Текст книги "Территория отсутствия"
Автор книги: Татьяна Лунина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Татьяна Лунина
Территория отсутствия
Scan , OCR & SpellCheck : Larisa _ F
Лунина, Т. Л 84 Территория отсутствия: роман / Татьяна Лунина. – М.: Астрель: ACT , 2007. – 317, [3] с. (Серия «Русский романс»)
ISBN 978-5-17-046110-3 (ООО «Издательство АСТ»)
ISBN 978-5-271-16094-3 (ООО «Издательство Астрель»)
Аннотация
Можно ли купить собственное прошлое, эмоции первой любви, отцовскую радость? Возможно ли заниматься продажей душевных волнений?
Тридцатитрехлетняя Мария Корелли продает чувства и строит на этом свой бизнес. Покупатели необычного товара – успешные люди, вызывающие у других зависть и желание подражать. Среди них – серьезный политик, крупный предприниматель, преуспевающий нефтяник. Друг от друга их отличает многое: возраст, образ жизни, профессия, род занятий. Объединяет одно – у всех пробита дыра в поле тех чувств, какими живет человек. И чтобы заштопать эту дыру, они готовы пойти на любую сделку, пусть даже самую невероятную...
Татьяна Лунина
Территория отсутствия
– Но их комната так пуста: она похожа на тюрьму.
– Нет, она похожа на храм: в ней так светло!
Л. Андреев. «Жизнь человека»
1987 год
Высокий старик в островерхом черном клобуке и темной рясе, перехваченной пеньковой веревкой, склонился над девушкой в майке и шортах, лежащей без сознания на низком топчане. По юным щекам скользнула седая борода, спускавшаяся до веревочного узла на впалом старческом животе. Не разгибая спины, черный человек очертил собой, будто циркулем, деревянную койку, вернулся к изголовью, вперился неподвижным взглядом в загорелое лицо, застыл в неудобной позе, точно разбитый радикулитом. Затем неожиданно легко, по-юношески, выпрямился и, не спуская с девушки темных пронзительных глаз, принялся бубнить под нос странные, непонятные слова, заунывно растягивая гласные и с наслаждением выделяя согласные, словно гордился редкими шипящими и свистящими в той тарабарщине, которую нес. Его натруженные, с набухшими венами руки плавно описывали над светловолосой головой круги, то соединяясь, то разлетаясь подобно паре встревоженных ворон. Наконец старик закончил свою абракадабру и прошел в дальний угол пещеры, служившей, видимо, домом. Там, в очаге, сложенном из камней, булькало в медном котелке густое варево, распространяя вокруг терпкий мускусный запах. Привычно ухватив рукавом рясы раскаленную дужку, человек пошагал обратно. Водрузил посудину на грубо сколоченный из обструганных досок стол, задумчиво уставился на горку лучин в правом верхнем углу. Выбрал одну, самую длинную, и, не выпуская из цепких пальцев, обмакнул трижды в коричневый отвар, выплюнув при этом пару непостижимых фраз. Затем, держа перед собой лучину, как горящую свечку, развернулся к топчану, обошел три раза лежак, чертя лучиной в воздухе таинственные знаки, бормоча при этом необъяснимую заумь. Потом замер в изголовье и четко произнес единственную вразумительную фразу: «Да будет так!»
Глава 1
август, 2001 год
По трапу Боинга 747-400, выполнявшего рейс «Рим-Москва» и застывшего на посадочной полосе московского аэропорта «Шереметьево-2», чинно двигалась вниз разноязыкая людская вереница. Среди других, шагавших к чемоданам, передышке и делам, заметно выделялась одна, лет тридцати. Она не спускалась – одаривала собой ребристые ступени, и те восхищенно цокали в такт черным шпилькам от Вивьера. Красавицей такую назвать нельзя, но не заметить невозможно. В ней словно спутались время и кровь, отразившие не одно столетие. К тому же Природа явно увлеклась, когда лепила свое чадо, и в азарте позабыла о мере: здесь всего казалось чересчур. Черные глаза с когда-то модной поволокой представлялись сегодня слишком большими, а веки – тяжелыми, родинка на правой щеке смахивала на старинную бальную мушку, искусственным выглядел точеный нос, и лишь едва заметная горбинка на нем убеждала, что он натуральный, чужеродными смотрелись веснушки, вызывающими – излишне пухлые губы, надменной – ямка на упрямом подбородке, и уж совсем сбивала с толку поразительно светлая пышная грива, разметавшаяся по плечам и плюющая на причудливое сочетание со смуглой от рождения кожей. Взгляд свысока отбивал у любого всякую охоту к знакомству. По правде сказать, к таким и подходят редко: уж очень велика опасность не отойти потом никогда, а любителей добровольно набрасывать петлю на шею собственной свободе, как известно, крайне мало. Блондинка коснулась рукой черного жемчуга не загорелой шее, небрежно перекинула через правое плечо сумочку из замши и ступила на землю, закатанную в бетон.
Мария Корелли после восьмилетней разлуки встречалась с родиной и не испытывала ни радости, ни грусти – ничего, кроме любопытства к собственному будущему, темному, как летняя римская ночь.
У пограничного контроля терпеливо сопела очередь, молодая женщина, обреченно вздохнув, стала в хвост. Не прошло и минуты, как за спиной пророкотал радостный басок.
– Какие люди! – она резко развернулась и едва не ткнулась носом в сияющую физиономию. – Здорово, Маня! Транзитом или решила бросить якорь? Загрызла ностальгия, и блудная дочь надумала вернуться? Тогда пади в мои объятия, непутевое дитя, – и на глазах изумленного пассажирского люда с иголочки одетый верзила сгреб ее в охапку и смачно расцеловал в обе щеки. Пахнуло «Кензо», виски и еще чем-то неуловимым, давно забытым, из детства, подтверждавшим, что беглянка наконец-то дома.
– Димка! Ты как здесь оказался?
– Я-то запросто, – ухмыльнулся друг детства, – а вот тебя каким ветром занесло? – подмигнул с заговорщицким видом, наклонился, шепнул в самое ухо: – Неужто деру дала от своего макаронника?
– Неужто ты не разучился лезть наглым своим носом в чужие дела?
Радость при виде Елисеева, которого выткал воздух, мигом выветрила из головы все неприятности последней недели. Объяснение с Пьетро, посчитавшим решение осчастливленной русской жены блажью избалованной дуры, высокомерие его адвоката, талдычившего, что в случае развода сеньора Корелли остается без лиры в кармане, мужнино напутствие, злобно брошенное в спину, все вышибла внезапная встреча, в коей Мария усмотрела добрый знак.
– Послушай, Мань, тебя кто-нибудь встречает?
– Кто?
– Мало ли, – пожал плечами Елисеев, – в никуда бабы с ветки не прыгают.
– Я, Митенька, не обезьяна, прыжкам предпочитаю ходьбу. И пусть тебе это покажется странным, но такой способ передвижения меня устраивает вполне. Особенно, когда не путается никто под ногами.
– Ну вот, обиделась. А я ведь просто хотел предложить свою тачку.
– С тобой небезопасно ехать, Елисеев. Любой гаишник в момент унюхает виски.
– А меня повезет водила, – довольно ухмыльнулся Димка. – Нет смысла самому напрягаться.
Она покосилась на дорогой костюм, солидный кожаный портфель, туфли из крокодиловой кожи.
– Успешный бизнес?
– Не жалуюсь. Так тебя подбросить?
– Если не затруднит.
Елисеев отступил на шаг, окинул ее с ног до головы внимательным взглядом, задумчиво протянул.
– А ты изменилась, Мария Николаевна, просто это не сразу можно просечь. Но рядом с вами, сеньора, даже я почему-то робею, честно.
– Не гипертрофируй факты, Елисеев, – улыбнулась «сеньора».
Когда-то Димку корежило от этих слов. В воспитательных целях школьная математичка запросто могла влепить пару способному ученику, которого частенько заносило в ответах. Лебединые двойки всегда сопровождались фразой, озвученной сейчас памятливой Марией. В старших классах Елисееву прочили карьеру ученого, уж больно оригинально крутились его мозги. Учительские надежды выпускник оправдал: легко зачислился в МФТИ, блестяще закончил, поступил в аспирантуру. А потом вдруг бросил науку и подался в коммерцию, видно, там его расчеты годились больше.
Елисеевским водителем оказался шустрый малый по имени Сергей, с курносым носом, осыпанным веснушками, толстыми, как у карпа, губами, светлыми бровями и ресницами, словно вытравленными перекисью, отчего голубой глаз, не защищенный темным волосяным частоколом, представлялся переполненным хитринками, которые, вываливаясь из глазного яблока, разбегались по лицу, выдавая плута. Заметив босса, шофер тут же перехватил у него тележку с багажом и резво покатил к серебристому «Мерседесу».
– Чем сейчас занимаешься, Дим? – спросила Мария, вышагивая рядом.
– Рекламой.
В девяностом году на пару с другом-химиком Елисеев наладил травлю тараканов и мышей. Дела пошли в гору, и скоро друзья-соучредители сляпали фирму с гордым названием «Делос». Что означали эти два слога, толком не знал никто, но деньги сыпались к удачливым дельцам, как просо к куриным лапам, брошенное щедрой хозяйской рукой. Митяй женился, забурел, оброс жирком и расслабился. А зря, потому как химику надоели мышиные яды, и он усиленно принялся изобретать отраву для партнера. Через три года, как раз накануне отъезда Марии в Италию, Елисеев приперся к ней с парой бутылок «Столичной» и в перерывах между стаканом, соленым огурцом и бородинским хлебом, припасенным для итальянского жениха, поведал, что дружок его кинул, а заодно увел красавицу жену.
– Представляешь, Манька, этот сучий пес втихаря открыл новый счет, перевел туда бабки и смылся с моей коровой. А я, козел, ему доверял, как себе, – отводил душу доверчивый бизнесмен и муж-лопушок, обижая ни в чем не повинных животных сходством с подлецами да дурнями. В тот памятный вечер Елисеев поклялся никому не верить, в чем теперь, наверняка, преуспел. Тогда же он накаркал возвращение Маши в Москву.
– Рекламный бизнес трудно освоить?
– Если точно все просчитать, нет, – ответил стреляный воробей, подходя к машине. В мгновение ока водитель отлетел от багажника, куда старательно впихивал чемоданы, и услужливо распахнул заднюю дверцу.
В кожаном салоне было уютно, пахло сосновыми почками, негромкая музыка расслабляла и настраивала на лирику. Дмитрий раздавал по мобильному телефону приветы, ругался, грозил, льстил, сопел с недовольной миной, расплывался в улыбке, пошлепывал изредка теплой ладонью по Машиной руке, и все его мысли прочитывались, как открытая книга с крупным шрифтом для детей. Особенно лезла в глаза одна, самая назойливая: с какого бодуна в Москву прилетела Манька Бодун? Хамоватую форму смягчала суть: искренняя радость от встречи с Марией. Она улыбнулась, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза...
Елисеевы и Бодун жили на одной лестничной площадке окраинной пятиэтажной хрущобы. Когда-то здесь была деревня Фунниково, где заливались соловьи, цвели одуванчики и кудахтали куры. Потом зарычали бульдозеры, затарахтели самосвалы, желтые поляны застроили серыми коробками, куда со своим скарбом въезжали гордые новоселы. Среди счастливчиков оказалась и учительница Ангелина Елисеева с сыном-двухлеткой. Поселилась в начале лета, к концу все никак не могла пристроить ребенка и потому начала впадать в тихую панику. А за стеной, в маленькой двушке маялась от тоски и одиночества соседка-старушка. Месяц назад, сразу после новоселья, ее зять с дочерью укатили к черту на рога за длинным рублем, пожелав немолодым родителям счастливой жизни в новых хоромах. Через две недели после отъезда детей у мужа Анны Трофимовны случился инфаркт, и старик в одночасье сделал свою старуху вдовой. Видно, так надорвался на пути к заветной цели прилично пожить на старости лет, что, когда мечта реализовалась, перетруженное сердце не выдержало счастья, разорвалось. Бедную Анну Трофимовну спас соседский Митенька, за которым она охотно согласилась приглядывать. Когда в молодой семье, жившей по соседству сбоку от бабули, родилась дочка Машенька, баба Аня стала заботливой нянькой и второму ребенку. В общем, все обрели покой и ощущали себя дружным семейством, где у каждого есть собственный кров. Вместе встречали Новый год, отмечали дни рождения, делились рецептами, а молодые мамы повадились шушукаться вечерами, обсуждая проблемы каждой. Вот в такой большой семье, разделенной панельными стенами, и выросла Маша. Митю Елисеева она знала ровно столько, сколько помнила себя. Ушастый мальчик, старательно делавший Маняше козу, шпингалет, стоявший за Маньку горой, подросток, терпеливо сносивший приставшую хвостом настырную малявку, шафер на первой свадьбе и единственный гость на второй, пылкие объятия с «макаронником» в Риме и обалдевшая физиономия меньше часа назад – это все Димка. Мальчишка с окраины, безотцовщина, сорвиголова, математик, делец – заботливый, искренний, преданный друг. Единственный, других нет и не было никогда. Она, вообще, в отличие от родителей, росла дикаркой. Мать, хрупкая красавица-блондинка, в коей смешалась немецкая кровь со славянской, и отец, смуглый высокий цыган, сотворили нечто, не подобное себе. Каждый из них, конечно, отметился в дочери генами, но сделал это вроде впопыхах, на бегу. В итоге, при красивой родительской паре вылупилась дурнушка. Толстогубая, с вечно угрюмым взглядом исподлобья и смуглой, почти до черноты, кожей, белобрысая до неприличия, с длинными ногами и руками, готовыми укоротить все четыре конечности разом, – с такой внешностью можно запросто сделаться невротичкой. Да еще фамилия Бодун, какая у всех вызывала насмешки. Ну как тут не тронуться умом? От психопатии спасали книги. Читала Маша запоем: все, что подсовывала тетя Геля, что сама могла нарыть в школьной библиотеке или откопать в районной, что пряталось от юной книгоедки дома, на самых высоких книжных полках. К первому классу она перечитала пушкинские сказки, в третьем знала всего Гоголя, в четвертом познакомилась с Куприным, в седьмом наслаждалась Бальзаком. Маша научилась пропускать мимо ушей насмешки и ехидные подколы, перестала стесняться роста, пугаться взросления, заливаться краской при каждом чужом взгляде. Воображала себя то спящей царевной, то капризной чернобровой Оксаной, неприступной Татьяной, трепетной Суламифь. Ее большие черные глаза затягивались при этом дымкой, влажнели, в зрачках вспыхивал таинственный огонек, который завораживал и заставлял заткнуться самого отъявленного нахала. Последней школьной осенью в десятый «Б» вошла незнакомая красотка, в которой только по фамилии признали Бодун. Через месяц в нее влюбились одноклассники, через три – старшеклассники школы.
А в конце послешкольного лета, когда они с ребятами смотались на недельку в Афон и Маша чудом там уцелела, провалившись в пещеру, ей объяснился в любви Генка Белов, самый красивый мальчик, по ком сохло девчоночье население околотка. Ребята звали его Беленьким, и эта кличка не обижала, скорее, ласкала и грела. В августе они оба стали студентами, в сентябре им стукнуло по восемнадцать, в октябре расписались в ЗАГСе, в марте по-доброму расстались, насытившись друг другом до отвала. Два года она наслаждалась покоем, на третьем случилась беда. Прямо за кафедрой, во время лекции скоропостижно скончался кумир, на которого молились студенты искфака. Старый профессор называл будущих искусствоведов «сударями» и «сударынями» (последних было несравнимо больше), гордился своими питомцами и открывал перед ними такие кладовые познаний, от которых захватывало дух. Его преемника восприняли в штыки априори, как будто не могли простить молодому доценту профессорской кончины. Невзлюбили все, кроме одной. Студентка Белова втрескалась в нового преподавателя по уши, с первого взгляда. Каким-то чудом Маша повадилась угадывать мысли педагога, какие частенько крутились вокруг черноглазой блондинки. Тогда она припомнила пушкинскую Татьяну и решила открыться, от души надеясь, что Евгений Далеков окажется не таким дураком, как Евгений Онегин. Чутье не обмануло. На третий вечер после объяснения в пустой аудитории Машенька уже переступала порог запущенной берлоги, а еще через месяц обосновалась наводить там уют. Спустя полгода влюбленный доцент с радостью поставил крест на своей холостяцкой жизни. Прошло немногим больше года, когда доцентша сбежала, не выдержав ночного храпа над ухом, овсянки по утрам и абсолютной беспомощности мужа в быту. От злости на собственное неумение выбирать спутника жизни она записалась на курсы английского, где учили по новой методе, и уже через полгода вполне сносно трепалась на чужом языке. Когда одна из маминых пациенток, благодарная за омоложенное лет на десять лицо, узнала, что у хирурга-косметолога дочь сутками твердит английские фразы, тут же предложила разговорную практику, оплаченную твердой валютой.
– Не сомневаюсь, Татьяна Иванна, что у вас умная и красивая дочь, – льстила дама, подставляя опухшее лицо чутким пальцам хирурга. – Думаю, ей будет несложно поработать переводчицей. Деньги никому не бывают лишними, а для молодой девушки это еще и шанс неплохо устроить судьбу. Сами знаете, какая у нас страна, бежать отсюда надо, бежать без оглядки! У меня вот дочка в Афинах живет, за грека вышла. Грек, конечно, не швед, – со вздохом признала теща эллина, – но я за нее все равно спокойна: и муж неплохой, и живут, как белые люди. А что вы хотите, – риторически вопросила она, – граждане мира! Да и культура древнейшая, не нашей чета, – выдала под завязку «просвещенная» дама.
Так Маша перешла от теории к практике и познакомилась с Пьетро Корелли, сорокалетним адвокатом из Рима. Спустя десять месяцев получила на руки диплом и принялась за копейки трубить научным сотрудником в Пушкинском музее, облизываясь на недоступные шедевры. Чтобы не разбазаривать свободное время и выбросить из головы канувшего как в воду закордонного юриста, молодой специалист всерьез занялась языками, к которым оказалась способной. Основательно подчистила английский, принялась за немецкий, а когда соблазнилась французским, в Москву нагрянул Пьетро. После ужина в «Национале» они поднялись в его номер, а утром Маша Далекова согласилась стать Марией Корелли. Фамилия звучная, будущее заманчиво, секс приводит в восторг обоих – она воспарила в небеса и поверила, что третий – это последний и на всю оставшуюся жизнь. Дома объявила, что Бог любит троицу, и пригласила родителей в ресторан для знакомства с будущим зятем.
В тот февральский вечер падал снег и серебристым покрывалом укутывал землю. Было безветренно, морозно. Договорились встретиться в семь. За Машей обещал подъехать потерявший голову итальянский жених. Родители добирались своим ходом: мать – с Красносельской, отец – с Беговой, где тренировал своих неуемных жокеев. Влюбленные проторчали на морозе сорок минут, и окончательно окоченевший от русского холода Пьетро предложил, наконец, сесть за столик и ждать будущую родню в тепле. Они выпили по бокалу красного вина, не притронулись к шампанскому, перекурили, строя грандиозные планы, а к исходу второго часа Маша забеспокоилась не на шутку. Вяло поклевала закуски и после двух с половиной часов ожидания поняла, что родители не объявятся вовсе. Извинилась за необязательных родственников, попросила отвезти домой. Сердце сжимало предчувствие беды.
В комнатах было темно и тихо. Она щелкнула выключателем, сбросила шубку, прошла в гостиную, включила телевизор. По московской программе выдавали городские новости, какой-то гаишник возмущался безответственностью пьяных водителей, ведущей к авариям на дорогах, в кадре показывали битую «Волгу». И вдруг Маша увидела на экране лицо матери, залитое кровью, а рядом, на снегу – дубленку отца и что-то бесформенно темное под ней.
– Мань, приехали, – прервал воспоминания бодрый голос, – просыпайся!
– Я не сплю.
– Неужели? А я решил, что ты бессовестно дрыхнешь.
Она молча открыла дверцу и вышла из машины, следом вывалился довольный Елисеев.
– Надо же, – беззаботно удивился он, – а здесь почти ничего не изменилось, ты посмотри!
– Еще насмотрюсь.
– Слушай, да что с тобой сотворили эти макаронники?! Ты хоть оглянись вокруг, мы же выросли тут! Неужели в тебе ничего не дрогнуло?
– Все мы родом из детства, – она взяла чемодан из рук водителя, – но это совсем не означает, что надо дрожать. Спасибо, что подвез. Позвони, если будет желание. Телефон, надеюсь, помнишь. А сейчас, извини, я устала, – и невозмутимо направилась к подъезду.
Поднялась на третий этаж, долго копалась в сумке, отыскивая ключ, вставила, наконец, в замочную скважину, распахнула дверь, переступила порог, стараясь крепче держаться на ногах, поставила чемодан под вешалку. Медленно прошла в кухню, опустилась на плетеный стул, бездумно уставилась в замызганное окно. Над ухом противно жужжала здоровая черная муха. Хозяйка вспомнила «Делос», вытащила из сумки сигареты и начала обкуривать мерзкое насекомое, кружившее по чужой кухне, как по своей. После бесплодных усилий выкурить нахалку Мария раздавила в пепельнице окурок и принялась внимательно разглядывать гладкую поверхность стола, тупо рисуя круги. Через пару минут на серый пластик шлепнулась крупная соленая капля, ставшая центром все новых и новых геометрических фигур, старательно выводимых указательным пальцем...
Глава 2
октябрь, 2001 год
– Иностранным языком владеете?
– Да.
– Каким?
– Итальянским, английским, немецким.
Молодая девица лет двадцати оторвала нос от бумаг и с интересом уставилась на потенциальную сотрудницу, ресницы хлопнули крашеными створками, в сонных серых глазах проснулось любопытство.
– У вас очень маленький стаж. Можно спросить почему?
– По семейным обстоятельствам.
Девушке явно хотелось узнать больше, но она важно кивнула и снова уткнулась в бумажки. Узкая юбчонка до колен, серый жакетик в талию, черная блузка с торчащим у нежной шейки крахмальным воротником, тонкая золотая цепочка – проницательная, собранная, деловая, какой и должна быть, по мнению Леночки Карасевой, референт солидной фирмы, кому доверено проводить собеседование. Таких, как эта блондинка напротив, за последнюю неделю перебывало в приемной немало. Сопливых и зрелых, выпендрежниц и скромниц, гуманитариев и технарей – проныр, мечтающих удачно пристроиться за четыреста баксов в месяц. Но эта была ни на кого не похожа. Искусствовед с университетским дипломом и знанием трех языков – стильная, сдержанная, уверенная в себе. Чтобы стать такой, наверняка через многое надо пройти или родиться в рубашке. Ни того, ни другого за плечами у Леночки не было, а потому оставалось пахать на чужого дядю за четыре тысячи деревянных да молиться судьбе, чтобы подсунула принца или бандита с большим кошельком. Карасева на любой вариант согласна, только бы не трястись над каждой копейкой.
– Простите, это ваша девичья фамилия?
– Нет.
«Все ясно, у мадам и муж иностранец. Везет же некоторым! Наверняка Подкрышкин вцепится в полиглотку клещом... А вдруг она окажется стервой? Естественно, шеф будет всегда на стороне белобрысой», – Елена отложила в сторону чужое резюме и приветливо улыбнулась.
– Я доложу о вас. К сожалению, Игорь Дмитрич сегодня отсутствует, у него важная деловая встреча. Но, думаю, вы нам подойдете. Мы позвоним, ждите – вот так, коротко и с достоинством. Пусть не думает, что только вошла и тут же положила всех на лопатки. Таких, как эта Корелли, может, и немного, но фирма «Ясон», вообще, одна.
– Хорошо, – ответила с улыбкой блондинка, поднимаясь со стула, – спасибо, – и вышла, вежливо кивнув на прощание. А у хозяйки офиса, непонятно с чего, возникло вдруг ощущение, что ее в чем-то пытались подбодрить.
Мария вышла на улицу в приподнятом настроении, чутье подсказывало, что эта работа у нее в кармане. Не Бог весть что, но на первых порах устроит вполне. Порыв осеннего ветра погнал вдоль бордюрного тротуара пустую сигаретную пачку, взметнул волосы, на лицо упали холодные капли. Она подняла воротник, зябко поежилась, раскрыла зонт. На дворе октябрь, на теле легкий плащ. Багаж до сих пор болтается где-то, хотелось бы верить, что на подходе к Москве. А сеньора Корелли дрожит от холода на куличках у черта, таскается по занюханным конторам в надежде получить хоть какую работу и не решается зайти даже в «Макдоналдс», не забыв еще вкус устриц в белом вине. Она, конечно, не нищая, но и двадцать тысяч не состояние. К тому же деньги любят сложение, не вычитание, а потому придется пока поприжаться. Но пустой желудок плевать хотел на здравый смысл и тянул в уютное кафе на углу, где топталась в раздумье скареда. При мысли, что в холодильнике хоть шаром покати, она развернулась на девяносто градусов и решительно толкнула деревянную дверь.
– Машка, – ахнул в ту же секунду женский голос за дверью. – Вот так встреча, сто лет не виделись! – Марию радостно дрелила острыми глазками соседка второго из российских мужей, того самого, кому успешно сдавала зарубежное искусство студентка Белова и завалила семейную жизнь Белова-жена. – А я слышала, ты вроде за иностранца вышла замуж, правда? – тараторила болтунья, загораживая проход. Мария, вздохнув, мысленно распрощалась с обедом. Наверное, со стороны этот вздох показался восторженным стоном, потому что Светка вцепилась в локоть и потащила к пустому столику у окна, где в пепельнице дымилась скукоженная сигарета, а на блюдце скучала чашка с кофейным осадком. Экс-соседка плюхнулась на плетеный стул и по-царски взмахнула рукой. – Садись, дорогая, я угощаю! Ты единственная, на кого можно взирать в Москве без отвращения. Что берем?
– А мы что, гуляем?
– М-м-м, – утвердительно промычала Светка и полезла в сумку за сигаретами. – Только здесь особо не разгуляешься: кофе да сладости с салатами. Ты пока выбирай, а я потравлюсь.
К столику подошла девушка в фирменном синем халатике и вопросительно уставилась на «гуляк».
– Капуччино и слойку с вишневым джемом, – не задумываясь, попросила одна.
– Мне то же самое, – приуныла другая, поняв, что кутежа не будет. – Пусть лопну от обжорства, но лучше с хорошим человеком согрешить, чем с плохим остаться безгрешной. – Может, все-таки по пятьдесят грамм коньячку?
– Нет, спасибо. Я в это время суток не пью.
– Тогда выкладывай.
– Что?
– Все! Правда, что ты за итальянца выскочила и свалила в Рим?
– Правда.
– По любви или по расчету?
– Ответ на такой вопрос дает только время.
– Темнишь? Не хочешь раскрыться перед старой подругой, ну да ладно, – на столе появилась пара чашек с пышной пенкой и аппетитные булочки. – А я вот до сих пор одна и сегодня подвожу под этим черту, – одиночка мрачно откусила половину слойки и уточнила с набитым ртом: – Жирную!
– Да? – Здесь было тепло, уютно, слушать забавную Светку казалось плюсом, а мокнуть до метро под дождем – никому не нужным минусом.
– Ага. Позавчера я рассталась с мужиком, который морочил мне голову десять лет, представляешь? Сволочь редкая! Десятку на него оттрубила, а этот подонок теперь заявляет, что нет резона вести меня в ЗАГС. Обещал жениться, как мальчишка его подрастет, и я честно ждала. Домой ему ни разу не звонила, мадам не беспокоила, в гости не набивалась, вылизывала, как кошка, два раза в неделю да молча сопела в тряпочку. Верила и ждала, ну не дура? Дождалась! А кому я теперь нужна? Мне на днях за тридцатник перевалило, – зеленые глаза наполнились слезами, – по нынешним меркам – старуха.
– По-моему, тебя заносит, тридцать лет – прекрасный возраст.
– Вон сколько их по Москве шляется, – не слушала оппонентку «старица», – длинноногих соплячек, готовых за баксы на все, – яростно высморкалась в салфетку. – А что я против них? Таким, кто мне нужен, я без надобности, а кто на меня глаз положил, на того бы мои глаза не глядели. Ты говоришь: время покажет. Оно и показало, что судьба содрала с меня шкуру. И ни расчет, ни любовь тут ровным счетом ничего не значат. Но я не унываю, – Светка достала пудреницу, уставилась в зеркальце, подмигнула отражению: – Сегодня заключила договор с брачным агентством, попытаю счастья за бугром. Говорят, иностранцы русских баб любят. Слушай, а у тебя, случайно, нет среди знакомых холостого итальянца? Я бы с дорогой душой согласилась, это ж такой кайф – жить в Италии! Погода, природа, Марчелло Мастрояни.
– Он умер.
– Ну и что? Другие-то живы! Нет, серьезно, может, сосватаешь меня кому? Представляешь, соседями были в Москве, и по соседству будем тусоваться в Риме – это же классно, Машка!
Дождь за окном прекратился, ветер стих, и все плюсы сразу скакнули на улицу, выслушивать наивную чушь больше не было никакой нужды. Мария положила сотню под блюдце.
– Мы не станем соседями, Света. Я вернулась домой. Спасибо за компанию, пока, – и скоренько испарилась, оставив архитектора счастья с разинутым от удивления ртом.
До метро можно прошагать четыре квартала, а можно проехать остановку муниципальным транспортом. Поразмыслив слегка, Мария двинулась вперед: двигаться лучше, чем топтаться на месте.
Встреча со Светкой напомнила собственные мысли десятилетней давности. Тогда, в девяносто третьем, здесь угнетало все. Приторная вежливость занудных коллег, копеечная зарплата, вечно пьяная президентская рожа, от какой в оргазме трясся полупьяный народ, дефицит, кустарное барахло с ярлыками «Italy style» – все казалось имитацией жизни, ее грошовой подделкой. Пьетро послала навстречу судьба, а может, молитвы матери, мечтающей выпустить дочку из сумасшедшего дома, где слуги народа стреляли по народным избранникам, а сам одураченный народ возводил на пьедесталы подлецов. Она вспомнила мрачное пророчество отца, высказанное за одним из воскресных обедов, чтимых в семье как традиция.
– Попомните мое слово, – мрачно изрек цыганский потомок, наблюдая по ящику за сытым ловчилой, сладко поющим про новые ценности, – обдерут эти жохи страну, как липку, не пожалеют ни старых, ни малых. Моя бабка, которая запросто могла обмишулить любого, и в подметки нынешним не годится.
Любила ли она Пьетро? Конечно. Но больше, чем сам симпатичный брюнет, возбуждали адвокатская практика с приличным доходом, средиземноморский загар, прекрасная квартира на виа Националь, устрицы, подарки, черный «Крайслер», обручальное кольцо с бриллиантом – яркая упаковка, куда с головой нырнула осатаневшая от российской убогости москвичка. Поначалу все вызывало восторг и упоение новизной – роскошные витрины дорогих магазинов, улыбчивые лица, музеи, рестораны, итальянская кухня, южный темперамент, язык, на котором изъяснялся Леонардо да Винчи, яркое солнце, фонтаны. Холодная, голодная, сбитая с толку Россия становилась чужой, а Москва вызывала в памяти только шок от нелепой гибели родителей да тускнеющие воспоминания о друге детства. Молодая сеньора быстро изучила язык и свободно общалась теперь в магазинах, сумела приручить друзей мужа, воспылавших любовью к сибирским пельменям, очаровать итальянскую свекровь, ладить с соседями. Она вживалась в чужой организм, как инородный орган, вшитый в живую ткань. Потом неожиданно стало все раздражать. Жаркое солнце, кичливые витрины, осточертевшие макароны, ротозеи-туристы, громкий смех, беспричинные ухмылки, постоянное «si», назойливость продавцов, болтливость случайных встречных, мужнина занятость, любопытство свекрови – все коробило и наводило тоску. В домашней аптечке появились антидепрессанты. Открыто злиться было не на что и нельзя. Пьетро много работал, искренне веря в свой талант делать деньги, делать детей ему теперь стало некогда. Он рано уходил, поздно возвращался, засиживался в офисе по субботам, отсыпался воскресными днями, а вечерами снова тянулся к бумагам. Его жена говорила со стенами на трех языках, улыбалась собственному отражению в зеркале да целовалась с котенком, которого подарил занятой адвокат в надежде, что адвокатша будет меньше к нему приставать. После трех лет такой жизни Мария осатанела и пристроилась гидом в музей, после пяти у нее появился любовник. А в семье любовь незаметно подменилась содружеством наций, устроенным по принципу «не»: не вмешиваться, не вторгаться, не досаждать. Решение послать к черту итальянские красоты вызревало давно, поводом, как это часто бывает, случился сущий пустяк: измена Пьетро. Напрасно муж тогда дергался, застигнутый с поличным врасплох, – не потому оскорбленная жена решила уехать. Просто устала быть наедине с чужим миром, так и не ставшим своим. Ее надежда на счастье оказалась плохим поводырем: завела в тупик. Но та же надежда проявила себя хорошим спутником, сделав легким обратный путь.