Текст книги "Прынцесса из ЧК"
Автор книги: Татьяна Назаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– А если долго помнить – сойдем с ума или сопьемся, – садясь рядом с Громовой, встрял в разговор Марк.
Лисицын встрепенулся, бешено сверкнул на него глазами из-под пенсне и вдруг вцепился в его гимнастерку, прохрипел злобно:
– Вы убийца, Штоклянд, вы палач и убийца!
– Перестань, Алексей! – Лиза решительно перехватила его руки, с трудом отцепила их от гимнастерки и отпихнула Лисицына назад, загородила его собой. Напряглась вся, готовая принять на себя ответный удар, но взгляд ее был испуганным, просящим.
– Ты всех хочешь сделать убийцами, как сам! – крикнул Лисицын.
– Марк! – умоляюще воскликнула Лиза.
– Пьяный дурак, – беззлобно отозвался Штоклянд и улыбнулся Лизе.– Ты чего всполошилась? Я таких не бью.
– Марк, отойди. Пожалуйста! Потом! – пробормотала она скороговоркой и оглянулась на Лисицына. Тот все рвался в бой.
– Ладно.
Штоклянд встал и вернулся на свое место. Сел и уставился на дальний конец стола. Лиза уже успела успокоить Алексея, тот снова что-то говорил ей, но она уже не слушала – смотрела на Марка. Потом, не сводя с него глаз, достала кисет, свернула козью ножку, ломая спички, прикурила. "Дуреха ты, с неожиданной нежностью подумал Марк. – Знала бы ты, что ты со мной вытворяешь! Знаешь, сколько я баб обработал? И каких! Не чета тебе. А вот ни к одной так не привязался".
Лисицын тронул Лизу за руку. Она нетерпеливо отмахнулась. Ей было страшно и радостно – а может, радостно и страшно – от взгляда Марка.
– Ты что, на Громову нацелился? – удивленно заметил Серега. – Что-то ты с ней долго миндальничаешь.
– Дурак, – усмехнулся Марк. – Сам посуди, разве можно к чекисту и товарищу по партии с дореволюционным стажем иметь тот же подход, что и к деревенской Дуньке? Недиалектично мыслишь!
Серега загнулся от смеха. Марк отхлебнул самогону, неторопливо закусил салом, а потом сказал спокойно:
– А если без шуток – то я с ней по-серьезному собираюсь.
Серега, все еще фыркавший, поперхнулся смешком, недоуменно поднял брови:
– Чего вдруг?
– А чем плоха? – пожал плечами Марк. – Мне нравится.
Свободин внимательно уставился на Лизку, честно попытался увидеть в ней что-нибудь особенное и наконец подытожил:
– В лесу леса не нашел! И вообще... Какой смысл жениться, Марк, когда кругом баб – до черта?
– Да так уж. Решил... – неопределенно отозвался Штоклянд, давая понять, что не собирается обсуждать этот вопрос.
Лиза, словно почувствовав, что говорят о ней, засмущалась. Тряхнула за плечо уже задремавшего Лисицына:
– Алексей Иванович, пойдем, а?
Подняла его, повела к выходу.
Уложила Лисицына в соседней избе и хотела уйти, но скрипнула дверь, кто-то вошел. По шагам, по звуку дыхания Лиза поняла – кто. Да что уж говорить, была почти уверена, что он пойдет следом. Спросила в темноту:
– Марк, ты?
– А что, ждала? – отозвался Штоклянд без тени ухмылки. Подошел близко, его дыхание с запахом самогона и махорки коснулось щеки Лизы.– Все нянчишься?
– А ты после первого расшлепанного не блевал? – поинтересовалась она насмешливо. А сердечко сжалось, заколотилось, как у воробышка.
– Давно было, – отозвался он, замыкая ее в объятия, как цепями сковал.
– Не бросать же его? – сказала Лиза тихо. Голос ее был совсем чужим, и разговор не имел смысла: оба прекрасно понимали, что все это – как бы конспирация. Речь-то должна была пойти о другом.
– Говоришь, а сама будто извиняешься, – сказал Марк, решительно прекращая игру. – Ты всегда извиняешься. Почему?
– А мне откуда знать? – попыталась удержаться она в прежнем тоне.
Не вышло, Марк гнул свое.
– А я знаю. Ты просто прикидываешься такой... железной. А на самом деле ты – русская баба. А русские бабы – они ласковые и покорные, так?
Лиза промолчала, только совсем затаила дыхание, выжидая... ожидая.
Он запрокинул ее голову, впился губами в губы, жадно, как в добычу, почувствовал дразнящий запах ее пота. Она задохнулась, обвила руками его шею, попыталась обмякнуть в его объятиях, но только больше напряглась, сжалась.
– Ох, Марк, что ты со мной делаешь! – выдохнула горько Лиза, как только он оторвался от ее губ.
– А ты со мной? – отозвался Марк, ослабляя хватку.
Лиза вывернулась из его объятий, чмокнула куда-то в пахнущую самогоном щетину и выскочила из избы.
"Ах ты прынцесса из ЧК! А все равно ты будешь моя!"– подумал Марк. Щелкнул пальцами. Достал кисет, не торопясь, свернул козью ножку. Надо было успокоиться.
22 июля 1921 года
На следующее утро хоронили булгаковцев. Место выбрали на главной площади, перед церковью, там же, где и расстреливали. Снова блажил над селом колокол, созывая жителей на сход. Только вместо пяти обреченных выплывали торжественно на площадь семнадцать новых, плохо струганных гробов. Впереди, торжественно неся склоненный флаг, шествовал Устимов, за ним – Серега, Марк, Елизавета, Лисицын. Следом – красноармейцы и Первый Шереметьевский революционный отряд – несколько парней и девушка. Гробы слегка покачивались на плечах бойцов, неслышно опускались на траву.
Жители мрачно смотрели на процессию, на фигуры в кожанках, на красноармейцев, стоящих с суровыми лицами, без слез у края могилы.
– Вчера гуляли вовсю, антихристы, с бабами нашими, а сегодня вон что творят, выстроились! – заметила зло в толпе какая-то баба и тут же осеклась, оглянулась, не слышат ли красноармейцы.
– А что им? Они все возле смерти ходят, им что свои, что чужие, отозвалась ее соседка также шепотом.
– Да ладно вам, дуры, заблажили! – буркнул старик, стоявший чуть поодаль.
Колокол стих. Вперед выступил Серега. Сдернул с головы фуражку, начал красивым, чуть хриплым голосом:
– Товарищи! Смерть вырвала из наших рядов молодых бойцов за дело справедливости, за новое, светлое будущее, где не будет эксплуатации человека человеком. Семнадцать молодых парней убиты кулацко-эсеровской бандой! Они были очень молоды. Они могли бы жить в светлом будущем! Но мученическая смерть, которую они приняли от рук бандитской сволочи, оборвала их жизни в самом начале! Мы уже отомстили убийце! И мы еще сторицей отомстим! Спите спокойно, дорогие товарищи! Ваша смерть не была напрасной! В наши ряды влились новые бойцы, которые займут ваше место!
Голос его, становившийся звонче, осекся в конце последней фразы, в голубых глазах блеснула влага. Но Сергей сдержался, только потряс кулаком и завел первый, его поддержали:
Не плачьте над трупами павших бойцов,
Погибших с оружьем в руках.
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах!
Под скорбно-величественную песню гробы медленно спускали в яму. Потянулись вдоль могилы красноармейцы, бросая на свежеструганые доски горсть за горстью черную, жирную землю. Заработали лопатами парни, и вскоре на площади вырос холм. Сергей водрузил над ним знамя.
– Дело революции бессмертно! – крикнул он, рванул вверх руку с револьвером и выстрелил в воздух.
Красноармейцы как один тоже вскинули ружья, и над селом разнесся залп, подхваченный эхом, аукнулся за рекой.
– Слышите, бандитская сволочь?
* * *
– Свояк вам кланяется, просил сказать, что проездом в Пензу везет девять аршин холста, ночует в Питиме. Коль хотите забрать, я укажу где.
Дезертир, принесший эту весть, был болезненный, молодой парень.
– Хотим, конечно, – отозвалась звонко Лиза, улыбаясь. – Заждались.
Добрые вести распространяются моментально. Все руководство собралось так быстро, что Лиза не успела даже записать имя парня в протокол.
– Епифанова брать будем, – сказал Марк, опережая вопросы Устимова и Свободина. – Вот товарищ Бозин, он нам укажет, где скрываются остатки банды. Сегодня ночью Епифанов будет ночевать в Питиме, с ним восемь человек, и один – наш агент.
– Добро, – кивнул Устимов. – Далеко этот Питим?
– Успеем, – отозвался Сергей с таким торжествующим видом, будто это была его заслуга, что операция подходит к концу.
– Ночует-то он где? – спросила Лиза. – Нарисуй.
Парень послушно взял протянутую бумажку, помусолив карандаш, торопливо стал чертить план, обозначая на нем огороды, дома и сараи. Серега, рассмотрев рисунок, сразу начал излагать ход операции, обозначая, где кто будет стоять.
Марк задумчиво закурил. Вообще-то исход операции его уже почти не беспокоил. Что бы теперь ни случилось – задача выполнена. Банда ликвидирована. Стараниями Лизы переписаны все участники, большая часть легализованных бандитов дала подписку о содействии властям. Конечно, неплохо было бы взять Епифанова живым или – еще лучше – ликвидировать при задержании, чтобы не сбежал по дороге до Кирсанова. "Красиво операцию провели, – думал Марк, дымя самокруткой. – Почитай, без единого выстрела. Теперь можно рассчитывать, что направят в Москву. Клява, думаю, возражать не будет. Лизку тоже с собой возьму. А распишемся сразу по приезде в Кирсанов. (Он не сомневался ни в том, что на Громовой надо жениться, ни в том, что она не откажет, хотя о браке с ней еще не заговаривал.) Вот только Степан этот совсем ни к чему. Ни ей, ни сестре ее. С такими подвигами его в первую голову заберут, лет на десять, не меньше. Останется их Агаша при живом муже вдовой, да еще бандитской женой. Оно, конечно, черт с ней, с сестрой. Но ведь должны же в ВЧК проверять, нет ли у чекистов контры среди родни". Марка это обстоятельство беспокоило не на шутку, и он в мыслях все возвращался и возвращался к этому вопросу. И вот сейчас вдруг понял, что надо делать. "Не должен жить этот Степан. Лучше бы его на операции убили, а если нет – я его сам убью".
– Я с вами поеду, – сказал он, дослушав Свободина. – Собирай отряд.
Лиза посмотрела на Марка:
– А я?
– Разберись с дезертирами, ты тут нужнее, Лиза, – ответил Марк.
Она помрачнела. Он похлопал ее по плечу:
– Давай без геройства, ладно?
Она послушно кивнула.
Вскоре собранный отряд выезжал из села. Громова, вышедшая провожать его, умоляющим взглядом уставилась на Штоклянда.
– Я помню, Лиза! – с честным видом пообещал он.
– Марк, я прошу, будь осторожен, – попросила она, и в глазах ее блеснули слезы.
– Я что, дурак, что ли? – засмеялся Штоклянд. – Я под пули без нужды не полезу. Мы, Лиза, с тобой еще в Москву поедем.
Она страдальчески заломила брови:
– Марк, не надо, мне страшно. Не надо загадывать.
– Дуреха ты моя, – рассмеялся он, чмокнул ее в щеку и, достав что-то из кармана, протянул ей. – Держи. Надоело смотреть, как ты спички ломаешь.
Это была зажигалка, аккуратно сработанная из гильзы. На корпусе выбито: "Лизе от Марка. 1921". Она закусила губу, чтобы не расплакаться. Он, не оборачиваясь, легко взлетел в седло. Где-то впереди раздался голос Свободина: "Выступаем!" Марк дал шенкеля коню и ускакал вперед. Лиза, ничего не видя перед собой, побрела к опросному пункту. Села за стол, уткнулась лицом в ладони и заплакала навзрыд. Ждать из боя труднее, чем идти в бой. "Господи, – прошептала она. – Пожалуйста, пусть он вернется!" И, вздрогнув, огляделась – не слышал ли кто.
Марк догнал Балашова.
– Задача ясна?
– Ясна, – беззаботно кивнул тот. – Жаль только, там баба да этот, наш агент, а то бы заранее, как они еще не прочухали, что мы тут, подобраться к окну, встать у стенки с бомбой, а как они откажутся сдаваться, бомбу бы им в окно кинуть – и все.
– А почему нет? – вскинул бровь Марк. – Агент этот – бандюга, ему все равно перед советской властью отвечать, а баба бандитов укрывала – ей расстрел по приказу полагается. Смотри, коль никто не захочет сдаться, так что с ними цацкаться?
– Угу, – кивнул Балашов обрадованно.
23 июля 1921 года
Долгожданный отряд вернулся в начале седьмого. Лизе едва хватило терпения отослать очередного допрашиваемого, прибрать протокол в портфель, прежде чем кинуться встречать своих.
Уже спешившийся Марк заметил ее и не спеша направился навстречу. Стиснул девушку в крепких руках. Запрокинул ей голову, погладил по волосам, присвистнул.
– Ого, да ты седеть начала, Лиза. Нехорошо. Мы ведь, никак, ровесники...
Она ткнулась в его пахнущую потом и махоркой гимнастерку, всхлипнула.
– Ну все, развела мокроту, – добродушно поворчал Марк. – Не можете вы, бабы, без этого. Уймись сейчас же!
Она послушно утерла слезы кулачком. Штоклянд ободряюще похлопал ее по плечу.
– Марк, а где агент? – больше для того, чтобы не молчать, спросила она.
– Вон, – кивнул в сторону воза Штоклянд, мрачнея.
Лиза перевела взгляд на покойников. Труп Степана она увидела не сразу. Он лежал рядом с какой-то бабой, тело и лицо которой было все изрешечено осколками гранат. Рот его был открыт, и Лиза некоторое время тупо смотрела, как в него заползала муха. Спереди труп был целым. Марк перевернул тело, показывая множество осколочных ран на спине.
– Его убили свои, в спину. Вот пулевое отверстие, видишь? Осколками потом досталось. Наверно, он хотел выйти, – сказал Марк и поспешно добавил: – Я предложил сдачу, он что-то крикнул, а потом раздалось несколько выстрелов. Мы нашли его у входа, Лиза. Прости, не уберег, но это война. – И, погладив ее по щеке, добавил твердо: – И потом, так даже лучше для твоей сестры. Лучше быть вдовой человека, оказавшего властям содействие, чем женой сидящего в концлагере бандита.
Лиза печально вздохнула и кивнула, согласившись с его доводами.
– А бабе его лучше уехать отсюда и взять девичью фамилию, – уже совершенно успокоившись, продолжил Марк. – В случае чего, пусть с нами едет. Только ты сильно не шуми, кто она тебе.
– Это Епифанов? – спросил подошедший Устимов, кивнув на труп Степана.
– Нет, вон Епифанов. А этого товарища надо по-человечески похоронить, это он Епифанова сдал, – пояснил Марк. – Хоть и бандит был, а как оказавший содействие. – И заторопился отослать Громову. – Лиза, ты заложников выпускай, все, кончилось... Да! Товарищ Устимов, там, в овине, вдова его сидит, ей посочувствовать бы надо. Ты уж как самый старший... и, сам понимаешь, я же всех их на расстрелы выводил. В общем, возьми это дело на себя, не знаю я, как в таких случаях.
Устимов нахмурился: высказывать соболезнования он тоже не умел, но как откажешься?
Лиза пошла к овину. Часовой помог ей отвалить бревно, припиравшее дверь.
В нос ударило смрадом человеческих испражнений.
– Выходите на свободу! – звонко крикнула Лиза, но заложники не торопились, недоверчиво затихнув в темноте.
Понимая, что если фигура в кожанке будет маячить в проходе, это только больше напугает и без того запуганных людей, Лиза пошла к Марку. Но все напряженно косилась на овин, понимая, что встречи с сестрой не избежать. Тем временем кто-то из подростков, перемазанный сажей, лохматый, как чертенок, вылез из овина. Огляделся и звонко крикнул внутрь:
– Правда выпускают!
Постепенно из дверей появились и остальные. Грязные, лохматые, они шли, с трудом переставляя непослушные ноги. Агаша – малыш на руках, трое старших детей цепляются за юбку – появилась одной из последних. Первенец осторожно поддерживал мать. Малыш у нее на руках вопил благим матом. Подслеповато щурясь, Агаша окинула взглядом стоявшие поодаль фигуры в кожанках, на Лизе задержалась чуть дольше и хотела было пройти мимо, но Устимов окликнул ее:
– Агафья Петровна!
Она так же медленно, путаясь ногами в загаженной юбке (грудничка понос прохватил), подошла к ним. Лиза ожидала увидеть нечто жалкое, но вид измученной, постаревшей сестры поразил ее больше, чем она предполагала. Заметив, как дрогнули ее губы, Марк больно впился ей в запястье пальцами. Лиза смогла сделать сочувствующее лицо постороннего человека.
– Возьми у матери дитя-то, – велел Устимов старшему. И начал, с трудом подбирая слова, рубя фразы: – Агафья Петровна, муж ваш, Степан Федоров... Оказал нам большое содействие при ликвидации банды. Он погиб при исполнении задания... Мы сожалеем...
Агаша хрипло вскрикнула, пошатнулась, но не упала. И не заплакала. Пронзительными синими глазами обвела всех троих.
– Мы сожалеем, – прошелестела Лиза едва слышно вслед за Устимовым.
Марк скорбно кивнул.
– Дома вам помогут наши красноармейцы, и прибраться, и с похоронами, сказал Устимов. – Вы уж простите нас, мы вынуждены были вас держать с заложниками, чтобы не выдать нашего агента. К сожалению, все так вот...
Он окончательно сбился, махнул рукой, закашлялся, пытаясь скрыть слезы: уж больно жалкой была эта баба, взгляд ее душу рвал.
Больше всего Агаше хотелось остаться одной, сесть на лавку и нареветься. Но надо было позаботиться о детях: перемыть их, накормить, застирать белье и найти чистую одежду для мертвого мужа. Красноармейцы добросовестно помогали ей, но Агашу злило само присутствие этих громогласных, вонючих парней в доме убитого ими человека.
Наконец она осталась одна. За окнами смеркалось. Дети спали, даже меньшой, маявшийся эти дни животом, и тот унялся. Агаша наконец-то опустилась на лавку у окна, тупо посмотрела на лежащего мужа, такого чинного и спокойного, каким он никогда не был при жизни. Мысли текли как-то сами по себе, словно в полусне, мелькали обрывками. Вот в этом доме недели еще не прошло как топталась у печки острая на язык, но незлая свекровь. Степан был жив, прятался где-то в лесах, часто наведывался по ночам. Когда она видела его в последний раз, он был сильно поддатый, веселый, все играл, заваливая ее в траву, смеялся. Она вспомнила, как отбивалась от него, полушутя-полусерьезно, вспомнила вкус его поцелуев. Кто же знал, что в последний раз все было? А вот заплакать Агаша не могла– слезы словно смерзлись внутри, ледяной глыбой навалились на сердце, тянули и разрывали голову противной, ноющей болью.
В дверь робко постучали, и, не дожидаясь ответа, в дом вошла Лизка. Потопталась неуверенно на пороге. Потом, не крестя лба, прошла к сестре. Вид у нее был как у побитой собаки, даже глаз не поднимала. "Чувствует, что виновата, – подумала Агаша. – Могла бы хоть детей вывести из этого овина!"
И, разглядывая сестру, невольно вспомнила, какой видела ее последний раз, в 1915 году. Юная, несмотря ни на что – свежая, с толстой каштановой косой, Лизка мало походила на себя нынешнюю, исхудавшую, коротко стриженную, в штанах. Мужик мужиком. И пахло-то от нее как от холостого, неустроенного мужика: потом, махоркой и самогоном. Старшая сестра молчала, все пытаясь понять, как та добрая, нескладная девушка, набожная и тихая, превратилась в чекиста, расстреливавшего баб, повинных только в том, что не бросили своих мужиков? Лиза села рядом, нерешительно положила маленькую, холодную и потную ладошку на темную, со вздутыми венами руку сестры. Помолчав, сказала хрипло, словно отвечая на незаданный вопрос:
– Прости, я не могла иначе, Агаша...
От этого прокуренного, хриплого голоса, от Лизкиной уверенности в своей правоте Агашу передернуло, она стряхнула ладонь сестры, как змею с руки, зашипела, чтобы не перебудить детей:
– Прости? Ах ты, паскуда, палач, убийца окаянная! Вон с глаз моих!
Раньше бы Лиза расплакалась, стала бы умолять сестру, оправдываться. Но теперь она только побелела, вскочила, и свистящим шепотом ответила:
– Хорошо, я уйду! Но сначала послушай! Лучше тебе отсюда уехать и выправить документы на девичью фамилию на весь твой кагал. Я могу тебе помочь. Надумаешь, приходи. Я посодействую, да уезжай в какой-нибудь город, там тебе легче будет.
И, поджав губы, резко повернулась и вышла из дома. Задыхаясь, Агаша прижала руки к груди: сердце защемило. Бросилась из избы и, повалившись на огороде лицом в грядку, разрыдалась.
27 июля 1921 года
– Опять опаздываешь, Штоклянд, – добродушно проворчал Клява, покосившись на вошедшего в штаб Марка. – И Лизавету портишь. Расписались, что ли?
Марк утвердительно кивнул. Клява протянул ему широкую, мозолистую руку, крепко пожал и произнес, пряча в льняных усах улыбку:
– Ну, поздравляю. И тебя, Лиза. Как теперь тебя везде писать? Громовой или Штоклянд?
– По мужу, – ответила она. И не смогла скрыть радостной, счастливой улыбки. Опустила ресницы и, смутившись окончательно, покраснела.
– Это что за старорежимные штучки? – рассмеялся Серега Свободин. Только замуж вышла, а уже и голову склонять, и глазки опускать научилась. Смотри, переродишься из идейного коммуниста и борца за мировую революцию в мещанку. Ты, Марк, ей этого не позволяй. Хотя что тебе доверять? Есть у тебя эта буржуазная отрыжка...
– Так и быть, товарищ комэск, постараюсь, – смеясь, отмахнулся Марк.
– Ладно, – сказал Устимов. – Хватит трепаться. Давайте о деле.
Лиза бросила на него благодарный взгляд и первая опустилась на стул. Товарищ Клява одернул гимнастерку и, обведя всех присутствующих взглядом, произнес:
– Прежде всего, товарищи, я поздравляю вас с блестящим проведением операции. Молодцы. Я уже написал рапорт. Сегодня к вечеру решим, куда вас дальше направить. Начбоеучастка все скажет. Точно знаю, что Лисицына мы выведем из состава.
– Эт ладно, – облегченно вздохнул Свободин и добавил, брезгливо поморщившись: – Интеллигенция....
– Мое дело – ознакомить вас с новостями. Газеты читали?
Устимов вздохнул, Лиза виновато потупилась, Марк с недоуменным видом пожал плечами и покосился на жену: "Не до того было!"
– 19 июля было заседание комиссии по борьбе с бандитизмом при РВСР, постановление телеграфировали по прямому проводу и в газетах тоже – 20 июля. О приказе № 171.
Клява порылся в кармане галифе, достал оттуда мятый листок и, слегка растягивая слова, начал читать:
– "Приказ № 171, устанавливавший суровые меры расправы над мятежниками, был вызван исключительными условиями и преступно-предательской деятельностью анархо-эсеро-бандитских элементов, сосредоточивших в пределах Тамбовской губернии свои главные силы.
Приказ имел целью прежде всего показать большинству крестьянства всю серьезность обстановки, создаваемой указанными элементами, и решимость советской власти беспощадно карать такого рода элементы, подрывающие обороноспособность Республики и вконец расшатывающие ее хозяйственную жизнь. Вместе с тем советская власть имела своей целью приостановить те зверские истязания, которые учинялись бандитами над беззащитными нередко рабочими и крестьянами, верными советской власти. Ныне, когда бандитские шайки, после того как они оказались изолированными от населения, оказались разбиты и фактически ликвидированы, представляется возможным отменить приказ, вызванный исключительными обстоятельствами". Подпись: "Товарищ Троцкий".
– Та-ак, – пробормотала Лиза и потянулась за кисетом.
Марк напряженно покосился на нее и сердито спросил Кляву:
– Неплохо.... Нам-то почему не сообщили?
– Вашей вины здесь нет, как вам туда было сообщить? Ни телеграфа, ни почты, ни телефона, – спокойно отозвался Клява. И достал из кармана вторую бумажку.– Есть еще секретный циркуляр от 20 июля. Прошу обратить внимание. Это важно. "По распоряжению предуполиткомиссии ревкомам категорически приказывается не арестовывать детей, беременных женщин, женщин с малолетними детьми в качестве заложников за бандитов. За неисполнение настоящего распоряжения председатели ревкомов будут привлекаться к строгой ответственности. Немедленно распространить распоряжение по всей волости (сельревкомам)".
Лиза, услышав слова "женщин с малолетними детьми", вздрогнула и побледнела, потом на щеках у нее появились неровные пятна. Марк испугался, что она сейчас наделает глупостей, и наступил ей под столом на ногу. Она посмотрела на него, затянулась несколько раз и изобразила на лице внимание. Опустила голову, чтобы не так бросался в глаза пятнистый румянец, и только рука у нее слегка подрагивала. Марк настороженно покосился на соседей. Устимов сосредоточенно глядел на читающего Кляву и шевелил губами запоминал: писал и читал он с трудом, но память имел отменную. Серега Свободин не мог видеть Лизы – широкие плечи Марка почти загораживали ее. Чувствуя, как сразу становится легче дышать, Марк полез за кисетом и тайком слегка погладил тыльной стороной ладони ногу Лизы. Она украдкой поглядела на него и едва-едва кивнула: благодарно и заверяюще....
28 июля 1921 года
Лизку и ее мордатого чекиста Агаша увидела издали. Они шли по перрону обнявшись, так, словно рядом с ними никого не было. Он ей что-то говорил, наставляя. Лизка – посвежевшая за день передышки в Кирсанове, сияющая, счастливая – кивала. Наконец он отдал ей какие-то бумаги, показал на Агашу, легонько шлепнул по заду, сам отошел в сторону, закурил, лениво выпуская дым. Лизка направилась к сестре. По мере приближения счастливое выражение сползало с ее лица, оно становилось озабоченным, мрачным, вернее, замкнутым.
– Ну вот и я, – пытаясь держаться как можно более непринужденно, сказала она, приблизившись к сидевшей на узлах сестре.
Та хотела поздороваться, но двое меньших, увидев перед собой кожанку и новехонькие сверкающие сапоги, заплакали. К ним тут же присоединился сидевший на руках младенец. Старший дал коротко затрещины брату и сестре и взял у матери малыша. Отошел в сторону, тетешкая его, а сам исподлобья поглядывал на тетку.
– Вот документы. А это паек, – произнесла Лиза торопливо. – Хлеб, сахар.
Агаша хотела было отказаться от продуктов, но оглянулась на детей и взяла. Расстегнув кофточку, спрятала бумаги на груди.
Лиза нерешительно сунула руку в карман, достала клочок бумажки.
– Это мой адрес. Напиши, где ты устроишься и как. Моя фамилия теперь Штоклянд.
Сестра затравленно посмотрела на нее и взяла бумажку.
Облизнув пересохшие губы, Лиза торопливо пробормотала:
– Агаша,... пожалуйста, пойми меня.... Я не могла иначе, я сорвала бы всю операцию, понимаешь? Выпусти мы тебя, в банде бы об этом узнали, заподозрили Степана....
Агаша молчала. Свистнул вдалеке паровоз, Лиза вздрогнула, заговорила еще быстрее:
– Это мой... Агаша, пожалуйста...... Мне не в чем просить прощения, я не могла иначе... Но – не суди...
Агаша тяжело вздохнула и заставила себя улыбнуться.
– Беги, на поезд опоздаешь. – И добавила, помолчав: – Бог тебе судья, Лизавета.
Орден Света
Люди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи.
Ф.Ларошфуко
Елизавета Петровна в сердцах захлопнула тетрадку. С утра она пыталась найти ту ниточку, потянув за которую можно было бы разговорить упрямого подследственного. Перечитала все материалы два раза. Но за ровными строчками знакомых, полузнакомых и совсем уже непонятных слов и таинственных значков и сокращений смысл написанного ускользал от нее. Дневник арестованного был не более ясен, чем содержимое тетрадки, обозначенной в протоколе обыска как "рукопись философского содержания". "Отвыкла уже от специфики их работы, расстроенно подумала она. – Раньше бы уже нашла зацепку, а сейчас никак не разберу, что он вообще говорит!"
Невольно вернулась мыслями ко вчерашнему дню. После планерки в отделении ее начальник, Марк Исаевич Штоклянд, подошел к ней и, дружески взяв за локоть, сказал:
– Лиза, поможем товарищам из СО!* У них там студент-анархист заупрямился, отказался давать показания. Звягин ему и дай по морде, дурашка. В общем, подследственный теперь требует замены следователя.
– Я-то тут при чем? – больше для приличия запротестовала она. – Их отдел, я давно там не работаю! – А сама обрадовалась. Коллеги считали Елизавету Петровну мастером ведения допросов, и она искренне гордилась этой репутацией.
– Поучишь молодого сотрудника – пусть эти щенки знают, на что способны старые чекисты! Ты ведь хорошо знаешь специфику работы Секретного. Что, расколешь этого анархо-мистика за день?
Следователь нервно повела плечами, открыла жестяной портсигар с выдавленной на крышке звездой и, взяв папиросу, с силой ввинтила ее в мундштук. Энергично щелкнула зажигалкой, прикурила и затянулась – жадно, будто последний раз в жизни. "Знает, сволочь, на что поймать. Как же я его доверия не оправдаю? – подумала она. – Главное, чтобы я загорелась... Да и не только в репутации дело". Задумчиво поиграла зажигалкой – уже начавшей зеленеть винтовочной гильзой, на которой была выбита надпись: "Лизе от Марка.1921". "Новый революционный союз" Марка Исаевича и Елизаветы Громовой распался несколько лет назад, но они по-прежнему работали вместе. Впрочем, себе Елизавета Петровна никогда не врала: она делала все, чтобы Марк Исаевич ценил ее хотя бы как соратника и верного помощника. Именно поэтому держалась с ним подчеркнуто официально, не допуская и малейшего напоминания о прошлом и без остатка отдаваясь каждому новому следственному делу.
– Я должна расколоть этого доморощенного философа сегодня же, повторила Елизавета Петровна вслух. Загасила окурок и приступила к изучению лежавших перед ней фотографий.
Бегло просмотрела всю стопку. Одно лицо на групповом снимке показалось будто бы знакомым. Наверняка этот человек сидел на Лубянке раньше. Елизавета Петровна еще раз внимательно вгляделась в некрасивое, немолодое лицо с умными глазами, но вспомнить не могла. Не ее подследственный– это точно. Отложила в сторону – время есть, зайдет в архив, уточнит. Остальные фотографии ничего ей не говорили. Проводивший обыск сотрудник сгреб их, руководствуясь классовым чутьем. Снимки изобличали дворянское происхождение арестованного, но не более. Будь на месте того оперативника Елизавета Петровна, она интересовалась бы в первую очередь самыми свежими карточками, на которых изображены не вызывающие подозрения советские студенты. Именно среди них можно было найти и других членов анархо-мистической группы "Орден Света", в причастности к которой обвинялся ее подследственный.
"Настоять на повторном обыске? – подумала Елизавета Петровна. – Или попытаться зацепиться за то, что есть?"
Следователь тряхнула коротко стриженными волосами, зачесала их назад пятерней и начала раскладывать фотографии на столе веером, как гадалка карты. Отобрала три наиболее старые и еще одну, видимо, самую недавнюю. Первая была кабинетным портретом утонченной, томной дамы в роскошном бальном платье. На снимке она казалась глубоко несчастной, но Елизавета Петровна знала, что это не так. На оборотной стороне паспарту значилось: "1915/V.14", а ниже неуверенной детской рукой было старательно выведено: "Любимая мамочка". И в стопке были другие фотографии, запечатлевшие ту же даму с ухоженным мальчиком и дородным, благополучным мужем. На одной из них они позировали перед камерой, все трое, обнявшись. Семилетний хорошенький ребеночек был одет в аккуратную форму солдатского образца. Снимок сделали в декабре шестнадцатого года. Шла война. Форма была в моде. Мальчик гордо выпячивал грудь перед фотокамерой и, наверное, казался себе настоящим солдатом. Елизавета Петровна невольно нежно улыбнулась, разглядывая его. Потом отложила фотографию в общую стопку и взяла последнюю, сделанную совсем недавно. Внимательно вгляделась в узкое, породистое лицо с тонким носом и капризными губами. С возрастом мальчик стал разительно походить на мать. Но если барынька Елизавете Петровне сразу не понравилась, то к своему подследственному никакой неприязни она не ощущала. Скорее, наоборот. Ей откровенно нравилось, как весело и дружелюбно он смотрел на мир. Глядя на его безукоризненный пробор в светлых волосах и аккуратную, хотя и откровенно небогатую одежду, Елизавета Петровна вдруг представила себе, как он каждый вечер наглаживает утюгом свои единственные брюки. Как тщательно выбирает галстук к толстовке и подолгу простаивает у зеркала, готовясь выйти из дома. В его жестах обязательно должна сквозить артистическая небрежность, и он непременно очень нравится девушкам. А вот парни его могли и недолюбливать.
