Текст книги "По следам минувших эпидемий"

Автор книги: Татьяна Грекова

Соавторы: Константин Токаревич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Большой спрос на противочумные препараты обусловил необходимость расширения институтской лаборатории, в которой они приготовлялись. Работа с культурой чумных микробов была очень опасной и требовала соблюдения множества предосторожностей. В связи с этим решили разместить лабораторию за пределами города. Наиболее подходящим местом сочли заштатный форт «Александр I», расположенный в непосредственной близости от Кронштадта. Здесь в августе 1899 года и начала работать эта лаборатория, изолированная от внешнего мира. И все-таки, несмотря на меры предосторожности, в ней произошли два случая заражения чумой и оба со смертельным исходом.

Первой жертвой оказался заведующий лабораторией В. И. Турчинович-Выжникевич. Вначале его недомогание расценили как простуду, так как он сильно продрог во время служебной отлучки из форта. Однако в его мокроте были обнаружены чумные палочки. Спасти больного не удалось. При осмотре комнаты, в которой он работал, нашли разбитую агатовую ступку – в ней растирались микробы и из них приготовлялась эмульсия. Причина заражения стала понятной.

Через три года умер от легочной формы чумы военный врач М. Ф. Шрейбер. Работа в лаборатории кончалась по свистку. Услышав сигнал, Шрейбер заторопился и нечаянно втянул в рот через пастеровскую пипетку чумную культуру. О случившемся он ничего не сказал своим коллегам, считая, что ему ничего не грезит, раз он сразу прополоскал рот раствором сулемы. Таким образом, время для введения сыворотки было упущено. Еще одно нарушение инструкции по безопасности допустил доктор Л. В. Падлевский, который вскрывал труп Шрейбера без перчаток. Уже к вечеру у него поднялась высокая температура, вздулся подмышечный бубон, и только введение сыворотки спасло ему жизнь.[10]10
  Червенцов А. Н. Воспоминания о чумном форте. – В кн.: Материалы к истории Всесоюзного института экспериментальной медицины, т. 1. М., 1941, с. 198–202.


[Закрыть]

Урны с прахом сотрудников, погибших от чумы, хранятся в Институте экспериментальной медицины.

После Великой Октябрьской социалистической революции лаборатория в форте была упразднена. Из общей сети здравоохранения выделилась специальная противочумная служба.

Работа врачей этой службы нередко сопряжена с опасностью заражения. Малейшее нарушение инструкций или досадная случайность чреваты серьезными последствиями. Академик Д. К. Заболотный рассказывал на одной из лекций, как заразился чумой, работая в Китае. Отсасывая шприцем сок из бубона больного, он услышал шаги за дверью. Местные обычаи запрещали подобные манипуляции, поэтому он поспешно сунул шприц в карман халата и укололся инфицированной иглой. Пришлось срочно ввести большую дозу противочумной сыворотки.

Современные эпидемиологи квалифицируют чуму как природно-очаговое заболевание. Ее природный резервуар – этим термином эпидемиологи обозначают представителей животного мира, в организме которых циркулируют болезнетворные микробы, – насчитывает около 250 видов животных. В основном они относятся к отряду грызунов, которые появились в третичном периоде и, следовательно, сопровождали человека на протяжении всей истории его существования. И симпатичные суслики, и сурки, и гораздо менее симпатичные крысы являются носителями чумной бактерии. Что касается блох, паразитирующих на грызунах, то в них возбудитель чумы сохраняется до двух лет, то есть практически всю их жизнь. От блох человек и заражается чумой.

Люди давно подметили связь чумных эпидемий с предшествовавшим необычно сильным размножением крыс, что нашло отражение в многочисленных сказаниях и легендах. Древняя священная поэма Багавата Пурана на санскритском языке наставляла жителей Индостана покидать свои жилища, как только крысы начнут падать с крыш и умирать. В древней китайской поэме «Смерть крыс», написанной Ши Таоняном за несколько дней до собственной смерти от чумы, говорится, что «спустя несколько дней после гибели крыс люди падают, как обрушившиеся стены».

В одном из известных витражей собора в немецком городе Гаммельне изображен высокий человек в черной одежде, играющий на флейте. Это легендарный крысолов, который избавил жителей города от нашествия мерзких тварей. Завороженные его игрой, они покинули свои норы, вслед за флейтистом вошли в воду и утонули в реке. Жадный бургомистр обманул спасителя и вместо обещанных ста дукатов дал ему только десять. Разгневанный крысолов вновь заиграл на флейте, и все мальчики, живущие в городе, потянулись за ним и пропали навсегда. Этот мистический персонаж встречается на страницах многих художественных произведений.

Умение истреблять крыс народная молва нередко связывала с вмешательством нечистой силы. В одном из рассказов И. А. Бунина отражено это поверье: «Коновал он знаменитый, но слывет и редким крысомором. А морить, изгонять крыс – это уже с колдовством связано… Он очень дорожит тем, что его считают не просто человеком. Он чувствует себя носителем какой-то большой и жуткой силы, с которой он, если бы даже и хотел того, не мог бы расстаться, – невольным восприемником каких-то знаний, высоких тем более, что, соприкасаясь с колдовством, они, однако, творят на земле не злое, а доброе».

Вместе с верными наблюдениями у различных народов существовало и множество фантастических представлений о причинах и сущности болезни, а соответственно и методов борьбы с нею. Например, когда в 1857 году эпидемия чумы поразила индейцев племени аймара в Южной Америке, они решили избавиться от нее следующим образом. Взвалили одежду больных на спину черному гуанако, побрызгали на нее водкой и отпустили животное в горы, чтобы оно унесло с собой и болезнь. Чтобы оградить себя от чумы, некоторые народности, населяющие территорию Китая, выбирали «козлом отпущения» человека большой физической силы. Вымазав лицо краской, он начинал кривляться, дразнить болезнь, чтобы она рассердилась и поразила именно его. После этого, преследуемый толпой, под крики, удары гонга и барабана он удалялся из селения.

В настоящее время профилактика чумы строится на выявлении и оздоровлении ее природных очагов. В нашей стране «чумоопасны» около 12 процентов всей территории. Районы пустынь, степей, иногда гор – местообитание грызунов. Здесь на страже зорко стоит служба здоровья: специальные институты и противочумные станции ведут постоянные наблюдения за обитающими в этих краях потенциальными носителями бактерий. Специальные лаборатории имеются и в крупных портовых городах, так как крысы-путешественницы и паразитирующие на них блохи могут стать источником заражения. Большинство природно-очаговых болезней (туляремия, клещевой энцефалит) протекают тяжело, но не передаются непосредственно от больного человека другому. Чума в какой-то степени является исключением. Правда, бубонной формой, столь красочно описанной Боккаччо, при отсутствии кровососущих членистоногих заразиться довольно трудно. Но, когда возбудитель чумы из лимфатических узлов проникает в кровь, а затем в легкие – заражение через воздух при контакте с больным почти неминуемо.

Во время египетского похода Наполеон посетил госпиталь, где французские солдаты умирали от чумы. И чтобы вселить в них бодрость духа, он даже коснулся нескольких несчастных. Ему повезло: он не заразился, так как у этих больных была бубонная форма. И в то же время Наполеон понимал, что с таким грозным противником, как чума, сражаться бесполезно. Инструкция, которую он оставил генералу Клеберу, недвусмысленно гласила: «…если, несмотря на все принятые меры, чума будет продолжаться и унесет более полутора тысяч человек… вы будете вправе заключить мир с Оттоманской Портой, даже если таковым условием его будет эвакуация Египта».

Лучший способ обороны – наступление. Это изречение справедливо и в отношении борьбы с чумой. Губительные эпидемии потому и ушли в прошлое, что идет постоянный непрекращающийся поиск. Как только врачи выявляют возбудителя «черной смерти», сразу подключаются зоологи, которые тут же проводят обезвреживание опасных очагов. Выявленный возбудитель тщательно изучают, определяя его патогенную силу, типичность для данного очага, устойчивость к антибиотикам. Обычно наиболее эффективен тетрациклин, но попадаются и устойчивые к нему штаммы.[11]11
  Чистая культура микроорганизма, выделенная из определенного источника. Обладает постоянными биологическими свойствами.


[Закрыть] В этом случае включают «антибиотики резерва».

«Черная смерть» еще существует на планете, и от нее пока умирают люди, особенно в тех странах, где эпидемическая служба поставлена плохо или вообще находится в зачаточном состоянии. Но страшные эпидемии остались лишь на страницах исторических хроник и романов. Медицина, эпидемиология и микробиология поставили перед ними прочный заслон.

Непрошеная заморская гостья

Летом 1892 года крестьянин Петр Усов был приговорен военно-полевым судом к смертной казни. Приговору суда предшествовали весьма трагические события. Жаркий июнь в Поволжье перевалил на вторую половину, когда в небольшом городке Хвалынске поползли тревожные слухи о том, что в Саратове объявилась холера. Собравшаяся на городской площади толпа жадно внимала возбужденному оратору. «Православные! – надрывно выкрикивал он. – Не давайтесь в руки власти, все начальство и доктора подкуплены англичанкой[12]12
  Так в народе называли английскую королеву Елизавету.


[Закрыть] вас морить – она, вишь, хочет завладеть всем нашим царством. Меня в Саратове пьяного схватили и повезли в больницу, бросили силой в ванну, тут разум у меня и помутился». В толпе раздались сочувственные возгласы, и ободрённый вниманием рассказчик красочно живописал, как очнулся в гробу, засыпанный известкой, как бежал из больницы вместе с другими такими же бедолагами и как вечером народ, узнав, что в больнице живых людей морят, учинил расправу над врачами: «Уж и потешились наши душеньки! Всех перебили. И живучие, скажу вам, люди: ты его хватишь ножом в бок, кровища так и свищет, а он хоть бы что: стоит себе и шабаш. В другого таким же манером палили из пистолета – все равно не берет. Спасибо кто-то догадался хватить его задней осью по голове, – ну, и капут!»

Что же произошло в Саратове? Оказывается, двухтысячная толпа громила квартиры врачей и полицейских, сожгла временную холерную и разграбила губернскую и городскую больницы, поверив нелепому слуху о том, что врачи специально морят народ и отравляют воду в колодцах и пищу в чайных для бедных. Население, особенно старообрядцы, отказывалось выполнять врачебные предписания. Петр Усов после погрома в Саратове перебрался в Хвалынск, где и явился зачинщиком беспорядков, в результате которых санитарный врач Молчанов, пытавшийся улучшить водоснабжение, был буквально растерзан обезумевшей толпой…

Древнейшее свидетельство о холере высечено на камне в одном из индийских храмов и датируется примерно III веком до н. э. Оно содержит красочное описание болезни и указывает на ее массовый характер: «Губы бледнеют, взгляд становится бессмысленным, глаза закатываются, руки и ноги сморщиваются словно от огня, и болезнь охватывает многие тысячи людей». Французский путешественник Сонкер, побывавший в далекой Индии в XVIII веке, поведал современникам об эпидемии холеры, которая в 1768–1771 годах унесла десятки тысяч жертв. Однако до начала XIX века европейские врачи мало интересовались холерой, считая ее туземной болезнью, которая не выйдет за пределы своей родины. В период колонизации Индии англичане столкнулись с грозной опасностью вплотную. Командующий английскими войсками Гастингс писал в дневнике в ноябре 1817 года: «Поход был ужасен вследствие громадного количества несчастных, падавших от внезапного приступа этой страшной болезни, и вследствие громадного количества трупов тех, которые погибали на повозках и должны быть снимаемы, чтобы очистить место больным, которых еще мог спасти уход. 800 умерли со вчерашнего дня».

Наиболее зловещие черты холера приобретала во время передвижений людей, связанных с войнами, голодом и религиозным паломничеством. Мрачная картина массовой гибели от холеры встает со страниц рассказа Р. Киплинга «Без благословения церкви»: «Со всех сторон на Индию двинулась холера. Она поразила полумиллионную толпу паломников, пришедших поклониться местной святыне. Многие умерли прямо у ног своего божества; другие обратились в бегство и рассеялись по стране, распространяя смертельную болезнь. Холера брала приступом укрепленные города и уносила до двухсот жизней в сутки. В панике люди осаждали поезда, цеплялись за подножки, ехали на крышах вагонов, но холера сопровождала их и в пути: на каждой станции из вагонов выносили мертвых и умирающих. Люди погибали прямо на дорогах, и лошади англичан пугались и вставали на дыбы, завидя трупы, черневшие в траве».

Паломничество мусульманского населения Индии в города Ирака Неджеф и Кербелу и еще более распространенный хадж в священные города Мекку и Медину на Аравийском полуострове не раз приводили к распространению холеры за пределами Индии. Способствовали ее выходу на мировую арену и английские колониальные войска.

В начале прошлого века началось опустошительное шествие холеры по земному шару. За период немногим более ста лет (с 1817 по 1925) насчитывается шесть ее пандемий.

В Россию холера была занесена морским путем в период первой пандемии в 1823 году. Вначале она объявилась в Астрахани. Первый визит заморской гостьи был довольно кратковременным и вселил надежду, что болезнь может прекратиться сама по себе. Следующее появление холеры зарегистрировано в 1829 году. С купеческим караваном в Оренбург прибыли не только ткани, шерсть и фрукты, но и непрошеная гостья. Еще через год она вновь посетила Астрахань, а затем в короткий срок охватила значительную часть страны. Панические слухи опережали распространение эпидемии. По официальным статистическим данным, за два года (1830–1831) в России переболело более полумиллиона человек, а число умерших составило около 230 тысяч.

Слово «холера» происходит от греческих слов «холе» – желчь и «реа» – теку, ибо причину болезни в древности усматривали в усиленном истечении, желчи. Надо сказать, что это представление разделяли и некоторые врачи первой половины XIX века. В «Описании индийской холеры, составленном медицинским департаментом военного министерства для врачей армии» (СПб., 1830) отмечалось, что чаще всего болезнь вспыхивает в августе – сентябре, ибо это «есть время больших жаров и умноженного действия печеночной системы», а «падение дождя», нередкого в это время, «удивительно хорошо приспособлено к умножению отделения желчи». Астраханская врачебная управа отнесла вспышки холеры за счет «необыкновенной перемены местной атмосферы», способствующей усиленному желчеотделению.

Самой распространенной была миазматическая теория, согласно которой причины холеры, как и всех повальных болезней, коренились в особых свойствах воздуха. Соответственно этим взглядам строились и меры профилактики, доходившие иногда до смешного. Так, мать писателя И. С. Тургенева Варвара Петровна, страшась холеры, но считая необходимым согласно установившемуся распорядку лично обозревать свои владения, велела смастерить вместительный стеклянный шкаф. Туда было поставлено удобное кресло, в котором разместилась барыня и торжественно въехала на носилках в село Спасское. Неудивительно, что при виде этой странной процессии какой-то мужичок решил, что несут особо чтимую икону, пал ниц и положил на выступ шкафа добровольное пожертвование – медный грошик.

Сторонники другого направления – контагионисты полагали, что причиной заболевания является контагий – вещество, образующееся в организме больного и переходящее на здоровых. Наиболее проницательные врачи приближались к разгадке природы холеры, допуская, что источником заразы являются «микроскопические животные». Однако это предположение отвергалось официальной медициной как «произвольное». Так, инспектор Ярославской врачебной управы Вишневский обратил внимание на то, что люди, садившиеся на судна, испачканные испражнениями больных холерой, сами становились жертвами болезни. Казалось, это верное наблюдение должно было послужить ключом к разгадке тайны. Но доказательства Вишневского были сочтены «весьма неопределенными», и самые авторитетные врачи, в число которых входил известный терапевт И. Е. Дядьковский, объяснили случаи заражения за счет действия «прилипшей к судну заразительной испарины».

В числе разнообразных и зачастую противоречивых советов по профилактике и лечению холеры встречались и совершенно курьезные. Например, в «Наставлении о лечении болезни, называемой «холера», изданном Медицинским советом» (СПб., 1830), рекомендовалось пустить кровь больному, дать сладкой ртути, опийные капли и мятное масло, «предсердие намазывать перышком, смоченным крепкой водкою», «на живот поставить банки или пиявицы», «тереть все тело теплым хлебным вином либо камфарным спиртом».

Автор другого руководства отмечал «великую пользу от ношения на голом теле фланели» и рекомендовал в предохранительных целях практиковать натирание тела «маслом деревянным». По словам этого же автора, «в городе Баку не без успеха был употребляем следующий метод: когда кто упадал на дороге, то его тотчас раздевали, обливали беспрестанно холодной водою и терли и мяли его несколько часов… по публичному распоряжению стояли на каждом углу улицы сосуды с холодной водою, и если кто поражался, то всяк спешил к нему с ведрами воды, как при пожаре». Было издано и пространное «Описание паровой ванны для страждущих холерою» (М., 1830).

Рези в желудке и кишечнике, которые нередко наблюдаются при поносах, привели известного врача того времени Христиана Лодера к заключению, что холера «начинается в желудочном сплетении и тут же утверждается». Однако, не говоря о наивности подобного тезиса, следует указать, что Лодер, по-видимому, ошибочно принял за холеру дизентерию, при которой действительно нередко бывают боли. По его мнению, предохранить от напасти могли «твердость духа и отдаление сильных душевных волнений». Добиваться спокойного расположения он рекомендовал, «запечатлевая в уме следующие утешительные слова из девяностого псалма Давида: «Не убоитися от страха нощного, от стрелы летящие во дни, от вещи во тьме преходящие, от сряща и беса полуденного, падет от страны твоея тысяча, и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится».

Разумеется, паника, сопровождавшая появление холеры, еще более увеличивала число ее жертв. Но предотвратить панический страх могли бы не молитвы, а разумные способы профилактики и лечения, которыми медицина в то время еще не располагала. И хотя Министерство внутренних дел со своей стороны издало «Краткое наставление к распознаванию признаков холеры, предохранение от оной и средства при первоначальном ее лечении», многие его пункты были в достаточной степени формальными, а то и просто невыполнимыми. Например, запрещалось «пить воду нечистую, пиво и квас молодой». Но что же было пить простолюдину? Водопровода и водоочистных сооружений в то время не было. Запрещалось «жить в жилищах тесных, нечистых, сырых», но где, кроме подвалов, углов и каморочных квартир, могли ютиться сезонники и кустари, рабочие мануфактур? Запрещалось «предаваться гневу, страху, томлению, унынию и беспокойству духа». Но что, кроме уныния и тревоги, могли вызвать бесконечные погребальные процессии, противоречивые предостережения, наставления, распоряжения властей и людские пересуды?

Осенью 1830 года А. С. Пушкин, находясь в Болдине, узнал, что в Москве свирепствует холера. Беспокоясь за свою невесту Наталью Гончарову, он попытался добраться до Москвы: «Я тотчас собрался в дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой остановился: застава! Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стоят тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да учрежден карантин и что я не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета».

Добраться до Москвы поэту не удалось. Но его вынужденное пребывание в деревне оказалось весьма плодотворным и вошло в историю литературы под названием «Болдинская осень».

В 1831 году холера объявилась в Петербурге и буквально стала косить людей. Председатель холерного комитета профессор Московского университета М. Я. Мудров прибыл в столицу и распорядился открыть временные больницы. Однако вскоре сам пал жертвой болезни, заразившись во время вскрытия трупа. Карантинная застава на станции Ижора преграждала путь в столицу. Царское Село было оцеплено. Карантины, по словам Н. В. Гоголя, превратили эти 24 версты в дорогу от Петербурга до Камчатки. «Знаете ли, что я узнал на днях только? – писал он В. А. Жуковскому… – Но вы не поверите мне, назовете суевером. Что всему этому виною не кто другой, как враг честного креста церквей господних и всего огражденного святым знамением. Это черт надел на себя зеленый мундир с гербовыми пуговицами, привесил к боку остроконечную шпагу и стал карантинным надзирателем».

В устройстве карантинов было много непродуманного и стеснительного без необходимости. Карантинные чиновники широко практиковали взяточничество, сокращая за определенную мзду время пребывания в карантине с двух недель до двух часов. В связи с прекращением подвоза съестных припасов цены на продукты неимоверно вздувались. Все это, по единодушному свидетельству современников, сеяло недоверие к распоряжениям администрации.

21 июня 1831 года среди населения столицы распространился ропот на врачей, якобы отравляющих простой народ. Один из пунктов вышеупомянутого наставления Министерства внутренних дел предписывал иметь при себе в целях предохранения от холеры «скляночку с раствором хлористой соды или уксусом, которым чаще потирать руки и около носа, кроме сего носить в кармане сухую хлористую известь, зашитую в полотняную сумочку». От болезни это, естественно, не спасало, зато подозрительно настроенная толпа заставляла ревностных исполнителей этого пункта съедать найденные у них порошки в доказательство того, что это не яд и что они не замышляют ничего преступного. Один из свидетелей смутного времени вспоминал, что в «грязном, тесном и смрадном переулке на Сенной площади была устроена центральная холерная больница, в которую полиция всех заболевших холерою в домах свозила насильно против их воли и желания, что и послужило поводом к серьезному волнению народа на Сенной площади, которое кончилось тем, что больницу разбили, больных вынесли на кроватях на площадь, доктора, фельдшера и аптекаря убили и прислугу разогнали».

Искры петербургского бунта быстро разлетелись по окрестным губерниям. Слухи о том, что холеры нет, а есть отрава, вызвали многочисленные народные волнения. Одним из самых трагических по жестокости и последствиям надо считать восстание, вошедшее в историю как бунт новгородских военных поселян.

Во время третьей пандемии холера проникла далеко на север – до Архангельска, на Кольский полуостров и в Сибирь. Пик заболеваний отмечен в 1848 году – 1772439 случаев, причем 690150 – смертельных. Удивляться такой высокой смертности не приходится, так как эффективных методов лечения и профилактики по-прежнему не было. Воспоминания писательницы Е. Н. Водовозовой дают наглядную картину применявшихся в то время для борьбы с болезнью способов:

«Еще усопший отец лежал на столе, когда холера уложила в постель двух моих старших сестер, из которых одной было 19, а другой 18 лет, и их хоронили одну за другой. Затем в три последующие недели холера унесла еще четырех детей из нашей семьи. Итак, в продолжение месяца с небольшим у нас было семь покойников… Очень вероятно, что развитию холеры в нашем доме и тому, что она приняла у нас такой угрожающий характер, помогло то, что за детьми в те времена был вообще весьма плохой уход… Мы свободно сообщались с заболевшими, вбегали в их комнаты, входили к покойникам.

…Наш доктор практиковал у нас такой способ: из постели вынимали перины и подушки, а больного, обернутого в одни простыни, клали на раму кровати, затянутую грубым полотном. Сверху больного укрывали множеством нагретых одеял и перин, в ноги по бокам его клали бутылки с кипятком, крепко закупоренные и обернутые в тряпку, а под кроватью в огромном медном тазу лежал раскаленный кирпич, который то и дело поливали кипящей водою с уксусом. Таким образом, больной вдыхал горячий уксусный пар, который вместе с теплыми покрышками должен был согревать его холодеющее тело».

В дневнике В. Ф. Одоевского от 6 февраля 1863 года имеется следующая любопытная запись: «Рассказывали мне действительно бывшее распоряжение графа Панина во время холеры: семейным людям выдавать на месяц по полфунту чая; солидным и хорошего поведения – набрюшники; отличным заслуженным чиновникам – фуфайки… Всего смешнее официальная сторона дела: стали представлять чиновников к полуфунту чая, к набрюшнику, к фуфайке, и это как награда вносилось в формулярные списки».

Холера так часто совершала опустошительные набеги, что в деревнях нередко от них вели отсчет времени. «Земля наша какая – вы сами изволите знать: глина, бугры, да и то, видно, прогневили мы бога, вот уже с холеры, почитай, хлеба не родит» (Л. Н. Толстой. «Утро помещика»). «В первую холеру я с папенькой вашим в ростепель в Москву ездил, с тех пор и мозжит», «Это я, должно быть, в те поры простудился, как в первый холерный год рекрутов в губернию сдавать возил» (М. Е. Салтыков-Щедрин. «Благонамеренные речи»).

Колоритные зарисовки холерных бедствий имеются в книге «Мои скитания» (1928) В. А. Гиляровского – человека на редкость интересной и сложной судьбы. В этой автобиографической повести он вспоминает, как в Рыбинске с половины лета разыгралась холера среди грузчиков хлеба. Люди умирали и на улицах, и на пристанях, ломовики зарабатывали огромные деньги, перевозя трупы днем на кладбище и ночью на берег Волги, к лодкам, на которых возили их за Волгу и там хоронили в песках и тальниках.

Вот бурлаки тянут расшиву, а встречное течение мешает им, и они, подбадривая себя, заводят звонкую песню. А с песчаного обрывистого яра мальчишки дразнят их, выкрикивая: «Аравушка! аравушка, обсери берега!» Старые бурлаки не обижались, и никакого внимания на них.

«Что верно, то верно, время, холерное!» – отмечает Гиляровский. Смертность среди бурлаков была очень высокой – условия их труда способствовали распространению инфекции, а никакой медицинской помощи они не получали:

«– Н-да! Ишь ты, какая моровая язва пришла.

– Рыбаки сказывали, что в Рыбне не судом народ валит. Холера, говорят.

– И допрежь бывала она… Всяко видали… По всей Волге могилы-то бурлацкие. Взять Ширмокшанский перекат… Там, бывало, десятками в одну яму валили…

Молодой вятский парень, сзади меня уже не раз бегавший в кусты, бледный и позеленевший, со стоном упал… Отцепили ему на ходу лямку – молча обошли лежачего».

Эпидемия холеры девяностых годов прошлого века была полна трагическими событиями. Этому в немалой мере способствовал жестокий голод вследствие неурожая, который в официальных кругах мягко называли недородом. В связи с этим широкое распространение получило следующее четверостишие:

 
Вот мчится тройка удалая —
Чума, холера, недород,
А впрочем, приняты все меры,
Пусть не волнуется народ.
 

Н.С. Лесков писал: «Когда летом 1892 года, в самом конце девятнадцатого века, появилась в нашей стране холера, немедленно же появилось и разномыслие, что надо делать. Врачи говорили, что надо убить запятую,[13]13
  Возбудитель холеры по форме напоминает запятую.


[Закрыть] а народ думал, что надо убить врачей. Следует добавить, что народ не только так «думал», но он пробовал и приводить это в действие. Несколько врачей, старавшихся убить запятую для лучшей пользы делу, были сами убиты».

Недовольство «дезинфекционной напастью» нередко выливалось в массовые волнения. На протяжении XIX века царское правительство всегда искало и усматривало в возмущениях народа политическую подоплеку. А. Ф. Кони вспоминает, как отреагировала императрица Мария Федоровна на сообщение о беспорядках в Хвалынске: «Да, да, Молчанов – как это ужасно! Особливо если знаешь, что все это политические происки нигилистов». Ему так и не удалось убедить царицу, что причиной холерных бунтов было полное непонимание народными массами сущности болезни, необходимости профилактических мер, а основной причиной недоверия к врачам как представителям власти были, конечно, крайне тяжелые социальные условия.

О том, на каком уровне находилась организация здравоохранения в Саратове к моменту описанных в начале главы трагических событий, достаточно красноречиво говорят следующие факты. Только в 1890 году в городе было построено специальное помещение для больницы на 100 коек. До этого она находилась в наемных помещениях. По свидетельству очевидца, «там не врачевали, а только призревали больных, то есть наблюдали, когда их обитатели истратят последние силы на борьбу со страданиями и отойдут в обитель вечную». В 1894 году городской голова предложил ознаменовать помолвку цесаревича с принцессой Алисой Гессенской «добрым, полезным делом устройства при городской больнице четырех деревянных бараков на 28 кроватей для лечения больных заразными болезнями». Было решено поставить в одном из бараков икону соименных наследнику и его будущей супруге святых и возжечь перед оной неугасимую лампаду. Но даже это весьма скромное строительство ввиду нехватки средств было отложено на целых два года. И только в апреле 1896 года после торжественного богослужения была произведена закладка бараков. В память об этом событии и вышла брошюра Н. Кроткова «Об основаниях и целях постройки саратовским городским общественным управлением четырех деревянных бараков при городской больнице для врачевания больных заразительными болезнями» (Саратов, 1896).

Правда, можно назвать и конкретные предпосылки для возникновения панических слухов о том, что врачи засыпают живых известью и хоронят их. Так, Н. Г. Гарин-Михайловский в примечании к рассказу «Волк» указывал, что во время холеры в Астрахани грузчики с судов, стоявших в карантине, во что бы то ни стало желая попасть на берег, запрятались в гробы и были вместе с покойниками привезены на кладбище. Там они выбрались на свободу и, обсыпанные известью, разбрелись по городу, еще больше укрепляя жителей в мысли о злонамеренных действиях врачей.

Что было известно врачам о природе холеры к моменту разыгравшихся в Саратове трагических событий? Когда в 1883 году началась сильная эпидемия холеры в Египте, в очаг заразы направились две научные экспедиции.

Одну возглавлял ученик знаменитого Пастера Эмиль Ру, вторую – Роберт Кох. Коху удалось не только обнаружить холерный вибрион, но и получить чистую культуру. Зловещая «запятая» закономерно обнаруживалась в испражнениях больных, в кишечнике погибших от холеры, в водоемах, расположенных в очагах заболеваний.