Текст книги "Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище"

Автор книги: Татьяна Астраханцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Наталия Давыдова и ее «Вербовка»

Г.Ф. Коваленко

Наталия Давыдова (20.09.1875-28.03.1933) принадлежала к кругу той украинской аристократии, которая считала своей святой обязанностью и долгом всячески охранять, поддерживать и развивать народное искусство. Достаточно назвать лишь несколько имен: Олена Пчилка (известная писательница, мать Леси Украинки), княгиня Наталия Яшвиль, Варвара Ханенко, Наталия Шабельская, Екатерина Скаржинская. В их домах и имениях были огромные собрания предметов народного искусства, все они руководили созданными ими артелями, субсидировали археологические раскопки, устраивали выставки, организовывали музеи

Влюбленность в народное искусство передалась Наталии Михайловне, можно сказать, по наследству от матери – Юлии Николаевны Гудим-Левкович, собравшей огромную коллекцию украинских вышивок и ковров, зарисовавшей целые тома орнаментов и организовавшей в своем имении Зозове вышивальную мастерскую.

Свою мастерскую организовала в 1900 г. в Вербовке и Давыдова. Целью этой мастерской было возрождение многих, почти утраченных вышивальных принципов. Давыдова вначале сама, а потом и вместе с Александрой Экстер предпринимала в подлинном смысле научные экспедиции по разысканию старинных крестьянских вышивок, литургического шитья, предметов ткачества. Найденное тщательно изучалось, классифицировалось и служило крестьянкам Вербовки образцами. Но их им надлежало не просто копировать, а еще и варьировать потом канонические мотивы, развивать их и сопрягать с современными формами – в разных подушках, сумках, поясах. Всё это происходило под руководством Давыдовой и Экстер, проводившей порой в Вербовке целое лето.

Есть основания полагать, что своим увлечением вышивкой, увлечением, прошедшим через все годы творчества, А. Экстер обязана Наталии Давыдовой, своему близкому другу, разделившей многие и очень важные сюжеты судьбы А. Экстер – ив искусстве, и в жизни.

К слову, еще в 1908 г. Александра Экстер очень определенно дала понять: живопись – не единственная сфера приложения ее сил. В свою экспозицию на киевской выставке «Звено» она наряду с многочисленными натюрмортами и швейцарскими пейзажами включила и вышивки¹. Надо сказать, это был не просто жест и совсем не прихоть молодого живописца, но абсолютно осознанная и уверенная позиция. В каком-то смысле «Звено» и задумывалось, чтобы эту позицию утвердить. Автором идеи «Звена» была сама А. Экстер², она же оплатила все расходы по устройству выставки. И именно по ее настоянию тогда на «Звене» свои вышивки показали Михаил Денисов, Эрна Детерс, Агнесса Линдеман, Вера Попова, Евгения Прибыльская.

Стоит напомнить, что это 1908 г., а «Звено» – одна из первых выставок с участием А. Экстер. Но к этому времени художница уже знала о вышивке всё и многое сделала сама.

Особенностью вербовской артели было то, что ею руководили профессиональные художники, а потому всё, что делалось крестьянками, менее всего напоминало поточную продукцию. Изделия из Вербовки сразу же привлекли к себе внимание особой изысканностью и высокой артистичностью. Их сразу оценили, особенно художники. М.В. Нестеров даже включил ряд вышивок Вербовки в экспозицию выставки своей живописи в Петербурге и Москве (1907)³.

Оценили их и исследователи-этнографы, потому что и Давыдова, и Экстер проявляли всегда редчайшую деликатность по отношению к традициям, их в Вербовке ни в коем случае не деформировали и не искажали, лишь раскрывали в них всё новые и новые возможности и перспективы. Когда в конце 1904 г. в Киеве открылся Художественно-промышленный Музей имени Императора Николая Александровича с большим этнографическим отделом (созданным, отметим, на основе коллекций все тех же О. Пчилки, В. Ханенко, Н. Яшвиль, Н. Терещенко и др.), артель в Вербовке стала непосредственно сотрудничать с ним. Директор музея, известный историк искусства Н.Ф. Беляшевский, часто бывал в Вербовке, посылал Давыдовой для работы образцы из собрания музея, оказывал всякого рода исторические консультации⁴.

Первым научным проектом нового музея стала подготовка выставки, задачи которой были определены следующим образом: «С целью прийти на помощь делу развития на юге России кустарных промыслов, в Киевском Музее Императора Николая II предположено устроить в январе 1906 г. „Выставку прикладного искусства и кустарных изделий“. Выставка будет заключать лишь те предметы, на которых проявилось народное художественное творчество»⁵.

Председателем Комиссии по устройству выставки была назначена княгиня Н. Яшвиль, секретарем – Н.Ф. Беляшевский. Разумеется, вся научная сторона проекта была разработана им. В состав комиссии, предложенный тоже им, вошли многие и среди них Александра Экстер (тогда еще Григорович) и Наталия Давыдова.

Уникальность проекта заключалась в том, что впервые с такой широтой и полнотой предполагалось представить картину народного искусства. Учтены были все его разновидности: гончарство, плетение, ткачество, вышивание, набойки, изделия из кожи, рисование, резьба по дереву, изделия из рога и кости, изделия из металлов, а также рисунки и фотографии «в тех случаях, когда невозможно или затруднительно доставить сами предметы на выставку»⁶.

О том, какой задумывалась экспозиция, красноречиво свидетельствуют «указания к собиранию», которыми Комиссия сопроводила проект каждого раздела. Приведем для примера «указания» лишь к одному разделу – «Вышивание»: «Вышивание очень распространено на юге России: им украшают сорочки, полотенца, платки и т. д. К сожалению, в последнее время местные узоры вытесняются и во многих местах уже совсем вытеснены узорами, заимствованными из разных печатных альбомов, приложений к дешевым журналам, премий к мылу и т. д. Интерес представляют лишь старые самобытные вышивки на старых сорочках (преимущественно женских), рушниках, хустках – их еще можно найти в „скрынях“ у старух.

Вышивки представляют большое разнообразие и поэтому, наряду с целыми предметами, украшенными вышивкой, желательно собрать возможно большее число образчиков на кусках холста. Собирание такого рода образчиков не представляет затруднений: сгодится каждая тряпка, снабженная вышивкой, и за небольшую плату или обмен на конфеты, пряники и т. д. крестьянские дети соберут сколько угодно»⁷.

В организации раздела «Вышивание» как раз и принимали участие Экстер и Давыдова; плюс к этому Экстер участвовала еще и в разделе «Гончарство» – ей был поручен Каневский уезд Киевской губернии. Почти год длилась подготовка: экспедиции, поиски, реставрация старых предметов, систематизация материалов.

Для Экстер этот год оказался необычайно важным. Впечатления от него она пронесла через всю жизнь. И они то и дело давали о себе знать в ее живописи, причем в самой разной.

Н.Ф. Беляшевский очень ценил вкус, интуицию и знания Экстер. Не случайно ей было поручено в одном из залов выставки построить интерьер «комнаты малорусского богатого дома XVIII в.». На этот факт стоит обратить внимание. В Киеве в то время было достаточно известных и опытных художников, если так можно сказать, специализировавшихся на этнографических сюжетах, прекрасных знатоков украинского быта. Но В.Ф. Беляшевский остановил свой выбор на Экстер: думается, в её эскизах этого интерьера он проницательно ощутил помимо всего прочего еще и талант театрального декоратора, столь необходимый для создания такого рода выставочного объекта.

Все рецензенты и мемуаристы оказались единодушными: интерьер Экстер был «одним из привлекательнейших… сделан как бы уголок хаты со старыми мисниками, с мисками на них, и тут же козацкое оружие, и в этом уголке кобзарь Михаил Кравченко из Миргорода пел свои думы, играя на кобзе…» ⁸.

Экспонат, как называли его рецензенты, приводил в восхищение своей продуманностью и достоверностью, тем, что в этом фрагменте интерьера не было ничего упущено, «вплоть до традиционного „шкалика“ на столе рядом с хлебом и солью».

Однако участие Экстер в построении экспозиции выставки не ограничивалось только этим интерьером. Ею был придуман еще и принцип экспонирования ковров и вышивок. На стенах впритык к потолку и вплотную друг к другу развешивались ковры. Все они были разной длины, и их нижние края образовывали прямоугольную ступенчатую линию. Вдоль нее своеобразным фризом шли ряды писанок. Под этим фризом экспонировались вышивки. В подавляющем большинстве это были вышивки на сорочках, причем сорочка демонстрировалась не полностью, она складывалась так, что оставались лишь вышитые зоны. Эти зоны и сопрягались одна с другой. Характер сопряжений был разным: возникали то зигзагообразные полосы, то стремительные наклонные ряды вышитых прямоугольников, то разного вида геометрические фигуры. Экстер разыгрывала множество цветовых композиций, всегда очень энергичных, очень рассчитанных колористически. Если вдуматься, то это были, в сущности, первые её опыты в построении абстрактных композиций. Во всяком случае в серии ее «Цветовых динамик» конца 1910-х гг. не составляет труда увидеть многие пластические ходы, впервые интуитивно испробованные Экстер в экспозиции «Выставки прикладного искусства и кустарных промыслов».

Выставка открылась 19 февраля 1906 г. и работала до 1 мая. Успех ее превзошел все ожидания, подавляющее число экспонатов вошло в коллекцию киевского Музея Императора Николая II, а затем легло в основу собраний ряда других киевских музеев. Многими медалями и похвальными листами, кстати, были отмечены работы крестьянок Вербовки.

Может сложиться впечатление, что выставка, Вербовка, а затем и организованное вскоре Киевское кустарное общество (членом которого, разумеется, стала Экстер) отдалили ее от занятий живописью. На самом деле всё обстояло не так. Именно в это время формируется живописная система художницы. И формируется под самым непосредственным воздействием полихромии украинского народного искусства. Собственно говоря, колористический мир украинской вышивки и украинской народной живописи стали своего рода основой, на которой развивались все авангардные искания Экстер. Этого нельзя было не заметить, и это разительно отличало живописные эксперименты художницы от многого, что происходило в творчестве ее коллег по новому искусству. Часто же именно работы Экстер инспирировали аналогичные попытки других художников. Соня Делоне, парижская подруга Экстер, в 1909 г. вышивает шерстью почти абстрактную серию «Листья». Мир украинского народного искусства художница открыла и другому своему другу Сержу Фера: в его цветном и прихотливо-дробном кубизме явственны отзвуки мотивов украинских писанок. Когда Экстер откроет в Киеве свою знаменитую Студию, ее студенты будут изучать наряду с произведениями Матисса и Пикассо структуру живописи украинской народной художницы Г. Собачко-Шостак.

Но это будет в 1918 г., а в июне 1914-го, возвратившись, как всегда, на лето из Парижа в Киев, художница по просьбе Наталии Давыдовой станет руководить вышивальной артелью в Вербовке. И с этого момента Вербовка уже не просто один из украинских кустарных центров, но – уникальная лаборатория авангардного искусства.

В этом буквально через год убедятся абсолютно все, когда в ноябре 1915 г. в московской Галерее Лемерсье состоится «Выставка современного декоративного искусства „Вышивки и ковры по эскизам художников“». Она мало чем напоминала прежние выставки вербовчан, из них в экспозиции был представлен один только Евмений Пшеченко. Все остальные – художники, к тому времени хорошо известные по многим авангардным выставкам: Ксения Богуславская, Казимир Малевич, Екатерина Васильева, Вера Попова, Иван Пуни, Александра Экстер, Георгий Якулов. Впервые выставили свои работы Нина Генке и Наталия Давыдова. Выставка получилась очень большой – 280 работ; некоторые из художников показали десятки своих произведений (Е. Васильева, Н. Давыдова, А. Экстер, Е. Пшеченко).

Предисловие к каталогу написала Александра Экстер. В нем она определила задачи артели Наталии Давыдовой: «Найти новый тип художественных вышивок. С этой целью она («Вербовка». – Г.К.) обратилась, с одной стороны, к содействию группы художников различных направлений, которые могли в своих эскизах к вышивкам отразить разнообразные живописные искания; с другой стороны, организация Вербовки сделала попытку привлечь к делу и современное народное творчество, и в результате имеет возможность представить на выставку серию эскизов Евмения Пшеченки, являющуюся образцом современной народной живописи»⁹.

Выставка вызвала множество откликов, авторы рецензий оказались на редкость единодушными в своих восторгах. И что характерно: выставку с воодушевлением приняли даже те, кто до этого не принимал станковые искания ее участников. Правда, пожалуй, только один Я. Тугендхольд уловил главное: «Здесь беспредметная красочность как бы возвращается к изначальному истоку своему»¹⁰. Собственно, в этом и был замысел эксперимента А. Экстер и Н. Давыдовой: обратить внимание именно на некоторые истоки и начала нового искусства. Поэтому в экспозицию и были включены рисунки Е. Пшеченко, – в сопоставлении с ними многое становилось ясным.

Я. Тугендхольду принадлежит и другое точное наблюдение: некоторые «вещи, как, например, ширмы (А. Экстер. – Г.К.) кажутся не вышитыми, но залитыми цветом»¹¹. И здесь очень важный момент. В вербовских вышивках осязательную реальность обрели многие проблемы новой живописи, особенно беспредметной, в частности, проблемы свойств цвета – его плотность, пространственность, масса, фактурность.

И еще: на одной из сохранившихся фотографий экспозиции можно рассмотреть эскиз подушки К. Малевича с абсолютно супрематической композицией. Известно, что к супрематизму К. Малевич обратился еще весной 1915 г., «поэтому возникает вопрос, не была ли дебютом супрематизма не выставка «0,10», а Выставка декоративного искусства, или даже – не являлось ли занятие прикладным искусством одним из стимулов развития упрощенной абстракции супрематизма?»¹².

Помимо всего прочего, на выставке было просто много красивых работ: «Таковы подушки Е. Васильевой, в которых есть прелесть полей, злато-зеленые шарфы Н. Давыдовой, благородные скатерти В. Поповой и работы А. Экстер – два черно-белых шарфа и третий черно-серебряный по огненному фону, и подушка, изысканно сведенная к зеленому центру» ¹³.

Пройдет немногим больше месяца и Вербовка вновь заявит о себе в «Выставке художественной индустрии», открывшейся в той же галерее Лемерсье в конце декабря 1915 г. На этот раз Экстер не включит в экспозицию работы народных мастеров, да и сами по себе вышивки окажутся далеко не главными в ней и совсем не многочисленными. Сейчас Экстер было важно другое: воплотить принципы беспредметных композиций в цветовом решении платьев. Надо сказать, решения эти были восприняты критикой далеко не однозначно. В вину ставились резкость и непривычность цветовых акцентов и сочетаний: «Вообще следует, по мере возможности, избегать в туалете трех цветов, а тут (в эскизе дамского туалета И. Пуни. – Г.К) такие резкие краски, как желтая, лиловая и черная» ¹⁴.

Экстер в каком-то смысле «обезопасила» свои эскизы, назвав их эскизами для эксцентричных танцев. И потому они воспринимались критикой уже иначе: «В них больше фантастики, меньше приближения к современной моде; и в смысле фантастичности для эксцентричных танцев они весьма удачны» ¹⁵.

На первый взгляд могло показаться, что «Выставку художественной индустрии» мало что объединяет с той, что в этих же стенах демонстрировалась месяц назад. Но это не так. Дело в том, что в эскизах платьев А. Экстер, И. Пуни, К. Богуславской утверждались, в сущности, те же принципы «возвращения к истоку», только более обобщенно, резко и демонстративно. Это и понятно, если вспомнить, что отдел Вербовки на выставке был совсем не большим и существовал в крайне неестественном для себя контексте – в окружении произведений мастеров Абрамцева и Талашкина. И, конечно, еще одно – в Петрограде в эти же дни открылась выставка «0,10». И в Москве отдел Вербовки воспринимался в каком-то смысле ее отзвуком, неожиданно донесшимся эхом.

В середине декабря 1917 г. Экстер и Давыдова в московском Салоне К. Михайловой устраивают «Вторую выставку современного декоративного искусства „Вербовка“». К участвовавшим в первой выставке добавились В. Пестель, Л. Попова, О. Розанова, Н. Удальцова. Наряду с Е. Пшеченко участвовал еще один народный мастер из Вербовки – Василь Довгошия.

Устраивая эту выставку, Экстер и Давыдова, в принципе, руководствовались теми же идеями, что и два года назад. Всё только стало более определенным – с отчетливым акцентом на супрематизме. Наверное, поэтому в экспозицию были включены рисунки В. Довгошии, строившего свои композиции из крупных равномерно окрашенных плоскостей, словно парящих в пространстве. Такой крестьянский супрематизм.

Выставка открылась в дни, когда всем было не до нее: на улицах продолжали стрелять, и было непонятно, надолго ли власть перешла к большевикам. Поэтому о выставке почти не писали. Зато по некоторым мемуарам известно, как Экстер и Давыдова собирали работы для экспозиции. Сохранились фотографии и многие эскизы, по которым видно, что они абсолютно причастны к тому, что происходило в станковой живописи художников. Так, мотивы вышивок Экстер для подушек – это мотивы ее «Цветовых динамик», иногда дословно процитированные, иногда их варианты. В эскизах Л. Поповой – пластические сюжеты ее «Живописных архитектоник». Проекты вышивок Н. Удальцовой и В. Пестель похожи на наброски, на поиски форм их супрематической живописи. «Одна из композиций Малевича – аппликация на подушке – была непосредственно взята из супрематической картины 1915–1916 гг.»¹⁶.

И что бросалось в глаза «на этой выставке, так это ликующий блеск ослепительных красок (шелков), скомбинированных в самых смелых сочетаниях (работы А. Экстер, Н. Давыдовой, К. Богуславской и других» ¹⁷.

«Ликующий блеск ослепительных красок» – так, наверное, можно сказать о недолгой, но такой энергичной и впечатляющей истории «Вербовки».

В те декабрьские дни 1917 г. история «Вербовки» завершилась. Оборвалась тогда, когда казалось, что идеи Давыдовой столь многое обещают, столь многое открывают, невероятно многим богаты. Но события распорядились иначе. Они разрушили всё: и идею «Вербовки», и саму артель и дом, и судьбу Натальи Давыдовой.

В начале 1918 г. уезжают в Константинополь, а затем во Францию ее муж Дмитрий Львович Давыдов и старшие сыновья Денис и Василий ¹⁸. Наталья Михайловна вынуждена остаться в Киеве с больной матерью и младшим тринадцатилетним сыном Кириллом. Настало время постоянных тревог и страхов. Из Киева невозможно выбраться не только в Москву, но и до Вербовки доехать не просто. За целый год удалось побывать там лишь однажды.

«Живу в Киеве, – пишет Н.М. Давыдова М.О. Гершензону в Москву. – Летом ездила на 2 недели в деревню. Там всё не тронуто, дом, сад, двор. Дом – такой, как будто вчера вышли из него, с книгами, с портретами на столах и стенках. Странное впечатление – всё-таки в душе большая отчужденность от всего… Зато встреча с крестьянами была самая теплая, дружеская, и если даже все изменится, – и будет разрушена Вербовка, как и все ей соседние имения, всё-таки это впечатление останется…»¹⁹. Имение Давыдовых, действительно, с приходом в начале 1919 г. большевиков будет разгромлено, в Вербовке Наталье Михайловне уже не доведется побывать никогда.

О том, как жила, что чувствовала она в это время, о чем думала, красноречиво свидетельствуют ее письма к Каролю Шимановскому ²⁰. Вот фрагменты из них:

«…Всю зиму я была так одинока, Кароль, – только Кика (Кирилл. – Г.К.) и я – никого из друзей, Дмитрий, мальчики (старшие сыновья. – Г.К.) – все за границей» (Киев, 18.IX/ 1.Х.1919).

«…Дорогой мой, этот год был страшным для Вас, для меня, для всех. Это такая трагедия и такая мерзость… были моменты, когда казалось, что выжить в этом аду невозможно. Слишком много ненависти, крови, безумства. Рука, которая великодушно дала мне в жизни так много, теперь всё хочет отобрать» (Киев, 14/27.Х.1919).

«…Cheri, я безумно хочу покинуть Киев, где так много выстрадала в этом году. Мне кажется, что здесь всё рушится, что нет камня, который бы не пострадал. Не могу без содрогания пройти через Липки ²¹, с которыми связаны слишком страшные воспоминания. Если б я могла, я бы уехала, чтобы не видеть и не слышать о том, что здесь происходит…» (Киев, 17/30.X.1919).

Кароль Шимановский, пожалуй, единственный, с кем Наталья Михайловна была откровенной, кому могла доверить свои мысли и чувства. В каждодневной жизни ей приходилось быть мужественной, чтобы хоть как-то уберечь от отчаяния сына и мать. Дружившая с ней Зофья Коханьская писала тому же Шимановскому: «На днях иду… к г-же Наталии Давыдовой. Я ее очень люблю – она много пережила, но здорова и даже в неплохом настроении. Организовала здесь отличную выставку, очень занята и каждый день работает в своей мастерской – тем и держится. Кика работает где-то в саду с утра до вечера и получает 25 рублей в день – дома платит за обеды».

Выставка, о которой пишет 3. Коханьская, это выставка «Творчество украинского села», организованная в Киеве большевиками к празднованию 1 мая 1919 г.²².

Отказаться от участия в ней было невозможно, невозможно было как-то продумать и разработать ее концепцию. Экспозиция, развернутая в здании бывшего Купеческого собрания, состояла только из того, что имелось в коллекциях самой Н.М. Давыдовой, Е.И. Прибыльской и Варвары Ханенко. Но что было выполнено специально для выставки, это – огромные плакаты. Размещенные в Купеческом саду, они в большинстве своем были исполнены Н.М. Давыдовой.

Киевская выставка мало что изменила в судьбе Натальи Михайловны, о ней она никогда не вспоминала. Такое впечатление, что каждый день 1919 г. старательно и преднамеренно лишал ее всего – прошлого, близких, творчества, замыслов. Приходит известие, что разрушена Вербовка, разграблен и сожжен дом. Реквизирована и ее квартира в Москве.

«Милый Михаил Осипович, – пишет она М.О. Гершензону, – обращаюсь к Вам с просьбой. Я только теперь узнала, что квартира наша на Гагаринском – реквизирована. Реквизирована ли она вся, или осталась моя комната – я не знаю. И меня очень беспокоит вопрос – целы ли мои вещи? Кроме постельного белья, платьев, шуб, там осталась вся моя работа – и работа других за несколько лет (рисунки Экстер, Малевича, Розановой и друг<их>). Остались также в большом количестве рис<унки> крестьян, книги, вышивки, отобр<анные> на выставках для создания музея, вся моя переписка, о кот<орой>я особенно горюю (если она пропадет), портреты, фот<ографии> – близких всех мне людей, одним словом, всё это я ценила и особенно любила. Всё это я имела всегда возле себя, и только в этом году принуждена была оставить всё это в Москве. Если погибнет всё это – это непоправимая для меня потеря, это работа и отношения – десятка лет. Знаю, что Вы поймете это и поймете ценность того, что теряется, и поэтому обращаюсь к Вам. Если еще не поздно, сделайте все, что можно, милый Михаил Осипович. Буду бесконечно благодарна.

Сообщите Малевичу, он может выхлопотать в Проф. Союзе у Татлина – или сам даст охр<анный> лист. Может Вы с Вашей стороны сможете охранить эти вещи» ²³.

Спасти нигде ничего не удалось.

В конце 1919 г., воспользовавшись отступлением большевиков, Н. Давыдова принимает решение об отъезде. В конце ноября она уже в Одессе, останавливается у Александры Экстер и сразу же пишет Шимановскому в Елисаветград, он только что получил все документы для выезда в Варшаву: «Каролек, любимый, ужасно жалею, что не увиделась с Вами в Одессе. <…> Жизнь такая тяжелая, иногда кажется, что лучше бы с нею покончить. Еще ничего, когда спишь; утром нет сил подняться, чтобы снова терпеть эти муки. Люди страшные, паника на меня действует плохо, не могу больше всё переносить. Все время бежать, всё время бояться. Кажется, я уже не дождусь ничего другого – я уже больше не могу.

Если бы Вы могли прислать пропуск в Варшаву для меня и для Кики» (Одесса, 1/14.XII.1919).

В Одессе Давыдова задержалась почти на полтора года. Сначала сотрудничала в Студии Экстер, а после отъезда подруги в Киев бралась за любую работу: делала плакаты, красила декорации в одесских театрах, оформляла красноармейские клубы. И – готовилась к отъезду. В Одессе уже не было никаких французских или итальянских кораблей, вывозивших беженцев, но можно было найти «проводников», за плату перевозивших через румынскую границу. Однако Давыдова принимает решение возвратиться вместе с Кириллом в Киев, а оттуда по вызову Шимановского уехать в Варшаву.

Были получены все пропуска и все разрешения. Казалось, еще немного и кончатся все страдания. Но судьбе было угодно распорядиться иначе: 1-го декабря 1920 г. уже на вокзале у киевского поезда ее и Кирилла арестовывает ЧК. А дальше – полгода в тюрьме, где умирает Кирилл. Дальше – совсем другая жизнь, эмиграция, скитания по Берлину и Парижу, одиночество, тяжелая непроходящая депрессия.

Свои тюремные дни Н. Давыдова опишет в изданной в Берлине книге «Полгода в заключении» – удивительном произведении, предвосхитившем, к слову, во многом тексты А.И. Солженицына.

Первое время в Берлине она занималась только книгой, думала, что, написав ее, избавится от прошлого, отдалит его от себя. Вскоре в Берлине окажется высланный из России на «философском пароходе» ее кузен – Николай Бердяев. Именно он, любивший общество, выступления, лекции, в какой-то мере вернет Н. Давыдову к жизни. Она станет встречаться с К. Богуславской и И. Пуни (недавними участниками выставок «Вербовки»), разыщет Александра Архипенко, увидится с Л. Лисицким, по рекомендации Шимановского познакомится с П. Челищевым. И даже станет участвовать в выставках, только теперь это будут не вышивки и не эскизы, а куклы ²⁴.

Дружившая в Берлине с Ксенией Богуславской поэтесса Вера Лурье часто встречалась с Н. Давыдовой – то ли в мастерской своей подруги, то ли в кафе. «Я никогда не могла понять, сколько ей лет, – вспоминала она. – Очень накрашенное лицо было похоже на маску. Это впечатление усиливалось тем, что за столом она сидела совершенно неподвижно, словно окаменев. Казалось, что даже сигарету она не подносит к губам, а только держит в пальцах. Ксана (Богуславская. – Г.К.) безумолку щебетала о платьях, сумках, шарфах. И только, когда та вспоминала „Вербовку“, лицо Давыдовой искажалось, становилось еще более странным.

Как-то, когда Ксана отправилась в туалетную комнату, Давыдова вдруг заговорила, словно торопясь, словно опасаясь, что не успеет до возвращения Ксаны. Она говорила, что „Вербовку“ почти все поняли неверно, будто цель ее была только в сумочках и зонтиках. Смысл же был в другом: в соединении народного искусства и искусства левого, беспредметного. И что, если бы все продолжалось, на ее выставках всегда были бы равноправно представлены и крестьяне, и профессиональные художники. А они, кивнув в сторону туалетной комнаты, этого не хотели, даже Малевич не хотел. Она просто настаивала, что интересовали ее прежде всего крестьяне, их реакции на беспредметные работы. Потом что-то очень быстро и очень громко стала говорить об украинском орнаменте. Мне показалось, что „Вербовка“ это ее неотступающая, фантомная боль…»²⁵.

В конце 1924 г. в Париж приедет Александра Экстер. Спасаясь от одиночества, скоро в Париж переедет и Н. Давыдова. Все годы эмиграции она живет, словно не замечая никого, все мысли ее там – в Киеве, в Вербовке, в

Москве. Да и видится она только с теми, кто был в ее молодости – с Экстер, Бердяевьм, Шестовым, Артуром Рубинштейном, Петром Сувчинским, с приезжающими из Америки Коханьскими. Сложилось так, что больше она уже никогда не жила вместе с Дмитрием Львовичем, редко видела Василия и Дениса. Старалась работать, участвовать в выставках. Но никак не могла найти себя, начатое в Вербовке продолжать было трудно. Париж жил совсем другим искусством.

Правда, в 1925 г. ей всё же удалось открыть свою мастерскую. И первые изделия были встречены если не с восторгом, то очень благосклонно. Есть смысл привести отзыв о них в парижском журнале Le Jardin des Modes от 15 мая 1925 г., критик отметил важные для нашего разговора моменты:

«Югетт ЭНДЕЛЬ

Шарфики всегда в моде.

(о новых моделях мастерской Мадам Давыдофф)

Мы уверены, что наши читательницы будут благодарны нам за то, что мы покажем им последние замечательные модели вышивальной мастерской Мадам Давыдофф.

В художественной мастерской, где работают русские дамы, творятся настоящие чудеса, и наши кутюрье часто используют эти чудесные произведения для создания своих моделей. Применяется все тот же вышивальный стежок: это древняя вышивка, какую можно встретить в священных облачениях и орнаментах, используемых в русской православной церкви, что-то наподобие тугого обратного стежка, благодаря которому вышивка становится совершенно сплошной и рельефной. Эта вышивка, выполненная тонкими шерстяными или очень блестящими шелковыми нитями на шелковых, шерстяных, тюлевых тканях, всегда выглядит исключительно декоративно и интересно. Орнаменты сделаны с безошибочным и современным вкусом, отличаясь при этом особым колоритом; в некоторых случаях для создания этих украшений использовались украинские крестьянские прототипы.

Представляемые нами сегодня шарфы интересны по многим причинам. Благодаря рисунку, цвету, гармонии тонов, тонкости вышивки и даже размеру (1 м х 25 см), сделанных из сложенного вдвое и вышитого с обеих сторон крепдешина, эти шарфики являются прелестными аксессуарами, очень по-современному украшающими простые наряды, которые мы носим сегодня».

Работой в мастерской Н. Давыдова пыталась спастись от депрессии. Иногда она ненадолго отступала, но потом настигала ее с новой силой. Письма к Шимановскому просто захлестывают волны отчаяния. В сущности, она пишет об одном и том же, вспоминает концерты своего друга, поездки с ним в Вену и Милан. И – Вербовка, Вербовка, Вербовка.

В ночь на 28 марта 1933 г., приняв огромную дозу барбитуратов, Наталия Давыдова скончалась. Утром ее нашли мертвой с фотографией Кики в руке²⁶.

Примечания

¹ Каталог выставки «Звено». Киев. 1908. (№ 262. Вышивка. № 263–264. Подушки).

² ЦГИА Украины. Ф. 442. Д. 79. № 8.

³ Каталог выставки картин Михаила Васильевича Нестерова. М., 1907 (№ 89-104; Кустарные художественные вышивки, исполненные крестьянками Киевской губернии, Чигиринского уезда, села Вербовки под руководством Н.М. Давыдовой).

⁴ Сотрудничество артели в Вербовке с музеем красноречиво отражено в переписке Н.М. Давыдовой с Е.Ф. Беляшевским. Приведем лишь два примера