жестокость к детям – не есть ли худшее из зол для их матери?

Лицо Акима Евсеича пошло пятнами:

– Натали, отношения между мужем и женой, касаемо только их двоих и... м...

– Батюшка, как я могу вмешаться в их отношения? Но простое женское участие, думаю, будет вполне уместно. Её муж тяжело болен, я своего похоронила. Мне кажется, у нас есть много общего для разговора.

Женские тайны

Глава 14

Парадный въезд, в дом, где теперь проживала Марья Алексеевна, представлял собой ворота, рядом с которыми располагалась сторожка привратника. Сразу за воротами начиналась подъездная аллея, ведущая к мраморным ступеням лестницы с роскошной балюстрадой. По бокам аллеи шумел старый парк. Что он прятал в своей глубине – сказать невозможно. Входная дубовая дверь впечатляла внушительными размерами. Наддверную панель украшал герб графа, обрамлённый закрученным узором листьев аканта с мордами крылатых чудищ по бокам.

Привратник, старый парк, роскошный въезд и входная дверь – буквально каждая деталь дома и прилегающего пространства, говорили о знатности и величии рода. Но была во всем том какая-то лёгкая запущенность, будто нерадивые слуги спустя рукава выполняли свои обязанности. По углам лестницы ветерок шуршал засохшей листвой, а встретивший привратник имел неопрятный и заспанный вид. Всё это никак не вязалось с Марьей Алексеевной, которая с недавних пор была здесь хозяйкой.

Примерно такое же впечатление производил дом изнутри. И вроде бы горело множество свечей, да и на дворе стоял ранний вечер, так что свет проникал через окна, но то ли свечи были плохи, то ли окна давно не мыты, только неуютный полумрак заставлял втягивать голову в плечи и оглядываться по сторонам.

– Бедная, бедная Марья Алексеевна, но, возможно, её жертва оправдана, – шепнула Натали, оглядывая всю эту неухоженную роскошь. Аким Евсеич только палец к губам приложил:

– Молчи. У этих стен могут быть уши.

Разговор тоже получился странный. Марья Алексеевна не переставая жаловалась на недомогание и расстроенные нервы. Натали с томной грустью отвечала ей:

– Ах, мне это так знакомо! Когда я выпорхнула из родного гнезда, то теперешний мой дом тогда тоже наводил на меня меланхолию. Но мой супруг, упокой Господи его душу, вызвал ко мне доктора...

– Простите, но даже церковный батюшка признал Кузьму Федотыча вампиром... а вы обращаетесь к Господу? – слабым голосом пролепетала графиня.

– Я только исполняю долг вдовы. И вот мой супруг пригласил ко мне врача, коей в его присутствии осмотрел меня и выписал микстуру... от хандры.

– Натали! – Аким Евсеич даже в лице изменился, догадываясь, к чему клонит его дочь.

– Микстура без цвета, без запаха, она навевала на меня длительный, очень длительный спокойный сон.

– Ах, у меня есть нюхательная соль, но не могу же я всё время проводить в дрёме.

– Я вас понимаю. Ваш супруг тяжело болен и душа ваша обливается кровью, глядя на его страдания... которые продлятся неизвестно сколько.

– Да, да. Вы, вы... правы. Продолжайте, говорите, я вас слушаю.

– Чтобы снискать покой душе, достаточно принять эту микстуру и сон будет длительным и безмятежным.

– Но проснувшись... – вдруг графиня подалась вперёд и замолчала на полуслове. Натали чуть склонила голову, подняв к верху глаза, и молитвенно сложив руки:

– Ах, простите, забыла предупредить. Если у вас есть привычка выпивать за ужином бокал вина, то придётся от неё отказаться.

– Почему?

– Эта микстура при соединении с алкоголем многократно усиливает своё действие и тогда...

– Сон может быть очень долгим? Возможно не одну ночь? – быстрым шёпотом спросила графиня.

–М... это предупреждение врача, которое я передаю вам в точности.

– Натали, мы злоупотребляем гостеприимством графини. Полагаю, нам пора домой. – Занервничал Аким Евсеич.

– И кто же этот доктор, у которого есть это... спасительное средство?

– Наш Бирючинский лекарь, – улыбнулась Натали. – Но сам он, похоже, не подозревает, сколь благотворно для страдающего женского сердца это лекарство.

– Ах, я понимаю, что в Бирючинске накопилось множество хозяйственных дел, требующих моего присутствия, – вдруг неожиданно громко проговорила Марья Алексеевна, явно рассчитывая быть услышанной соглядатаями мужа. – И как только буду в силах, обязательно приеду. И поверьте, сумею отблагодарить за... оказанную услугу.

Аким Евсеич собрался было сказать, что такой необходимости нет, но Натали поднялась из кресла:

– Батюшка, как всегда прав, мы злоупотребляем вашим гостеприимством. И нам, действительно, пора откланяться. – Натали грустно, с едва уловимой, странной улыбкой посмотрела на Марью Алексеевну, которая расширившимися зрачками смотрела мимо гостей, будто видела нечто совсем другое.

Акиму Евсеичу казалось, что ему сниться дурной сон. Он одновременно понимал и не понимал всё происходящее. Но, возможно, в мыслях Натали не было никакого умысла, а та страшная догадка, что родилась у него в мозгу, это он себе надумал, ведь откуда Натали знать истинное положение Марии Алексеевны? А уж её стремление избавиться от больного и нелюбимого мужа – тайна за семью печатями. По крайней мере, он об этом ничего не рассказывал дочери. Так откуда же ей знать? Нет, это все его воображение, и только!

В Бирючинске, как в тихом омуте, всё было по-прежнему. Аким Есвеич с головой погрузился в накопившиеся счета. Натали читала книги, изредка принимала визитёров и скучала, скучала. Ответные визиты совместные с батюшкой – тоже не особо развлекали. Такой ли она представляла свою жизнь после окончания траура?

Как-то, не вынеся домашней скуки, Натали прогуливалась по тротуару. Вдруг рядом с ней остановилась карета, из которой заведённой пружиной выскочил Алексей Петрович:

– Наталья Акимовна, – раскланялся он, – пожалуйте ручку. – И целуя, чуть задержал её ладонь в своих руках.

– Какая скука! Просто смертная скука! А в уездном городе в театре идут представления! Господа делают визиты и балы... балы... балы...

Он что-то ещё говорил, но у Натали вдруг сладостно заныло под ложечкой, и даже слегка закружилась голова от едва улавливаемого амбре молодого мужчины.

– У вас от городской духоты кружится голова? – он обхватил её за талию. – Я отвезу вас домой. – Легче пушинки поднял на руки. Кучер открыл дверцу кареты, и Натали очутилась лицом к лицу с Алексеем Петровичем в сладостном полумраке. Она чувствовала его горячее дыхание и руки, которые всё жарче и неосторожнее обнимали её.

– Не надо... Зачем вы... – но голос её был слаб и дыхание прерывисто. Он высунулся в окошко кареты, крикнул:

– Гони!

Но кучер, ни раз побывавший со своим хозяином в разных переделках, указал кнутом в сторону. А там, на обочине остановились две кумушки, с любопытством наблюдая эту сцену.

– Гони срочно к дому Натальи Акимовны. Да потом тем же ходом за доктором!

– Ах! Ох! – закудахтали любопытствующие.

– Не видите, даме дурно! – крикнул им и спрятался за шторой. Карета рванула с места, но уже за ближайшим углом кони еле поплелись. Видно кучер хорошо был вымуштрован своим хозяином. И подобные обстоятельства понимал до тонкости.

Аким Евсеич как раз проверял расходы по новому доходному дому, когда к нему примчался посыльный с сообщением, что Наталью Акимовну почти без чувств доставил домой на своей карете Алексей Петрович.

– Что с Натали?

– Говорят, ей стало дурно во время пешей прогулки.

– И... каким боком... э... Алексей Петрович?

– Говорят, проезжал мимо, успел подхватить...

– Однако всё-таки успел!

– Так ведь ежели бы упала...

– Молчи! Сам разберусь! – и заспешил в пролётку.

Возле дома Натальи Акимовны стояла карта городского головы и дрожки врача. Натали сидела в кресле возле окна с распахнутыми створками, с холодным компрессом на голове. Судя по тому, как поморщился доктор, Алексей Петрович по второму кругу начал свой рассказ:

– Выглянув из кареты, я увидел Наталью Акимовну и... походка её показалась мне... э... нетвёрдой вроде как. Да и невежливо: проехать мимо знакомой дамы, не поздоровавшись. Велел вознице приостановиться. И тут вижу, дочь ваша пошатнулась! Я на ходу, карета-то ещё не остановилась, выскочил и, слава Богу, успел подхватить её на руки. Две девицы видели, не дадут соврать, именно так всё и было.

– Ну что ж? Коли так... благодарствую вам. И прошу простить, мне необходимо побеседовать с доктором.

Алексей Петрович раскланялся и уехал. А Аким Евсеич подошёл к Натали. От всегдашней бледности не осталось и следа. Щеки горели пунцовым цветом.

– Как ты? У тебя жар?

– Позвольте? – доктор тронул его за локоть. – Давайте отойдём и я всё вам объясню. Вы не волнуйтесь, сейчас вашей дочери ничего не угрожает. Пойдёмте. – И доктор отвел Акима Евсеича в дальний угол комнаты.

–Э... вопрос очень деликатный, но кто кроме родного отца... э...

– Говорите же, говорите, не тяните!

– Наталья Акимовна в самом расцвете сил, на хорошем питании, повар у вас, замечу...

– Её что, отравили? – ужаснулся Аким Евсеич.

– Бог с вами! Хочу сказать, отменный повар. Хорошее питание, праздная жизнь, хорошее здоровье – вот молодость и требует... э... значит...

– Чего-с требует?

– Замуж вам надобно отдавать Наталью Акимовну. А то у неё чуть удар не случился. Вон, щёки пылают как!

– Хм. Глупости. Где это видано, чтобы... – и Аким Евсеич вдруг почувствовал, что говорит уж ежели не голосом, то точно на манер упокоившегося зятя Кузьмы Федотыча. – Вон монашки в монастыре живут, и ничего. В обмороки не падают!

– Вы их пищу видели? А ещё посты. А каждодневные молитвы и всякие там епитимьи, да и работы там хватает. А ваша дочь... ну какое сравнение?

– И это всё, доктор?

– А что ещё? Хм, но должен вам сказать, в монастыре... тоже всякое бывает. Хотя, простите великодушно. Дело это ваше, семейное, я с чисто медицинской стороны вопроса.

Доктор уехал, а Аким Евсеич опустился на маленький пуфик возле кресла дочери.

– Натали? Посмотри на меня. Натали? – Ласково повернул к себе лицо дочери. – Он прокутит с таким трудом добытое состояние! Он пустит тебя по миру! Желаешь ли ты опять возвратиться в скудную лавку тряпичника, вместо красивых и модных нарядов? Он будет обманывать тебя, он ветреник. Согласна ли ты делить его с другими женщинами?

– Батюшка! – Натали уткнув лицо в плечо отца, плакала навзрыд!

– В объятьях молодого и красивого мужа ты утешишься. Поверь.

– Нет! Нет! – рыдала Натали.

– Натали, ты забываешься, Алексей Петрович пока не сватался и даже никакого деликатного намека не делал!

– Он пожалеет! Он, он...

– Конечно, конечно. Ты будешь идти в полонезе на роскошном балу под руку с молодым, богатым и знатным господином, а он, он будет стоять у стены и кусать локти! Вот и кстати, я получил письмо от князя Самойлова, он пишет, что желает приехать вместе с семьёй к нам в Бирючинск взглянуть на наши... чудеса.