Текст книги "Территория отсутствия"
Автор книги: Татьяна Лунина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Хорошо, – решилась Мария, – но только ненадолго, завтра рано вставать.
– Спасибо, Машенька! – просиял старший Козел. – А за дорогу не волнуйся, я такси вызову и номер запишу, чтобы не вздумал шутки шутить, – отставной полковник обычно изъяснялся короткими, рублеными фразами, не разговаривал – вколачивал гвозди. Но с Машей его лексикон выворачивался наизнанку, делая нелепым словесный прикид.
...Тимофей Иванович скромничал, когда хвастал своим жилищем. Огромная трехкомнатная квартира сияла чистотой и вызывала желание потянуть с уходом.
– А кто вам убирает, – с интересом оглядывалась гостья, – домработница?
– Еще чего, стану я сюда чужих допускать! Сам я убираюсь, Машенька, сам. Надо же чем-то заполнять выходные? Да и не привык я без дела сидеть. Раздевайся, проходи. Хочешь руки помыть? Вот ванная, туалет рядом. У нас ведь в армии больше всего ценились порядок и дисциплина. Это на гражданке шалтай-болтай, а у военных не забалуешь. Подраишь пару раз вне очереди нужник, сразу вся дурь выскочит. Я, Маша, терпеть не могу лентяев, с малолетства приучен к труду. Хоть плотничать, хоть малярничать, хоть по электрике – все сам, – докладывал рукастый хозяин, подавая гостье чистое полотенце. – Это детки у меня косорукие, разбаловала их жена. Все жалела, что приходится часто отрывать от друзей, от школы. Нас же первое время где только не помотало! Ты сладкое любишь?
– По настроению.
– Будем считать, что для моего торта у тебя сейчас самое подходящее, согласна? – Она молча улыбнулась. – Вот и молодец, ненавижу кривляк. Присаживайся, Машенька, к столу, поухаживаю за тобой, давно себе такой роскоши не позволял, – он ловко разрезал торт, заварил чай, выставил на стол беленькую, пару рюмок, консервированные огурцы из банки, нарезал тонкими кружками салями и не умолкал при этом ни на минуту – Побросало нас по Союзу достаточно, в каком только округе не был. И в Северо-Кавказском, и в Туркестанском, Дальневосточном – везде Родине служил. После академии забрали в Генштаб. Сначала дали жилье в Кузьминках, потом, когда я возглавил отдел, переселили сюда. А ты, Машенька небось коренная москвичка?
– Да.
– Так я и думал. Ну что, дочка, помянем жену мою, Анну? Царство ей небесное, как говорят. Я хоть в Бога не верю, но обычаи соблюдаю, – он поднял рюмку. – Давай выпьем за ее легкую душу. Небось радуется сейчас на небесах, что мужу есть хоть словом с кем перемолвиться, – он понюхал водку. – Хороша! – и осушил одним глотком хрустальную стопку. – Закусывай, Машенька, не стесняйся.
«Дочка» молча захрустела огурцом.
– А у самой-то родители есть?
– Умерли.
– Оба?
– Да.
– Ну что ж, давай помянем и твоих, – Тимофей Иванович снова наполнил рюмки. – Царство небесное... Как звали-то?
– Татьяной и Николаем.
– Пусть земля будет пухом Николаю и Татьяне, – опрокинул стаканчик и, не закусывая, потянулся к чайнику: – Может, чайку?
– Спасибо.
– Имя хорошее у твоей матери, русское, – хлебосольный хозяин вывалил на тарелку огромный кусок торта и придвинул гостье.
– У меня бабушка была немка, Генриэтта.
– Надо же! А немчура, дураки, с нами воевали. Лучше бы их бабы в мужиков наших влюблялись, как твоя бабушка, да рожали красивых детей. Любовь – она куда лучше войны, – на тумбочке зазвонил телефон. – Извини, Машенька, – Тимофей Иванович снял трубку. – Козел слушает! – в следующую минуту лицо его вытянулось, и бывший танкист гаркнул командным голосом: – Прекрати, и слушать ничего не хочу! Мы с твоей матерью прожили тридцать лет, а ты, как шар от лузы к лузе гоняешь, не знаешь, в какую броситься. Смотри, сын, не пробросайся, – помолчал, выслушал абонента и сурово добавил: – Жизнь, Гена, не бильярдный стол, по бархату бесконечно кататься не будешь. А сейчас, прости, занят, гости у меня.
Размноженная гостья старательно жевала «Птичье молоко» и запивала торт чаем, избегая смотреть на хозяина. Она случайно оказалась чужой среди своих, когда невольно услышала слова, предназначенные не для посторонних ушей. Это явилось намеком, что пора выдвигаться из гостеприимного дома.
– Спасибо, Тимофей Иванович, пойду, поздно уже.
– Конечно, только вызову такси, самолично тебя посажу и поедешь. Но даже тогда не говори мне «спасибо», это я должен тебя благодарить, понятно? – Он выудил из-за телефонного аппарата записную книжку, нацепил очки и зашелестел потрепанными листками с едва заметными буквами по краям. – Ага, есть!
Заказ приняли без слов, обещали в течение часа выполнить. Этого времени хватило с лихвой, чтобы договориться о том, с чего круто изменится жизнь сговорчивой гостьи. Правда, сама она знать об этом пока не могла.
А отставной полковник оказался не только любящим отцом, отчаянным тактиком, хитрым стратегом. В нем по-прежнему жил наивный мальчишка, который упрямо верил в волшебную силу игры.
Глава 4
май, 2002 год
В углу огромной студии, вместившей бездельников разных мастей, охочих выпить и закусить на халяву, внимательно разглядывала небольшую картину молодая высокая женщина. Строгий черный костюм, белая блузка, черные лодочки без каблуков, гладкая прическа с пучком на затылке, очки в тонкой оправе – вокруг нее была пустота, какая образуется, если в стаю вдруг залетает чужак, вызывающий у других настороженность и опаску. Геннадий подошел к одиночке, которую, кажется, ничуть не тяготило ее одиночество.
– Нравится?
– Да.
– Чем?
– Именно это я пытаюсь понять. – Женщина повернулась лицом, и подошедший остолбенел. С безразличной вежливой улыбкой на него смотрела Ольга Ивановна Высоцкая – школьная англичанка, первая любовь, идеал, под который он безуспешно подгонял всех встреченных после баб. И тяжелый крест, о каком не подозревала ни одна живая душа – ни сбросить, ни молиться, ни опереться, только тащить на себе. – Боюсь, пока не пойму, чем притягивает эта картина, отсюда никуда не уйду.
– Думаю, моему другу будет приятно, что его фантазии вызывают такой интерес.
– И как всегда, окажешься прав, дорогой! – перед носом вырос Валентин Коваль, хозяин сегодняшней тусовки, художник, чьими полотнами хвастались друг перед другом частные коллекционеры и галереи, талант, вынужденный иногда разменивать себя на халтуру, чтобы прокормить жену и трех своих ковалят. Просто Валька, с которым они как-то решили пойти на медведя, и весь полк, поднятый по тревоге, двое суток искал малолеток. Отцы их выпороли тогда так, что храбрые «охотники» неделю сидеть не могли. Случайно встретившись на Арбате лет восемь назад, старые приятели сначала обалдели, с интересом приглядываясь друг к другу, потом повздыхали над неумолимостью времени, пропустили в «Праге» по рюмке и не расставались уже никогда. Взявшие планку, за которой друзей нет, одни прихлебатели да лизоблюды, оба быстро смекнули, что надо сказать спасибо судьбе и до конца шагать вместе.
– А ты, как всегда, выпрыгиваешь из табакерки? – парировал приятель. – Можешь смело задирать нос: твою мазню умные люди находят притягательной, пытаются даже понять, в чем тут смысл.
– Вам, действительно, нравится?
– Да.
– Мне тоже, – признался художник, глядя на картину, – одна из моих любимых, никогда не продам. Но эта работа нигде не получила признания: ни у критиков, ни среди нашего брата, ни у толпы.
– Наверное, одних раздражает ее непонятность, у других именно это вызывает зависть, а третьи просто не хотят выкладывать деньги за то, над чем еще надо ломать голову.
Коваль с интересом вгляделся в молодую женщину.
– А вы оригинальный человек и, кажется, умница.
– Как можно с первого взгляда судить о чужом уме?
– Это вопрос спорный. Простите, забыл ваше имя.
– Ольга. Я согласна поспорить.
Геннадий решил, что ослышался. Невозможно, даже Природе, вытворять подобные штучки: делать точную копию одной и, награждая тем же именем, снова подбрасывать спустя годы другому, уже измочаленному оригиналом.
– Да тут и темы для спора нет. Об уме, милая Ольга, судят не по словам, а по умению слушать. Еще по глазам, по манере держаться, по осанке, о многом говорят движения тела, случайный поворот головы. Вы уж поверьте, это я со всей ответственностью заявляю как художник. Мы видим не только то, что нам предлагают увидеть, но в большей степени, что хотят утаить. Вот вы, например, как мне кажется, что-то скрываете, хоть и держитесь при этом уверенно, спокойно, не боитесь чужой оценки. Я убежден, вы не та, какой хотите казаться. Весь этот строгий антураж – не для вас. Вам скорее подошли бы цыганская юбка, мониста, обнаженные руки, распущенные волосы, вздыбленный конь, табор, степь. Зачем вы прячете свою суть?
– Ваши выводы слишком поспешны, – ничуть не смутилась она. – Человек не раковина, чтобы его раскрыть, нужны сердце, ум и время. Глаз, даже самый наметанный, здесь может легко ошибиться.
– Хотите, напишу ваш портрет? – внезапно предложил Коваль. – Или нет, лучше что-нибудь заковыристое, с чертовщинкой. В вас, Ольга, есть что-то дикое, неукротимое. Есть сила, страсть, но главное – вас хочется разгадывать. Соглашайтесь! Я даже денег не возьму, наоборот, сам заплачу. А наше общее с вами творение выставим в Штатах или у немцев, пусть бьются над тайной русской женской души, договорились?
– У меня, к сожалению, мало времени, – слегка опешила от такого напора сдержанная гостья, – и я...
– И вы будете умницей, если дадите слово хотя бы подумать, – художник досадливо поморщился. – Черт, визитки закончились, все некогда заказать. Старик, дашь мои координаты Оленьке?
– Конечно.
– Только пиши четко, не как курица лапой. А сейчас извините, друзья, вынужден вас покинуть. Но не вздумайте расходиться! Когда отвалит эта банда, – презрительно махнул рукой в сторону жужжащего роя, – начнется самое интересное. А вы, Ольга, не порите горячку с отказом. У вас есть шанс зависнуть в веках, по крайней мере, в этом уж точно, – весело подмигнул он. – Художники уходят, модели остаются.
Геннадий проводил друга взглядом.
– А секрет своей картины так и не выдал, хитрец.
– Тайна, раскрытая другим, кажется скучной. Гораздо интереснее самому докопаться до истины, разве нет? – Она ткнула мизинцем в пластмассовую перемычку очков, подобный нелепый жест позволял себе только один человек на свете. – Всего хорошего, мне пора.
– Как пора? Нас же просили остаться! Кстати, – «порученец» достал тисненную золотом визитную карточку, аккуратно вписал туда чужой телефон, постаравшись, чтобы отлично прочитывались свои, протянул несговорчивой гостье, – желанием таланта пренебрегать нельзя, согласны? Уверен, Валентин будет рад вашему звонку.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарила гостья и направилась к выходу, небрежно прихватив протянутую визитку.
Геннадий подошел к длинному столу у стены с жалкими остатками выпивки и закусок, отыскал ополовиненную бутылку водки, наполнил на треть стакан, опрокинул, вилкой подцепил ветчину и принялся размышлять, вяло жуя.
Откуда взялась эта чертова баба? Ему были известны все Валькины прихлебатели – каждую рожу хоть однажды, но видел. Это же лицо не мелькнуло ни разу, нигде. Коваль, конечно, натура широкая, но посторонним в его дом не попасть. А студия для Вальки больше, чем дом, здесь он шаманит с красками. Если хозяин знает всех приглашенных, почему не знаком с одной? Не знал ее имени, нес ахинею, распускал хвост и вообще вел себя, как мальчишка? Тогда какого рожна она тут очутилась? С кем-то пришла? Не похоже, иначе не торчала бы одиночкой в углу.
– Над чем размышляем? – возникший вдруг рядом хозяин обшарил глазами стол и весело изумился. – Надо же, черти, уже все сожрали! Сколько ни выставь, подчистую сметут, – художник выудил из-под стола непочатую бутылку грузинской чачи, открыл, разлил по стаканам. Другой посуды Коваль не признавал, и рядом с самой изысканной закуской у Валентина всегда стоял граненый стакан. – Давай, дружище, для разгону! Спасибо, что выкроил часок из своего драгоценного депутатского времени, мои извинения твоим избирателям. Наверное, кого-то из этих лопушков я обокрал.
– Уймись.
Друзья чокнулись, чача оказалась приятной – душистой, густой, без привкуса дешевого самогона.
– Нет, Генка, хоть убей, никак не пойму: какого черта ты полез в эту грязь? Оставался бы лучше в науке да пописывал спокойно летописи о нашем безумном времени. Глядишь, потомки бы добром помянули.
– Заткнись, другой темы нет?
– Есть, – ухмыльнулся Валентин. – Что за даму ты сегодня привел? Язык не поворачивается назвать ее по-другому. Я даже перед ней оробел, честно!
– Это ты меня спрашиваешь? Она же твоя гостья, я видел ее первый раз в жизни!
– Серьезно? Вот не подумал бы, вы так мило вместе смотрелись. Что, действительно, только здесь познакомились?
– Да.
– Странно, с кем же она пришла? Я не приглашал, это точно, не имею чести быть с ней знаком. Такую женщину забыть невозможно. Слушай, а что мы мучаемся? Давай у нее и спросим, каким Макаром эта дама тут оказалась?
– Не спросим.
– Почему?
– Ушла.
– Надо же, – хмыкнул хозяин, – прямо Золушка: свалилась нежданно на голову, заинтриговала и тут же исчезла. А жаль, весьма занятная личность. Есть в ней что-то... – он запнулся, подбирая слово, не нашел, восторженно щелкнул пальцами: – Бесовщина какая-то сидит в этой дамочке! Без дураков, очень хотелось бы ее написать. Телефончик мой дал?
– Конечно.
– Ладно, будем надеяться, что позвонит.
Не позвонила. Ни на следующий день, ни во вторую неделю, ни позже. Молодого политика закрутили дела, чертовщина с совпадением лиц и имен постепенно вытеснялась нормальными буднями. А через месяц они встретились снова.
...Он не хотел идти на эту идиотскую презентацию. Проблем навалом и на работе, и дома – ни передохнуть, ни вздохнуть. Но положение обязывало и, проклиная все на свете, добросовестный депутат потащился на очередную тусовку, ничего не дающую ни уму, ни сердцу, с одними и теми же гнусными мордами, затасканными фразами, фальшивыми улыбками и бесившей фамильярностью. Однако, как ни крути, выборы не за горами, надо быть ближе к электорату. Станешь чваниться, невзлюбят, вытащат на свет поносные пеленки, в которых еще мама принесла из роддома, и будут размахивать ими на каждом углу. Ситуацию не переломят, но нервы попортят, а нервные клетки еще пригодятся.
Нынешнее мероприятие оказалось чуть приятнее остальных, по крайней мере, не вызывало рвоту. Всего парочка журналюг, сатирик, набивший оскомину своим юмором, двое сопляков из фракции правых, остальные – солидный народ, с такими не жалко и время терять. К тому же вполне сносный фуршет, без позорной толкучки вокруг накрытых столов, с симпатичной закуской и выпивкой, какую можно пить без опаски загреметь на больничную койку. Удалось даже завязать весьма выгодное знакомство с одним хмырем из налоговой, подобных типов полезно иметь под рукой. Новый знакомый увлеченно перемывал косточки прежнему премьеру, когда над ухом раздался негромкий голос.
– Добрый вечер!
У налоговика округлились глаза, рот растянулся в плотоядной ухмылке, лицо в момент поглупело, и солидный чиновник превратился в мальчишку из коммуналки, подглядывающего за голой соседкой в дверную щель ванной.
– Добрый вечер, – машинально пробормотал Геннадий и обернулся. Но та, на чье приветствие он ответил, уже прошла мимо, ее независимая спина отбивала всякую охоту к движению следом.
– Кто это? – выдохнул чинодрал и приказал, вдруг перейдя на «ты»: – Познакомь! – видно, решил, что при подобном раскладе лучше сразу занять командную высоту – Слушай, сведи меня с этой девахой, немедленно!
– Человеку твоего положения и возраста посредники не нужны, – огрызнулся Геннадий.
– Думаешь, не пригожусь?
– Если честно, я и сам ее толком не знаю. Виделись мельком где-то. Кажется, журналистка, то ли газетчица, то ли телевизионщица, не помню, – приврал депутат. – Вроде зовут Ольгой. Извини, мне срочно нужно позвонить.
– Валяй, – безразлично бросил фискал и прямиком двинул к желанной цели.
А собеседник мысленно пожелал ходоку свернуть себе шею.
Не свернул, но и удача настырному типу не улыбнулась. Уединившись с бокалом мартини в укромном уголке, Геннадий внимательно наблюдал за жалкими потугами толстобрюхого коротышки произвести впечатление. Рядом с высокой стройной Ольгой тот выглядел просто комично. Нелепо размахивал руками, по-бабьи прыскал в кулак и, едва доходя предмету своих вожделений до носа, постоянно запрокидывал голову, отчего становился похожим на игрушечный экскаватор с поднятым кверху ковшом. Правда, этот минус выходил в то же время плюсом: скрывал чиновничью плешь. Наблюдатель усмехнулся и переключился на откровенно скучавшую девушку, перед которой метал бисер важный чиновник.
Тогда в Валькиной студии она потрясла своим сходством с Высоцкой. Теперь становилась понятно, что первое впечатление обмануло. Эта Ольга была старше, выше, смуглее, другие губы, глаза, заносчивый нос, который так и тянуло одернуть, независимая манера держаться, привычка всюду появляться одной – от нее за версту несло ферамонами, способными сводить мужиков с ума. Таких «тронутых» уже оказалось двое. Первым помешался Коваль, загоревшийся «поработать» с редкой моделью, второй, позабыв обо всем на свете, усердно виляет сейчас хвостом, выпрашивая хоть какую подачку. Впору бежать и делать прививку от любовной заразы. И все-таки эта Ольга чем-то неуловимым удивительно напоминала ту. Геннадий почувствовал нестерпимое желание поймать сходство обеих.
– В навозной куче всегда отыщется жемчужное зерно, правда? – перед депутатским носом вырос какой-то верзила и, приветливо улыбнувшись, добавил: – Добрый вечер, могу познакомить.
– С кем?
– С той девушкой, за которой наблюдаете вот уже десять минут. Вы – за ней, я – за вами, вполне возможно, что кто-то заинтересуется и мной, – его улыбка обезоруживала, но фамильярность раздражала. Кроме того, «наблюдатель» ненавидел неожиданности, а этот наглец возник внезапно и тем самым априори настроил против себя.
– Чтобы знакомить, надо самому быть знакомым со мной.
– А мы не просто знакомы, Геннадий Тимофеевич, – проигнорировал сухой тон улыбчивый тип. – Когда-то вы даже нуждались во мне. Мы глотали литрами кофе, курили пачками сигареты и клялись, что как только добежим до цели, сразу станем вести здоровый образ жизни. Помните нашу клятву? – Он выбросил вперед указательный и средний пальцы, плотно прижатые друг к другу. – Коарис! – потом хитро прищурился и невинно спросил: – Неужели депутатство так отбивает память, или я, правда, здорово изменился?
Абракадабра из двух слогов от фамилий будущего депутата и его правой руки, именуемая клятвой, напомнила первые выборы, дружную команду, отчаянно сражавшуюся за своего кандидата, восторг победы, с каким не сравниться даже оргазму, и вечно хмурого молчуна, генератора многих полезных идей, бросившего их сразу после предвыборной кампании, как будто процесс заменял для него результат.
– Извини, не сразу узнал. Как жизнь?
– Не жалуюсь.
– А чем занимаешься?
– Рекламирую всякую всячину.
– Успешно?
– Не жалуюсь.
Геннадий замолчал, не зная, о чем спрашивать дальше. Этот человек, пусть и нужный вчера, сегодня был ни к чему. Они пребывали в разных мирах, общаться с такими нет смысла. К тому же имя его выветрилось с годами из памяти, а разговаривать с безымянным – все равно, что есть без соли, удовольствия никакого.
– Геннадий Тимофеевич!
– Просто Геннадий.
– Тогда я просто Дмитрий Елисеев, – догадался рекламщик представиться заново. – Можно вопрос?
– Попытайся.
– Почему вы без охраны?
– Я должен отгораживаться от людей стволами?
– Лучше танками, – Ольга обошла застывшего столбом депутата и стала рядом с верзилой. – Правда, от таких, как мой брат, не спасет никакая ограда. Когда Митя рвется к цели, сам становится хуже любого танка: раздавит любого, кто попытается помешать.
– Надеюсь, мне не грозит подобная участь, я никому мешать не собираюсь.
– Редкая черта для политика. Если надумаете баллотироваться в президенты, буду голосовать за вас, – без очков, при ярком свете она казалась еще красивее. Ровные белые зубы, гладкая кожа с легким румянцем, черные глаза, в которые тянет, как в омут, роскошные губы и грудь, пучок на затылке сменился волнистой гривой. Геннадию вспомнился Коваль, который попал тогда в самую точку: к лепке этой девицы приложил руку сам сатана.
– Познакомьтесь, – спохватился рекламщик. – Это Геннадий Тимофеевич Ко...
– Мы знакомы, – перебила сестра и приветливо улыбнулась. Улыбка стерла различие лиц, но проявила сходство: интонация, мимика, взгляд – перед ним снова стояла Высоцкая и молча подбадривала растерявшегося ученика. А тот непривычно помалкивал, тихо радуясь своей находке. Так чувствует себя растеряха, вдруг обнаруживший давно утерянную любимую вещь, служившую талисманом. В подобных случаях хочется не говорить, а хватать быстрее, что найдено, и прятать от посторонних глаз.
– Знакомы? Серьезно? Ну и отлично, терпеть не могу церемоний, – чужой родич задумался и неожиданно спросил: – А как вы относитесь к рыбалке, Геннадий?
Он вспомнил радостные сборы, предутренний холодок, скрип уключин, плеск весла, тишину, нарушаемую комариным писком, тревожное дрожание поплавка, ожидание с обмиранием сердца, нырок рыбьей угрозы в воду, осторожный подсак, приятную тяжесть и, наконец, чешуйчатое мокрое тело, бьющее в сетчатом мешочке хвостом, – блаженнее этих минут нет ничего.
– Угомонись, – строго одернула брата сестра, – и не считай других такими же ненормальными, как сам, – она улыбнулась Геннадию. – Все заядлые рыболовы – люди со сдвинутой психикой, вы согласны со мной? – в блестящих зрачках плясали смешинки и еще что-то непонятное, что можно прочесть только вплотную.
– Не женское это дело – оценивать умных людей, – весело огрызнулся «сдвинутый». – Ну так что, порыбачим? А Оля сварит нам уху. Ты обещала, помнишь? Моя сестра хоть и умница, но отлично готовит. – Он ласково обхватил сестрины плечи и выжидательно уставился на званного в «психи».
– Нет, Ольга, – неожиданно для себя выдал тот, – с вами я не согласен.
– А со мной?
– Честно говоря, рыбак из меня никакой, но мальчишкой иногда любил посидеть с удочкой. Однажды даже выловил приличного судака.
– На сколько потянул?
– На семь килограмм.
– Ха, я как-то взял на десять!
– Не верю.
– Места знать надо. Мой рекорд вам, конечно, все равно не побить, даже если на одном метре будем сидеть, но там, куда мы собираемся, восемь кило можно запросто взять. Соглашайтесь! Выедем на рассвете, чтобы к утру быть на месте. Хотите, будем рыбачить в лодке, хотите – на берегу. Брать с собой ничего не нужно, у меня все необходимое есть. Червей накопаем там. Можно, конечно, ловить на блесну, но я предпочитаю по старинке, а вы?
– Я тоже, – чертов рекламщик все-таки вынудил вступить в бессмысленный разговор. Этот «братишка» не так прост, каким показался вначале. В нем чувствовались кураж, уверенность, сила – не удивительно, что он преуспел.
– Мне пора, – заявила вдруг Ольга, – всего хорошего.
– Ты нас бросаешь?
– Может быть, без меня вы быстрее придете к согласию, – она мило улыбнулась обоим, развернулась на сто восемьдесят градусов и неспешно направилась к выходу, не дожидаясь ответного «до свидания».
– Характер, – уважительно протянул Дмитрий, глядя вслед сестре. – Я иногда перед ней, как школяр перед строгой учительницей, честное слово! А иногда, как влюбленный, самому смешно, – вздохнул он и, как ни в чем не бывало, продолжил обработку «клиента»: – А помните запах ухи на костре? Вы в уху мяту бросали?
– Все, что росло под ногами.
– Серьезно? Мы тоже. Я вообще в травах разбираюсь неплохо, бабка научила. Обычно рыбки с полведра вывалишь в котелок, она там побулькает, потом потомится в травках. А ты пока скатерку расстелешь, огурчики выложишь, помидорчики, обязательно лук зеленый, буханку черного, бутылку, само собой – все подготовишь, после сунешь нос в ушицу – аж дрожь по телу!
– Вкусно рассказываешь.
– Просто люблю это дело. Ну так что, рискнете с нами поехать? Хотите вытянуть настоящего судака? Вот такого симпатягу, – он раскинул руки, – скользкого, верткого, сильного, с серебристой чешуйкой – сладкого, как сон на бабушкиной перине! Хотите такого?
Эти двое искушали не на шутку, одна – видом своим, другой – рыбьим. Откуда им известно про его страсть к рыбалке? Ни одна живая душа не знает об этом, только отец. Но отец и слышать ничего не хочет о сыне, не то что перемалывать языком с кем-нибудь сыновние интересы. И с чего бы вдруг человеку, бывшему когда-то подсобным материалом, а сейчас и вовсе никем, так активно зазывать в компаньоны? Ушлый рекламщик совсем не похож на простачка, значит, преследует какую-то цель. Какую? А может, просто в самом Геннадии депутатство отбило способность понимать обычных людей, и в любом слове ему мерещится опасный подтекст? Он вспомнил потрясение при виде свалившейся с небес тезки той, кого никак не забыть, вспомнил мягкую улыбку, пойманное сходство, представил все запахи, ощущения, краски, которыми мог бы запросто наслаждаться, рыбача, и – наступил на горло собственной песне, не позволив ей зазвучать.
– Вы когда собираетесь на рыбалку?
– Завтра.
– Не могу.
– Послезавтра?
– К сожалению, тоже. У меня расписано время на месяц вперед.
– Ну что ж, – Дмитрий достал из нагрудного кармана пиджака визитную карточку, – если надумаете, звоните. Приятно было вас увидеть, Геннадий, вы совсем не изменились. Я не жалею, что рвал тогда ради вас постромки. Среди рыл, которые всем обрыдли до чертиков, только у вас одного – лицо. Не принимайте мои слова за лесть. Льстят обычно из корысти, из страха, а я и ни в ком не нуждаюсь, и никого не боюсь. Звоните, вдруг опять пригожусь, иногда для полноты картины не хватает одного штриха, – он улыбнулся и ушел. Улыбки у них с сестрой были очень похожи, как и странная манера внезапно уходить.
...Дом встретил хозяина полным разгромом, точно здесь пронеслось стадо разъяренных слонов. В спальне – развороченная постель, на полу гостиной – одежда, щедро политая коллекционным вином, тут же валяются пустые бутылки, в кабинете – ворохи деловых бумаг, обрывки рабочих записей, книги, оголенными страницами вверх, в столовой – черепки битой посуды, в кухне – опрокинутые кофеварка и чайник. Он вернулся в гостиную и заметил то, что на общем разгромном фоне не сразу бросилось в глаза – пришпиленный к спинке любимого кресла лист, где черным по белому накарябано: «Ненавижу тебя, будь ты проклят!» Восклицательный знак продырявил бумагу, как будто автор лаконичного проклятия за что-то ей мстил. Геннадий опустился в кресло с машинально зажатой в руке запиской, тупо уставился на затоптанные рубашки и пиджаки вперемежку с брюками, отбросил ногой влажный скомканный свитер, потянулся к телефону, передумал, откинулся в кресле и устало прикрыл глаза...
В институт семнадцатилетний Гена поступил вопреки желанию отца, мечтавшего видеть сына в офицерских погонах. Именно тогда между ними случилась первая крупная ссора. Отец никак не хотел понять, что с генами не всегда передается призвание к родительской профессии. Родство родством, а дорога у каждого должна быть своя. Дорог семья полковника бронетанковых войск исколесила немало. После последнего переезда, когда в старой школе остался лучший на свете друг, а новая приняла провинциала с презрением и насмешкой, у подростка выработалась стойкая ненависть к переменам вообще.
Болезненная реакция на новое породила интерес к старине. Решив, что лучше рыться в архивах, чем скакать блохой по стране, школьный выпускник отнес документы в историко-архивный институт. Учиться было легко, любопытно, весело, и скоро первокурсник Козел стал одним из лучших студентов, а фамилия, служившая раньше предметом издевок, теперь произносилась другими с уважительной интонацией. Так, в упоении прошлым и легком презрении к настоящему пролетели пять лет, в начале шестого учебного года толковый студент сменился аспирантом. Все гляделось вполне предсказуемым, но, как это часто бывает, дальнейшую жизнь перевернул тот, кто казался гарантом стабильности. Научный руководитель Геннадия, умница и знаток старины, каких поискать, вдруг увлекся политикой. Обсуждение с любимым учеником смутного времени на Руси все чаще заканчивалось разговорами о сегодняшней смуте в партии и стране. В результате, молодой историк окончательно понял: жить прошлым невыгодно, неинтересно. Если хочешь чего-то добиться, нужно быть с теми, кто рвется хозяином в завтра. Аспирант стал тенью своего профессора, который был не просто знаком с такими людьми – стоял с ними рядом, плечом к плечу. Знакомство с самым ярким из них помогло сделать окончательный выбор, август девяносто первого убедил в верности этого выбора. Геннадий бросил аспирантуру и с головой окунулся в политику. В середине девяностых разочарованный, усталый учитель вернулся на кафедру, а его аспирант утвердился в Государственной Думе. Независимый депутат старательно «думал» за своих избирателей второй срок подряд и к третьему подходил с надеждой на повторение приятного результата. Умный, надежный, успешный – он был у всех на виду, являя собой образец мужчины, рядом с которым будет счастлива стать любая женщина. И наивные жертвы удачного имиджа останавливались, чтобы через какое-то время снова одиночкой следовать дальше. Первый брак продлился полгода, второй – вдвое дольше, третий загнулся сразу, спустя всего месяц, видно, добрачная дистанция оказалась чересчур длинной и вымотала обоих, напоследок «подбодрив» одного проклятием от другой. Приученный в свое время устанавливать причинные связи исторических фактов, Геннадий пытался сейчас понять, в чем причина его семейных провалов. Факты связывались легко, но вывод напрашивался такой постыдный, что признавать его даже перед собой совсем не хотелось. Он бы и не признал, когда бы не пара случайных встреч и этот погром. «Аналитик» поднялся из кресла и, шагая по одежде, как по осенней листве, прошел в кабинет, где в нижнем ящике книжного шкафа хранились старые фотоальбомы. Нашел нужную фотографию, вернулся в гостиную, отыскал в баре чудом уцелевшую початую бутылку, плеснул из нее в бокал, удобно устроился в кресле и, поцеживая коньяк, уставился на снимок двадцатидвухлетней давности. Серьезные лица выпускников, улыбающаяся директриса вверху, химичка, математичка. И еще одна, та, из-за которой все неприятности. Ольга Ивановна Высоцкая, учительница английского языка, пропоровшая его жизнь так, что не сшить никакому времени...
Они оба были чужаками, она – в учительской, он – в классе. О ней судачили коллеги, его в грош не ставили одноклассники. Ей в мае исполнилось двадцать три, ему в апреле – семнадцать. Он зубрил английский, как проклятый, а получал из жалости тройки, потому что немел, когда натыкался на странный взгляд, о разгадке которого даже боялся подумать. Бывший троечник вспомнил то февральское воскресенье, когда случайная встреча в метро стерла различия между ними и со стороны могла показаться, что увлеченно болтает молодая беспечная пара, которой без разницы, о чем говорить, куда и как ехать – только бы вместе. Может, тот день стал началом? А может быть, вечер, когда, сунув букетик гвоздик в дверную ручку и нажав на звонковую кнопку, он трусливо метнулся к лестнице, затаился там, точно вор, моля о хозяйском отсутствии. Молитву услышал не Бог, ушлый черт, нагло укравший в ту минуту мозги. Дверь открылась после второго звонка, зашуршал целлофан, и мягкий голос негромко позвал: «Гена!» Гена с восторгом вжимался в обшарпанную стену, никакая сила не могла бы сдвинуть его с места. «Гена, – повторилось опять, – я знаю, это вы. Пойдемте чай пить». В ответ – ни звука. Затем прозвучало «спасибо», хлопнула дверь, и наступила полная тишина. От этой тишины до сих пор лопаются барабанные перепонки.
