Текст книги "Лунная дорога. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Герцик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Через час все было кончено. И печенье готово, и книги связаны. Напоследок упаковали памятные мамины вещички и отправились на кухню, чай пить. Было тесновато, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Девчонки вспомнили Панова, и очень расстраивались по поводу его женитьбы на американской мымре.

– Представляете, она ведь уже ребенка ждет! – поделилась Светка вычитанной в интернете новостью. – Повезло, нашла самца-осеменителя. И как это вам?

Все посмотрели на меня. А что я? Я тут вовсе ни при чем. Хотя Виктора жаль, конечно. Что я ничего об этом не знаю, мне не поверили, видимо, скрывать свои мысли я не умею, но в душу не полезли.

Уходили уже поздно, вволю наболтавшись, поторапливаемые звонками мужей и родственников. Инка ушла последней, пообещав мне напоследок, что все наладится и станет не просто хорошо, а замечательно.

Я покивала, фальшиво улыбаясь, и, едва закрылась дверь, прислонилась к стенке и тихо сползла вниз. Потому что я только теперь поняла, что эта квартира, в которой я родилась, выросла, выучилась – она теперь чужая. В ней посторонние люди жить будут!

Эта мысль оказалась такой горькой, что удержать слезы не было никакой возможности. В общем, проревела я изрядно. Когда на следующий день причапала в универ, мне даже посочувствовали, решив, что у меня по меньшей мере ОРВИ, такая я была бледная и опухшая. Но это нервишки взыграли – больше ничего.

Вечером перед работой снова нарисовалась Лилия. Злющая и чопорная. Я отдала ей ключи, велев из моей комнаты ничего не брать, и убежала на работу, прихватив с собой самое ценное, что у меня было – ноутбук. Что она у меня шариться не будет, не верила. Но не стоять же у нее над душой? Противно.

Утром после дежурства ушла в универ, после занятий – домой. Шла медленно, четко понимая, что в разоренный дом возвращаться не хочу.

Он и в самом деле оказался разоренным. Причем полностью. Как я и ожидала, мою просьбу ничего не брать из моей комнаты Лилия проигнорировала. Там было пусто! Мебели никакой! Мои вещи, одеяла, постельное белье из шкафа валялись на полу. Она вывезла абсолютно все! Даже мой диван, которому в обед сто лет!

Я еще могла понять, что спальный гарнитур из родительской спальни ей пригодится, так же как и кухонный гарнитур – они вполне приличные. Но вот скажите на милость, куда она собирается девать двенадцать одинаковых книжных шкафов? Хотя они в неплохом состоянии, но они же старые! И даже не из натурального дерева, а из ДВП. Кому они нужны?

Ну да черт с ней! Нужно поскорее снять квартиру с мебелью, и все проблемы будут решены.

Спать пришлось на голом полу, расстелив одеяло. С непривычки утром болели бока, хотя заснула я сразу. Днем принялась за поиски. Времени было мало, поэтому копаться и придираться не пришлось. Я присмотрела однушку в старом доме неподалеку от областной больницы, чтоб поближе к работе, но она освобождалась только через неделю.

Ну да ничего, я и на полу посплю, не барыня. Буду представлять, что я в турпоходе. Лес вокруг, птички поют – благодать!

В воскресенье, к моему удивлению, в домофон позвонил отец. И для чего он приехал? Посмотреть, как я на полу сплю?

Впустила. И даже испугалась – так сильно он постарел. Из видного, всегда довольного собой мужчины превратился в если не старика, то где-то уже совсем рядом. А ведь ему только-только за пятьдесят!

Он прошел по всем комнатам, созерцая пустоту, и пораженно спросил:

– Маша, ты что, всю мебель поменять решила? А книги куда дела?

Меня просто прорвало:

– Папа, а ты что, не в курсе, что квартира продана по твоему настоянию?

Он аж пошатнутся. Неужто не в курсе? А я еще Валерию Дмитриевичу не поверила, когда он мне говорил, что так вполне может быть.

– По моему? – проговорил он как зомби. – Как это?

– Твоя жена вызвала меня в адвокатскую контору и потребовала продажи квартиры. Показала доверенность от тебя. Неужели ты этого не знал?

Он немного помолчал, нервно болтая кистями рук.

– Квартира уже продана? Повернуть сделку назад нельзя?

– А зачем? – я подобных метаний не понимала. – Какой смысл? Адвокатам заплачено, деньги за квартиру получены. Лилия наверняка уже что-то присмотрела. Так что готовься праздновать новоселье. Я тоже скоро отсюда уеду. Так что если хочешь попрощаться с квартирой, то делай это поскорее. Я здесь последние дни.

Папа побледнел и устало провел рукой по лбу.

– Как я о своей глупости пожалел! Жить с этой… – он поморщился, пытаясь совладать с разгулявшимися нервами, – базарной бабой сил нет никаких. И зачем я с ней связался? Да еще ее мамочка хуже дворовой овчарки…

Вопрос был чисто риторическим и в ответе не нуждался, я и промолчала. Он тоже замолчал. Ругать свою жену, которую сам же и выбрал, перед посторонними, пусть и родной дочерью, непорядочно. Кривовато улыбнувшись, спросил:

– Не против, если я пройдусь по квартире, попрощаюсь? Чую, другого раза уже не будет. А я здесь был счастлив. Только вот счастье это сохранить не сумел.

Странно давать собственному отцу разрешение пройтись по дому, в котором он прожил не один десяток лет, и я лишь неопределенно передернула плечами. Он ушел и ходил довольно долго. Вернулся с покрасневшими глазами и сильно опечаленный.

– Мебель всю ты вывезла или это Лилия постаралась?

– Это неважно, папа, – выдавать ее я не собиралась. Какая теперь разница? Пусть делает с ней, что хочет. Это на ее совести, не на моей.

Он все понял.

– Понятно. Ну, я пошел. Надеюсь, у тебя все будет хорошо.

Мне эта обреченность не понравилась, да и выглядел он плоховато. Я пошла с ним к дверям.

– Папа, ты не переживай очень-то. Квартиру ведь все равно пришлось бы продавать. Это не смертельно. Зато теперь вы сможете жить лучше.

Он остановился.

– Куда уж лучше? Я еще в прошлом году купил четырехкомнатную квартиру в новом доме, очень даже неплохую. В долги, правда, влез, но уже почти все выплатил, мне премию за прошлый год дали приличную. Вот чего ей еще надо?

Этого я не знала. Видимся мы с отцом редко, а Лилия уж очень любит несчастненькую из себя изображать, и, естественно, об этом мне ничего говорить не стала. Зачем с таким трудом созданный имидж портить?

– Так теперь у тебя свой кабинет есть, как здесь? – попыталась приободрить я его. – Работается спокойно?

– Да прямо, – хмыкнул он. – К нам теща перебралась. Чтоб с внуком помочь. Так что теперь я вообще никакого уголка не имею. Детская, комната для тещи, комната для телевизора, спальня. Если мне нужно подумать, я на улицу ухожу. Там тихо. Почти.

Уже открыв дверь, он порывисто прижал меня к себе и со слезами в голосе сказал:

– Прости меня, доча. Я все сделал неправильно. И как поправить, не знаю.

И быстро ушел, низко опустив седую голову.

Я постояла у дверей, прислушиваясь к торопливо удаляющимся шагам. Что теперь можно поправить? Да ничего!

Глава пятая

Не выспалась совершенно. Вроде привыкла спать на полу, и не сказать, чтоб было как-то уж очень неудобно, но всю ночь ворочалась, жалея отца и мечтая открутить время назад. Утром едва не проспала на занятия. Покидав в сумку все, что попалось под руку, рысью умчалась в универ. И только после занятий посмотрела на телефон. Там было несколько десятков вызовов от Лилии.

Что-то случилось? Сердце сжалось в нехорошем предчувствии. Боязливо набрала ее номер и услышала истеричное:

– Как ты могла! Как тебе не совестно говорить обо мне такие гадкие вещи! И это после того, что я для тебя сделала!

Интересно, и что хорошего она для меня сделала? Плохого много чего, а вот хорошего чего-то не припомню. Пришлось рявкнуть, как на неадекватную больную, чтоб привести в чувство:

– Тихо! Конкретно – что случилось?

Я прежде на нее никогда голос не повышала, видимо, она решила, что я беспомощная девочка-одуванчик. Она опешила, но ненадолго.

– Благодаря тебе Антон попал в больницу!

– Не надо стрелки переводить! – не менее агрессивным тоном ответила ей. – Он там благодаря твоей жадности и подлости!

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне! Я тебя старше! И умнее! И лучше во всех отношениях! – она буквально завизжала.

Слушать ее истерику никакого желания не было, и я отключила телефон. Потом позвонила в городскую справочную «скорой», рассудив, что вряд ли папа поехал в больницу на своей машине, узнала, что его положили в кардиологию. Увы, не в нашу, а в районную. Далековато, но это ничего.

Дежурства сегодня не было, поэтому поехала я сразу, не заходя домой, только купила чебурек в столовой. Жевала его на ходу, что правилами этикета не допускается, но мне было все равно. Голод, как известно, не тетка, а я за последнее время прилично похудела. Маета, тревоги, теперь вот джинсы придется новые покупать, старые сидят как на вешалке.

Инка завидует, она-то похудеть никак не может, а мне и худеть не надо, а худеется. И даже не худеется, а тощается. Если так пойдет и дальше, скоро стану похожа на больную анорексией. Будут по мне студенты строение скелета изучать, кое-кто в группе уже грозится применить на мне свои познания в анатомии.

«Хорошо, когда учебное пособие под боком, никуда ходить не надо», – вот такие я частенько слышу «комплименты».

До кардиологии доехала довольно быстро. Спать, правда, захотелось, в автобусе тепло было да и укачивало, но тревога задремать не дала.

К моему удивлению, внизу полный дядька, исполнявший обязанности секьюрити, первым делом спросил, кто я больному. Узнав, что дочь, проверил документы, провернул турникет, разрешая пройти внутрь.

– А что случилось? Разве навещать больных нельзя?

– Лечащий врач разрешил допуск только дочери. Остальным запретил.

Ого, как сурово! Интересно, это папина просьба не впускать жену и всех прочих или врач сам понял, что любящую женушку от пациента нужно держать подальше? Или состояние папы настолько тяжелое?

Сердце у меня упало, я накинула халат и поспешила наверх, в палату.

Она оказалась на четырех человек, такой же, как и наши. Унификация, везде один и тот же стандарт. Не больше, но и не меньше.

Папа сидел на кровати немного бледный, но довольно-таки бодрый. Увидев меня, заулыбался и помахал рукой. Я подошла, вынула купленные по дороге фрукты, отдала ему. Он смутился.

– Да зачем это? Врач сказал, что у меня сущая ерунда, через пару дней буду здоров и он меня выпишет. Просто перенервничал вчера слегка.

– Я же тебе говорила, что не о чем беспокоиться. И с Лилией тебе не стоило ругаться.

Он махнул рукой.

– Я с ней и не ссорился. Это они меня на пару с тещей долбали: и такой я, и разэтакий. Аж малыш испугался и расплакался. Угомонились, когда я за сердце схватился. Тогда они скорую вызвали. Я и не спорил. Хоть отдохну от них немного.

Что на это сказать, я не знала. Это ж как нужно было довести человека, что папа, всю свою жизнь старающийся держаться от врачей подальше, и даже маме не дающий давление измерять, согласился уехать в больницу, чтоб только этих дамочек не видеть?

Папа будто прочел мои мысли:

– Да, достали они меня. Все не так и не этак. Пилят вдоль и поперек. Не знаю, сколько я еще выдержу. Если б не Данька, давно бы от них сбежал. Сына только жалко. Что они из него сделают без меня? Жалкого неврастеника? Они и сейчас то, кроху такую, без конца жить учат. Никакого детства у парня нет. То нельзя, это не моги.

Он принялся рассматривать свои ладони, а я с горечью отметила, как же он постарел. Виски седые, плечи поникшие, глаза виноватые. А я ведь его помню совсем другим человеком. Гордым, сильным, уверенным в себе.

Отчаянно захотелось сказать, чтоб он бежал из такой семейки что было духу, но как скажешь? Он взрослый человек и сына любит. Как все сложно! Но оставить все так, как есть, тоже нельзя. При таком прессинге его надолго не хватит.

– Может быть, тебе потребовать, чтоб теща уехала?

– Говорил я уже об этом. Лилия сразу истерики устраивает. Мол, она одна ужасно устает, а мама ей помогает. И я хочу ее этой помощи лишить! Странно, и почему твоя мать никогда не жаловалась? В то время бабушка еще работала.

– Мама вообще никогда не жаловалась. Ни на что и никому, – и я с намеком посмотрела на отца.

– Да, доставал я ее своей ревностью, – признал он, – но она такая красивая была, я отчаянно боялся, что она к другому уйдет…

– А Лилию ты что, не ревнуешь?

– Да кому она нужна? – он пренебрежительно скривился. – На нее мог польститься только такой дурак, как я. Показалось, что она хорошей хозяйкой будет, а получилось…

– Она в тебя влюблена была не знаю сколько лет…

– Вот это-то и привлекло, – мрачно признал он. – Но прежде чем с ней связываться, нужно было поразмыслить: а почему она столько лет одна и довольствуется пустыми фантазиями? Я когда на ней уже женился, узнал: ни один из наших парней в ее сторону даже не смотрел. Все понимали, что она откровенная зануда, кроме меня.

Я ободряюще погладила его по руке.

– Не переживай, папа. Все наладится. Может, у вас какой-нибудь кризис сейчас?

– Этот кризис у нас с самого начала. И никак не кончается, – папины губы скривились в неприятной усмешке. – Но делать нечего. Надо как-то жить.

Мы с ним еще немного поболтали. Потом я спросила то, что меня заинтриговало:

– Папа, почему кроме меня к тебе никого не пускают? Это ты попросил?

Он кивнул.

– А что оставалось делать, если при виде Лилии у меня давление до небес прыгает? А уж друзей звать не велел за компанию. Они, видишь, узнав, в чем дело, сразу бы принялись ее упрекать, а мне неловко. Это ведь я ее выбрал. Значит, сам и виноват.

– Завышенные ожидания – это всегда плохо. Вы оба ждали друг от друга чудес. И оба ошиблись, – тихо сказала я.

Мне хотелось употребить гораздо более суровые слова, но к чему? Они и без того наказали себя сами. Папа наверняка сравнивал то, что есть, с тем, что было, и сравнение оказывалось явно не в пользу новой жены. А Лилия ожидала кофе в постель и букеты роз каждый день, на что папочка совершенно неспособен. Он вообще не романтик. Для него цветы – легкомысленная трата денег.

– Да, это точно. Но мы всегда ждем от жизни больше, чем она может дать. Это нормально. Бывают, конечно, праздники, но это редкость, – он замолчал, будто оглядываясь назад, в видимое ему одному.

Я заинтересовалась.

– А какой самый большой праздник был в твоей жизни, папа?

Он грустно усмехнулся и сказал вполне мной ожидаемое:

– Когда Ксения согласилась стать моей женой. Это было чудо. Я ведь до последнего не верил, что она отменит свадьбу с Денисом. Я потом неделю как пьяный ходил, все своему счастью не верил. А оно было, мое счастье. Вот только сберечь его я не сумел, – повторил он с горьким надрывом.

– Когда счастье превращается в обыденность, его не ценят… – философски заметила я. – Это у всех так, не только у тебя.

– Это верно. Но не утешает. Особенно когда его теряешь и понимаешь, что во всем виноват сам…

Прерывая наш разговор, в палату зашел врач. Я представилась ему, сказала, что учусь в медакадемии, и попросила подробно рассказать о здоровье отца. Он сердито посмотрел на папу.

– У него предынфарктное состояние. Нервничать надо меньше. Или хотя бы прежде чем с женой скандалить, таблеток наглотаться седативных. Сейчас состояние стабилизировалось, если никаких потрясений больше не будет, выпишем через пару дней.

Слышавший все это, отец конфузливо скукожился. Неприятно, но правда. Ссориться с Лилией себе дороже. Там такой напор, такая агрессия, впору от нее под столом спасаться. Хотя она и там достанет.

Врач многозначительно помахал мне на выход. Я подошла к папе, поцеловала его в щеку и попросила больше по пустякам не переживать. Он мне покивал, и я ушла.

Собиралась навестить его на следующий день, но утром мне позвонил тот самый врач. Сердце у меня томительно сжалось и заболело. После недолгой паузы он сказал:

– Мне очень жаль, но Антон Максимович этой ночью скончался, – и ядовито добавил, явно не выдержав: – Не перенес визита любящей женушки.

В ушах стоял такой гул, что я не сразу смогла спросить:

– Но ее же не пускали?

– Прорвалась, голубушка. Я сейчас с нашим юристом свяжусь и выясню, что в этом случае можно сделать. Это же самое настоящее убийство. Пришла, затеяла безобразную свару, сердце у него не выдержало, и все – обширный инфаркт.

– А что ей надо было? – у меня не укладывалось в голове, как можно было устроить скандал больному человеку.

– Меня не было, у меня дежурство в шесть закончилось, а она в полседьмого прискакала. Но соседи по палате говорят, что она требовала от него завещание написать. В пользу ее сыночка. А он отказался. Вот тогда она на него и наорала.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладонь, и, не удержавшись, застонала.

– Ты же будущий врач, Маша, – уныло попытался меня утешить собеседник. – Крепись.

Глядя на замолчавший телефон, я всхлипнула. Разве врачам не должно быть больно? Или предполагается, что они привычны к смерти? Хотелось взять что-то тяжелое и пойти избить эту дурную мачеху. И ногами попинать.

Интересно, а как она себя сейчас чувствует? И кто у нее виноват? Она, похоже, себя никогда ни в чем не обвиняет. Она белая и пушистая, а вокруг нее сплошные завистники и недоброжелатели, так и норовящие сделать ей какую-нибудь пакость.

Как не хотелось мне с ней разговаривать, но пришлось.

– Я не могу! Мне плохо! Как ты могла! – вот и все, что я от нее услышала.

Мне ее бессвязный лепет сказал только об одном – хоронить своего мужа она не в состоянии. Этого и стоило ожидать, ничего нового для меня в ее истерике не было.

Немножко придя в себя, позвонила в фирму ритуальных услуг. Меня заверили, что все сделают. Осталось только сообщить траурную весть родственникам, друзьям и знакомым.

Сначала позвонила брату. Трубку он не брал, и я с трудом вспомнила, что на работе он телефон не берет. А я-то надеялась, что он сам позвонит и маме, и нашим московским родственникам.

Делать нечего, набрала мамин телефон. Она ответила сразу, причем голос у нее был с дребезжащими нотками.

– Мама, у тебя все хорошо? – обеспокоенно спросила я, вспомнив, что беда одна не ходит.

– Все нормально. А вот у вас как? Что-то мне второй день не по себе.

Мама почувствовала беду на таком расстоянии, а вот я до сегодняшнего дня ничего не подозревала. Ну заболел папа, с кем не бывает?

– Ты не переживай, но с отцом плохо.

Я не решилась вываливать на нее все сразу.

– Насколько плохо? – мама уже все поняла.

– Совсем плохо, – голос дрогнул и продолжила я уже сквозь слезы: – Его нет.

Она слабо охнула. Послышался обеспокоенный баритон Дениса Дмитриевича, плеск воды, и продолжил уже он сам:

– Чем помочь, Маша?

– Чем тут можно помочь? Если с похоронами, то я заказала их в фирме. Если только приехать, но не знаю, стоит ли.

– Доча, – трубку снова взяла мама. – Ты извини, но я не поеду. Две вдовы у гроба – это перебор. Да и видеть я эту Лилию не хочу. Отвратительная бабенка. А что с ним случилось?

Я рассказала, подтвердив мамин вывод о пакостном характере второй папиной жены. Мама пообещала, что дозвонится до Макса, а я принялась обзванивать всех остальных. Позвонила деду, потом папе на работу, потом некоторым папиным друзьям, телефоны которых у меня были. Предупредила всех и пошла в универ.

Учиться не могла, просто зашла в деканат, написала заявление на положенных три дня отпуска. Пошаталась по городу до работы, потому что сил говорить ни с кем не было.

Когда пришла в больницу, Власта Евгеньевна обняла меня за плечи и сказала:

– Сочувствую, моя дорогая. Но что поделаешь? Нужно жить дальше.

Интересно, а она откуда об этом узнала? Я никому на работе не сообщала.

Я бледно улыбнулась. Вернее, попыталась улыбнуться, но губы скривились в какой-то жалкой гримасе.

– Может, ты домой пойдешь? – заботливо предложила она. – Тебе ведь наверняка не до работы.

Я представила себя одну-одинешеньку среди огромной пустой квартиры, на голом полу со смартфоном в руке и решительно отказалась. Уж лучше здесь, среди людей. Покачав головой, начальница вспомнила:

– Тебя тут весь день какая-то фифа домогалась. Говорила, что очень уж ты ей нужна.

Соображала я сегодня из рук вон, поэтому догадаться, кто это, не смогла.

Власта Евгеньевна вытащила из журнала записку и прочла:

– Софья Валерьевна Морозова. Ее выписали сегодня, она просила тебя ей позвонить. Типа она тебя поблагодарить хочет лично. Телефон вот, – и она подала мне бумажку.

Чтобы не возникло лишних вопросов, записку я взяла. Но при первой же возможности выбросила ее в урну. Не буду я никому звонить. Выслушивать от любящей мамочки дифирамбы ее замечательному сыночку я не собиралась.

Смена прошла как обычно. На следующий день прилетел Макс, увидел нашу квартиру, ужаснулся. Обозвал Лилию мерзкой стервой и пообещал поговорить с ней по душам. Мне было все равно. Я устала так, как не уставала никогда в жизни. Причем это была не физическая усталость, а моральная. А мне гораздо легче, набегавшись за день, упасть без задних ног и крепко уснуть, чем беспокойно ворочаться всю ночь напролет, не в состоянии сомкнуть глаз.

Потом еще один день пролетел как в угаре, и наступила пятница. Она оказалась черной. День похорон. Когда хоронили бабушку, было гораздо легче. Потому что вокруг меня была вся наша семья. И еще я понимала, что эта смерть была естественной: бабушке было уже много лет.

Но папа был еще сравнительно молод. И если бы не его неудачная женитьба, жил бы еще да жил. Возможно, и мне нужно было как-то по-другому себя вести, но как? Не могла же я вмешиваться в папину жизнь, защищая его перед его же женой и тещей?

Прощались с папой в большом мрачном зале. Лилия с матерью стояла у гроба с одной стороны, я с братом – с другой. Череда родственников, друзей, коллег и знакомых шла к папе, прощалась с ним и подходила к нам с соболезнованиями, игнорируя безутешную вдову с ее мамочкой. К ним не подошел никто! Даже ее родственники, которых было немало, обошли их стороной.

С синего неба моросил легкий дождик, будто тихо плакал. Гроб с голубой обивкой, отороченный белым прозрачным кружевом, несли папины сослуживцы с красными глазами. Было очень тихо. Слезы текли у многих, но все сдерживались, помня, что папа не любил публичной демонстрации чувств.

Громко, взахлеб, рыдала лишь Лилия, изо всех сил стараясь соответствовать образу убитой горем вдовы. Может быть, я и пристрастна, но это было настолько фальшиво, что она казалась наемной плакальщицей. Любой, слышавший этой ненатуральный плач, кривился и отворачивался.

Отпевали отца во Всесвятской церкви, где молодой, но уже пузатенький священник как-то очень по-доброму, с сочувствием глядя на наши горестные лица, провел скорбную процедуру. Меня мутило от запаха ладана и горящих свечей. Перед глазами всё плыло, и очень хотелось упасть рядом с гробом и зарыдать в полный голос, но я держалась. Зато Лилия отрывалась по-полной, прерывая своими громкими нарочитыми рыданиями молитву и то и дело восклицая «на кого ты меня покинул, несчастную». Артистка, блин.

На кладбище всё закончилось очень быстро – крепкие мускулистые мальчики, работающие здесь, сноровисто опустили гроб в могилу, за три минуты закидали яму землей, и вот мы уже растерянно стоим возле скромного временного креста с именем и цифрами рождения и смерти. Посмотрев на могилу в последний раз, все сели в автобус, давая нам сказать папе последнее прости.

Лилия упала на свеженасыпанный холмик в приступе слишком громкого демонстративного плача, явно рассчитывая, что мы немедля бросимся ее поднимать и утешать. Мы с братом, переглянувшись и одновременно поморщившись, пошли к нашей машине, предоставив поднимать мачеху ее мамочке.

Сели. Водитель, один из давних папиных сослуживцев, тут же нажал на газ, срываясь с места.

– Вот ведь актрисочка из погорелого театра! – зло выпалил он, выезжая на дорогу. – Смотреть противно! И как Антона угораздило на ней жениться, никто не поймет. Ведь мы все работаем вместе и прекрасно знаем, кто и что собой представляет. Лилька – тупая кукла с замашками кинодивы. Если б не она… – и он замолчал, явно перебарывая желание выругаться всласть.

Поминки были организованы той же фирмой ритуальных услуг в ресторане «Северный ветер», в отдельном зале. Все было чинно, благопристойно, оформление вполне соответствовало печальному событию.

Последними в зал вошли недовольные поведением прощавшихся, а особенно нашим с братом, вдова со своей матерью. Мать оглядела собравшихся и ядовито заявила:

– Что, так за стол попасть не терпелось, нажраться, что нас дождаться не могли?

И тут народ не выдержал. Поднялся такой возмущенный гул, что они присели, в ужасе глядя на негодующих папиных друзей, родственников и сослуживцев. Более того, два рослых мужчины, работающих вместе с Лилией, встали, подошли к ней и не стесняясь, заявили:

– А вы чем гордитесь? Тем, что замечательного мужика в могилу свели? Или тем, что базарное представление нам тут устроили? И вот что, Лилия: чтоб мы тебя больше в нашей лаборатории не видали! Тебя и раньше только терпели, а теперь терпеть никто не будет! И советуем вам отсюда убраться, и поскорей, пока вам никто морды не начистил.

Это было грубо. Лицо у Лилии впервые перекосилось по-настоящему, она затравленно посмотрела в зал, не увидела ни одного сочувствующего взгляда, всхлипнула и выбежала вон. Ее мамаша уперла было руки в бока, намереваясь высказать нам свое «фи», но была подхвачена с двух сторон и буквально выставлена за двери. Потом дверь закрыли на замок, и мужчины вернулись на свои места.

Из-за стола, покачивая седой головой, поднялся полноватый мужчина с властным взглядом. Я его узнала – это был директор завода. Укоризненно посмотрел в сторону закрытой двери.

– Никогда не думал, что Антон Максимович выберет в жены подобную финтифлюшку. Ну да забыли о ней. Помянем лучше добрым словом замечательного человека, одного из лучших специалистов нашего завода. Светлая ему память! – голос директора дрогнул, и он поспешно поднес к губам рюмку с прозрачным содержимым.

Макс водку не пил, он себе минералки загодя налил, благо она была без газа и обнаружить подмену можно было только на вкус. Я тоже пила минералку: не люблю ни коньяк, ни водку. Почему-то на столе не было вина, я бы выпила рюмку, может, полегче бы стало. Не положено? Не знаю я традиций.

Распорядитель от фирмы незаметно и деликатно направлял поминки в нужное русло. Молодец, если не знаешь, что это нанятый работник, то и не поймешь, что не близкий родственник.

Без завывающей, как сирена, Лилии и ее нахрапистой мамочки сразу стало спокойнее и проще. Каждый, кто хотел, поднимался, говорил о папе добрые слова. Под конец встал Макс. Помянул папу, сказал ему спасибо, правда, вскользь намекнул, что ему бы еще жить и жить, если бы не жадность и подлость некоторых вновь обретенных родственников. Мне бы тоже нужно было что-то сказать, но я не смогла – душили слезы.

Хорошо, что никто меня и не заставлял. Просидели мы долго, расходиться не хотелось. Под конец даже решили спеть несколько любимых папиных русских народных песен, хотя это вроде бы и не положено.

Разошлись уже в двенадцатом часу. Пьяных не было, ведь это не свадьба. Распорядитель велел официанткам завернуть и запаковать все оставшуюся на столах еду и выдать нам. Вот какой рачительный! Нам с Максом это и в голову бы не пришло.

Взяли мы себе немного, хранить негде, да и не съесть нам столько, поэтому почти все отдали бабушке с дедушкой. Они забрали молча, все понимая. Бабушке очень хотелось высказать о нашей чудной мачехе несколько столь же добрых слов, но дедушка подхватил ее под руку и отвел к подошедшему такси.

А мы с братом решили пройтись пешком. До дома всего-то несколько кварталов. Одна бы я не пошла, а с ним чувствовала себя спокойно. К тому же он вырос здесь, если кто и встретится, то из старых знакомых.

Меня слегка пошатывало от горя, и он приобнял меня за плечи, утешая и согревая. До дома мы дошли спокойно, встретив только такие же запоздалые парочки. А вот у подъезда меня снова посетило неприятное чувство чужого взгляда.

Я посмотрела по сторонам, внимательно приглядываясь к темным углам, но никого не заметила. Хотелось думать, что это Красовский следит за мной, но я понимала, что он этого делать не будет. Зачем это ему? Да и не в его это характере. Он уж скорее бы подошел и принялся ерунду какую-нибудь болтать.

Я вздохнула. Макс провел губами по моему виску и тихо пожалел:

– Бедняжка! И досталось же тебе! И эта Лилька дурная со своей патологической алчностью. Вот если б не она, жили бы мы да жили…

Пришлось ради справедливости ему напомнить:

– Макс, она появилась уже после того, как папа с мамой разошлись. Или почти разошлись. Так что она тут и ни при чем. И связался он с ней от безнадежности, как мне кажется. Наверное, думал, что с ней ему будет полегче.

Мы зашли в подъезд, и меня отчего-то накрыла холодная волна разочарования. Что это такое? Будто это и не мои вовсе чувства. Но чьи тогда?

– Лилька давно под папу клинья била, – Макс никак не мог простить мачеху. – Если б он не знал, что у него такая пылкая поклонница имеется, наверняка кого-нибудь поприличнее бы приглядел. И был бы жив.

Я тоже имела на нее зуб, но все-таки возразила:

– Макс, в людей ведь не влезешь. Лилия тоже казалась приличной особой, пока не начала права качать. Может кто-то другой, вернее, другая, оказалась бы еще хуже.

– Оптимистка ты, однако. Я вот считаю, что хуже Лильки никого и быть не может, – при этом он смотрел на пол с импровизированной постелью.

Да, если ты далеко не спартанец, то сон на твердом полу напрягает – испытание для изнеженного тела. Уверена, Макс с удовольствием остановился бы в гостинице, но оставлять меня в одиночестве в такое время было непорядочно.

Спать ни мне, ни брату не хотелось. Мы скатали одеяло и сели на него рядышком, как два нахохленных воробушка на жердочке.

– А я помню то время, когда отец с мамы пылинки сдувал. Никак в свое счастье поверить не мог. И смотрел на нее как… – Макс помедлил, вспоминая, – как на чудо. Мама и теперь хороша, а раньше вообще была «гений дивной красоты», как у Пушкина.

Ради справедливости пришлось добавить:

– Он все испортил своей безудержной ревностью, особенно после смерти бабушки, при ней он еще более-менее держался. Какая женщина вынесет бесконечные попреки и оскорбления, да еще и ни за что?

Макс откинул голову назад, болезненно стукнулся о стену и зашипел.

– Вот черт! Постоянно забываю, что милостью нашей так называемой мачехи сижу на полу. А ты в курсе, что Лилька ко мне в свое время подкатывала?

– Нет, конечно, откуда? – я поразилась. – Ты мне ничего не говорил.

Он поелозил по полу, устраиваясь поудобнее.

– Это давненько уже было, я еще в универе учился. Зашел как-то к папе на работу за чем-то во время обеда, он меня на улице ждал, а эта фифа рядышком крутилась. Я уж потом выяснил, что она это постоянно делала, а тогда дико было. Так вот едва отец ушел, она ко мне подлетела, представилась и давай то отца нахваливать, то свой номер телефончика предлагать, якобы об отце поговорить. А сама глазки строила, они у нее чуть из глазниц не вываливались. Фифа еще та.