Текст книги "Забытый плен, или Роман с тенью"
Автор книги: Татьяна Лунина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 6
«Если Богом быть трудно, то каково – человеком? Вникать в чужие проблемы, чем-то жертвовать, куда-то бежать, рвать нервы, как постромки, ждать, догонять, сражаться, ловчить – не лучше ли разом послать вся и всех к черту? Махнуть за тридевять земель, развалиться под пальмой на горячем песке, вздремнуть под беззубый бубнеж океана, запереться в бунгало с парой-тройкой мулаток... Что за бред с утра лезет в голову!»
Андрей Ильич досадливо поморщился, нажал указательным пальцем серую кнопку. В дверном проеме нарисовалась изящная фигурка. Облегающий черный костюм с мини-юбкой, тонкие лодыжки, зазывные коленки, осиная талия и вопросительный взгляд – когда Егорин, наконец, угомонится подсовывать таких?
– Кофе, да покрепче, – приказал хмурый босс и недовольно бросил вслед: – Оделась бы поприличней, здесь офис, а не кабак.
Девица послушно кивнула и, зацепившись каблуком о порог, коряво вывалилась за дверь. Лебедев со вздохом уткнулся в компьютер. Потом откинулся на спинку рабочего кресла, окинул взглядом огромный письменный стол, занимавший добрую часть кабинета. Карандаши не заточены, чистой бумаги кот наплакал, отрывной календарь на вчерашнем числе – бедлам, при Вере Федоровне немыслимо было представить такое. Прежняя секретарша молилась на шефа, готовая загрызть любого, кто выкажет непочтение ее божеству и оставит здесь хоть пылинку. Субтильное создание росточком с мизинец, громоподобным голосом, темным пушком над верхней губой и в неизменном брючном костюме являлось на работу задолго до прихода начальника. Не спуская с уборщицы глаз, Вера строго контролировала беднягу, требуя наведения идеального порядка. Тыкала носом в не стертую пыль, принуждала протирать ежедневно подоконники и плетеную корзину для мусора, драить до блеска паркет, чистить ковер – заставляла вылизывать каждый сантиметр высочайшего кабинета. Уборщицы ненавидели усатую стерву, но за место держались: в «Оле-фарме» платили прилично. Не допускалась обслуга со шваброй и тряпкой лишь к лебедевскому столу, куда с трепетом позволяла себе подходить только Вера. Тут бездетная помощница давала волю своим нереализованным материнским инстинктам, обласкивая заботой дубовый стол, точно дитя. Любовно и бережно протирала кусочком белой фланели столешницу, которой касались властные руки, опускалась на колени и нежно проводила мягкой тканью по точеным ножкам, умильно обмахивала лоскутком компьютерный экран, внимательно проверяла отрывной календарь, приводя в соответствие нужную дату, с особым рвением точила карандаши. Вера Федоровна непонятно каким чутьем мгновенно распознала тайную слабость безгрешного шефа к простым карандашам и здесь попала в десятку. Эти неказистые деревянные палочки, начиненные графитом, полюбились Лебедеву с соплей, с того дня, когда пятилетний Андрюша откопал во дворе карандашный огрызок со стертым наполовину ластиковым концом и гордо показал родителям бесценную находку. Мать тут же отобрала сыновью добычу, безжалостно выбросила в помойное ведро.
– Нельзя подбирать на улице всякую дрянь, тем более – приносить в дом, – строго выговаривала она ребенку, намыливая исчерканные ладошки. – Три мылом как следует, не то будут болячки.
Болячек в жизни Андрея оказалось немало, но ни одну из них не принес карандаш. Напротив, первая находка с бесславной кончиной родила привычку поступать вопреки, не доверяться другим, особенно близким, воспитала умение ждать. Последнее реализовало себя в ту минуту, когда отец подарил сыну целую коробку цветных карандашей, уложенных в два ряда друг над другом.
– Малюй от души, Андрюха, – улыбался отец, вручая подарок. – А вырастешь, прежде чем что-то сказать, всегда думай, но лучше ничего не говори, просто записывай мысли карандашом. Карандаш с резинкой легко заметают следы.
– Как? – не понял счастливый пятилетка, крепко прижимая сокровище к груди.
– Вырастешь – поймешь, – ухмыльнулся отец.
Понимание отцовских слов пришло гораздо позже, спустя семь лет, в тот день, когда старший Лебедев признался жене, что давно любит другую, собрал чемодан и ушел, оставив сына с матерью и внезапным осознанием непрочности мира...
В открывшуюся дверь протиснулась девица с подносом на вытянутых руках. Мельхиоровый кофейник, фарфоровые чашка с блюдцем, вазочка с печеньем, подсушенный хлеб в плетеной корзинке, розовеет семга, желтеет сыр, и над всем – высунутый от усердия кончик языка. Секретарша просеменила к президентской персоне, опустила перед важным носом поднос, протянула правую руку к плетенке.
– Что вы собираетесь делать?
– Тосты хочу подать.
– В рот? – Андрей Ильич не посчитал нужным сдержать раздражение. Девица покраснела. Лебедев вдруг представил, как свирепеет покойная Вера, наблюдая с небес за бестолковостью жалких преемниц. – Вы какой день работаете у нас?
– Первый.
– Если на второй не поймете, что в этот кабинет не входят без стука, придется с вами расстаться – это первое. Второе – никогда не приближайтесь так близко, не выношу бесцеремонность. И третье – умейте слушать, я просил только кофе, заберите поднос. – Глаза с накрашенными ресницами повлажнели, из левого приготовилась пролиться на нос крупная капля. – Рыданий не терплю, эмоции оставляйте дома. Здесь работают, а не слезы льют. Я изъясняюсь понятно?
– Да, Андрей Ильич, – безропотно кивнула новенькая и ухватилась за ручку кофейника.
– Я сам. – Недовольный босс наполнил чашку, отодвинул поднос. – Уберите. И вызовите ко мне Моисеева, срочно.
– Он в приемной, – пролепетала секретарша.
– Через три минуты пригласите. Это время меня не беспокоить.
Когда бесшумно закрылась дверь, Лебедев отставил нетронутый кофе, пробежал глазами знакомый до последней буквы семеновский отчет, вздохнул, бросил взгляд на часы. Еще полторы минуты, хватит на чашку кофе.
Ровно через три минуты раздался предупредительный вежливый стук, дверь распахнулась, и в кабинет вкатился благообразный колобок лет шестидесяти. Легкая, не по годам, походка, лысый, с иголочки одет, светящийся радостью, гладкий, короткие кривоватые ножки, пухлые ручки, ласковые темные глазки и неожиданно крупный горбатый нос, хищно нависший над верхней губой, – Моисеев Семен Львович, бессменный финансовый директор холдинга, родной дядя Аркадия Олевского, первой из трех букв в звонкой аббревиатуре «ОЛЕ».
В восемьдесят восьмом, когда стало разрешено, что прежде было под запретом, скромный бухгалтер ссудил любимого племянника и пару его друзей кругленькой суммой, предложив новоиспеченным фармацевтам создать кооператив.
– Наступает ваше время, – убеждал Семен Львович под оранжевым абажуром с кистями, – время молодых, так, Софа? – Любовно хлопнул он по пышному заду свою половину, подарившую мужу трех дочерей. – И наше стариковское дело – подсказать правильный выбор. А деньги вернете, когда разбогатеете, так, Софа? – Молчаливая хозяйка в ответ улыбалась и подкладывала оголодавшим гостям форшмак. Согласно кивая, те наворачивали угощение впрок да перемигивались между собой.
Так с легкой моисеевской руки родилась «ОЛЕ», кочуя из года в год по формам собственности, пока не осела в названии ЗАО «Оле-фарма». Шишек за это время набивалось немало: случалось, приятелей подставляли, кидали, грозились стереть в порошок. Удачливая троица – Олевский, Лебедев, Егорин – многим путала карты, но никому не удалось раздавить «ОЛЕ», она богатела всему вопреки. А в двухтысячном, когда молодой холдинг стремительно набирал обороты, погиб вдруг Аркаша, тихий мальчик из интеллигентной еврейской семьи, ставший миллионером благодаря природной смекалке, фортуне и заварухе в стране. Родители, едва живые от внезапного горя, не спускали растерянных глаз с сына, не понимая, зачем понадобился их спокойному чаду проклятый снегоход, сломавший ребенку шею. Тридцатипятилетний красавец с фигурой атлета, проникновенным голосом, синими глазами и темной густой шевелюрой оставил после себя немало подружек, которые искренне о нем горевали, но семьей обзавестись не успел, откладывая это серьезное дело лет эдак до сорока. Наследниками, не знавшими, что делать с сыновними деньгами, стала чета Олевских, готовая отказаться от горького богатства и собственной жизни в придачу ради воскрешения сына. Тогда подсуетился родной брат Розы Львовны: взял над потерянной от несчастья родней опекунство, обязуясь печься до последнего вздоха о каждом из двоих, чтобы наверняка подобраться к трети пакета акций «Оле-фармы». Но не этим был взбешен Лебедев. Свою долю Аркадий заработал честно, и не его вина, что деньги уплывут ушлому дяде, в конце концов, не будь того вечера под абажуром, неизвестно, как сложилась бы и лебедевская судьба. Нет, президент холдинга решил расстаться с финансовым директором из-за более веской причины: Моисеев зарвался и уверовал в свою безнаказанность.
Что Семен Львович, пользуясь доверием, подворовывает, Лебедев заподозрил недавно, столкнувшись как-то случайно с его внучкой в лифте. Девушка забежала на работу к деду показать последние снимки нового дома, подаренного к двадцатилетию любящим дедулей, не удержалась и прихвастнула подарком перед дедовым боссом, в которого тайно была влюблена. Увидев глянцевый фотоснимок, Андрей Ильич понял, что домик тянул на весь миллион. Президент «Оле-фармы» поделился удивлением этой платежеспособностью с вице, но, поразмыслив, друзья-партнеры решили, что вряд ли подобная покупка тайно субсидировалась из их кармана. При моисеевской зарплате рисковать местом и репутацией глупо, а Аркашин дядя глупость считал проклятием, которым Господь наградил человеческий род. «Проклятых» осторожный семит сторонился и на дух не выносил. Однако Андрей Ильич доверял собственной интуиции больше, чем общим рассуждениям, и назначил аудит. Финансовый директор с готовностью подсовывал аудиторам требуемые бумаги, искренне желая помочь. Проверка прошла без сучка и задоринки, с единственным результатом: по чистоте финансовых документов холдинг даст фору любому. А потом случилась история с инвестированием. Согласия на этот проект Моисеев добивался полгода. Сначала охмурял вицепрезидента Егорина, обещая тому золотые горы и давая беспрерывные клятвы в выгодности дела. Он заваливал Евгения расчетами, уговаривал, убеждал, устраивал деловые встречи, ссылался на опыт и нюх, вздыхал, как им всем не хватает смекалистого Аркаши, – Егорин дал согласие. Очередь стояла за президентом. Лебедев отшучивался, что Семен Львович метил в венчурную компанию, а попал к фармацевтам, и отмахивался от занудного прожектера. Наконец поддался веским доводам, дал «добро» на сделку, где «Оле-фарма» впервые выступала в непривычной для себя роли – инвестором строительства лечебно-профилактического санатория в Сочи.
Проект провалился сразу, едва перечислили первые деньги. Подрядчик оказался банальным жуликом и растворился в черноморском воздухе с парой миллионов, не дожидаясь остальных, видно, решил, что лучше иметь синицу в руке, чем дожидаться в небе журавля. Это была пощечина не столько болезненная, сколько унизительная: такой конфуз с «ОЛЕ» не случался давно.
А застрельщик сидел сейчас напротив и, преданно глядя в глаза, сиял улыбкой как ни в чем не бывало.
– Что Софья Марковна, здорова?
– Слава Богу, спасибо, Андрюша.
– Вам ведь, кажется, двадцатого октября будет семьдесят, Семен Львович?
– Так, и что? – насторожился юбиляр. – Вашей памяти позавидовать можно, дорогой Андрей.
– Давно по жизни рядом идем, многое друг о друге знаем. Память здесь ни при чем.
– Не скажите, Андрюша! При таком объеме информации, каким вы владеете, держать в уме еще день рождения скромного старика – редкое качество. Этим могут похвалиться далеко не многие люди вашего ранга, я так думаю, да.
– А я – нет. – Лебедев смотрел в упор на самонадеянного лицемера, вздумавшего держать «Андрюшу» за лоха. В ушах зазвучали слова начальника службы безопасности, бывшего подполковника ФСБ Семенова: «Не верьте вы ему, Андрей Ильич, тот еще жучила! Я его хорошо помню: в девяностом наши ребята раскручивали одно дело, там он и засветился. Пусть скажет спасибо, что в стране бардак начался, а то узнал бы, где раки зимуют. Все думает, умнее других, финансист хренов!» Тот разговор имел потом продолжение, итогом которого стали интересные факты, нарытые все тем же дотошным Семеновым. Вице-президент, ознакомившись с семеновским отчетом, присвистнул:
– Это – джокер, Андрюха! – полез за сигаретой в карман, глубоко затянулся, помолчал и невозмутимо добавил: – Аркашкины родители совсем плохи, дышат на ладан. Роза Львовна собирается составить завещание в пользу брата. Я вчера у них был, заскочил на пару минут после работы. Так она мне все уши прожужжала, какой Сема заботливый: предлагает нотариуса домой привезти и самому оплатить все расходы, – задумчиво стряхнул пепел. – Львович, конечно, хитер как лиса, но труслив. Не боясь банальных сравнений, добавлю: как заяц, – задумчиво посмотрел на партнера и вкрадчиво спросил: – Давно мы зайцев с тобой не травили, а?
Президент холдинга решил перейти к делу без экивоков.
– В память о прошлом, Семен Львович, не буду с вами темнить, – протянул кожаную папку. – Вот, почитайте внимательно. Я пока кое-что просмотрю, – и уткнулся в документы на столе.
Моисеев, принимая тисненую обложку, натянуто улыбнулся:
– Вы слишком молоды, Андрей, чтобы думать о прошлом. Это приходит на старости лет.
– Читайте здесь, – сухо бросил Андрей Ильич, пресекая попытку подняться.
По мере того как финансовый директор знакомился с содержимым папки, его одутловатое лицо окрашивалось в различные оттенки красного цвета – от нежно-розового до багрового. Этих красок вполне бы хватило художнику изобразить закат. Незаметно наблюдая за бывшим наставником, Лебедев подумал, что того хватит удар, и мысленно приготовился к появлению в кабинете посторонних людей в белых халатах. Наконец Семен Львович закончил чтение, прикрыл папку, кашлянул. Звук был деловой и спокойный, так прокашливается лектор перед лекцией или школьный учитель, готовясь осадить болтунов. Лебедев заподозрил, что с мыслями о врачах поспешил.
– Так, и что вы собираетесь делать, Андрей Ильич? Отдавать меня под суд? А может, лучше, как в тридцать седьмом: к стенке без разговоров? – Стараясь держать спину прямо, напротив сидел уверенный в себе пожилой человек, держался с достоинством, выглядел превосходно, и только подчеркнуто спокойный голос да характерная интонация выдавали тщательно скрываемое волнение.
– А что скажете вы, Семен Львович?
Моисеев равнодушно пожал плечами.
– Блеф, бред, клевета – годится для нежных дамочек с нервами, но не серьезных людей. У вас, милый мальчик, нет никаких доказательств. Самое большее, что можете себе позволить, – так это уволить меня. Но я, к вашему сведению, не собираюсь никуда уходить. – Наглый старик развалился на стуле, откровенно издеваясь над собеседником. – Мне всего семьдесят, я полон сил, энергии, желания работать. Есть опыт, знания, хватка, вам не обойтись без меня. К тому же не забывайте, мои дорогие, – перед вами будущий совладелец ваших активов, да.
– Родители Аркадия живы.
– Это вопрос поправимый. Все мы смертны и ходим под Богом. Не знаем, когда Господь нас к себе призовет, – лицемерно вздохнул потенциальный наследник.
Лебедев брезгливо рассматривал разглагольствующего наглеца и вдруг осознал, что этот старик давно сидит у него в печенках. Львович осточертел до смерти – любопытным носом, показушным дружелюбием, лицемерием, намеками на короткую память когда-то облагодетельствованных друзей, жадностью, хитростью, а теперь еще воровством. Для собственной выгоды такой спокойно решился бы и на убийство. Андрея Ильича внезапно осенила догадка, которая тут же показалась нелепой. Но мозг уже послал команду языку, и тот выдал:
– Говорите, все мы под Богом ходим? А не вы ли, случайно, помогли племяннику прийти к Господу раньше срока, Семен Львович?
Моисеев посерел, точно холст, на котором выцвели краски.
– Не забывайтесь, Андрей Ильич! За подобные слова говоруны дорого платят.
– Новым снегоходом? – Лебедев нажал кнопку, на пороге кабинета появился референт и застыл в молчаливом вопросе. – Игольников подъехал?
– Ждет в приемной.
– Через пять минут зайди, надо будет оформить приказ.
Заявление финансового директора об уходе с должности по состоянию здоровья президент подписал тут же, в присутствии заявителя, распорядившись, чтобы тот немедленно приступил к передаче дел преемнику, ожидавшему в предбаннике лебедевского кабинета. Перечень своих деяний Семен Львович получил при прощании как напоминание об «успешной» совместной работе.
– Оригиналы, надеюсь, для посторонних глаз недоступны?
– Надеюсь, это станет постоянной вашей проблемой.
Старик молчком направился к двери, взялся за латунную ручку, потянул на себя, вдруг застыл, потом резко развернулся и с перекошенным от злобы лицом прошипел:
– Ты еще пожалеешь об этом, сопляк! – хлопнул дверью и вышел.
Андрей Ильич долго отмывал после короткого общения руки, будто только что раздавил жирного таракана...
Остаток дня прошел спокойно, в обычном рабочем режиме. Позвонил с Бали Егорин, доложился о погоде, похвастал загаром, спросил об итоге разговора.
– Как и планировался, – ответил партнер.
– Отличная карта – джокер, правда, Андрюха?
– Поживем – увидим.
А вечером раздался еще звонок, и незнакомый женский голос пропел в ухо:
– Привет!
– Здравствуйте, это кто?
– Не узнаешь?
– Нет.
– А когда-то, Лебедев, мой голос был для тебя, как маяк в тумане, и ты несся на него, сметая с дороги доски и кирпичи.
– Танька! – развеселился бывший сокурсник. – Разве путь к маяку лежит через стройматериалы? Как ты меня нашла, рыжая?
– Во-первых, неприлично задавать даме подобные вопросы, а во-вторых, я давно не рыжая. Нынче я кошу всех мужиков блондинистой косой. А ты, Лебедев, не хочешь пасть к моим ногам?
– Давно мечтаю, дорогая блондинка.
– Правда? Я ведь доверчивая, таких обманывать грешно. Кто варится в девятом адовом круге, помнишь?
– Обманувшие доверие.
– То-то! Ну так что, жаждешь меня повидать?
– Танюха... – замялся занятый абонент.
– Не продолжай, я понятливая, пока.
– Эй, Лебедева, подожди! Ты звонишь, между прочим, деловому человеку, не даешь и секунды подумать.
– Думай, а жизнь пусть проходит мимо.
Андрей Ильич посмотрел на часы.
– Сейчас семь, в девять устроит?
– Вполне.
– Тогда встретимся на Тверской, напротив телеграфа. Помнишь наше место?
– А то!
...В первую минуту он ее не узнал. В двух шагах от перекрестка Тверской и Камергерского переулка, лениво постукивая пальцами по парапету подземного перехода, стояла блондинка. Несмотря на невысокий рост, она заметно выделялась среди вечно спешащих куда-то прохожих. Пышные волосы, открывающие загорелую шею, королевский поворот головы, высокомерно вздернутый нос, яркий чувственный рот, стройная фигура в лайковом пальто – элегантная, красивая, недоступная. Неужели та самая Танька, с которой они до изнеможения целовались тем комариным летом? В стройотряде, сколоченном из студентов Первого меда, ходила шутка, что Лебедевы – готовая семейная пара, невесте и фамилию не надо менять.
– Танюха, да тебя не узнать! Что ты с собой сделала, признавайся?
– Тайна сия велика есть, – заважничала первая любовь.
– Лебедева, ты просто красавица!
– Ага, – скромно подтвердила она, – мне так все говорят. Только я не Лебедева нынче, но госпожа Хаммер, сечешь?
– А миссис Хаммер фигуру блюдет или может позволить себе поздний ужин?
– Сегодня, Лебедев, пожалуй, можно расслабиться.
В ресторане Андрей с удовольствием рассматривал свалившуюся с небес однокурсницу, двадцать лет назад возбуждавшую до хмеля помешанного на науках глупца. То было прекрасное время, когда все по колено, в карманах гуляет ветер, в крови – гормоны, а в голове – идеи, способные перевернуть мир. Первая страсть оказалась короткой, но память о ней осталась. Сейчас эта память подогревалась «Божоле», смеющимися глазами напротив и настроением, с которого вдруг потянуло на ласку.
– Эй, Лебедев, ты слушаешь меня?
– Конечно, ты только что сказала: он был. Кто имелся в виду?
Татьяна звонко рассмеялась, как девчонка, уличившая во вранье.
– С тобой, дорогой, приятно вести беседу: можно плести что угодно, вплоть до последнего слова. Одна беда – неизвестно, когда ваша милость включится в разговор. О бывшем супруге я тебе, мой милый, толкую, о мистере Хаммере, жителе славного Сан-Франциско, крутом бизнесмене и сволочи, каких мало. Я прокантовалась с ним лучшие годы. Правда, в накладе не осталась: после развода вернулась в родные пенаты, открыла магазинчик на мужнины баксы. Торгую оптикой, – пояснила деловая леди, заметив удивленный взгляд. – Товар элитный, все честь по чести: лицензия, пара смазливых девчонок, офтальмолог за стенкой, колокольчик над дверью – супер! Вчера повесили вывеску еще на одном, в районе Арбата, завтра еду в Питер, хочу застолбить местечко на Невском – в общем, кручусь как белка в колесе.
– Дети есть?
– Бог миловал.
– Вернулась давно?
Она неопределенно махнула рукой.
– Иногда вижу кое-кого из наших, Лешку Росохина, например. Он теперь важная шишка: заведует в аптекоуправлении сбытом.
– Знаю.
– А, ну да, ты же у нас по лекарственной части, спасаешь народ от мора. Кстати, Лебедев, почему в России такая высокая смертность?
– Потому что такие, как ты, уезжают.
– Все такой же шутник и так же не к месту. Побалуешь меня десертом? Обожаю тирамису!
К столу подкатил официант, убрал использованные тарелки.
– Что-нибудь желаете еще?
– Тирамису и латэ, – выскочила вперед сладкоежка и весело уставилась на угодливого малого.
– Мне кофе по-восточному и пятьдесят грамм коньяку. Коньяк предпочитаю хороший. – Малый дернулся за картой вин к пустому соседнему столу. – Не надо, – отклонил услужливую руку клиент, – подберите сами, но за суррогат платить не буду. – Татьяна хмыкнула, однако промолчала. Официант почтительно откатился. – А мы похоронили Аркашу Олевского, помнишь такого?
– Конечно.
– Пять лет назад.
– Знаю.
– Откуда?
Она внимательно смотрела на Лебедева, раздумывая, достоин ли правды этот сухарь. Видно, решила, достоин, потому что огорошила первой же фразой:
– А вы в курсе, дорогие друзья, что у Олевского растет сын? Прелестный парнишка, между прочим, в январе ему стукнет шестнадцать.
– Что?! – На столе появились тарелка с прямоугольником, посыпанным тертым шоколадом и прикрытым листочком мяты, бокал с пышной молочной пеной, душистый дымящийся кофе, коньяк. Лебедев машинально опрокинул в себя «Курвуазье». – Тьфу, что за гадость! Ты шутишь?
– Ничуть.
– Откуда такие сведения?
– Пей кофе, остынет.
– Послушай, Танюха, перестань тянуть кота за хвост, – взмолился Андрей. – Неужели ты не понимаешь, что это очень важно?
– Для кого?
– Как для кого? Для Аркашкиных родителей, для меня, для Женьки Егорина, наконец!
– Неужели? – прищурилась Татьяна. – А где же вы все были, заботливые мои, когда подыхала с голоду Ольга? Когда она пахала на трех работах, чтобы прокормить ребенка? С утра мыла подъезды, потом мчалась в свой нищий НИИ, а ночами корпела над переводами. Где тогда, скажи на милость, раскачивал яйцами твой распрекрасный Аркадий? И почему его таким воспитала мамаша – безответственным, пустоголовым шалопаем, способным только прыгать из койки в койку, даже не подозревая, что кто-то может серьезно любить? Не просто трахаться, как кролик, а отдавать себя без остатка, ничего не ожидая взамен! – Татьяна яростно ткнула соломинкой в стеклянное дно. – Не мужик был твой дружок – одноразовый шприц. Трус и тряпка, ненавижу таких!
– Танюха, – опешил сбитый с толку старый приятель, – ты что несешь? Аркадий ни сном ни духом не ведал о сыне. И про Ольгу мы ничего не знали, он молчал о ней как рыба.
– Хоть на это хватило ума.
Лебедев смотрел на разъяренного Юпитера в юбке, а в голове зарождался потрясающий план.
– Послушай, Танюшка, ты можешь успокоиться и все рассказать? Откуда тебе об этом известно?
– Она была моей подругой. Я же питерская, забыл? Мы всегда поддерживали отношения, даже когда я в Штатах жила.
– Почему была?
– Оля умерла два года назад. Мне рассказала об этом соседка, которая наблюдала в глазок, как я тупо названиваю в Олькину дверь.
– А парень?
– У тетки.
– Ну-ка давай, дорогая, колись. Торт еще будешь?
– Коньяк.
И под «Хеннесси» Лебедева раскололась.
– Мальчик где-то на Кубани, точное место назвать не могу. Зато знаю полное имя, возраст, дату и место рождения. Она никому не хотела навязываться, все ждала, что твой дружок объявится сам. Но не думаю, что сейчас Оля была бы на меня в обиде. Ты ведь найдешь мальчика, Лебедев? И сделаешь для него что-нибудь, правда?
– Правда. – Вынырнувшему так кстати Иволгину Аркадию Аркадиевичу предстояла интересная жизнь. – А ты разыскала меня только за этим?
Татьяна отвела глаза.
– Молодость, Лебедев, трудно забыть, особенно женщине. Она греется ею, как зимой – батареей: прислонишь спину, и глядишь, потеплеет.
Перед Андреем сидела, потягивая коньяк, красивая, независимая, умная женщина – одинокая, как и он, как и многие в этом безумном мире.
– Поехали! – Он поднялся из-за стола, сунул под кофейную пару деньги, которых с лихвой хватит проворному малому.
Она молча встала, не издав ни единого звука.
...Рано утром зазвонил телефон. Лебедев посмотрел на часы: пять двадцать. Кого это черт дернул названивать в такую рань? Осторожно взял сотовый, буркнул:
– Слушаю.
– Андрей Ильич, это я.
– Кто я?
– Василий, – просветил ненормальный сыщик. – Я нашел след, Андрей Ильич. Сегодня принесу вам отчет. Она никакая не Нежина, она...
– Пошел к черту!
Сонный голос рядом пробормотал:
– Надо вставать?
– Нет, у нас в запасе целый час, – успокоил он и обнял правой рукой прильнувшую светловолосую голову. Левой отключил обнаглевший до крайности телефон.
